CC BY
69
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
УДК 821.161.1 - 3 Н.В. Константинова
«ПОПРИЩИНСКОЕ ПИСЬМО» В НАРРАТИВНЫХ СТРАТЕГИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Рассматривается проблема гоголевского влияния на раннее творчество Ф.М. Достоевского. В качестве основы нарративной структуры текстов Достоевского выявлен принцип «писания-переписывания» гоголевского героя-чиновника. Анализ проекции «поприщинского письма» в первых произведениях Достоевского демонстрирует изменение внутреннего духовного состояния пишущего героя.
Ключевые слова: слог, писание, переписывание, герой-чиновник, нарратив, сознание, сумасшествие, записки, стратегия письма.
Достоевский как гениальный читатель улавливает симптоматичность гоголевского героя-чиновника. Принцип писания-переписывания Башмачки-на и своеобразие писания автора «Шинели» - основа нарративной структуры ранних текстов Достоевского. В то же время нового писателя интересует и единственный пишущий герой Гоголя - Поприщин и специфика его записок. «Записки сумасшедшего» становятся практически сквозным текстом в раннем творчестве Достоевского. Таким образом, в художественном сознании начинающего писателя сопрягаются два значимых для него гоголевских образа: чиновник для письма, чиновник-переписчик и чиновник-автор, пишущий герой-сочинитель, сопоставляются два процесса - копирование, переписывание и сочинительство.
Анализ эпистолярной формы первого романа Достоевского позволяет определить специфику сознания его «пишущего» героя, в процессе «писания» которого раскрывается изменение его внутреннего духовного состояния. Эволюция образа мелкого чиновника представлена посредством изменения его «авторской» стратегии в процессе формирования слога. «Слово», данное герою автором, претерпевает множество изменений в ходе повествования. М.М. Бахтин, анализируя специфику «слова» первого героя Достоевского в контексте всего творчества автора, соотносит выделенные особенности писания с определенным типом героя: «Разобранные нами явления, производимые чужим словом в сознании и в речи героя, в "Бедных людях" даны в соответствующем стилистическом облачении речи мелкого петербургского чиновника. Разобранные нами структурные особенности "слова с оглядкой", скрыто-полемического и внутренне диалогического слова, преломляются здесь в строго и искусно выдержанной социально-типической речевой манере Девушкина. Поэтому все эти языковые явления - оговорки, повторения, уменьшительные слова, разнообразие частиц и междометий - в той форме, в какой они даны здесь, - невозможны в устах других героев Достоевского, принадлежащих к иному социальному миру» [1. С. 244,245]. В петербургском
социальном контексте чиновник, получив слово, пытается самоопределиться как самостоятельный автор. Подобного рода «слово» получает от своего автора гоголевский Поприщин как единственный герой, который самостоятельно создает «текст». В связи с этим анализ проекции «поприщинского письма» в первых произведениях Достоевского позволит определить не только специфику писания чиновника, но и принципы изменения отношения пишущего героя к обозначенному процессу.
На начальном этапе писания Девушкин с помощью «слова с оглядкой», «корчащегося слова» демонстрирует полную зависимость от чужого слова, стремление соотнести свою авторскую стратегию с уже имеющимися образцами, надеть маску знакомого сочинителя, спрятаться за чужим слогом: «я это все из книжки взял»; «сочинитель обнаруживает такое же желание в стишках»; «Вы и не думайте» и т.д. Подобного рода высказывания порождают, в свою очередь, ответную разоблачающую реплику чужого слова: «И право, я сейчас по письму угадала, что у вас что-нибудь да не так - и рай, и весна, и благоухания летают, и птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут стихов?» [4. Т.1. С. 18]. Варенька распознает литературную маску Девуш-кина, которая обнаруживает себя в знаках-штампах сентиментальной поэтики. Подобную стратегию героя она расценивает как желание приукрасить (прикрыть) неприглядную внешность, отсутствие собственного слога - индивидуального лица в писании.
Разоблачение Девушкина как мнимого сочинителя приводит его к желанию оправдаться, возвращает на прежнее место - чиновника-переписчика. Варенькино слово условно снимает маску авторства с героя, что приводит его к самобичеванию. Но в то же время Девушкин начинает при этом вновь имитировать чужой слог - слово о себе извне, со стороны: «Не пускаться бы на старости лет с клочком волос в амуры да экивоки»; «Досадно, что я написал вам фигурно и глупо». При этом герой отмечает, что без литературной чужой маски его собственное письмо бессвязное и не имеет цельности. Письма Де-вушкина - своеобразные «лоскутки», части, которые он не может представить как целое и которые демонстрируют «раздробленность» сознания героя. В одном из писем Девушкин вспоминает о своей старой хозяйке, которая «все вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных спицах». Деятельность этого второстепенного персонажа (как и Федоры) - своеобразная метафора «писания» для автора текста. Достоевский создает свой первый роман в письмах, соединяя разрозненные части в единое повествовательное полотно. Подобная метафора встречается и в работе А. Белого по поводу связи произведений Достоевского и Гоголя: «Повесть "Двойник" напоминает лоскутное одеяло, сшитое из сюжетных, жестовых и слоговых ходов Гоголя» [2. С. 304].
Сосредоточенность на своем писании, наличие у героя рефлексивной позиции по отношению к процессу письма характеризует «тексты» Девушки-на в самом начале романа. Герой понимает, что пишет «вздор», «что на ум взбредет», но при этом стремится объяснить свою стратегию письма стремлением «поразвеселить» Вареньку - усладить ее жизнь. Он посылает Вареньке, наряду с письмами, также цветы, конфеты, виноград, желая украсить всем
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
этим ее бедное существование. Навязчивая идея - желание составить счастье Вареньки - постепенно разрушает сознание героя и его письмо. «Слово с оглядкой» как реакция на чужие образцы, зависимость от постороннего взгляда в течение переписки постепенно меняется.
Девушкин в начале романа пребывает в мире иллюзий, «кажимости», который постоянно разрушается, сталкиваясь с действительностью, что и повергает героя на путь духовной деформации. Он погружен во внешний мир, где чутко воспринимает слухи, толки, взгляды окружающих, он постоянно комментирует в своих письмах то, что «говорят», «пишут», пытается посмотреть на себя глазами «другого». Письма для героя - это еще один способ спрятаться, скрыться от нежелательных взглядов, ведь его возмущает случай, когда Ратазяев с друзьями читает его письмо к Вареньке.
В самом начале повести Гоголя «Записки сумасшедшего» Поприщин осознает, что вынужден прятаться от чужих глаз. Его одежда старого фасона существенно отличается от новых форм социального мира, его деятельность на службе не вызывает уважения остальных чиновников. В первых записках герой пытается оправдаться, объяснить значимость своего существования «благородством» службы, умением писать не механически, а правильно, как положено дворянину. Фразы Поприщина - ответные реплики в диалоге, полемика с теми, кто «говорят». Вопрос героя по поводу речи собак («Кто это говорит?») становится символичным для всей повести в целом. С Поприщи-ным в повести практически никто не разговаривает: встречаются лишь отрывочные фразы директора, Софи, начальника отделения и экзекутора в сумасшедшем доме. Невозможность внешнего диалога приводит к возникновению внутреннего. В болезненном сознании Поприщина персонифицируется «голос другого», от которого зависим герой, который он пытается подсмотреть, узнать. Показательно, что этот голос символически принадлежит собачонке Софи. Поприщин неоднократно сравнивает чиновников с собаками, при этом Меджи в письмах демонстрирует круг интересов именно мелких чиновников. В связи с этим то, что Поприщин расценивает в письмах Меджи как «собачье» (вкусы, ценности, интересы), соотносится с «чиновничьим».
Амбициозность, стремление к авторству соотносятся с зависимостью от чужого слова, от чужих стереотипов: Поприщин переписывает «очень хорошие стишки», пытается волочиться за дочкой директора, читает «Пчелку», ходит в театр знакомиться с сочинениями популярных, пошлых авторов. Собственно авторы пьес и стишков не интересуют чиновника - «должно быть Пушкина сочинение», важным является то, что все это писание известно другим. Зависимость от чужого слова начинает исчезать после того, как герой узнает не очень лестное мнение о себе: «Ну, размысли хорошенько! Ведь тебе уже за сорок лет - пора бы ума набраться. Что ты воображаешь себе? Ты думаешь, я не знаю твоих проказ? Ведь ты волочишься за директорской дочерью! Ну, посмотри на себя, подумай только, что ты? Ведь ты нуль, более ничего. Ведь у тебя нет ни гроша за душою. Взгляни хоть в зеркало на свое лицо, куды тебе думать о том!» [3. Т.3. С. 197]. Реальность подобным образом обнажается и перед Девушкиным, который сам делает аналогичный вывод,
имитируя позицию «другого»: «Не пускаться бы тебе на старости лет с клочком волос в амуры да в экивоки». В этом высказывании Девушкин почти дословно воспроизводит первоначальную стратегию поведения Поприщина: «Хотелось бы мне рассмотреть поближе жизнь этих господ, все эти экивоки и придворные штуки - как они, что они делают в своем кругу, - вот что бы мне хотелось узнать!» [3. Т.3. С. 198]. Подсмотреть, получить то, что тебе не может принадлежать - маниакальная идея чиновника. «Нульность» героя выражается в его зависимости от чужого слова.
В романе «Бедные люди» вставная история - текст Вареньки - описывает героя, который является своеобразным двойником Девушкина, - отца Покровского. Поведение данного героя, отношение к окружающим, внешность, положение на службе и дома практически дословно «копирует» фигуру Девушкина: «С первого взгляда на него можно было подумать, что он как будто чего-то стыдится, как будто ему себя самого совестно. Оттого он все как-то ежился, как-то кривлялся; такие ухватки, ужимки были у него, что можно было, почти не ошибаясь, заключить, что он не в своем уме» [4. Т.1. С. 32,33]. Уничижение старика Покровского появляется на той же почве, что и у Девушкина: «Он когда-то где-то служил, был без малейших способностей и занимал самое последнее, самое незначительное место на службе» [4. Т.1. С. 33].; «Жена его бивала, сослала жить в кухню...» [4. Т.1. С. 33].; «Единственным же признаком человеческих благородных чувств была в нем неограниченная любовь к сыну» [4. Т.1. С. 34]. Сын Покровского отличался от отца начитанностью и образованностью, он был учителем Вареньки, которая теперь критикует «письмо» и литературные вкусы Девушкина. При этом Девушкин также утверждает, что «занимает» у Вареньки место отца родного, покровителя. Отец Покровского (как и Девушкин) пытается угодить сыну с помощью «слова»: «Но дар слова ему не давался: всегда смешается и сробеет, так что не знает, куда руки девать, куда себя девать, и после еще долго про себя ответ шепчет, как бы желая поправиться. Если же удавалось отвечать хорошо, то старик охорашивался, оправлял на себе жилетку, галстук, фрак и принимал вид собственного достоинства» [4. Т.1. С. 35].
Выделенная особенность поведения Покровского позволяет указать на существенное свойство начального этапа писательской стратегии Девушкина: стремление понравиться, ощутить свое достоинство в глазах другого человека, подняться выше в своих глазах, почувствовать себя способным оценить другого. У Покровского подобное возвышение представлено в виде изменения стратегии поведения по отношению к сыну: «А бывало, до того ободрялся, до того простирал свою смелость, что тихонько вставал со стула, подходил к полке с книгами, брал какую-нибудь книжку и даже тут же прочитывал что-нибудь, какая бы ни была книга» [4. Т.1. С. 35]. Девушкин, благодаря общению с Варенькой, чтению книг, которые она ему посылала, начинает постепенно приобретать свой голос.
Процесс формирования слога отмечен также Варенькой в ее записках. После знакомства с Покровским Варенька начинает интересоваться литературой, читать книги, результатом чего становится изменение ее сознания:
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
«Новые мысли, новые впечатления разом, обильным потоком прихлынули к моему сердцу <...> Какой-то странный хаос стал возмущать все существо мое. Но это духовное насилие не могло и не в силах было расстроить меня совершенно. Я была слишком мечтательна, и это спасло меня» [4. Т.1. С. 39]. Но «хаос» не литературный, а метафизический начинает разрушать сознание Вареньки и ее писание. Записки героини - пример незаконченного письма. Это свойство писания осознается пишущим: «Перо мое двигается медленнее и как будто отказывается писать далее»; «я вдвое постарела с тех пор как написала в этих записках последнюю строчку»; «все это писано в разные сроки»; «но у меня сил недостает говорить теперь о моем прошедшем». Появляется в этих записках и фигура «умолчания», представленная в виде многоточия. В писании Варенька ощущает какой-то экзистенциальный смысл, оно становится для нее аналогом жизни - «пока писала, прожила».
Для Девушкина же записки Вареньки - образец сформированности слога: «Необыкновенно хорошо и сладко описали. А вот у меня так нет таланту» [4. Т.1. С. 46]. Отсутствие таланта для героя - причина насмешек со стороны окружающих, несостоятельности в социальном мире, мире чиновничества. Реакция сослуживцев на Девушкина приводит его к осознанию собственной беззащитности, ощущение, что до него «добрались» создает хаос в сознании, разрушает психику героя. В писании Девушкина внутреннее состояние выражается с помощью риторических вопросов и восклицаний, сходных с причитаниями Поприщина в финале повести: «Да мало того, что из меня пословицу и чуть ли не бранное слово сделали, - до сапогов, до мундира, до волос, до фигуры моей добрались: все не по них, все переделать нужно! . за что это все? Что я кому дурного сделал?» [4. Т.1. С. 47]. Поприщин объясняет свою незначительность в глазах окружающих отсутствием модного, дорого костюма, Девушкин причину видит в отсутствии слога: «Ну, слогу нет, ведь я это и сам знаю, что нет его, проклятого; вот потому-то я и службой не взял» [4. Т.1. С. 48]. В этом признании раскрывается другое восприятие слога Де-вушкиным - «проклятый» слог - средство для достижения благополучия, которое «мучает» бедного чиновника своей недоступностью.
В погоне за достижением «проклятого» слога Девушкин все более погружается в мир литературы. Герой изначально получает образцы низкопробной литературы, которая ему нравится. Литература Ратазяева - «объедение и цветы» - услаждает жизнь Девушкина, уводит от реальности, создает иллюзию возможности счастья. Герой начинает понимать, что погружение в «литературность» позволит реализовать заветные мечты. В то же время этот процесс затягивает Девушкина в новый соблазн - стать автором собственных сочинений - «Стихотворений Макара Девушкина». Мир, который пытался создать бедный чиновник с помощью конфеток, цветов, ткани, неожиданно обнаруживается им в произведениях литературы: «Объедение, а не литература! Прелесть такая, цветы, просто цветы; со всякой страницы букет вяжи! . Писано цветисто, отрывисто, с фигурами, разные мысли есть; очень хорошо!» [4. Т.1. С. 50,51]. Варенька не одобряет выбор Девушкина. Она постоянно советует ему «одеться», но не в иллюзорные формы внешнего мира, а в
реальные. Героиня предлагает Девушкину другую литературу, другой взгляд на действительность и человека, без цветов и конфет. Сюжеты произведений Ратазяева становятся образцом, предметом для подражания в сознании героя. Девушкин проецирует сюжетные повороты литературного текста на свою жизнь: «Я привык к вам, родная моя. А то что из этого будет? Пойду к Неве, да и дело с концом» [4. Т.1. С. 56]. О подобном исходе событий упоминает Девушкин, цитируя повесть «Ермак и Зюлейка». Ощущение правдоподобия возникает у героя и после прочтения «Станционного смотрителя» Пушкина. Более того, герой настолько присоединяется к описанной истории, что чувствует себя автором текста о собственной жизни. Герой оценивает данное произведение как целое, законченное, у него не возникает желания что-то изменить, дополнить, так как текст напротив возвышает его в собственных глазах. Мир (в виде текста Пушкина) впервые принимает героя таким, какой он есть, не изображает пасквиль на него, а относится с сочувствием к его положению, приравнивает его ко всем людям.
Иллюзорную гармонию героя с самим собой и окружающими неожиданно прерывает чтение гоголевской «Шинели». Показательно, что повесть имеет название, но автор ее не упоминается, как в случае с повестью «Станционный смотритель». Создатель «Шинели» воспринимается автором как некая разрушительная сила, которая разъединяет Девушкина с миром, Варенькой, с самим собой, вводит в крайность, становится новой ступенькой на пути к хаосу. Как инквизитор с помощью палки выгоняет Поприщина из-под стула, тем самым возвращая его из иллюзорной Испании в реальный мир, так и повесть Гоголя указывает Девушкину на его настоящее - ничтожное - место в мире. Девушкин чувствует, что за ним подсмотрели, обнажили то самое сокровенное, неприглядное, что он всегда пытался скрывать - прикрывать с помощью погружения в литературный мир. После чтения «Шинели» у Де-вушкина возникает ощущение незаконченности текста, желание переделать, изменить повествование, устранить «злонамеренность» книги. В Башмачкине он увидел очень яркое изображение того, что отличает его от остальных людей в социальном мире, что разобщает людей друг от друга, что является основанием для этого разделения: « . ведь тут это все так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь теперь» [4. Т.1. С. 63].
Для Девушкина круг замыкается: возможность построить счастье, благодаря занятиям литературой, формированию слога, становится невозможной. В большей степени Девушкина возмущает то, как изобразили бедного человека в тексте, как с ним поступили сослуживцы, но он никак не комментирует поведение самого Башмачкина, изменения, которые происходят с ним в ходе развития сюжета. Он не способен увидеть проявление амбиций в самом бедном человеке - Самсоне Вырине, Башмачкине - так как сам заражен этой болезнью. В своих несчастьях он пытается обвинить другого, видит проблему душевного хаоса не в своем сознании и отношении к миру: «И для чего же такое писать? И для чего это нужно? Что мне за это шинель кто-нибудь из читателей сделает, что ли? Сапоги, что ли новые купит? Нет, Варенька, прочтет да еще продолжения потребует» [4. Т.1. С. 63]. Поприщин тоже обращает к миру с требованием:
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
«Дай-ка мне ручевский фрак, сшитый по моде.», объясняет свои несчастья кознями врагов и завистью окружающих.
Разочарование в литературе ввергает Девушкина в «отвратительный порок» - пьянство - желание уйти от ненавистной действительности. Подобное поведение сопровождается литературным бунтом героя. Зависимость переходит в агрессию: писатели - пачкуны, пасквилянты, злодеи, «всю частную жизнь ни за грош выдадут; святого ничего не имеется» [4. Т.1. С. 69]. Прекрасный, манящий мир литературы становится вздором, небылицей для Девушки-на: «И роман вздор, и для вздора написан, так, праздным людям читать . так и Шекспир вздор, все это сущий вздор, и все для одного пасквиля сделано!» [4. Т.1. С. 70]. «Письмо вздор. Письма пишут аптекари» [3. Т.3. С. 211], - восклицает сумасшедший Поприщин. Полное разочарование Девушкина в литературе отражается и в слоге, на что указывает ему Варенька ( «. слог у вас чрезвычайно неровный»).
Бунт Девушкина против овеществления, превращения в ветошку изображается на фоне понимания полной зависимости от мира вещей: «Ведь для людей и в шинели ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь» [4. Т.1. С. 76]. Внутренняя борьба героя между смирением и амбицией выражается в постоянном стремлении самоопределения: ветошка я или человек? Такого рода дилемма приводит героя к осознанию того, что внешняя оболочка, социальный престиж - это не самый важный атрибут «человека» в экзистенциальном смысле этого слова: «Да и сапоги тоже вздор! И мудрецы греческие без сапог хаживали» [4. Т.1. С. 81]. Именно в тот момент, когда герой разочаровывается и в писании, и в одежде, когда снимает с себя все возможные оболочки, он ощущает душевный покой, благодаря внутреннему родству с другим человеком он сам преображается. Девушкин в своем писании комментирует этапы своего преображения: «Они, злодеи-то мои, говорили, что даже и фигура моя неприличная, и гнушались мною, ну, и я стал гнушаться собою; говорили, что я туп, я и в самом деле думал, что я туп, а как вы мне явились, то вы всю мою жизнь осветили темную, так что и душа моя осветилась, и я обрел душевный покой и узнал, что и я не хуже других; что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек» [4. Т.1. С. 82]. Свое экзистенциальное место Девушкин находит вне сферы слога и чина, вне зависимости от чужого взгляда.
Символическое обновление героя приводит к тому, что у него начинает формироваться слог без ориентиров на чужие образцы - «ни из какой книжки ничего не выписывал, - вот что!» - одновременно он ощущает и свободу от вещественной зависимости - «все мы немножко сапожники». На новом этапе писания Девушкин - сам автор со своим собственным слогом, сам портной и сапожник. Благодаря такому изменению сознания героя, он получает возможность писать, как ему вздумается: «Расскажу вам без слога, а так, как мне на душу господь положит» [4. Т.1. С. 81]. Свобода в процессе писания приводит к тому, что он допускает погрешность в переписывании. Девушкин пытается объяснить это происшествие, понять причину, которая привела его к такому поступку: «. сам ли нечистый меня попутал, или тайными судьбами
какими определено было, или просто так должно было сделаться, - только пропустил я целую строчку; смысл-то и вышел, господь его знает, какой, просто никакого не вышло» [4. Т. 1. С. 91]. Погрешность выражается в том, что разрушается смысл писания чиновника-переписчика: в письме обнаруживается хаос, абсурд, который проецируется и на сознание героя. Неожиданным образом, как снежный ком, начинают обнаруживаться различные и многочисленные погрешности Девушкина, грозящие потерей репутации в глазах начальника. Ситуация в кабинете начальника имитирует сюжетную схему «Шинели», но разрешается так, как это хотел написать/переписать Девушкин: начальник восстанавливает справедливость, возвышает чиновника, возвращает ему статус человека. Начальник вдруг продемонстрировал причастность к состоянию и поведению Девушкина - «грех пополам». Момент возвышения Девушкина - момент одновременного торжества и гибели героя. Реализация амбиций чиновника, достижение желаемого счастья «потрясает все существование» его и сводит с ума. В момент наивысшего торжества умирает Горшков, отец Покровский теряет сына, Девушкин лишается Вареньки.
Иллюзия счастья примиряет героя с действительностью. В то же время он пытается восстановить прежний ход вещей: «будем жить вдвоем согласно и счастливо»; «займемся литературою»; «С Ратазяевым я помирился». При этом определяются основные причины разрушения сознания героя: самоотречение, погружение в зависимость от чужого взгляда, слова, слога, попытки спрятать свое лицо под чужой маской. Разрушение видимого счастья начинается с деформации писания героев: Варенька бросает письмо неоконченным; прерывает свое писание многоточием Девушкин. Разорванное письмо продолжается на ткани: «тамбуром, а не гладью». Финал отношений Вареньки и Девушкина аналогичен истории расставания Покровского со своим сыном: Девушкину осталась повесть Пушкина, лоскуточки Вареньки, он хочет бежать за каретой. У героя остается также начатое письмо Вареньки - пустая форма, которую можно наполнить чем угодно (как и пяльцы), и все его письма (герой остается один на один со своими записками). Разрыв духовной связи с Варенькой «обнажает» героя, лишает его имени (последнее письмо не имеет подписи), обезличивает, погружает в полный хаос: он начинает ругать каретников (как Поприщин портных), утверждает, что «фальбала» и слог -вздор, не перечитывает письма, не заботится о содержании письма. В финале романа писание Девушкина становится механическим, неосознанным: «Ведь вот я теперь и не знаю, что это я пишу, никак не знаю, ничего не знаю, и не перечитываю, и слогу не выправляю, а пишу только бы писать, только бы вам написать побольше ...» [4. Т.1. 108]. Освободившись от зависимости, Девуш-кин лишается последовательно всех опор для существования. Прекращение переписки - потеря связи с миром. Письмо постепенно опустошается, превращаясь в оболочку, лишенную содержания. Отсутствие даты в последнем письме - знак разрыва героя с реальным временем и пространством - символ хаоса в сознании.
Абсурдное писание Поприщина по своей природе неоднородно, что имеет отражение и в письмах Девушкина. Постепенное разрушение сознание
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
гоголевского героя представлено метафорически посредством изменения его отношения к процессу писания:
1) ориентация на чужое слово-сознание, зависимость, стремление подражать; чиновник постоянно оценивает писание других и соотносит с собственным: курские помещики хорошо пишут; вольные стишки в театре; «очень забавные пьесы пишут нынче сочинители»; «письма Меджи мне все откроют»; «письмо довольно четкое»; «в почерке все есть как будто что-то собачье»; «мысль из одного сочинения»; «чрезвычайно неровный слог»;
2) недовольство чужим словом; героя не устраивает предмет описания -«Мне подавайте человека», характер письма - «Я требую пищи, которая бы питала и услаждала мою душу», язык писания - «Экой мерзкий язык!», мнение о себе - «Я не могу более читать». Предполагаемая «сладкая» литература оборачивается «злонамеренной»;
3) бунт героя — желание быть автором; «Я изорвал в клочья письма глупой собачонки»; «Желал бы я сам сделаться генералом»;
4) отказ от переписывания; «Я не стану переписывать гадких бумаг ваших»; на самом важном документе новое имя героя; «сам изрезал свой новый вицмундир»; изменение покроя шитья и писания;
5) разрушение старых стереотипов - отказ от всех оболочек; «Письмо вздор»; отречение от всех имен, статуса короля и чиновника;
6) окончательное разрушение письма - хаос в сознании; полное опустошение и обезличивание героя - «Я ничего не имею»; последняя фраза По-прищина - знак полного безумия, механического писания.
Мнимое освобождение от чужого слова превращается в полную зависимость сознания от собственных амбиций. Герой отклоняется от пути смирения в тот момент, когда начинает задавать вопрос: «Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?». Недовольство героя своим местом в мире - бунт, который и уничтожает «человека в человеке». Поприщин, пытаясь найти «человека» в ходе писания, постепенно уничтожает его в себе, изменив своему предназначению. В результате чего остается одна пустая форма письма и человека - «внешний человек».
Поиски «человека в человеке» - одна из основных задач Достоевского. Первый герой автора дан как Слово, наделен статусом «пишущего». Девуш-кин искушается литературностью и собственным Словом, борется с собственными амбициями (авторством), постигая законы существования человека в мире. Писание становится аналогом жизни. Разрушение сознания героя, в первую очередь, связано с отказом от себя - раздвоением.
В повести Достоевского «Двойник» процесс сумасшествия главного героя метафорически представлен в изменении отношения героя к своему служению/поприщу/переписыванию. В самом начале повести герой уже отделяется от себя («Я не я»); выдает себя за другого; пытается играть чужую роль, надевает маску. Такая стратегия поведения приводит к отказу от переписывания, от своего места на службе. Герой постоянно пытается занять чужое место, при этом опустошая свое, этим разрушая свое сознание. Это приводит к
тому, что пустая «внешняя оболочка» Голядкина начинает замещаться другим содержанием. В процессе «удаления от себя» герой отвергает свое место на службе/отрекается от «служения», что символически выражается в «механическом» переписывании служебных документов. Момент появления двойника - знак полного хаоса в сознании Голядкина - разрушения, раздвоения. Именно в этот момент процесс переписывания переходит в стадию механического, неосознанного: «Он даже стал, наконец, сомневаться в собственном существовании своем, и хотя заранее был ко всему приготовлен и сам желал, чтоб хоть каким-нибудь образом разрешились его сомнения, но самая-то сущность обстоятельства уж конечно стоила неожиданности. Тоска давила и мучила. Порой он совершенно лишался смысла и памяти. Очнувшись после такого мгновения, он замечал, что машинально и бессознательно водит пером по бумаге. Не доверяя себе, он начинал проверять все написанное - и не понимал ничего» [4. Т.1. С. 147]. «Пустое» письмо Голядкина - метафора исчезновения человека, отделения оболочки/формы от человека, полное погружение в безумие и раздвоение сознания. В данной повести Достоевского этот процесс представлен в виде появления двойника и замещения героя его оболочкой.
Бессознательное писание как знак полного сумасшествия героя изображается Достоевским и в повести «Слабое сердце». В начале повести переписывание для Шумкова было средством достижения счастья с Лизанькой, возможностью утвердиться в социальном мире, означить свое существование. Ощущение же полной зависимости от данного процесса, понимание его значимости для жизни повергает героя в пучину безумия. От героя остается лишь пустая оболочка, а человек погибает, что обнаруживается в момент переписывания: «Он все писал. Вдруг Аркадий с ужасом заметил, что Вася водит по бумаге сухим пером, перевертывает совсем белые страницы и спешит, спешит наполнить бумагу, как будто он делает отличнейшим и успешнейшим образом дело!» [4. Т. 2. С. 43]. Писание сухим пером, механическое переписывание - знак разрушения, пустого, бессмысленного существования, гибели человека.
В своих ранних произведениях Достоевский изображает процесс поиска «человека в человеке», разрушения сознания героя, подверженного амбициям, используя при этом формы «поприщинского» писания: незаконченность письма; абсурдность повествования; бессознательное «пустое» письмо; распадающееся письмо. Следует отметить, что и сама форма «записок» намеренно используется Достоевским как способ организации повествования. Даже в более поздних произведениях автора неоднократно встречаются отсылки к «поприщинскому» письму. Так, например, в «Записках из подполья» само слово «записки» вынесено в заглавие, а в писании главного героя обозначены черты «записок Поприщина»: «''Записки из подполья'' - это гигантский внутренний монолог их автора - ''парадоксалиста''. Но монолог не произнесенный, а записанный автором. Воображаемый автор ''Записок'' - ''человек из подполья'' - никак не может их закончить» [5. С. 81]. На хаотичность своих записок указывает сам герой, который критически оценивает свое писание: «Я ничем не хочу стесняться в редакции своих записок. Порядка и системы заводить не буду. Что припомнится, то и запишу» [4. Т. 3. С. 481].
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
При этом герой часто говорит «литературным языком», упрекает себя в письме, которое сводится только к форме: «Все оканчивать переходом к формам, сильно украденным у поэтов и романтиков» [4. Т.3. С. 493]; «Тут форма, одна пустая форма, читателей же у меня никогда не будет» [4. Т.3. С. 481]. Собственное писание вызывает у героя ощущение пустоты в связи с тем, что оно постепенно превращается в оболочку, форму.
В.Г. Одиноков в своей работе «Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского», обозначая ссылки на литературных героев в произведениях Достоевского, указывает на них как на прием художественного обобщения в «Записках из подполья»: «Среди них особое место занимает гоголевский Поприщин. Исследователями была отмечена генетическая связь ''Записок из подполья'' с ''Записками сумасшедшего''. Ф.М. Достоевский не только сблизил своего героя с персонажем гоголевской повести, но упомянул его в контексте исповеди ''подпольного'' парадоксалиста» [6. С. 69]. По определению исследователя, Поприщин является своего рода литературным «двойником» героя «Записок из подполья». Знаковым в этом контексте становится и произведение Достоевского о Фоме Фомиче Опискине, представленное в форме «записок неизвестного»; сюжет о Поприщине упоминается и в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» как сообщение о сумасшедшем чиновнике; стремится к литературной деятельности и повествователь в «Дядюшкином сне», который воспроизводит условно одну историю из «мордасовских летописей».
Таким образом, «поприщинское письмо» в нарративных стратегиях Достоевского выступает в качестве элемента «гоголевского текста», с помощью которого воспроизводится один из вариантов стратегии «пишущего» героя. Кроме того, форма «записок» выполняет функцию текстопорождаю-щего «покроя» в творчестве Достоевского. По мнению Бахтина, герой у начинающего писателя дан как Слово, выражается же данное Слово в тексте Достоевского посредством использования элементов художественного кода «гоголевского текста»: способа гоголевского письма, стратегий пишущего героя / переписывания и сочинительства.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.
2. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996.
3. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1938.
4. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972.
5. Лихачев Д. С. Литература - реальность - литература. Л., 1984.
6. Одиноков В.Г. Типология образов в художественной системе Достоевского. Новосибирск, 1981.
Поступила в редакцию 14.02.08
N. V. Konstantinova
"Poprishchin's writing" in a narrative strategies of F.M.Dostoevsky
The article is devoted to the problem of Gogol's influence on the early creation of Dosto-evsky. As the base of narrative structure of Dostoevsky's texts is revealed the principle of the "writing - rewriting" of the Gogol's hero-official. The analyse of the projection "po-prischensky's writing" demonstrates changing of inner spiritual condition of writing hero in the first Dostoevsky's works.
Константинова Наталья Владимировна ИФМИП НГПУ (г. Новосибирск) 630126, Россия, г. Новосибирск ул. Вилюйская, 28 E-mail: nikks@narod.ru
