CC BY
101
Юрий РУБИНСКИЙ
ПОСЛЕДСТВИЯ ИРАКСКОГО КРИЗИСА
На выжженных солнцем равнинах древней Месопотамии улеглась пыль, поднятая самолетами и танками англо-американской коалиции во время войны в Ираке. Операция "Шок и трепет", начатая 20 марта 2003 года, завершилась всего через три недели. С минимальными потерями для наступающей стороны были достигнуты основные ее цели: ликвидация режима Саддама Хусейна, изменение геополитической карты Ближнего и Среднего Востока, обеспечение контроля победителей над вторыми в мире по значимости запасами нефти.
Правда, установить связи свергнутого режима с террористами "Аль-Каиды" и найти иракское оружие массового уничтожения, гипотетическое наличие которого служило предлогом для развязывания военных действий, так и не удалось. Но победителей, как известно, не судят. Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию 1483 о снятии экономических санкций с Ирака, введенных во время предыдущей войны 1991 года в Персидском заливе. Это открывает путь к возобновлению экспорта иракской нефти, способствуя оживлению экономики Запада, и позволяет обеспечить средства для восстановления иракской экономики, разрушенной десятилетием войн и эмбарго.
США и их партнеры по антииракской коалиции, взявшие на себя права и обязанности оккупирующих держав, допустили представителей ООН к участию в послевоенном урегулировании (в основном при решении гуманитарных вопросов), а МАГАТЭ - к выявлению остатков сомнительных иракских ядерных программ. Проблема перешла в прагматическую плоскость распределения заказов на реконструкцию экономики Ирака и доступа к его нефтяным богатствам.
Неудивительно, что на встречах лидеров ведущих держав во время празднования 300-летия Санкт-Петербурга и расширенного саммита восьмерки в Эвиане (Франция) острые объяснения между участниками по поводу недавнего конфликта оказались не ко двору. Тему Ирака явно оттеснили на задний план более актуальные вопросы - пути преодоления мировой экономической депрессии, помощь беднейшим странам Африки, борьба против распространения оружия массового поражения и международного терроризма, вновь напомнившего о себе серией кровавых терактов в разных странах мира.
© Рубинский Юрий Ильич - доктор исторических наук, профессор, руководитель Центра
французских исследований Института Европы РАН. И все же иракский кризис не прошел бесследно. Он оставил после себя болезненные шрамы, которые будут напоминать о себе очень долго.
Наведение порядка, оздоровление экономики, формирование сколько-нибудь легитимного, дееспособного правительства в крайне неоднородной стране, раздираемой этническими и конфессиональными конфликтами, будут весьма нелегкой задачей. Опыт Афганистана подтверждает это со всей очевидностью - правительство Хамида Карзая в какой-то мере контролирует с помощью контингента международных сил лишь Кабул и центры некоторых провинций, тогда как на большей части территории страны царит анархия полевых командиров. В самом Ираке после неожиданно быстрого и бескровного падения Багдада возобновилось вооруженное сопротивление оккупационным войскам со стороны сотен тысяч офицеров распущенной армии прежнего режима.
Сами США, судя по всему, все больше стремятся интернационализировать иракскую проблему, привлекая к участию в восстановлении страны и поддержании в ней порядка другие государства, чтобы разделить с ними ответственность и немалые расходы. Принятие Советом Безопасности ООН, после долгих дипломатических баталий и внесения многочисленных поправок, резолюции по ситуации в Ираке, предложенной США, Англией и Испанией, открыло путь для отправки в Ирак под эгидой ООН миротворческих сил из различных стран.
До тех пор, пока ситуация в Ираке остается неустойчивой, сохраняется риск дестабилизации всего ближневосточного региона. Над Саудовской Аравией и эмиратами Персидского залива витает призрак шахского Ирана накануне хомейнистской революции. Сам теократический Иран раздирается противоборством исламских консерваторов и модернистов. Продолжает тлеть очаг грозной курдской проблемы. Наконец, главный фактор, уже полвека лихорадящий весь Ближний Восток, - арабо-израильский конфликт еще далек от окончательного политического решения. Попытки возобновить диалог на основе так называемой дорожной карты - плана поэтапного урегулирования, разработанного "квартетом" (США, Россия, ООН, ЕС) с целью создания к 2005 году палестинского государства, - наталкиваются на ожесточенное сопротивление экстремистов с обеих сторон.
* * *
Тем не менее локальные и региональные аспекты иракского кризиса имеют, при всей их важности, все же подчиненное значение по сравнению с его ролью как арены столкновения противоположных тенденций в международных отношениях глобального масштаба. Речь идет о конфликте различных моделей мироустройства XXI века: будет ли мир однополяр-ным, основанным на лидерстве единственной сверхдержавы - США, или же многополярным на базе объединения держав, функционирующего в рамках международных организаций, прежде всего ООН? Как будут приниматься решения спорных проблем - в одностороннем или многостороннем порядке? Наконец, главное - каким должно быть соотношение между правом и силой?
Все эти вопросы, поставленные в повестку дня мирового сообщества иракской войной, имеют не только юридический или политический, но и моральный, ценностный характер. Примат силы права над правом силы издавна считается мерилом демократической легитимности власти внутри государства, залогом справедливости и равенства суверенных государств на международной арене, независимо от их экономической и военной мощи.
Вместе с тем поиск оптимального сочетания между ними всегда был нелегким. Если право без силы оказывается не более чем благим пожеланием, то сила без права неизбежно вырождается в произвол. "То, что связано с законом, дает право. Но само по себе это право
не является ни правом разума, ни правом справедливости; это право силы", - отмечал французский философ и моралист XVIII века Жюльен Офре де Ламетри.
Между тем соотношение сил между государствами меняется, а их интересы и цели на мировой арене эволюционируют. Это ставит под вопрос многие нормы международного права, отражающие прежние условия компромисса относительно общих правил игры во взаимных отношениях. Результатом оказываются конфликты, в том числе вооруженные, которые приобретают порой цивилизационное измерение. Именно такая ситуация возникла в ходе последней иракской войны.
Об опасности "столкновения цивилизаций" давно предупреждали многие известные философы, историки, политологи - от Освальда Шпенглера или Арнольда Тойнби до Сэ-мюэля Хантингтона. Некоторые тенденции мирового развития говорят о том, что эти предупреждения имеют под собой определенную почву. Достаточно упомянуть об углублении демографических и экономических контрастов между Севером и Югом, кризисе десятков новых государств, родившихся с крахом колониальной системы, но оказавшихся нежизнеспособными, о распространении вестернизированной субкультуры, вызывающей среди населения развивающихся стран смесь фрустрации с реакцией отторжения, толкая к защите своей духовной идентичности любой ценой - вплоть до варварских актов массового терроризма.
В то же время доступность современных технических средств ведения войны, включая оружие массового уничтожения (ОМУ), поступающих через каналы организованной преступности, которую питают финансовые потоки нефтедолларов и "грязных денег" от наркотрафика, делает постиндустриальные страны так называемого "золотого миллиарда" крайне уязвимыми перед лицом террористических организаций типа "Аль-Каиды". Тем более что их члены руководствуются иррациональными мотивами религиозного фанатизма, чуждыми для западного менталитета. События 11 сентября 2001 года в США, умножение терактов, совершаемых смертниками-шахидами против гражданского населения в других странах от Палестины до того же Ирака, подтверждают это достаточно убедительно. Отсюда - возрождение в коллективном подсознании Запада ветхих мифов о новых крестовых походах, об угрозе всемирного исламского халифата, о призраке "желтой опасности" и т. д.
Подобные мифы исходят из глубоко ошибочной посылки, согласно которой современные цивилизации базируются, как и тысячу лет назад, на неких имманентных, вечных критериях - конфессиональных, культурно-лингвистических и антропологических (западно-христианская, восточно-христианская, мусульманская, индуистская, синоконфуцианская и т. д.). Если бы это было так, то внутри каждого из цивилизационных ареалов рано или поздно взяли бы верх экстремистские, непримиримые элементы, а беспощадная проба сил между ними на взаимное уничтожение стала бы действительно неизбежной со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями.
В действительности же дело обстоит по-иному. Достаточно вспомнить, что во время Второй мировой войны нацистская Германия и милитаристская Япония были союзниками, хотя принадлежали к совершенно разным цивилизациям. То же относится к антигитлеровской коалиции США, СССР и Великобритании. Геополитические интересы оказались тогда гораздо сильнее, нежели цивилизованные сходства и различия.
В наши дни, когда идеологическое противостояние между Востоком и Западом ушло в прошлое вместе с биполярным миром, классическая геополитика снова вступает в свои права, хотя и с существенными коррективами, которые вносят в нее процессы глобализации и
региональной интеграции. Но это вовсе не значит, что цивилизационные различия вообще утратили всякое значение. Оборотной стороной глобализации оказывается дальнейшее дробление государств по национально-этническому, а иной раз и конфессиональному признакам (Северная Ирландия, Страна Басков), распад одних федераций (СССР, Чехословакия, Югославия) и кризис других (Бельгия, Канада, Мексика).
Но такого рода конфликты носят чаще всего не межцивилизационный, а внутрициви-лизационный характер. Так было всегда: недаром говорят, что "самые худшие ссоры - семейные". В самом деле, религиозные войны между христианами-католиками и протестантами в Европе ХУ1 века были куда более кровопролитными, нежели крестовые походы христиан против мусульман тремя веками ранее (сегодня их дальнее эхо - североирландский кризис). Русскую православную церковь и католический Ватикан разделяет конфликт, уходящий своими корнями в Х1 век. С другой стороны, вражда между двумя основными ветвями ислама - суннитами и шиитами - зачастую оказывается более острой и непримиримой, чем противостояние мусульман и христиан. Несмотря на светский характер режима Саддама Хусейна, господствующее положение в нем занимало суннитское меньшинство, к которому принадлежал и сам бывший диктатор, пускавший в ход против шиитов на юге страны химическое оружие. Если в обеих войнах в Персидском заливе западных коалиций во главе с США против Ирака погибло несколько тысяч человек, то в ирано-иракской войне между двумя мусульманскими странами - более миллиона.
Столкновения между приверженцами тех или иных течений одних тех же религий отражают не столько споры на ритуально-теологической почве, сколько переплетение конфликта материальных интересов (геополитических, экономических, правовых) с различием нравов, обычаев, психологических стереотипов, перерастающим в несовместимость систем духовных ценностей. Оно приобретает чаще всего внутрицивилизационное измерение, способное в некоторых случаях дойти до разрыва с общими корнями.
Именно вторжение в Ирак - развивающуюся мусульманскую страну - войск коалиции двух могучих постиндустриальных и притом христианских держав, вызвало глубокий раскол внутри самого христианского мира. Войну в Ираке осудили как Папа Иоанн-Павел II, так и патриарх РПЦ Алексий II, несмотря на их, мягко говоря, сложные взаимоотношения, тогда как протестантско-евангелические фундаменталисты в США выступили в роли активнейших сторонников военного решения. Причем раскол этот произошел по кардинальному вопросу соотношения силы и права, имеющего, как уже отмечалось, не только юридическое или военно-политическое, но и цивилизационное, ценностное измерение.
Говорят, что у победы всегда масса родственников, тогда как поражение - сирота. Поскольку исход военной кампании в Ираке был заведомо предопределен, позволяя рассчитывать без какого-либо риска на ощутимую благодарность Вашингтона, к США, Великобритании и Испании примкнули Португалия, Дания, затем 13 посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы - прежде всего Польша, а также Венгрия, Чехия, Словакия, Болгария, Румыния, Словения, Хорватия, Македония, Албания, Литва, Латвия и Эстония, некоторые страны Азии, Африки, Латинской Америки. Всего, по американским подсчетам, с США так или иначе солидаризировались в иракском вопросе 34 государства, в том числе 18 европейских.
Однако ООН насчитывает 191 член, а в Европе - 43 государства. Таким образом, три пятых международного сообщества и больше половины Европы (а по населению - три четверти) не поддержали единственную сверхдержаву, претендующую на глобальное лидерство,
в кардинальном вопросе войны и мира, несмотря на самое жесткое давление, включая угрозы экономических и политических санкций со стороны Вашингтона. Причем четыре из них -Германия, Франция, Бельгия и Люксембург - являются союзниками США по НАТО, фигурируют среди ее основателей и представляют собой континентальное "твердое ядро" Евросоюза. Поддержка их Россией и Китаем означала как раз тот вариант, который Збигнев Бже-зинский считал наихудшим для глобальных геополитических интересов США - их изоляцию от основной массы Евразии.
Оппозиция политике США в иракском вопросе не ограничилась правящей элитой европейских стран (среди которой нет полного единства как у государств-сто-ронников, так и у противников войны). Гораздо более единодушным оказалось общественное мнение. Несколько миллионов людей приняли участие в антивоенных демонстрациях, оказавшихся наиболее массовыми как раз в столицах тех европейских стран, лидеры которых однозначно поддержали американскую политику, - Лондоне, Риме, Мадриде. В Лондоне, несмотря на флегму англичан и их традиционный патриотический рефлекс, манифестации были самыми массовыми с 1930-х годов. Согласно опросам общественного мнения, подавляющее большинство граждан этих стран решительно осудили политику своих правительств, тогда как рейтинг руководителей государств так называемого фронта мира - Ж. Ширака или Г. Шрё-дера - значительно повысился. Только в 8 из 40 ведущих государств мира в ходе опросов позитивное отношение к США превышало негативное.
Конкретные мотивы размежевания внутри евроатлантического сообщества в связи с войной в Ираке были, конечно, весьма различны: руководители каждой страны выбирали свою позицию с учетом собственных международных, экономических и внутриполитических соображений. Пример германского канцлера Г. Шрёдера, который с помощью пацифистской риторики избежал верного поражения на выборах в бундестаг, является в этом отношении достаточно показательным. С другой стороны, решительно проамериканская позиция британского премьера Т. Блэра или руководителей посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы также имели весьма отдаленные отношения к сути иракского конфликта: для первого главной целью было подтвердить незыблемость англосаксонской солидарности как основы британской политики на мировой арене, для других -не только получить гарантии безопасности, но и опереться на активную поддержку США и НАТО перед нелегким процессом вступления в ЕС, где доминирует франко-германский тандем.
Таким образом, коалиция выиграла войну на полях сражений, но проиграла ее в умах и сердцах европейцев. Дело здесь отнюдь не просто в грубых просчетах соответствующих пропагандистских служб США или американских СМИ при медиа-обеспечении дипломатической, а затем и военной фаз конфликта. Налицо явное расхождение ряда базовых, ценностных установок общественного мнения по обе стороны Атлантики, цивилизационная трещина внутри евроатлантического пространства.
Хотя предпосылки для появления такой трещины постепенно вызревали на протяжении многих лет, во времена "холодной войны" ее скрывали раскол Европы, системная конфронтация между Востоком и Западом, противостояние военных блоков во главе с двумя тогдашними сверхдержавами - СССР и США, цементированное атомным "равновесием страха".
Исчезновение советской угрозы, обесценившее в глазах европейцев первостепенную важность американского "ядерного зонтика" в качестве главной гарантии их безопасности,
коренным образом изменило ситуацию. К этому времени Евросоюз, опирающийся на единую валюту - евро, успешно бросающую вызов безраздельной ранее гегемонии доллара, по основным экономическим параметрам оказался вполне сопоставимым с США, значительно уступая им, однако, по военному потенциалу (соотношение оборонных бюджетов стран-участниц НАТО по обе стороны Атлантики составляет 60:40 в пользу США).
Именно эта асимметрия стимулировала стремление Вашингтона блокировать или хотя бы притормозить становление общей внешней политики и политики безопасности ЕС, с тем чтобы перенести выгодный для него нынешний баланс военных сил на все остальные аспекты трансатлантических отношений. Самый простой способ для этого - создать замену пугалу распавшейся советской "империи зла" в виде нового общего врага - "оси зла" из государств-"изгоев", диктаторские режимы которых не только нарушают права человека у себя дома, но и чреваты угрозой для безопасности других стран попытками создать ОМУ и открыть доступ к ним международным террористам. Отсюда - необходимость пресечь такую угрозу, в том числе путем упреждающих ударов с использованием не только высокоточного обычного оружия, но при необходимости и миниатюризированных ядерных боеприпасов. После событий 11 сентября 2001 года эти тезисы, закрепленные год спустя в новой концепции национальной безопасности США, положены в основу глобальной стратегии администрации Дж. Буша-младшего на международной арене.
На волне эмоций, вызванных впечатляющими картинами терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне, весь цивилизованный мир - от Евросоюза до России и Китая - сплотился вокруг США в рядах антитеррористической коалиции, решительно поддержавшей военную акцию в Афганистане против режима талибов, который укрывал Усаму бен Ладена и организационную инфраструктуру "Аль-Каиды". "Мы все сегодня американцы!" - гласил заголовок на первой странице парижской "Монд"1.
Но сохранить это единство для достижений других целей США в Азии, начиная с похода на Багдад, оказалось невозможным. Дело было не только в неубедительности американских утверждений о наличии у Ирака ОМУ или его связях с "Аль-Каидой". Гораздо важнее было неприятие подавляющим большинством участников антитеррористической коалиции намерения США применять и впредь силу в одностороннем порядке, независимо от мнения партнеров и решений международных организаций, включая СБ ООН. Эта тенденция к односторонности из исключения становилась правилом - она проявилась в отказе Вашингтона от ратификации Киотского протокола о борьбе с загрязнением окружающей среды, устава Международного уголовного суда, выходе из договора по ПРО и т. д.
Реакцией США на ропот в рядах союзников было недвусмысленное заявление министра обороны США Дональда Рамсфельда о том, что "не коалиция определяет свою миссию, а миссия - состав коалиции". Иными словами, Вашингтон намерен впредь строить лишь временные союзы "с переменной геометрией" под решение каждой из конкретных региональных проблем, причем такие, которые ничем не стесняли бы действия американцев даже в той крайне ограниченной мере, как в НАТО, а в случае необходимости вообще обходиться без них и действовать в одиночку.
* * *
1 Ье МоМе, 12 8ер1ешЪге 2001.
Однако столь жесткая постановка вопроса чревата риском изоляции американцев в ходе односторонних силовых акций, способных повлечь чрезмерно высокие потери и расходы. Поэтому на помощь прямолинейному шефу Пентагона был мобилизован "мозговой трест" неоконсервативного крыла республиканцев, доминирующего в нынешней администрации, -заместители министра обороны Пол Вулфовец и госсекретаря Джон Болтон, а также Ричард Перл, Николас Подгорец и другие. Их сверхзадачей стало идейное обоснование одностороннего подхода США, как единственно возможного мирового лидера, к решению проблем международной безопасности и, прежде всего, их нового подхода к соотношению силы с правом.
Именно этой проблеме посвящена, в частности, статья Майкла Гленнона, профессора международного права во Флетчеровской школе права и политики Университета им. Тафта, "Почему потерпел неудачу Совет Безопасности"1.
Основная мысль автора сводится к тому, что в итоге дискуссии по иракской проблеме в СБ ООН побежденной оказалась не американская дипломатия, а сама ООН, показавшая свое бессилие и потому потерявшая моральное право решать вопросы, закрепленные в ее уставе. "Различия в мощи, культуре и расхождение взглядов на применение силы обрушили храм", - утверждает он.
По мнению Гленнона, подход Европы и Америки к самому понятию права диаметрально противоположен. Для европейцев юридические нормы предопределяют правила игры, с тем чтобы они соответствовали неким априорным принципам, тогда как для американцев, наоборот, эти нормы должны вытекать из уже сложившихся отношений в международном сообществе на основе реального соотношения сил, отражая и освящая его. Иными словами, для одних право - это то, что люди и государства должны делать, для других - то, что они могут делать. Отсюда следует вывод, что Вестфальская система верховенства государственного суверенитета национальных государств, возникшая в 1648 году, безнадежно устарела и должна быть отброшена вместе со всеми прочими "догмами", основанными на "архаических понятиях всеобщей истины, справедливости и морали".
На протяжении последних десятилетий, не без основания отмечает автор, государства несчетное число раз открыто попирали Устав ООН и принципы международного права. К сожалению, это вполне соответствует действительности. Но отсюда делается слишком уж далеко идущий вывод: раз это так, то виноваты не они, а право, переставшее отвечать мировым реалиям. Оно оторвалось от жизни, став фиктивным, "бумажным" и изжив тем самым себя вместе с основанными на нем организационными структурами.
То, что правовые нормы, в том числе международные, со временем устаревают, требуя периодического пересмотра с учетом требований жизни, - достаточно банальная истина, не требующая доказательств. Справедлива она и в применении к международным организациям. Но огульное отрицание целесообразности всего комплекса общепринятых, юридически оформленных в итоге Второй мировой войны правил игры - нечто совсем иное. Сам Глен-нон признает, что "американская гегемония не будет длиться вечно". Когда ситуация в мире изменится - а рано или поздно это неизбежно, - право может весьма пригодиться самим США. Поэтому утверждение, что право имеет ценность только в той мере, в какой оно соответствует сегодняшнему балансу сил, звучит несколько странно в устах профессионального юриста. Его нетрудно довести до логического конца - требования упразднить не только международное, но и внутреннее право вместе с обеспечивающими его соблюдение ор-
1 См. "Foreign Л££аке8", Мау-1ипе, 2003, рр. 16-35.
ганами на том основании, что в самих США многие граждане ежедневно нарушают существующее законодательство и моральные заповеди христианства.
Предвидя такие возражения, Гленнон указывает на различие не только правосознания европейцев и американцев, но и практики применения права: первые уже полвека идут по пути интеграции, передавая все более значительную часть своих государственных прерогатив наднациональным органам Евросоюза, тогда как для американцев любое ограничение их суверенных прав в пользу международных структур полностью исключено.
Но если это так, то непонятны ни постановка под вопрос Вестфальской системы с ее приматом суверенитета государств, ни тот факт, что именно президенты США - Вудро Вильсон, затем Франклин Рузвельт - были инициаторами создания Лиги наций и ООН с ее Советом Безопасности, где пять постоянных членов пользуются правом вето. По свидетельству бывшего госсекретаря США Э. Стеттиниуса, без права вето Конгресс США вообще никогда не утвердил бы Устав ООН (что произошло со статутом Лиги наций).
Стремясь покончить с явно невыгодными юридическими спорами вокруг легитимности политики США в иракском вопросе, некоторые видные неоконсерваторы берут, что называется, быка за рога, перенося дискуссию в цивилизационную плоскость. Концентрированным выражением такого подхода может служить нашумевшая статья Роберта Кагана "Сила и слабость", опубликованная за несколько месяцев до начала операции "Шок и трепет".
"Пора положить конец утверждениям о том, будто европейцы и американцы разделяют общий взгляд на мир или что они даже живут в одном и том же мире. В наиважнейшем вопросе о силе - ее эффективности, моральности, желательности ее применения - американские и европейские перспективы расходятся", - многообещающе начинает автор. - "...Дело обстоит так, как если бы по основным стратегическим и международным вопросам современности американцы прилетели с Марса, а европейцы - с Венеры: они соглашаются в очень малом и понимают друг друга все меньше и меньше. Причем такое положение вещей не является преходящим следствием очередных американских выборов или какого-нибудь катастрофического события. Причины трансатлантических разногласий глубоки, они развивались давно и имеют шансы на дальнейшее углубление. В том, что касается определения национальных приоритетов, вызовов, планирования и проведения внешней и оборонной политики Соединенные Штаты и Европа идут разными путями" .
Разумеется, внутри плюралистических обществ по обе стороны Атлантики сохраняются немалые разногласия. Однако, справедливо отмечает Каган, между умеренными представителями правящей элиты США типа госсекретаря К. Пауэлла и "ястребами" вроде министра обороны Д. Рамсфельда больше общего, нежели между Пауэллом и его европейскими коллегами - министрами иностранных дел Франции или даже Великобритании. В вопросе применения силы большинство американских демократов гораздо ближе к республиканцам в своей стране, чем к социал-демократам или социалистам в Европе. Демократ Б. Клинтон использовал военную силу в Югославии ничуть не менее решительно, чем республиканец Дж. Буш в Афганистане.
Главную причину этого Каган видит, прежде всего, в том, что различия военно-экономических потенциалов Европы и Америки влекут за собой серьезные цивилизацион-но-психологические последствия для поведения их обществ. В ХК веке могущественные европейские империи, которые доминировали в мировой экономике и политике, широко прибегали к военной силе, попирая без стеснения элементарные нормы международного
1 См. "РоНсу геу1е%г", .Типе-Му 2002. Р. 3-28.
права, если это диктовалось их эгоистическими государственными интересами. В те времена Соединенные Штаты, гораздо более слабые, бедные и поглощенные внутренними делами, клеймили подобное поведение, объявляя его противоправным и аморальным.
Теперь же они просто поменялись местами: "старая", деморализованная, обескровленная междоусобицами Европа ставит превыше всего возможность для себя пользоваться комфортом экономического процветания и социальной защиты, даже если это требует торга, уступок, беспринципных компромиссов с диктаторскими режимами государств-"изгоев", угрожающих безопасности цивилизованного мира. Напротив, молодая, мощная, уверенная в себе Америка исходит из того, что в хаотическом, раздираемом конфликтами мире оборона, мир и продвижение либеральных идей могут базироваться только на обладании и использовании военной силы, причем в случае необходимости в одностороннем порядке.
Со своей стороны, европейские оппоненты Кагана и его единомышленников стремятся доказать, что проблема отнюдь не просто в постоянно меняющемся балансе сил на мировой арене. В их глазах трансатлантический спор вокруг войны в Ираке угрожает не частным интересам Европы или Америки, а основным принципам, на которых зиждется их общее цивилизационное наследие. "В иракском кризисе столкнулись два мировоззрения, два различных подхода к отношениям между силой и правом, международной легитимностью и защитой интересов национальной безопасности, - отмечал министр иностранных дел Франции Доминик де Вильпен, выступая 28 апреля 2003 года в лондонском Международном институте стратегических исследований. -...Речь идет не о выборе с одной стороны силы, с другой - права. Сила должна быть поставлена на службу права. .Верховенство права - не признание слабости, не фактор бессилия. Оно является моральным и политическим требованием, условием справедливости, но также и эффективности. Только справедливость может быть действенной гарантией прочной безопасности. Напротив, если международная система будет по-прежнему восприниматься как несправедливая; если сила будет казаться систематической победительницей права; если общественное мнение народов не будет приниматься в расчет, то факторы беспорядка еще более укрепятся, бесполезные силовые игры будут продолжаться, а манипуляции идеологической враждебностью западным демократиям получат дальнейшее развитие".
Различие подходов европейцев и американцев к решению международных кризисов ХХ1 века, включая иракский, связано с объективными факторами географического и исторического порядка, которые неизбежно влекут за собой психологические последствия ци-вилизационного плана. Европа постоянно жила в условиях отсутствия безопасности. Она чересчур много и долго страдала от кровавых междоусобиц, чтобы суметь выработать в конце концов стойкий иммунитет к искушению решать конфликты преимущественно военным путем, предпочитая искать политический выход из них, прежде всего, на путях терпеливой многосторонней дипломатии. Отсюда такое уникальное явление, как европейская интеграция, стержнем которой стало историческое примирение Франции и Германии, трижды воевавших друг с другом на протяжении 70 лет.
Напротив, США за свою сравнительно недолгую 200-летнюю историю привыкли чувствовать себя за двумя океанами в полной безопасности, не опасаясь гораздо более слабых соседей - Мексики и Канады. Заморские войны, включая две мировые, обходились ей по части людских потерь и материального ущерба сравнительно недорого. 11 сентября 2001 года страна впервые почувствовала "асимметричную" военную угрозу на собственной тер-
ритории. Не удивительно, что реакция американцев на нее оказалась столь острой и агрессивной.
Налицо, таким образом, "диалог глухих", где каждый из собеседников отвергает с порога аргументы другого, хотя в каждом из них есть доля истины, пусть и весьма различная. Иракский конфликт оказался столь болезненным испытанием для евроатлантического сообщества прежде всего потому, что вокруг него столкнулись не только материальные интересы, но системы моральных ценностей, имеющие одни и те же общие цивилизаци-онные корни. Ими всегда были греческая философия и искусство, римское государство и право, христианская религия, наконец, великие идеи Просвещения - прав человека, демократии, частной собственности, социальной справедливости. На них зиждутся как конституция США, так и французская Декларация прав человека и гражданина, появившиеся на свет почти одновременно. Не парадоксально ли, что именно Соединенные Штаты и Франция, бывшие в конце XVIII века союзниками в войне США за независимость (как и в обеих мировых, а потом "холодной" войнах), стали сегодня ведущими оппонентами в связи с иракским конфликтом?
* * *
На протяжении двух тысячелетий единый ствол европейской цивилизации увенчался пышной кроной, разросшейся вокруг трех основных ветвей - центральной, евроазиатской и североамериканской. Это затронуло почти все стороны их общего цивилизационного наследия - христианство раскололось на католическую, протестантскую и православную конфессии, право - на писанное римское и прецедентное англосаксонское, из триады бессмертных идей Просвещения - Свободы, Равенства, Братства - Америка избрала, прежде всего, первую часть, Россия - вторую, Западная и Центральная Европа искала с переменным успехом равновесие между ними, пытаясь примирить частную собственность со свободой и социальной справедливостью.
В начале третьего тысячелетия основа внутрицивилизационного размежевания в североатлантическом пространстве сохраняется, а в ряде случаев даже усиливается. После двух мировых и "холодной" войн на смену противостоянию советской модели "казарменного социализма" в России и странах ЦВЕ рыночной экономике и плюралистической демократии, объединивших США с Западной Европой, пришло соревнование англо-саксонского либерал-монетаризма с "рейнской" моделью социальной рыночной экономики при более или менее активном участии государства. Иными словами, с крахом коммунизма как альтернативной системы ценностей межцивилизационная трещина сместилась с линии Одер-Нейсе на Атлантику.
Дает себя знать и то, что доля выходцев из Европы или их потомков в населении США неуклонно падает, тогда как растет удельный вес афроамериканцев, уроженцев Латинской Америки и стран Азии, которые к середине XXI века составят большинство населения страны. Центр тяжести ее экономики, политики, культуры смещается с севера на юг и с востока на запад, от Атлантики к Тихому океану, от Европы к Азии.
Война в Ираке, в ходе которой столкнулись не только мусульманская цивилизация с христианской (при всей условности этих определений), но также Европа и Америка в кардинальной проблеме соотношения силы и права, - одно из проявлений этой новой парадигмы.
Тем не менее в целом центробежные тенденции в их отношениях на общечеловеческом уровне и в планетарном масштабе все же уступают центростремительным. Столкновения между цивилизациями и внутри каждой из них шаг за шагом отходят на второй план перед лицом необходимости диалога и взаимного обогащения, с тем чтобы во всеоружии встретить грозные вызовы, с которыми сталкивается человечество в мире XXI века.
Россия занимает в этом процессе особое место. В ходе дипломатической фазы иракского конфликта российская дипломатия в целом солидаризировалась с позицией франко-германского "фронта мира". Позиция Москвы сводилась к тому, что резервы для политического решения проблемы на базе резолюции СБ 1991 года были далеко не исчерпаны. Если бы мандат миссии инспекторов ООН по выявлению ОМУ в Ираке был продлен, а ее средства расширены, считали в Москве, то военного решения могло бы и не быть.
Москва, как и Пекин, упорно стремилась избежать перерастания споров в рядах антитеррористической коалиции, родившейся 11 сентября 2001 года, в раскол и конфронтацию. Телефонная связь между Кремлем и Белым домом функционировала во время иракского кризиса бесперебойно. Бывший министр иностранных дел, затем премьер-министр России Е.М. Примаков, известный специалист по арабскому миру, нанес буквально накануне войны блиц-визит в Багдад, где по поручению своего президента предложил С. Хусейну отказаться от власти.
Хотя иракский диктатор отклонил этот демарш, он имел для России немалое значение. В.В. Путин стремился подчеркнуть им, что мосты, терпеливо построенные через Атлантику после окончания "холодной войны", не должны быть сожжены, что разногласия с США отнюдь не равнозначны враждебности им.
Это был решительный разрыв Москвы со стратегией "игры с нулевой суммой", характерной для эпохи биполярного мира, когда все, что выигрывала одна сторона, автоматически проигрывала другая. В те времена попытки вбить клин между Америкой и Европой, ослабив НАТО, были своего рода сверхзадачей советской дипломатии. Причем в противостоянии Западу СССР старался опираться на Восток и Юг - сначала на Китай, затем на Индию, Иран, арабские страны, где волна деколонизации приобретала порой цивилизационное измерение.
Сейчас эта сверхзадача диаметрально противоположна. Геополитические и цивилиза-ционные параметры России таковы, что она должна постоянно делать выбор между многими партнерами - Европой, к которой она бесспорно принадлежит (хотя и по-своему), Азией, где находится 2/3 ее территории, хотя всего 1/5 населения, наконец, Америкой -своей непосредственной соседкой в Арктике и на Дальнем Востоке. Такой выбор может быть достаточно определенным, отнюдь не взаимоисключающим.
Покончив с мессианскими притязаниями тоталитарного режима, мечтающего переделать мир по своему образу и подобию, разделив общечеловеческие ценности рыночной экономики и плюралистической демократии, но с учетом своих особенностей, современная Россия кровно заинтересована в том, чтобы не противопоставлять одни цивилизационные ареалы другим, а стремиться к признанию их равноправия в разнообразии. Именно в этом состоит суть идеи многополярного мира, принимаемой не только Россией, но и ее партнерами по "фронту мира" - Францией и Китаем.
В США на данную идею смотрят, как правило, настороженно, подозревая ее защитников в скрытом антиамериканизме. Это вытекает, например, из выступления помощника президента Дж. Буша по национальной безопасности Кондолизы Райс от 26 июня 2003 года.
Однако такие подозрения не имеют под собой почвы. Во время президентской кампании всего три года назад та же К. Райс резко осуждала попытки предыдущей администрации "строить нации" по американскому стандарту. Видимо, тогда она была ближе к истине, чем сейчас. В глобализированном мире все цивилизационные полюса - в одной лодке: они выживут или погибнут вместе.
