CC BY
35МИФЫ И НАРРАТИВЫ
Ю. Е. Березкин
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ПЕРЕНОСА МИФОЛОГИЧЕСКИХ МОТИВОВ В АМЕРИКУ
АННОТАЦИЯ. К концу XX в. исследование традиционного фольклора почти прекратилось. Причиной стало не столько вымирание традиционных жанров, сколько смещение интереса исследователей с выявления этных фактов на осмысление эмных интерпретаций. В результате фольклористы и антропологи ограничили себя временным и пространственным горизонтом собственных информантов. Пережитки восходящего к XIX в. стадиализма в осмыслении эволюции усугубили кризис. Между тем обработка больших данных по фольклору и мифологии позволяет превратить данную сферу исследований в полноценную историческую дисциплину. Поскольку сравнительная фольклористика не обладает внутренними ресурсами для датировки исследуемых процессов, первостепенное значение приобретают фольклорные параллели между Азией (с ее островной окраиной) и Америкой. Время и направление миграционных процессов в ходе заселения Нового Света примерно известны, что позволяет оценить возраст мотивных комплексов. Раздельная обработка мотивов разных тематических групп выявляет последовательность их переноса через Берингию. Наиболее ранний этап соответствует аналогиям между Меланезией и Южной Америкой, следующий по времени — параллелям между Восточной и Юго-Восточной Азией и южными областями Северной Америки. Наиболее поздний комплекс представлен в Сибири и на севере Северной Америки. В отличие от двух предыдущих, он занимает сплошную территорию, обмен информацией в пределах которой мог продолжаться почти до современности.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: заселение Нового Света, сравнительная фольклористика, точные методы в гуманитарных науках
УДК 291.13
D O I 10.31250/2618-8600-2019-3(5)-8-25
БЕРЕЗКИН Юрий Евгеньевич — д. и.н., заведующий отделом этнографии Америки, Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН (Россия, Санкт-Петербург) E-mail: berezkin1@gmail.com
ПРЕДМЕТ ФОЛЬКЛОРИСТИКИ — ОБМЕН ИНФОРМАЦИЕЙ
Развитие исторической науки за последние десятилетия и особенно успехи археологии показывают, что общество и культура меняются в ходе взаимодействия конкретных личностей, явлений и процессов. Появление одних форм вероятнее, чем других, но вероятность не может быть стопроцентной. У истории нет «законов» и она имеет сослагательное наклонение в том смысле, что наш мир возник под влиянием множества случайностей. Он легко мог стать иным, причем развилок на пути развития было необозримое множество. Отказаться от поиска причин явлений и процессов противоречит природе нашего разума, но не стоит забывать, что подобное знание носит вероятностный характер. Мы не определим причины появления древнейших сложных обществ Передней Азии, античной цивилизации или европейского капитализма не потому, что мало знаем, а потому, что какой-то конкретной причины для всего этого не было.
То, что можно узнать и отчасти даже измерить, касается прежде всего культурных связей во времени и пространстве — взаимовлияния центров культурогенеза между собой и с периферией, времени и направления заимствования культурных форм. Изолированные друг от друга общества начинают развиваться по разным траекториям, а контакты приводят к стиранию различий. Подобный процесс обособления и унификации — едва ли не главный фактор эволюции.
Обработка данных фольклора и мифологии способна снабдить нас значительной информацией для изучения подобных процессов.
Практика показывает, что наборы эпизодов и образов традиционных повествований мало зависят от природных, экономических и социальных условий. Данный тезис не имеет теоретического обоснования, он выводится именно из практики. Попытки заметить корреляцию подобного рода к успеху не привели и возможные исключения статистически не заметны. Фольклор и мифология (я использую это словосочетание как единый термин) — автономная часть культуры, которая на повседневную жизнь людей почти не влияет и зависит от внешних условий крайне опосредованно. Распространение определенных мотивов на определенных территориях и их отсутствие на других отражают прежде всего формирование сфер культурного взаимодействия, наличие границ и контактов. Такое взаимодействие может осуществляться в результате как миграций, так и диффузии идей без перемещения значительного числа их носителей. Сами же процессы миграции и культурной диффузии (либо изоляции) не являются, как только что было сказано, чем-то второстепенным. Именно они определили и определяют облик нашего мира. Абсолютное большинство культурных форм в абсолютном большинстве обществ заимствовано со стороны. Этот факт очевиден и преуменьшать его значение можно лишь по далеким от науки причинам.
Все же есть обстоятельство, потенциально ставящее под вопрос значение материалов фольклора и мифологии для исторических исследований.
Ареалы распространения определенных мотивов или тенденций их сочетаемости, выявленные в ходе статистической обработки данных, никогда не совпадают вполне с соответствующими ареалами распространения языков, гаплогрупп или археологических культур. Само по себе это не должно беспокоить. Способы и пути передачи (или исчезновения) лингвистических явлений, генов, форм материальной культуры и устных традиций различны, а комплексы признаков, свойственные отдельным обществам и культурам, меняются со временем, так что общества и культуры возникают и исчезают. Каждая дисциплина высвечивает определенную сторону исторического процесса, который во всей своей полноте реконструирован быть не может. Поэтому чем больше независимых категорий источников мы имеем, тем ближе реконструкция к реальности. Привлечение еще одного источника поэтому крайне полезно.
Но равноценен ли он другим в отношении своей надежности? Лингвистика, генетика и тем более археология и письменная история обладают ресурсами, позволяющими с большей или с меньшей точностью датировать соответствующие явления и процессы. Фольклористика такими ресурсами не обладает. Оставаясь в границах этой науки, определить время распространения культурных форм нельзя. Для этого необходимо обнаружить хотя бы минимальную корреляцию выявленных фольклорных параллелей с распространением археологических культур, генов или языков. Учитывая сложность культурной истории Евразии, сделать это непросто. Именно поэтому для оценки случайности или неслучайности территориально далеких аналогий в области мифологии и для их датировки решающее значение имеет сравнительный анализ встречаемости эпизодов и образов в Старом Свете и в Америке. Эти свидетельства не только позволяют выявить факты, которые иначе реконструировать невозможно, но и служат пробным камнем, на котором исследовательский метод удобно верифицировать.
Не лишне отметить, что сравнение культур Евразии и Америки критически важно не только для проверки эвристической ценности сравнительной фольклористики. Оно не менее существенно для оценки пределов вариативности культуры в социополитической и технологической областях (Березкин 2013). Новый Свет не был, конечно, полностью изолирован от Старого, ибо контакты через Берингов пролив никогда не прекращались, а мигранты — даже самые ранние — обладали уже достаточно сложной культурой, траектория дальнейшего развития которой могла быть отчасти определена еще в Азии. Тем не менее как параллели в культурном развитии Старого и Нового Света, так и их отсутствие при относительном сходстве природных условий значимы. Без этого говорить об общих тенденциях развития обществ и о масштабах вариативности было бы сложно.
После ледникового максимума все общества Старого Света находились в опосредованном контакте друг с другом, так что сходство в развитии могло быть вызвано в том числе и взаимовлияниями.
ОБРАБОТКА ДАННЫХ: ГЛАВНЫЕ КОМПОНЕНТЫ И ТЕМАТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ МОТИВОВ
Прежде, чем обратиться к демонстрации материала, несколько слов о технической стороне исследования. В цифровом виде наша база данных по фольклору и мифологии мира является бинарной (состоящей из нулей и единиц) таблицей, в которой строки соответствуют традициям, а столбцы — мотивам (то есть эпизодам повествовательных текстов, а также образам, отражающим картину мира). Каждая традиция представлена данными по фольклору носителей определенного языка, а в случае распространения языка на большой территории — ареаль-ной группе таких носителей. Каждая традиция характеризуется набором из нулей и единиц, что позволяет различными способами определить степень сходства традиций друг с другом. Один из таких способов основан на принципах факторного анализа: признаки (в нашем случае — мотивы) представляются в виде сумм небольшого числа неких скрытых переменных (факторов). Этим переменным соответствуют так называемые главные компоненты (ГК).
Первая ГК отражает наиболее заметную тенденцию в распределении мотивов по традициям, вторая — следующую по значимости и т. д. Первые три-четыре компоненты обычно берут на себя не более 20% информации об изменчивости данных (дисперсии). Этого достаточно, чтобы дифференцировать всю совокупность традиций по совокупности огромного числа мотивов. Остальные 80% информации (а в случае разнообразного и гетерогенного материала и больше) касаются разнородных тенденций, действующих на локальном уровне и актуальных лишь для небольшого числа традиций.
В каждой ГК есть два полюса, противопоставляющих те группы традиций, наборы мотивов в которых различаются сильнее всего. Знаки «плюс» и «минус», присвоенные индексам для традиций, относящихся к одному или к другому полюсу, можно поменять на противоположные — важно лишь, что «положительные» и «отрицательные» традиции максимально отличаются друг от друга. Если выборка включает большое число очень бедных (плохо изученных) традиций, 1 ГК противопоставляет богатые традиции бедным. Исторического смысла такое противопоставление не имеет и тогда наиболее значимой главной компонентой оказывается не первая, а вторая.
Тенденции распределения мотивов, отраженные каждой из ГК, независимы и в формировании каждой участвуют не избранные мотивы,
а все, хотя и в неодинаковой степени. Связи между традициями, которые отражают отдельные ГК (и даже противоположные полюсы одной ГК), могут быть вызваны разными и разновременными историческими процессами.
Совокупность мотивов включает тематические группы, демонстрирующие неодинаковые тенденции распространения. Объединять такой материал — значит вычислять пресловутую среднюю температуру по больнице; группы надо обрабатывать по отдельности или в выбранных комбинациях. Первоначально были выделены только две основные категории мотивов: приключенческие и трикстерские эпизоды, с одной стороны, и эпизоды и образы, отражающие представления о мире — с другой (Березкин 2016: 11). С сильной натяжкой первые можно назвать «фольклорными», а вторые «мифологическими» в узком значении терминов. Постепенно стало ясно, что каждая из категорий включает тематические группы, демонстрирующие неодинаковые тенденции ареального распространения. Разные модели встречаемости по территориям дают, например, трикстерские мотивы с антропоморфными и с зооморфными персонажами. Среди «мифологических» мотивов особенно сильно различаются тенденции мирового распределения трех групп: объясняющих смертность людей; отражающих представления об объектах ночного неба; связанные с темами антропо- и социогенеза, человеческой анатомии и отношениями полов (Березкин 2018).
При наличии 10-15 тематических групп и 2-3 значимых ГК мы, используя одну базовую корреляционную таблицу, можем выделить и исследовать порядка 30 разных тенденций в распределении мотивов по территориям. Кроме того, нет необходимости обрабатывать одновременно все традиции (их около тысячи). Ограничиваясь сравнением лишь определенных регионов, удается заметить такие тенденции, которые иначе бы оставались невидимы на фоне других, более мощных.
ДИНАМИКА ЗАСЕЛЕНИЯ НОВОГО СВЕТА,
ОТРАЖЕННАЯ В АРЕАЛЬНОМ РАСПРЕДЕЛЕНИИ МОТИВОВ
Созданные на основе статистической обработки мотивов, выделенных из десятков тысяч текстов, предлагаемые карты-схемы позволяют выявить разновременные комплексы мотивов и соответственно наметить эволюцию фольклора и мифологии. Речь в основном идет о циркумтихоокеанской половине мира. Как в это время менялись устные нарративы и представления о природе и обществе на западе Евразии, судить трудно, ибо для этого региона нет репера, каким для востока ойкумены служит Америка. В любом случае это отдельная проблема, которой мы сейчас не касаемся. Условные временные срезы для наборов мотивов в циркумтихоокеанской зоне будем именовать стадиями.
В зависимости от выборки, включающей или исключающей определенные территории Старого и Нового Света, проявляется сходство между теми или иными группами традиций Азии и Америки. При этом в пределах обоих полушарий более южные районы в большинстве случаев сходны между собой и противостоят более северным. На севере же представлен наиболее поздний комплекс, общий для Аляски и северо-востока Сибири.
Стадия 1. Центральная и Южная Америка, особенно Амазония и Гвиана, сходны с индо-тихоокеанской окраиной Азии, особенно с Меланезией. Схемы на рис. 1 и 2 получены при обработке мотивов, встречающихся как в восточной половине Старого Света, так и в Америке. В первом случае (взгляд со стороны Азии) отобраны только мотивы, имеющие отношение к космологии и этиологии, но не приключенческие и трик-стерские эпизоды, которые в Евразии в основном связаны с поздним сказочным фольклором. О том, что он поздний, свидетельствует отсутствие большинства таких эпизодов как в Америке, так и в древних источниках. Включив их в выборку, мы бы «затерли» картину распространения тех мотивов, которые могли распространяться значительно раньше. Во втором случае (взгляд со стороны Нового Света) обработаны мотивы всех категорий, поскольку связанные с поздним сказочным фольклором Евразии заведомо отсекаются как отсутствующие в Америке.
Рис. 1. Результаты статистической обработки мотивов на востоке Старого Света (только космологические и этиологические мотивы) и в Новом Свете (мотивы всех тематических групп, но лишь встречающиеся также и в Старом Свете). 343 традиции, 581 мотив, 1 ГК, дисперсия 4,0%. Здесь и далее: абсолютная величина математических индексов указывает степень выраженности в соответствующих традициях двух наиболее отличных один от другого комплексов мотивов. Традиции с числом мотивов менее 15 не обрабатывались. В Азии заштрихована территория, данные по которой не обрабатывались
Рис. 2. Результаты статистической обработки мотивов на востоке Старого Света и в Новом Свете. Учтены все мотивы, встречающиеся в Америке. 267 традиций, 1409 мотивов, 1 ГК, дисперсия 3,7%. Традиции с числом мотивов менее 50 не обрабатывались. Часть американских традиций оставлена вне выборки также и для того, чтобы уравнять число традиций, выделенных для Старого и для Нового Света (в Америке этнические группы в среднем занимают меньшие территории, поэтому соответствующих традиций выделено больше, чем в Азии). В Азии заштрихована территория, данные по которой не обрабатывались
Ясно прослеживаются южный и северный комплексы, занимающие на обеих схемах одинаковые территории. Разница лишь в относительном обилии соответствующих мотивов, что отражено в интенсивности окраски значков. Интерпретация полученной картины основана на двух допущениях. Во-первых, миграционные потоки шли из Старого Света в Новый, а не наоборот (это известно по данным археологии и генетики). Во-вторых, из Меланезии в Америку в палеолите (как и позже) никто не плавал. В пользу подобных плаваний нет ни малейших свидетельств, и в любом случае контакты должны быть ожидаемы с тихоокеанским побережьем, но не с Гвианой. Кроме того, в ходе контактов могли быть заимствованы один-два мотива (хотя и это сомнительно), но, разумеется, не весь ритуально-мифологический комплекс. В то же время в Меланезии и в Южной Америке есть десятки одинаковых мотивов, не говоря о сходстве ритуалов и связанных с ними предметов (Березкин 2002), поэтому случайный характер совпадений исключен. Остается допустить, что пред-ковая для Меланезии и Амазонии культура была некогда распространена на востоке Азии и в Берингии, где она была почти (есть важные исключения) стерта более поздними миграционными потоками. Эта культура сохранилась в двух рефугиумах, наиболее удаленных от континентальной Евразии, то есть в Южной Америке и в Меланезии.
Стадия 2. Важнейшим регионом, где представлен соответствующий комплекс мотивов, является большая Юго-Восточная Азия, включающая
Бирму, Индокитай и сопредельные с ними области Индии и Китая (далее название региона сокращено до ЮВА). В Новом Свете параллели представлены в южных (особенно юго-западных) областях Северной Америки, в Мексике и Центральной Америке и отчасти в пределах Андского пояса Южной Америки. Большая часть Южной Америки из выборки исключена, поскольку на фоне богатого и хорошо выраженного амазоно-гви-анского комплекса мотивов специфика более северных районов Нового Света не проявилась бы.
При создании схем на рис. 3-11 были отдельно обработаны мотивы с разной тематикой. Полученные в результате тенденции несколько различаются, но сходство ЮВА с более удаленными от Берингова пролива районами Нового Света сохранятся во всех группах, кроме связанной со сказками о животных и объяснением особенностей животных (рис. 10 и 11).
Мотивы, обработанные при подготовке схемы на рис. 3, отражают представления о природе солнца и луны и взаимоотношениях светил. В этом случае Мезоамерика наиболее сходна с ЮВА, а Аляска — с Чукоткой и Западной Сибирью. Такое распределение можно истолковать лишь одним образом: прежде чем попасть в Мезоамерику, мотивы, характерные сейчас для ЮВА, должны были быть сперва принесены на Чукотку и Аляску, где они вытеснили мотивы, характерные ныне для Меланезии и Амазонии, а затем сами оказались вытесненными другими, ставшими характерными для северных областей Северной Америки и Сибири. Идет ли речь в большей степени о смене населения или об изменениях в культуре при сохранении генофонда — этот вопрос следует обсуждать лишь на междисциплинарном уровне.
Рис. 3. Результаты статистической обработки мотивов на востоке Евразии и в Северной и Центральной Америке, отражающих представления о солнце и луне. 362 традиции, 53 мотива, 2 ГК, дисперсия 7,8%. Традиции с числом мотивов менее 7 не на схеме. Здесь и на рисунках 4-11 заштрихованы незаселенные территории, а также территории, данные по которым не обрабатывались или отсутствуют
Необходимо, видимо, разъяснить, что мифы, записанные, скажем, среди майя Юкатана и апатани Восточных Гималаев, демонстрируют отнюдь не большее сходство друг с другом, чем мифы апатани с якутскими или майя с эскимосскими. Оценка совокупного сходства (или различия) между традициями вообще вряд ли осуществима. Мы работаем со статистическими тенденциями в распределении мотивов, на которые, как было сказано выше, приходится лишь небольшой процент совокупной информации. Но важно, что среди мотивов, встречающихся в разобщенных регионах, есть такие, которые позволяют связать ЮВА именно с Мезоамерикой, а Аляску и американскую Арктику — с Чукоткой и с Западной Сибирью. Это данные второй ГК. Первая же ГК, на которую при обработке той же совокупности данных приходится больший процент информации, противопоставляет традиции ЮВА и Южной Сибири традициям притихооке-анских областей Северной Америки (рис. 4). Это значит, что наборы мотивов как в Азии, так и в Америке в значительной мере сформировались уже после того, когда миграции в Новый Свет прекратились. Вместе с тем даже 1 ГК выделяет в северной Калифорнии ареал, демонстрирующий параллели с Восточной Азией.
Рис. 4. Результаты статистической обработки мотивов, отражающих представления о Солнце и Луне на востоке Евразии и в Северной и Центральной Америке. 362 традиции, 53 мотива, 1 ГК, дисперсия 8,7%. Традиции с числом мотивов менее 3 не на схеме
Мотивы, обработанные при создании схемы на рис. 5, касаются космогонических представлений и описывают основные элементы и явления окружающего мира. Максимально различны мифологии Аляски, Северо-Западного побережья и Новой Англии, с одной стороны, и ЮВА и Южной Сибири, с другой. Якутская традиция примыкает к южносибирским. В то же время мифологии Мезоамерики и Большого Юго-Запада сходны с мифологиями ЮВА. Это сходство становится еще заметнее, если при обработке той же тематической группы мотивов (космология) изменить набор сравниваемых традиций.
Рис. 5. Результаты статистической обработки космологических мотивов на востоке Евразии и в Северной и Центральной Америке. 415 традиций, 203 мотива, 1 ГК, дисперсия 3,8%. Традиции с числом мотивов менее 7 не на схеме
Схема на рис. 6 создана с использованием мотивов, содержащихся в традициях не только Восточной Азии, но всей континентальной Евразии и Северной Африки, а центральноамериканские данные, напротив, исключены. Однако мы снова видим, что один и тот же комплекс мотивов характерен и для ЮВА, и для южных районов Северной Америки.
При том же территориальном охвате (от Западной Евразии до Мексики) сходная картина получается при обработке мотивов, связанных с представлениями о Солнце и Луне (рис. 7).
Рис. 6. Результаты статистической обработки космологических мотивов во всей Евразии и Северной Америке. 746 традиций, 216 мотивов, 3 ГК, дисперсия 2,5%. Традиции с числом мотивов менее 7 не на схеме
Рис. 7. Результаты статистической обработки космологических мотивов во всей Евразии и Северной Америке. 411 традиций, 53 мотива, 1 ГК, дисперсия 8,3%. Традиции с числом мотивов менее 3 не на схеме
Вновь ограничиваясь традициями, зафиксированными лишь на востоке Старого Света, в Северной Америке и в Центральной Америке, выделим те мотивы, которые описывают звезды, созвездия и лунные пятна (рис. 8). В Центральной Америке эта тема представлена слабо. Соответствующие математические индексы для местных традиций близки поэтому к нулю и не показаны на схеме. Но далее к северу мы опять сталкиваемся с уже знакомой картиной. Более южные традиции, лучше всего представленные в Южной Сибири и Центральной Азии, в Америке наиболее сходны с традициями Равнин и Большого Юго-Запада, а более северные сибирские сходны с традициями Аляски, американской Арктики и Среднего Запада.
Рис. 8. Результаты статистической обработки космологических мотивов на востоке Евразии и в Северной и Центральной Америке. 362 традиции, 118 мотивов, 2 ГК, дисперсия 5,0%
Вариации на все ту же тему дает и обработка мотивов, касающихся антропогенеза, человеческой анатомии и брачных отношений (рис. 9). Более южные области Северной Америки и Центральная Америка сходны с ЮВА, более северные — с Сибирью.
Стадия 3. Северная Америка и особенно ее северные и западные районы сходны с Сибирью, причем отражающие данный комплекс традиции в Старом и в Новом Свете территориально не разобщены. Распределение подобного типа представлено на всех уже рассмотренных схемах, где данный комплекс противостоит более южным, разделяя их азиатский и американский ареалы.
Рис. 9. Результаты статистической обработки мотивов, отражающих представления об антропогенезе, человеческой анатомии и отношениях полов, на востоке Евразии и в Северной и Центральной Америке. 386 традиций, 152 мотива, 2 ГК, дисперсия 3,6%. Традиции с числом мотивов менее 7 не на схеме
Обмен мотивами в пределах северной зоны мог происходить вплоть до XX в. Что же касается нижней границы, то она определена временем переноса в Новый Свет мотивов восточноазиатского происхождения. Как было показано, они сконцентрированы на юго-западе США и в Мезоамерике. Данные археологии делают маловероятным проникновение азиатских мигрантов так далеко на юг в голоцене. Однако носители наиболее раннего амазоно-гвианского комплекса мотивов, имеющего параллели в Меланезии, должны были оказаться в Новом Свете еще раньше — примерно 15 тыс. лет назад. По крайней мере примерно так датируются самые древние известные пока памятники. Из всего этого следует, что стадия 3 могла длиться от времени 10-12 тыс. лет назад и практически до современности. В формировании этого комплекса наверняка сыграли свою роль палео- и неоэскимосы, однако вряд ли только
они. Для некоторых тематических категорий мотивов этот тренд лучше всего выражен не в Арктике, а на Северо-Западном побережье Северной Америки, куда культуры эскимосского типа не проникали.
Параллели, связывающие южные области Старого и Нового Света в обход Северной Пацифики, доказывают, что мотивы, относящиеся к космологии, представлениям о небесных светилах и представлениям о человеке и обществе, были распространены в индо-тихоокеанских районах Азии как минимум 10-15 тыс. лет назад (а, вероятно, и раньше). Иное дело — мотивы, характерные для сказки о животных и включающие трик-стерские эпизоды, а также объяснения особенностей соответствующих видов (рис. 10 и 11). Некоторые из подобных мотивов были известны в Азии как минимум в конце позднего палеолита, откуда попали в Северную Америку и далее в Патагонию (Васильев и др. 2015: 379-381). Однако в массе своей одинаковые эпизоды сказки о животных и объясняющие особенности животных этиологические мотивы встречаются в пределах единой зоны, включающей Сибирь, в том числе ее северо-восток, и север Северной Америки, в том числе и Аляску. Они не сосредоточены в удаленных от Берингова пролива рефугиумах и должны были проникнуть в Новый Свет относительно поздно. На рис. 10 показаны результаты, которые отражает 1 ГК. Здесь максимально различны Европа с Кавказом и Средней Азией и Северная Америка, но Сибирь ближе к Америке. На рис. 11 (2 ГК) максимально различны северная и юго-западная Евразия (с Северной и Восточной Африкой), а Северная Америка близка Сибири.
Рис. 10. Результаты статистической обработки эпизодов сказки о животных и этиологических мотивов, объясняющих особенности животных, в Евразии и Северной Америке. 480 традиций, 331 мотив, 1 ГК, дисперсия 8,7%. Традиции с числом мотивов менее 15 не на схеме
Рис. 11. Результаты статистической обработки эпизодов сказки о животных и этиологических мотивов, объясняющих особенности животных, в Евразии и Северной Америке. 480 традиций, 331 мотив, 3 ГК, дисперсия 2,9%. Традиции с числом мотивов менее 7 не на схеме
Из этого следует, что либо эпизоды сказки о животных менее долговечны, чем особенности космологических представлений, либо в палеолите эта часть фольклора вообще не получила еще значительного развития. Региональная специфика тоже не исключена, о чем свидетельствуют материалы по Полинезии, где трикстерских историй с зооморфными акторами почти нет.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Процессы надо рассматривать в тех временных и пространственных рамках, в которых они развертывались. Слона трудно вообразить, ощупывая исключительно хобот. Исследований в области фольклора и мифологии это касается напрямую, и тупик, в который зашла фольклористика к концу XX века, есть результат пренебрежения данным правилом. Ссылки на то, что на место фольклора пришел городской постфольклор, не могут быть приняты. В прошлом находится, строго говоря, вся культура, даже и современная, меняющаяся быстрее, чем это можно зафиксировать и тем более осмыслить. Изучая мир, мы всегда изучаем прошлое. Природа кризиса совершенно иная.
К середине XX в. среди антропологов возобладало мнение, что интереснее выявлять и анализировать не факты культуры, а интерпретации этих фактов. Против подобного интереса нечего возразить, но следует помнить об ограничениях. Во-первых, изучение мыслей и чувств (а именно о них идет речь при эмном подходе) предполагает наличие психологического
образования. Психология — сложная дисциплина, в которой антропологи не всегда компетентны. Во-вторых, сами интерпретации не спонтанны, они тоже «вещи» (по Э. Дюркгейму), которые копируются и воспроизводятся бессознательно. В противном случае история идей и социология были бы невозможны.
Выявлять эмные факты намного сложнее, чем этные, поэтому сторонники данного направления должны объяснить свой выбор. Он был бы оправдан, если бы речь шла об исследовании скрытых и крупномасштабных процессов, влияющих на развитие цивилизации. Однако современная антропология чуть ли не демонстративно отказывается от транскультурных сравнений и сосредотачивается на case studies. Как следствие нынешнее направление превращается в своего рода «не-исторический партикуляризм». В отличие от исторического партикуляризма Ф. Боаса, она смещает акцент на эмные факты культуры и соответственно закрывает глаза на все, что выходит за пределы временного и пространственного кругозора информантов.
Другая сторона проблемы касается особенностей постсоветского пространства, перепаханного марксистской идеологией. Марксизм возник и развивался в контексте эволюционизма XIX — начала XX вв. и основан на господствовавшем в то время предположении, будто общество и культура — в соответствии с постулируемыми законами — проходят в своем развитии определенные стадии, поднимаясь по ступеням прогресса. Учитывая скудость имевшихся знаний, это был логичный и экономный способ упорядочить отрывочную информацию о прошлом. Стереотипы мышления в духе «Великой цепи бытия», пропитывавшие европейскую интеллектуальную традицию (Лавджой 2001), поддерживали подобное направление, так что серьезной альтернативы стадиализму долгое время не существовало. Как ни далек Карл Юнг от Карла Маркса, их объединяет вера в эволюцию универсального человека во времени. Л. Фробениус или В. Шмидт в своей роли «миграционистов» могли акцентировать внимание на второстепенных различиях в рамках одной эволюционной ступени, но универсальность самих ступеней принимали как очевидность. Что касается Ф. Боаса, чьи взгляды на многие десятилетия определили магистральный тренд в развитии антропологии, то он хотя и продемонстрировал безосновательность претензий эволюционистов на знание законов развития общества (Boas 1896), но собственной концепции не предложил. П. Радин был прав, называя его эклектиком (Radin 1933: 19).
С тех пор историческая наука ушла далеко вперед, но эволюционистские штампы не стерлись. Это и представление об универсальном характере явлений и процессов, и убежденность в закономерном (то есть в сущности неизбежном) возникновении всего существующего. В области изучения фольклора и мифологии такая позиция отражена в стремлении подобрать для каждого факта ячейку в заранее заданной схеме — исторической
(бездоказательное отнесение определенных форм к более или к менее отдаленному прошлому) и психологической (определение некоторых форм как «архетипических» и наивная вера в то, что включенные в указатели типы сюжетов или мотивов предвечны).
Но если план истории и психологические константы заранее известны, то фольклористу, имеющему дело с эпизодами и образами традиционных текстов, остается лишь наклеивать ярлыки. Это скучное занятие не всех, разумеется, удовлетворяет — изучать постфольклор, конечно же, интереснее.
Главным результатом проведенных исследований можно считать выявление не просто одинаковых комплексов мотивов в Евразии (точнее в Австролазии) и в Новом Свете, но и их одинаковой широтной локализации по отношению к зоне азиатско-американских контактов в Северной Пацифике. Объяснить такую локализацию можно лишь одним: чем дальше на юг от Чукотки и Аляски, тем с более ранними формами культуры мы имеем дело. Чтобы проникнуть из Старого Света в Новый, эти формы в определенный период должны были быть распространены и в Берингии, точнее во всех тех районах, по которым проходил путь мигрантов из Азии в более южные области Америки.
Статистика демонстрирует систематичность ареального распределения элементов фольклора и мифологии. На схемах показаны условные математические индексы, но за ними стоят конкретные эпизоды и образы, которые столь же систематично встречаются в одних ареалах и отсутствуют в других. Карты распределения таких мотивов мы неоднократно публиковали (Березкин 2017; Васильев и др. 2015, гл. 6). Один этот факт достаточен для того, чтобы считать вероятность независимого повторного возникновения соответствующих элементов культуры незначительной.
Проведенная обработка большого массива данных показывает, что сюжетно-мотивный фонд мигрантов в Новый Свет на протяжении тысячелетий менялся. В этом сомнений практически нет. Неясно другое. Либо в состав переселенцев включались все новые группы людей с разной культурой, и эти различия возникли еще до начала заселения Америки по причине отсутствия контактов между обитателями разных территорий. Либо те культурные комплексы, которые были перенесены в Америку позже, в более ранние периоды вообще отсутствовали и формировались в конце плейстоцена и в голоцене на основе более ранних традиций.
* Я благодарен И. И. Крупнику за замечания при подготовке статьи.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Березкин Ю. Е. [Рец. на:] Gender in Amazonia and Melanesia. An Exploration of the Comparative Method. Berkeley, LosAngeles, London, 2001. 392 p. // Этнографическое обозрение. 2002. № 6. С. 172-177.
Березкин Ю. Е. Между общиной и государством. Среднемасштабные общества Нуклеарной Америки и Передней Азии в исторической динамике. СПб., 2013.
Березкин Ю. Е. Восточнославянский фольклор в европейском и евразийском контексте (результаты статистической обработки данных) // Антропологический форум. 2016. № 31. С. 9-24.
Березкин Ю. Е. Рождение звездного неба: представления о ночных светилах в исторической динамике. СПб., 2017.
Березкин Ю. Е. Отражение картины мира в традиционных нарративах: реконструкция глобальных тенденций распространения и хронологической последовательности появления мотивов мифологии //Археология, антропология, этнография Евразии. 2018. Т. 46. № 2. С. 149-157.
Васильев С. А., Березкин Ю. Е., Козинцев А. Г., Пейрос И. И., Слободин С. Б., Табарев А. В. Заселение человеком Нового Света: опыт комплексного исследования. СПб., 2015.
Лавджой А. О. Великая цепь бытия. М., 2001.
Boas F. The Limitations of the Comparative Method of Anthropology // Science, n. s. 1896. № 4 (103). P. 901-908.
Radin P. The Method and Theory of Ethnology. New York; London, 1933.
THE SUCCESSION OF THE SPREAD OF MYTHOLOGICAL MOTIFS INTO AMERICA
ABSTRACT. Traditional folklore studies lost their impulse in late 20th century and the disappearance of traditional folklore was not the real reason. More important was the shift of preferences in cultural anthropology from research on the etic facts to interpretation of emic ideas. Since then interests of the folklorists and anthropologists became restricted by the areal and temporal horizon of their own informants. Latent tradition of the 19th century evolutionism intensified the crisis. However, the processing of the big data on folklore and mythology opens the possibility of transforming this sphere of the research into the full-bodied historical discipline. Because comparative folkloristic does not possess its inner resources to date processes under study, parallels between folklore and mythological materials recorded in Asia with its Oceanic margin and in America acquire crucial significance. Time and direction of migrations responsible for the peopling of the New World are basically known that opens possibility to assess the age of corresponding sets of motifs. Separate computing of particular groups of motifs selected according to their thematic peculiarity (cosmology, star lore, human anatomy and relations between genders, animal characteristics, etc.) helps to reveal the probable sequence of their transfer across Beringia. Parallels between Melanesia and South America are related to the earliest stage while parallels between East and Southeast Asia on the one hand and southern North America and Mesoamerica on the other hand date to the later time. The most recent complex of motifs is widespread across Siberia and northern North America. Unlike the other
two it occupies a continuous territory where exchange of information could persist up to the recent times.
KEYWORDS: peopling of the New World, comparative folklore studies, precise methods in humanities
Yuri Ye. BEREZKIN — Doctor of Historical Sciences, Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences (Russia, St. Petersburg) E-mail: berezkin1@gmail.com
REFERENCES
Berezkin Yu. Ye. [East Slavic Folklore in the European and Eurasian Context (Results of the Statistical Processing of Data)]. Antropologicheskiyforum [Forum for Anthropology and Culture], 2016, no. 31, pp. 9-24. (in Russ.).
Berezkin Yu. Ye. [Manifestation of Worldviews in Traditional Narratives: Reconstruction of Global Tendencies in the Spread and the Chronology of Emergence of Mythological Motifs]. Archaeology, Ethnology & Anthropology of Eurasia, 2018, vol. 46, no. 2, pp. 149-157. (in Russ.).
Berezkin Yu. Ye. [Rev.: Gender in Amazonia and Melanesia. An Exploration of the Comparative Method. Berkeley, LosAngeles, London, 2001. 392 p.]. Etnograficheskoe oboz-renie [Ethnographic Review], 2002, no. 6, pp. 172-177. (in Russ.).
Berezkin Yu. Ye. Mezhdu obshchinoy i gosudarstvom. Srednemasshtabnye obshchestva Nuklearnoy Ameriki i Peredney Azii v istoricheskoy dinamike [Between the Community and the State the Middle-Range Societies of Nuclear America and the Near East in Historical Dynamics]. St. Petersburg: Museum of Anthropology and Ethnology of the RAS Publ., 2013. (in Russ.).
Berezkin Yu. Ye. Rozhdenie zvezdnogo neba: predstavleniya o nochnykh svetilakh v istoricheskoy dinamike [The Birth of the Starry Sky. Ideas about the Night Luminaries in Historical Dynamics]. St. Petersburg: Museum of Anthropology and Ethnology of the RAS Publ., 2017. (in Russ.).
Boas F. The Limitations of The Comparative Method of Anthropology. Science, n. s., 1896, no. 4 (103), pp. 901-908. (in English).
Lovejoy A. O. Velikaya tsep bytiya [The Great Chain of Being]. Moscow: Dom intellektu-alnoy knigi Publ., 2001. (in Russ.).
Radin P. The Method and Theory of Ethnology. New York; London: McGraw-Hill, 1933. (in English).
Vasilev S. A., Berezkin Yu. Ye., Kozintsev A. G., Peyros I. I., Slobodin S. B., Tabarev A. V. Zaselenie chelovekom Novogo Sveta: opyt kompleksnogo issledovaniya [Peopling of the New Word: integrated research experience]. St. Petersburg: Nestor-Istoria Publ., 2015. (in Russ.).
