CC BY
120
Т. Н. Гончарова
ПОСОЛЬСТВО ФРАНЦИИ И СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.
Согласно канонам европейской дипломатии, важное место среди функций посла занимали представительские функции. Посол олицетворял и прославлял свою страну, а также он мог по случаю праздников воздать хвалу государю, при котором был аккредитован. Посол принимал активное участие в придворных увеселениях, посещал светские салоны и наслаждался обществом государственных мужей в неформальной обстановке. Флигель-адъютант Наполеона граф Анн Савари, сразу после Тильзитского мира исполнявший роль дипломатического разведчика в столице Российской империи, отмечал исключительно большую роль иностранных представителей в светской жизни Санкт-Петербурга: «Обществом по своему усмотрению повелевает дипломатический корпус, он направляет умы и руководит развлечениями»1.
В период режима Реставрации во Франции (1814-1830 гг.) дипломаты особые заботы проявляли в отношении резиденции для посольства. С этой точки зрения, французское представительство в Санкт-Петербурге оказалось в привилегированном положении, так как в 1808 г. император Александр I предоставил в распоряжение посла Наполеона герцога Армана де Коленкура огромный и великолепный дворец Волконского. Это здание располагалось на берегу Невы, недалеко от Зимнего дворца, между Дворцовой набережной и улицей Большая Миллионная. «Целый город», — так характеризовал свою резиденцию посол Франции в России. Великолепие дворца на Неве намного превосходило роскошь особняка Телюссон, купленного Наполеоном у Мюрата для того, чтобы отдать его под резиденцию представителя Александра I в Париже. Прекрасно меблированный, это был «самый красивый особняк Санкт-Петербурга и, без сомнения, самый красивый дом после дворца великого князя» — Константина2.
В 1814-1848 гг. официальный адрес посольства не изменился, но случилось так, что некоторое время дипломаты были вынуждены жить в другом месте. Тем не менее, все послы той эпохи знали это роскошное здание, о котором остались исключительно восторженные описания. Другие члены посольства, секретари или атташе, размещались либо в самом дворце, либо в пристройке, расположенной во дворе. Соседние здания уцелели почти в прежнем виде, поэтому можно вообразить декор особняка, в котором жили французские дипломаты периода Империи, Реставрации и Июльской монархии. Можно еще представить себе придворные экипажи, под колесами которых поскрипывала булыжная мостовая близлежащей улицы, как об этом сообщали депеши. Также каждый день была слышна пушка Петропавловской крепости, извещавшая о наступлении полудня, а иногда стрелявшая в честь дня рождения августейших особ или в ознаменование победы российского оружия.
В июне, в период белых ночей, вид из окон посольства был просто феерический. «Посольство Франции было расположено на берегу Невы, — вспоминает маркиз д’Эйраг, — прямо напротив крепости, сооруженной на правом берегу реки, из центра
© Т. Н. Гончарова, 2008
которой взметается в небо остроконечный шпиль. В одиннадцать часов вечера солнце скрывалось слева от шпиля, а примерно к часу после полуночи вновь появлялось, сияющее, с правой стороны. Эти два часа были наполнены сумерками, которые не оставляли никакого места темноте. Тогда, особенно по возвращении с островов, в период этих столь светлых ночей, красивый и большой город Санкт-Петербург показался мне наделенным совершенно особым величием»3.
Посол Людовика XVIII, граф Жюст де Ноайль, был вынужден, однако, по прибытии в российскую столицу в сентябре 1814 г. арендовать «дом приличный, хотя маленький» и, несмотря на это, дорогой, т. к. жизнь очень подорожала в Петербурге4. Действительно, его уверили в том, что прежняя резиденция была в нежилом состоянии, но власти не торопились привести ее в порядок, — и Жозеф де Местр отмечает, что посол режима Реставрации не был объектом столь же большого внимания, как посол Наполеона5. Хотел ли Александр I отомстить за холодность, с которой Людовик XVIII отнесся к нему в Компьени весной? Это остается неясным. Во всяком случае, Ж. де Ноайль выразил нетерпение и поторопил министра иностранных дел князя Шарля-Мориса де Талейрана, находившегося тогда в Вене, обратиться к своему русскому коллеге Карлу Васильевичу Нессельроде с ходатайством, чтобы посольству как можно быстрее вернули бывшую резиденцию Коленкура. Тем более, что французское правительство предоставило особняк Телюссон в пользование русскому посольству6.
Пришлось, однако, прождать еще полтора года, прежде чем 19 апреля 1816 г. К. В. Нессельроде официально объявил графу Луи-Туссэн де Ла Муссэ, поверенному в делах в отсутствие Ноайля, о том, что император отдает дворец в пользование посольства Франции. Это решение потешило французское самолюбие, хотя и вызвало дополнительные расходы, поскольку пришлось начать с довольно значительных ремонтных работ7. Но Ж. де Ноайль смог, наконец, принять у себя императора Александра по случаю большого бала в феврале 1817 г., как он гордо пишет об этом в частном письме к герцогу Арману-Эммануэлю де Ришелье, сменившему Талейрана на посту министра иностранных дел: «Янадеюсь, что Вы одобрительно отнесетесь к тому, что я не упустил возможности принять Императора у себя. Мы не должны, конечно, пускать пыль в глаза, мы не можем вызвать зависть, но мы не должны и внушать жалость, ибо, унизив себя, мы будем быстро раздавлены». Бал дал возможность убедиться в хорошем отношении русского двора и общества к Франции и о «глубине пристрастия и влечения ко всему французскому»8.
В России многого ожидали от французской миссии. Воспоминание о роскошной жизни Коленкура было еще живо в годы Реставрации, и некоторые удивлялись в марте 1820 г., что граф Огюст де Ла Ферроннэ, новый представитель Франции, не удосужился организовать ни одного приема. Посол объяснял свое уклонение от обычаев света недавним приездом и неопределенным положением при российском дворе. Но причина была также финансовой. Содержание огромного дома Волконского было дорогостоящим и очень обременительным для финансов9, тем более что вскоре после его приезда в доме вспыхнул пожар. «По приезде сюда я оказался в необходимости заплатить 42 000 франков за покупку экипажей, дров и т. д.; к тому же 4 000 за содержание этого огромного особняка, который, начиная с 1 июля, оплачивается полностью из моих средств. Половина этого особняка сгорела, мне пришлось купить обстановки на 5 000 рублей, снять внаем для секретарей делегации помещение стоимостью 1 000 рублей в месяц, за что пришлось заплатить на шесть месяцев вперед»10.
Образ жизни французских дипломатов не был одинаково роскошным у всех, но большинство старалось выполнять свои обязанности с честью, несмотря на зачастую реальные финансовые трудности. Больше всех тратили военные, которые имели на содержании многочисленную свиту, но и без того обычные расходы на представительство в Санкт-Петербурге считались слишком тяжелыми. К этому надо прибавить — как следствие климата — большие затраты на отопление и иногда на покрытие убытков, причиненных наводнением, например, 7/19 ноября 1824 г.
Ла Ферроннэ был тогда в отпуске, поэтому поверенный в делах шевалье Г абриэль де Фонтенэ докладывал: «Особняк, в котором располагается посольство, понес убытки подобные всему остальному городу, но вследствие того, что подвалы наводнены и не смогут быть осушены еще некоторое время, господин граф де Ла Ферроннэ понесет значительные потери в своих винных запасах. Много предметов обстановки, принадлежащих ему, также пострадало при переносе на верхние этажи посреди этого всеобщего бес-порядка»11. Архив и библиотека были, тем не менее, спасены.
В то время как Ноайль, живя холостяком, несмотря на то, что был женат, занимал лишь маленькую часть особняка, Ла Ферроннэ, обладатель многочисленного семейства и свиты, был вынужден отапливать и освещать все помещения. По этой причине в апреле 1820 г., не открыв еще своего дома, он констатировал, что «при самой строгой экономии» его ежедневные расходы на две трети превышали расходы Ноайля.
Жены послов должны были принимать гостей вместе со своими мужьями. Когда Ла Ферроннэ отлучался из столицы, сопровождая императора Александра на конгрессы, его жена устраивала приемы в особняке, и Фонтенэ свидетельствует в своих депешах, что ее вечера пользовались большим успехом в русском обществе.
Баронесса Цезарина де Барант, которая провела много времени в Санкт-Петербурге, поверяет своему журналу в сентябре 1836 г., что занимает «одну из самых счастливых позиций в этом мире; я живу в великолепном дворце. Мебель из золота и шелка. У меня более двадцати слуг в подчинении, много денег на расходы. Королевская семья и общество принимают меня с радушием и доброжелательством»12. Было нелегко, однако, содержать в порядке такой дом. Каждый день нужно было успеть тысячу вещей, договориться с поваром, уплатить по счетам, найти интенданта на место «бедного Мишеля», управляющего, который «очумев» от обилия роскоши, неспособен был вести такой большой дом. Зато новый интендант, неутомимый и терпеливый, обладая искусством отечески управлять более чем 37 слугами, вызвал умиление супруги посла в 1839 г.13
Зимой посольский особняк, ярко освещенный, регулярно принимал празднества, особенно по случаю карнавала. Эти балы славились блеском и весельем в 1836-1840 гг. Рассказывают, что новогодний бал 1840 г. был триумфом для красавицы мадам де Барант14.
В летние месяцы французский посол не имел обыкновения снимать дачу на одном из островов Невы, как это было принято в среде петербургской аристократии. Но он, не колеблясь, отвечал на приглашения и проводил целые дни в гостях то у одного, то у другого вельможи на Елагином или Каменном острове.
Случалось, что император собственной персоной навещал посольство. Иногда это событие принимало политический смысл, как 16/28 февраля 1837 г., когда, после семи лет размолвки, наметилось улучшение во франко-русских отношениях15. 2/14 марта посол Проспер де Барант поведал об этом графу Луи-Матье Моле, в руках которого находился в то время портфель министра иностранных дел: «Император, которого я видел почти ежедневно в течение беспрерывного ряда праздников и балов, разнообразивших карнавал,
был более приветлив и разговорчив со мной, чем когда бы то ни было. Его благородная и любезная доброжелательность была особенно заметна, когда он почтил своим присутствием бал в посольстве. Вследствие совершенно особого благоволения, которое не повторилось у господина де Фикельмона16, Императрица, вместо того чтобы оставить меня угощать гостей за ужином, пожелала, чтобы я сидел рядом с ней, как и мадам де Барант. Впрочем, обыкновенно в этих случаях полностью или частично пренебрегают этикетом, и то одним, то другим способом Император и Императрица демонстрируют свою предупредительность»11.
Такого не было со времен Июльской революции. Предыдущее посещение французского посольства императором с семьей имело место 24 января/5 февраля 1830 г. по случаю Адрианопольского мира и выздоровления императора18. Послом в то время был герцог Казимир де Мортемар. Более 400 персон получили приглашение в тот вечер, среди них великий князь Михаил, принц Альберт Прусский, герцог Вюртембергский. Как обычно в таких случаях, были отмечены знаки императорского благоволения. «На предыдущих балах все гости, за исключением людей военного сословия, которые никогда не снимают мундир в России, были в простых фраках; но Император, желая дать представителю Его Христианнейшего Величества новое доказательство почтения к своему августейшему союзнику, отдал распоряжение, чтобы придворные явились к послу, так же как и военные, в парадной одежде с орденской лентой. Его Императорское Величество, также как и великий князь, надели на себя знаки отличия ордена Святого Духа»19. Император покинул дом только в три часа утра, после того как провозгласил тост за здоровье короля Франции.
Посольство отмечало также даты, значимые для француза. В ноябре 1823 г. граф де Ла Ферроннэ организовал блестящую серию праздников, чтобы отметить освобождение от «опеки» революционеров короля Испании Фердинанда VII усилиями французской армии20. Естественно, посольство, как часть французского народа, не пропускало исключительных событий, таких как смерть Людовика XVIII или коронация Карла X, делая особое приглашение членам французской колонии в России.
В период Реставрации заупокойная служба в память Людовика XVI, Марии-Антуанетты, Людовика XVII и мадам Елизаветы проходила каждый год 9/21 января в католической церкви Санкт-Петербурга. Дипломатический корпус обычно присутствовал при ее проведении. В январе 1815 г. Ж. де Ноайль адресовал князю Ш.-М. де Талейрану отчет об этой церемонии, который поместила на своих страницах одна из петербургских газет21. Другая служба, на которой присутствовал Ноайль в 1818 г., была отслужена в Москве аббатом Малербом, кюре французской колонии в этом городе. Со временем первоначальный пыл немного спал, однако российские власти, по-видимому, больше, чем дипломаты, дорожили этим обычаем, свидетельством чему является инцидент, имевший место в 1821 г.22
Другим обязательным празднеством были именины короля Франции. Так, 25 августа 1820 г. жившие в Петербурге французы прослушали мессу в честь дня Святого Людовика в католической церкви Святой Екатерины. Именины Карла X приходились на ноябрь, что не позволяло придать им такой размах.
При Июльской монархии именины Луи-Филиппа отмечались в начале мая торжественной мессой и пением Te Deum в католической церкви. Вечером посольский особняк был ярко освещен. Но в период с 1830 по 1835 гг. наиболее высокопоставленные персоны российского двора и петербургского общества не принимали участия в этих празднованиях. Эта ситуация начала меняться в 1836 г., после чего в сороковые годы все
вернулось на круги своя. Второго мая 1836 г. были спеты Te Deum и Domine salvum fac Regem в церкви Святой Екатерины, затем П. де Барант дал ужин, на который получили приглашение более 60 французов; генерал Шарль-Мишель Потье, французский инженер на российской службе, произнес тост за здоровье короля. На следующий день был дан ужин на 60 персон, среди которых были члены дипломатического корпуса, придворные сановники, министры, маршал Паскевич и другие влиятельные лица23.
Королевский портрет обычно украшал одну из стен в рабочем кабинете посла в Санкт-Петербурге. Но пришлось долго ждать, прежде чем посольству удалось получить портрет Луи-Филиппа. Он все еще не был на месте в мае 1832 г. — к сожалению посла маршала Мортье, настойчиво требовавшего его доставки24. Но подобные мелкие затруднения и накладки обычно преодолевались, и серьезно они не сказывались на функциях посольства Франции, ни на имидже этой страны и ее представителей, порой игравших немаловажную роль и в светских салонах, и в жизни Российской империи.
Связи французских дипломатов с представителями российской аристократии и высшего чиновничества играли порой ответственную роль в осуществлении тех или иных международных акций и мероприятий. За подобными примерами можно обратиться и к архивным материалам, характеризующим активность дипломатических эмиссаров в России. Так, в Российском государственном историческом архиве (РГИА) хранится «Дело по предложению французского дома «Август Соломон и Ко» о соединении двух океанов через Панамский перешеек25. Суть этих документов довольно подробно представлена в современной историографии, а их изучение позволяет сделать вывод о том, что со стороны предпринимательских и банкирских кругов и властей королевской Франции в 1840 г. была предпринята серьезная попытка привлечь в качестве партнера власти и капиталы Российской империи к осуществлению крупного международного проекта: к сооружению одного из важнейших мировых транспортных путей — будущего канала на Панамском перешейке. Иными словами, французы в то время стремились заинтересовать российскую сторону в сотрудничестве с ними в развитии экономики третьих стран и в возможных на этой основе политических соглашениях26. А непосредственным лицом, использовавшим многолетние контакты и представившим названные материалы вместе с обстоятельным сопроводительным письмом министру иностранных дел России К. В. Нессельроде, был французский посол в Санкт-Петербурге барон Проспер де Барант27.
Другим, уже не самым благоприятным для российской стороны примером стало путешествие по нашей стране известного сочинителя маркиза А. де Кюстина. Его появление и представление ко двору императора Николая I также оказалось возможным благодаря содействию французских представителей. Последствия этой акции, омрачившей образ России на Западе, хорошо известны поколениям читателей, хотя роль французских властей вызывает разноречивые суждения28.
Возле каких освещенных подъездов останавливались экипажи, из которых к трепету наблюдателя спускались «полосатый чулок и дипломатический башмак»29? Дипломаты были частыми гостями, разумеется, в салоне г-жи Нессельроде, а также в салоне ее матери г-жи Гурьевой. В 1816 г. Ноайль часто встречает вице-канцлера у этой последней, пользуясь драгоценной возможностью поговорить с ним в неофициальной обстановке30. Некоторые высокопоставленные особы империи намеренно искали дружбы дипломатов. Среди них были граф Николай Петрович Румянцев, бывший министр иностранных дел, у которого Ноайль много раз ужинал в 1815 и 1816 гг., слушая анекдоты о Талейране, и граф Александр Иванович Чернышев, бывший советник русского посольства в Париже, который
считал своим долгом быть на дружеской ноге со всеми французскими представителями в России. Если посол пользовался расположением государя, ему был уготован, как правило, наилучший прием в обществе. И напротив, стоило государю публично выразить свое недовольство или холодность, как общество отворачивалось от представителя французского короля. Так, в мае 1816 г., когда «бесподобная палата» чрезвычайно докучала Александру I своим махровым роялизмом, Ноайль оказался в ситуации, которая напоминала опалу, при чем не только монаршую, но и общественную31.
Но самый серьезный инцидент во взаимоотношениях посольства и санкт-петербургского света был вызван отсутствием поверенного в делах Казимира Перье на дипломатическом раунде 6/18 декабря 1841 г. в честь именин Николая I. К. Перье сказался больным, исполняя инструкции министра иностранных дел Франсуа Гизо, желавшего отомстить российскому императору за недостаточно учтивое поведение его представителя в Париже Поццо ди Борго. Уже на следующий день после инцидента, по приказу императора, посольство оказалось «под запретом и изгнанным из санкт-петербургского общества»32. Все двери тотчас закрылись для К. Перье и его супруги, ни один русский не записался более к нему на прием, лица, имевшие неосторожность заговорить с опальной четой в театре или на прогулке, получали тотчас же внушение быть более осторожными впредь, никто не имел права составить компанию французскому поверенному в делах, когда тот предавался излюбленному своему занятию — игре в мяч. В августе 1842 г. преемник К. Перье на посту поверенного в делах в российской столице, барон д’Андре, нашел общество столь же неприветливым. Таков был каприз монарха, который лишь в ноябре 1842 г. потихоньку отменил запрет на французское посольство, поняв всю нелепость ситуации, по словам д’Андре33.
В первой половине XIX в. посольство Франции в Санкт-Петербурге старалось с наибольшей выгодой для своей страны использовать связи с русской аристократией и высшим чиновничеством России. Блестящее положение посольства Франции, которое сразу после заключения Тильзитского мира должно было способствовать примирению русского дворянства с союзом с императорской Францией, использовалось и в дальнейшем для наблюдений за настроениями русского высшего общества.
1 Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во время Первой империи: В 3 т. Ростов-на-Дону, 1995. Т. 2. С. 148.
2 Письмо А. де Коленкура к Шампани от 20 декабря 1807, цит. Жаном Аното (Jean Hanoteau) в предисловии к мемуарам Коленкура. Memoires du general de Caulaincourt. Paris: Plon, 1933. P. 96. Савари описывает в своих мемуарах обстоятельства, при которых Александр преподнес в дар французскому посольству этот великолепный дом. Memoires du duc de Rovigo, pour servir a l’histoire de l’Empereur Napoleon. 2e ed. Paris, 1829. T. 3. P. 201-202. См. также свидетельство Лессепса, французского консула в Петербурге в 1807 г., цит. Жаном де Ла Туром: La Tour J. de. Les premices de l’alliance franco-russe, deux missions de Barthelemy de Lesseps a Saint-Petersbourg d’apres sa correspondance inedite. Paris, 1914. Этот особняк более не существует, к сожалению. Его место заняли два здания Дома ученых № 26 и 28 по Дворцовой набережной.
3 Eyragues (marquis d’). Memoires pour mes fils. Falaise, 1875. P. 136-137.
4 Арендная плата достигала 10 000 рублей (или 10 000 франков) за шесть месяцев, цены на дома превосходили на треть уровень 1811 г. Депеша Ноайля от 22 октября / 4 ноября 1814. Polovtsoff А. (ed.). Correspondance diplomatique des ambassadeurs et ministres de Russie en France et de France en Russie avec leurs gouvernements de 1814 a 1830. SPb., 1902. T. 1. P. 113.
5 Депеша Жозефа де Местра от 26 сентября/8 октября 1814. Correspondance diplomatique de Joseph de Maistre 1811-1817. Paris, 1860. T. 2. P. 29-30.
6 Русское посольство пробыло там до 1828 г., после чего переехало в особняк Ла Рейньер, потом, в 1839 г., на Вандомскую площадь.
7 Депеши Ла Муссэ от 7/19 апреля и 21 апреля/3 мая 1816. Polovtsoff А. (ed.). Op. eit. T. 1. P. 482, 485.
8 Частное письмо Ноайля к Ришелье от 4 февраля 1817. Ibid. T. 2. P. 29.
9 Конфиденциальное письмо Ла Ферроннэ к Паскье от 18 февраля/1 марта 1820. Archives du ministere des Affaires etrangeres а Paris. Correspondance politique: Russie. Vol. 160. Folios 102-103.
10 Письмо Ла Ферроннэ к Паскье, апрель 1820. AMAE. CP Russie. Vol. 160. Folio 169.
11 Депеша Фонтенэ, написанная под впечатлением от наводнения 8/20 ноября 1824. АМАЕ. CP 167. Folio 22.
12 Humann E. La baronne de Barante, nee Cesarine d’Houdetot, 1794-1877. Paris. P. 110.
13 Ibid. P. 152.
14 Ibid.
15 Депеша Баранта от 16/28 февраля 1837. Souvenirs du baron de Barante de l’Academie fran9aise (1782-1866). Paris, 1895. T. 5. P. 545.
16 Фикельмон Карл Людвиг (1777-1857), посол Австрии в Санкт-Петербурге с 1829 по 1839 гг.
17 Депеша Баранта от 2/14 марта 1837. Souvenirs du baron de Barante... T. 5. P. 550-551.
18 Депеша Мортемара от 30 января/10 февраля 1830. AMAE. CP 180. Folio 36.
19 Ibid. P. 37.
20 Депеша Ла Ферроннэ от 24 октября/5 ноября 1823. AMAE. CP 165. F. 244-245.
21 Депеша Ноайля от 12/24 января 1815. Polovtsoff А. (ed.). Op. сії. T. 1. P. 141-142.
22 За неимением свободного оркестра, на церемонии поминовения пришлось прибегнуть к военным фанфарам. Распорядитель спектаклей, который забрал оркестр для оперы, был наказан. Депеша Габриака от 11/23 января 1821 № 23. AMAE. CP 161. F. 203-204.
23 Депеша Баранта от 21 апреля/3 мая 1836. Souvenirs du baron de Barante... T. 5. P. 370.
24 Депеши Мортье от 4/16 апреля и 24 мая/5 июня 1832. AMAE. MD 36. F. 188. F. 206.
25 РГИА. Ф. 18. Оп. 5. Д. 602.
26 Подробнее см.: Андреев В. И. Русские архивные материалы по истории Панамского канала // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. 2. История, язык, литература. 1977. Вып. 1. С. 60 - 63; Итурральде О. Э., Ушаков В. А. Панамский канал — взгляд из России. СПб., 2005. С. 72-77.
27 Барон де Барант — К. В. Нессельроде. 12 сентября 1840 г. // РГИА. Ф. 18. Оп. 5. Д. 602. Л. 2.
28 Партаненко Т. В., Ушаков В. А. Взаимовосприятие России и Запада (XVIII — первая половина XIX в.). СПб., 2006. С. 30-44.
29 Пушкин А. С. Пиковая дама // Собрание сочинений. М., 1975. Т. 5. С. 204.
30 Депеша Ноайля от 9/21мая 1816. Polovtsoff A. (ed.). Op. сії. T.1. P.514.
31 Ibid. P. 517.
32 Депеша Перье от 12/24 декабря 1841. Guizot F. Memoires pour servir а l’histoire de mon temps. Paris, 1864. T. 6. P. 472.
33 Конфиденциальная депеша Андре к Гизо от 16/28 ноября 1842. AMAE. CP 198. F. 230.
