CC BY
495
МИР ЧЕЛОВЕКА
УДК 1(091)
С.А. Демидова*
Понятия добра и зла в ФилосоФСко-зтичЕСкой концепции л.н. толстого
В статье рассматривается стержневая для философско-этической концепции Л.Н. Толстого идея непротивления злу насилием. В свете этой идеи писатель и мыслитель оригинально интерпретирует такие ключевые мировоззренческие понятия, как добро и зло. Цель данного исследования состоит в том, чтобы акцентировать специфику толстовского учения о ненасилии, которое явилось ключевым для целого ряда историко-философских и идейно-культурных направлений, приобретающих необычайную актуальность в наши дни.
Ключевые слова: Л.Н. Толстой, философско-этическая концепция, непротивление, насилие, добро, зло.
The concepts of Good and Evil in Lev Tolstoy’s philosophical and ethnical conception SERAFIMA A. DEMIDOVA (National University of Science and Technology «MISiS»).
The article focuses on the central idea of Lev Tolstoy’s philosophical and ethnical conception - the idea of nonviolent resistance. It is in the framework of this very idea that the writer interprets such key philosophical concepts as Good and Evil. The goal of this paper is to emphasize the special features of Tolstoy’s doctrine of nonresistance to evil by force that had a key influence on a number of trends in philosophy and culture.
Keywords: Lev Tolstoy, philosophy, ethics, nonviolent resistance, evil, good
Идея непротивления злу насилием - одна из самых известных и спорных этических идей, настойчиво утверждавшихся Львом Николаевичем Толстым. В этой внутренне противоречивой и удивительно привлекательной идее сосредоточена сама суть нравственности и размышлений о её природе. Поэтому современные исследователи-гуманитарии постоянно возвращаются к толстовскому тезису о ненасилии, акцентируя в нём и через него различные аспекты философско-этической проблематики.
Пожалуй, наиболее полное исследование этой тематики в отечественной этике принадлежит
А.А. Гусейнову. Опираясь на его работы, в данной статье мы попытаемся актуализировать ряд чрезвычайно важных и значимых сегодня аспектов этой темы.
Как уже не раз отмечалось исследователями, магистральными темами религиозно-философских размышлений, равно как и основными идеями художественных и публицистических произведений Л.Н. Толстого, выступают фундаментальные смысловые категории, представленные в его творчестве следующими бинарными оппозициями: «жизнь» - «смерть», «вера» - «безверие», «противление» - «непротивление», «ра-
* ДЕМИДОВА Серафима Александровна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и истории Национального исследовательского технологического университета “МИСиС”.
E-mail: [email protected] © Демидова С.А.. 2014
циональное» - «духовное», «свобода» - «необходимость». На наш взгляд, целесообразно рассматривать перечисленные выше понятия в текстах Толстого (после 1878 г.) через их основное выражение смысловыми маркерами «добро» и «зло» с соответствующим им положительным и отрицательным соозначением. Именно такой подход позволяет не только показать единство и целостность мировоззрения Толстого, но и обнаружить новые грани его детально разработанного и последовательно представленного учения о ненасилии, которое составляет основу понимания им духовного и нравственного совершенствования отдельного человека и общества в целом.
Некоей точкой отсчёта в построении известной философско-этической концепции Толстого, временем внутреннего экзистенциального кризиса, приведшего его к духовному перерождению, или «второму рождению», принято считать примерно середину жизни писателя. Сам Толстой в трактате «В чём моя вера?» признаёт: «То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо. Со мной случилось то, что случается с человеком, который вышел за делом и вдруг дорогой решил, что дело это ему совсем не нужно, - и повернул домой. И все, что было справа, - стало слева, и все, что было слева, - стало справа» [9, т. 23, с. 304]. Как ни странно, такому перевороту сознания и началу духовных исканий немало способствовал успех Толстого как писателя. Подобно большинству авторов, граф рассчитывал не просто «глаголом жечь сердца людей» (А.С. Пушкин), но и исправлять мир к лучшему. Солидные гонорары, слава писателя, моралиста и мыслителя, с одной стороны, и светского человека, которого принимают в обществе, с другой - всего этого оказалось недостаточно, чтобы ответить на тот самый вопрос о смысле жизни и о том, что есть «добро», а что - «зло». Ни педагогическая деятельность в крестьянской среде, ни роль мирового судьи, ни путешествия, ни женитьба, ни даже попытка уйти от цивилизации и найти смысл жизни в свободной естественности диких степей - ничто не дало Толстому ответа на вопрос, как жить дальше. Смерть родного брата, а также наблюдение за казнью человека в Париже порождают в душе Толстого не просто экзистенциальный страх перед смертью, но онтологический ужас, который становится одним из неизменных движителей его мысли.
Невозможность преодолеть страх смерти, этой главной экзистенциальной тайны, провоцирует очередной виток религиозно-философских исканий Толстого, который приводит его к понима-
нию: «Я как будто жил-жил, шел-шел, и пришел к пропасти и ясно увидел, что впереди ничего нет, кроме погибели. И остановиться нельзя, и назад нельзя, и закрыть глаза нельзя, чтобы не видать, что ничего нет впереди, кроме обмана жизни и счастья и настоящих страданий и настоящей смерти - полного уничтожения» [9, т. 23, с. 12]. Осознание бессмысленности собственного существования, отсутствие удовлетворения от мирских удовольствий, ощущение ложности устремлений и ориентиров приводят Толстого к переосмыслению некоторых установок исторического христианства. «Сердцем, умом и волей, всей своей страстной натурой, он принял этико-социальную программу Христа и посвятил свои силы целиком тому, чтобы следовать ей, обосновывать и проповедовать её» [6, с. 310]. Перерождение Толстого и переосмысление концепции его жизни А.А. Гусейнов описывает как «духовную революцию» на примере главного героя романа «Воскресение» князя Дмитрия Ивановича Нехлюдова.
Однако если для Нехлюдова точкой невозврата к прежнему мироощущению были чужая трагедия и осознание собственной вины, то для Толстого таким рубежом стали его пятидесятилетие и попытка подведения неких жизненных итогов. Ощущение того, что конец жизни близок, заставило писателя поставить перед собой наивысшую цель - «найти то, что не подвластно смерти». Если тело человека подвержено старению и умиранию, то преодоление смерти возможно лишь для человеческого духа. Людям свойственно страдать, пытаясь преодолеть собственное несовершенство. В качестве иллюстрации трагизма жизни человека Толстой воспроизводит древнеиндийскую историю про путника, висящего на ветвях куста над пропастью. Вверху поджидает разъярённый зверь (несовершенство жизни), внизу - жестокий дракон (смерть). Если человека окружает зло и зло ждёт его впереди, то стоит ли вообще жить? - этим вопросом задаётся мыслитель накануне своего пятидесятилетия. По мысли Толстого, желание быть бессмертным и неизбежность физической смерти составляют главное трагическое противоречие человеческого бытия, порождающее стремление ответить на вопрос о смысле жизни. Этот экзистенциальный вопрос, побуждающий человека искать некий высший смысл своего существования, можно сформулировать следующим образом: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» [9, т. 23, с. 17].
По Толстому, смысл жизни человек обретает лишь через веру в Бога, «то высшее, что есть в
нас» [9, т. 57, с. 109], и исполнение Его воли, через жизнь по Его законам. Для спасения своей души от тлена, согласно утверждению А.А. Гусейнова, для обретения смысла жизни, «человек должен перестать делать зло, совершать насилие, перестать раз и навсегда, в том числе и прежде всего тогда, когда он сам становится объектом зла и насилия. Не отвечать злом на зло, не противиться злу насилием...» [6, с. 309]. Для Толстого осмысленность отношения человека к окружающим его людям и к жизни в целом выразилась в христианском законе: «Не делай другим того, чего не хочешь себе» (как мы помним, смысл этой идеи есть содержание категорического императива И. Канта). Именно такое отношение порождает ответственность и устремлённость индивидуума к общечеловеческим ценностям, с преобладанием нравственных ценностных ориентаций над сиюминутными желаниями и эгоистическими тенденциями развития личности.
Чтобы понять, как этика связана с гносеологией и почему познание мира приводит к принятию человеком решения совершать те или иные действия, следует принять принцип единства истины и добра. Истина - это не просто утверждение очевидного, это не только противопоставление заблуждению. Если истина (фиксирование факта) этически нейтральна, такой гносеологический путь вызывает критику у ряда русских мыслителей. Например, Л.И. Шестова, утверждавшего, что такая истина не может быть конечной целью устремлений человека, возмущало уравнивание смерти великого человека Сократа и животного. Именно поэтому русские философы искали не просто истину, но такую, «которая оборачивается для человека благом, становится благом, будучи избранной в качестве цели практической деятельности. Так выглядит принцип единства истины и добра, рассмотренный с точки зрения гносеологии» [5, с. 4].
Толстой в таких трудах, как «Исповедь», «Религия и нравственность», «О жизни», «Закон насилия и закон любви», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри вас, или христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание», излагая свое понимание христианства, церкви и государства, утверждает примат любви как основной силы, движущей миром и определяющей возможность его дальнейшего развития. В этих религиозно-философских по своей сути работах Толстой-мыслитель, рассматривая вопросы, касающиеся добра и зла, придаёт особое значение именно идее о ненасилии, считая её центральной, основополагающей в учении о том, что есть истинное добро. Толстой неоднократно под-
чёркивает, что идея о непротивлении злу силой, о преодолении зла путём недеяния явилась ему как озарение свыше, и это озарение способствовало своеобразному духовному обновлению, перерождению, осмыслению понятий добра и зла с принципиально иных позиций. «Я очень мало знал, как и все мы, что делалось и было проповедуемо и писано в прежнее время по вопросу о непротивлении злу» [9, т. 28, с. 1], - признавался Толстой. И всё же интеллектуальной основой толстовского учения о ненасилии явились проповеди Иисуса Христа, истины буддизма, учение браминов, высказывания Эпиктета, Оригена и Тертуллиана, «мистические мысли» Лао-Цзы, а также древнекитайский принцип «у-вэй», переводимый самим Толстым словом «неделание». Об этом Толстой не раз упоминает в своих дневниках и в 1884 г.. и в 1907 г. Необходимо отметить и тот факт, что взгляды Ф.М. Достоевского и Н.Ф. Федорова на этико-философскую категорию ненасилия созвучны взглядам Толстого.
Обращение к духовному опыту русского народа даёт Толстому возможность по-новому оценить и собственную жизнь, и жизнь представителей дворянского сословия, людей «богатых, ученых». Оказывается, людям бедным, простым и неучёным вопрос о смысле человеческого бытия не приходит в голову, поскольку ответ на него очевиден: жить «для души, по правде, по-божью». Крестьянина не радует, но и не ужасает нищета, в которой он живёт, потому как у него «есть настоящая вера», а духовное в человеке важнее материального, ибо «человек живет духом, а не телом». «В противуположность тому, что люди нашего круга противились и негодовали на судьбу за лишения и страдания, эти люди принимали болезни и горести без всякого недоумения, противления, а с спокойною и твердою уверенностью в том, что всё это должно быть и не может быть иначе, что всё это - добро» [9, т. 23, с. 40]. Даже смерть странники, монахи, мужики, раскольники принимают спокойно, без ужаса и отчаяния, «чаще же всего с радостью» [9, т. 23, с. 40]. Они не образованы, не знакомы с достижениями науки или искусства, но во многих знаниях, как известно, многие печали, а использовать накопленную предками мудрость, житейскую сметку, полагаться на волю Всевышнего - выходит для простых людей надёжнее и ловчее: «Вся жизнь людей верующих и трудящихся была подтверждением того смысла жизни, который давало знание веры. И я стал вглядываться в жизнь и верования этих людей, и чем больше я вглядывался, тем больше убеждался, что у них есть настоящая вера, что вера их необходи-
ма для них и одна дает им смысл и возможность жизни» [9, т. 23, с. 39]. Толстой приходит к выводу о том, что детская наивность необразованного, нищего мужика или бедного странника ближе к пониманию смысла жизни и её законов, чем все попытки всех мыслителей (Соломона, Будды, Р. Декарта или А. Шопенгауэра): «Вера есть смысл, даваемый жизни, есть то, что даёт силу, направление жизни. Каждый живущий человек находит этот смысл и живет на основании его. Если не нашел, - то он умирает» [10, с. 103]. Следовательно, совершенствование человека, его развитие и восхождение к духовным вершинам возможно лишь через исполнение христианских заповедей: «Только стремление к этому совершенству отклоняет направление жизни человека от животного состояния к божескому настолько, насколько это возможно в этой жизни» [9, т. 28, с. 79].
И, тем не менее, Толстой понимает, что вера сама по себе не гарантирует ни обретения смысла жизни, ни спасения души. Человек не в состоянии понять, что есть Бог, поскольку Он непостижим и неопределим, следовательно, все попытки такого рода бессмысленны и даже вредны, так как уводят его в сторону от истины. Знание о том, что истина существует, её можно искать, но невозможно постичь, окончательно даёт путь и свободу: следовать по этому пути, не следовать или искать иной путь. Таким образом, по мнению Толстого, свобода есть неотъемлемое право человека движения к совершенству и познанию, что есть добро и что есть зло.
Понятие «добро» для Толстого неотделимо от понятия «любовь». «Достоверность любви, которую каждый человек находит в собственной душе, её умножение, состоящее в том, чтобы ориентироваться не на внешний успех и похвалу людей, а на бесконечность Божественного совершенства, словом, забота человека о чистоте собственной души является базисом. <...> Любовь и есть добро» [6, с. 328]. Толстой считает, что единственный закон человеческой жизни, которому нельзя противиться, который даёт человеку и всему человечеству надежду на обретение смысла жизни и на преодоления смерти, - это закон любви: «Сущность жизни человеческой и высший закон, долженствующий руководить ею, есть любовь» [9, т. 37, с. 166]. Именно всеобщая любовь, как одна из главнейших добродетелей, определяет и регламентирует нормы поведения и любую деятельность христианина. «Нравственные нормы, составляющие основу нравственного сознания, подразделяются на предписания, говорящие о том, что надо (должно, достойно) делать, и запреты, говорящие о том, чего
делать не надо. Между ними есть одно существенное различие» [5, с. 11]. Предписания сообщают, что хорошо, т.е. относятся к области этических норм, запреты, соответственно, говорят нам о том, как поступать нельзя, т. е. относятся к области поступков. Запрет напрямую диктует поступок, в то время как предписание не регламентирует, что следует делать, чтобы исполнить требуемое.
Понятия свободы и добра в совокупности и своей ориентированности на христианские заповеди являются понятиями пограничными, сопрягающими конечное и бесконечное, - человеческую жизнь и необъятный мир. Именно это определяет гносеологический и регулятивный статус добра как философского понятия. Благодаря непостижимости этого понятия посредством логических размышлений, критичности его, с точки зрения разума, оно воспринимается как изначально данное человеку, «запечатлённое в его сердце». Поэтому понять, что есть добро, может исключительно человек добрый. Опираясь на это умозаключение, можно сказать, что, во-первых, если понятие добра изначально запечатлено в сердце каждого человека, следовательно, каждый человек потенциально добр, но не каждый в состоянии это осознать. Стало быть, по Толстому, этому «Сократу в квинтэссенции» [1, с. 281], зло есть нравственное неведение, незнание добродетели, в то время как осознание нравственности есть «особенная чуткость к добру». «На зло, - отмечает А. Бердяев, - Толстой смотрит рационалистически, сократически, в зле видит лишь незнание, лишь недостаток разумного сознания, почти что недоразумение» [2, с. 469].
Этот вывод близок и некоторым писателям XX в. Так, например, М.А. Булгаков данную мысль вкладывает в уста Иешуа Га-Ноцри: все люди добрые, «злых людей нет на свете», хотя не все способны это признать. Понятие добра выражает смысл человеческой жизни, но не придаёт жизни осмысленность само по себе. «Как бы мы ни понимали добро, - пишет Толстой, - жизнь наша есть не что иное, как стремление к добру, то есть к Богу. Добро есть действительно понятие основное, метафизически составляющее сущность нашего сознания, понятие, не определяемое разумом» [9, т. 30, с. 78]. Вечная, высшая цель нашей жизни именно в постижении этого понятия, понятия добра, в поиске способов выражения и попытках приблизиться к некоему идеалу. И если исходить из христианских постулатов, что Бог есть любовь (а любовь есть добро) и Бог непознаваем, то ни любовь, ни добро как абстрактную идею познать тоже невозможно. Как же обрести
смысл жизни? Ответ, на самом деле, прост, он уже дан в христианстве и именно в таком ракурсе трактуется Толстым: цель пути есть сам путь, а не то место, куда нужно прийти. Цель духовных исканий и попыток найти смысл жизни - это искания и попытки сами по себе, ибо нельзя найти непознаваемое и познать бесконечное. В-третьих, суммируя вышесказанное, следует некое противоречие. С одной стороны, человек, как подобие Бога, изначально добр, но не каждый способен понять, что есть доброта и как стать добрым, высокоморальным человеком. С другой стороны, человек изначально не способен познать Бога, стать Ему равным, следовательно, изначально не просто не совершенен, но и в принципе не способен приблизиться к идеалу.
И снова встаёт вопрос о смысле жизни. Для чего жить, если цель непонятна и суть непознаваема? - этим вопросом задаётся мыслитель Толстой. Он помнит о том, что все мировые религии признают именно и только любовь необходимым условием человеческой жизни: «Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, таосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей» [9, т. 37, с. 166]. Но христианство возводит любовь на уровень главного закона, основополагающего понятия, поскольку Бог может быть выражен исключительно через любовь. Бог есть любовь - говорится в первом письме Иоанна (гл. 4, стих 16). Как мы видим, для христиан основным законом пути к совершенству становится закон любви -единственный нравственный закон для всякого, кто хочет преодолеть смерть. Любовь - непререкаемый, безусловный, обязательный закон нравственного мира. А.А. Гусейнов приравнивает его значение для человеческой морали к важности закона тяготения для физического мира: «Мы не можем отпустить камень из руки, чтобы он не упал на землю, точно так же мы не можем отступить от закона любви, чтоб не деградировать в нравственную порочность» [6, с. 329]. Всё же закон любви нельзя считать заповедью, поскольку это не внешний закон, оформляющий христианскую мораль, а выражение её сущности, тот идеал, к которому по заповедям и должно стремиться человечество. С помощью любви человек обретает сознание истинного смысла жизни, понимание того, что онтологический ужас, парализующий все человеческие силы перед ликом смерти, есть только отражение его собственного несовершенства. «Не сам страх отгораживает его от других людей,
а, наоборот, его изначальная отгороженность от
них - его неспособность полюбить их - была истинной причиной этой настороженности, обрекшей человека на полнейшую “завороженность”, “загипнотизированность” видением собственной смерти» [7, с. 57-58].
И всё же, хотя сущность христианской морали, выраженная через понятие любви, является основой бытия верующего человека, человечеству были даны заповеди. Заповеди - это предписания, так сказать, руководство к действию для тех, кто хочет приблизиться к идеалу и стать праведным. Если основной закон - закон любви - регулирует внутреннее морально-этическое построение личности, то заповеди регулируют внешние проявления, помогают человеку выстраивать линию поведения, чтобы он мог найти путь к любви, т. е. осознать изначальное доброе начало, вложенное в него.
В Нагорной проповеди Иисуса Христа (Евангелие от Матфея, 5:21-48) даны новые законы любви, соблюдение которых дарует жизнь вечную. Толстой останавливается на пяти заповедях, которые не только отменяли (почти полностью) все прежние, ветхозаветные постулаты, но также устанавливали совершенно иные отношения между Творцом-Абсолютом и его творением, т. е. человеком, идущим по пути самосовершенствования. Соблюдение этих нравственных правил достаточно для того, чтобы царство Божие возникло на земле [9, т. 23, с. 370]. Толстой излагает их следующим образом: «Первая заповедь говорит: будь в мире со всеми, не позволяй себе считать другого человека ничтожным или безумным (Матф., V, 22). Если нарушен мир, то все силы употребляй на то, чтобы восстановить его. Служение Богу есть уничтожение вражды (23-24). Мирись при малейшем раздоре, чтобы не потерять истинной жизни (26). В этой заповеди сказано всё; но Христос предвидит соблазны мира, нарушающие мир между людьми, и даёт вторую заповедь - против соблазна половых отношений, нарушающего мир. Не смотри на красоту плотскую как на потеху, вперед избегай этого соблазна (28-30); бери муж одну жену, и жена - одного мужа, и не покидайте друг друга ни под каким предлогом (32). Другой соблазн - это клятвы, вводящие людей в грех. Знай вперёд, что это - зло, и не давай никаких обетов (34-37). Третий соблазн - это месть, называющаяся человеческим правосудием; не мсти и не отговаривайся тем, что тебя обидят, - неси обиды, а не делай зла за зло (38-42). Четвертый соблазн - это различие народов, вражда племен и государств. Знай, что все люди - братья и сыны одного Бога, и не нарушай мира ни с кем во имя народных целей (43-48). Не исполнят люди одну
из этих заповедей - мир будет нарушен. Исполнят люди все заповеди, и царство мира будет на земле. Заповеди эти исключают все зло из жизни людей» [9, т. 23, с. 370-371].
Стоить обратить внимание на тот факт, что все пять заповедей Нагорной проповеди установлены через отрицание - каждый постулат содержит частицу «не»: не гневайся, не оставляй жены своей, не присягай, не считай других своими врагами, не противься злу силой. Толстой писал о заповедях Христа: «все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития человечества люди могут уже не делать. Заповеди эти суть как бы заметки на бесконечном пути совершенства, к которому идет человечество, той степени совершенства, которая возможна в известный период развития человечества» [9, т. 28, с. 80]. Это ещё раз демонстрирует, что новое суть отрицание старого. Толстой находит своего Бога, но это Бог, к которому ведёт не нечто иррациональное, а человеческий разум, и притом не живая личность, а отвлечённое начало добра, к тому же сформулированное в общих, чисто отрицательных, терминах. Разум становится у Толстого верховным критерием истины, отождествляемой с добром. То, что у И. Канта было лишь остатком унаследованного от Ж.-Ж. Руссо отрицательного понимания свободы, возводится у Толстого в новое догматическое учение о добре. Многие современные исследователи-гуманитарии говорят о феномене отрицательного добра в умозаключениях Толстого. Все заповеди, как мы видели, построены на отрицании: все постулаты утверждают исключительно то, чего делать не следует, определяя, таким образом, что не есть добро (ложь, убийство, осуждение и прочее), но нигде не сказано, что делать следует. Такое отрицательное понимание добра предоставляет каждому человеку право решать, как строить свою жизнь с учётом моральных ценностей. Только через отрицание зла, по мысли Толстого, можно познать добро, которое «никем определено быть не может». При этом на человека налагается ответственность не только за свои поступки, но и за поступки другого, следовательно, категория «добро» характеризуется уже не только личными заслугами, но и степенью содействия постижению этой категории другим человеком.
В этой связи стоит вспомнить критику Толстым исторического христианства и официальной православной церкви, или «жандармов во Христе». В своем религиозно-философском трактате «В чем моя вера?» он пишет: «Оттолкнули меня от церкви и странности догматов церкви, и признание и одобрение церковью гонений, казней и войн и взаим-
ное отрицание друг друга разными исповеданиями; но подорвало мое доверие к ней именно это равнодушие к тому, что мне казалось сущностью учения Христа, и напротив, пристрастие к тому, что я считал несущественным» [9, т. 23, с. 307]. Деяния церкви Толстой считает не просто искажением, а прямым отрицанием учения Христа-Че-ловека, этого великого духовного и социального реформатора, который учил прежде всего образу жизни и моральным принципам, главными из которых для Толстого являются заповеди непротивления злу насилием и любви к ближнему.
Последняя заповедь, которая словно «есть точно ключ, отпирающий всё, но только тогда, когда ключ этот просунут до замка» [9, т. 23, с. 315], самая неоднозначная. Именно она вызвала огромный интерес современников Толстого и породила множество дискуссий и споров среди самых разных философов и писателей начала XX в. В.В. Розанов писал: «Толстой поработил всё Евангелие одной строкой в нём <строкой о непротивлении -С. Д.>; он, вместо того, чтобы ясно и спокойно читать это Евангелие от начала и до конца, берёт карандаши красный, зеленый, синий, и с усилием всё новым и новым, с раздражением все большим и большим подчеркивает одну строку и, поднимая взор на людей, гневно спрашивает: «Видите ли?» [8, с. 266]. Речь идёт о формуле ненасилия, предложенной в Нагорной Проповеди Иисусом Христом и логически последовательно развернутой Толстым: «Никогда при употреблении насилия против еще не совершившегося зла нельзя знать, какое зло будет больше - зло ли моего насилия или того, от которого я хочу защищать. <...> Каким образом можно разрешать столкновения людей, когда одни считают злом то, что другие считают добром, и наоборот» [9, т. 28, с. 29-38]. Поэтому необходимо либо найти «верный и неоспоримый критериум», либо, на чем и останавливается в своих рассуждениях Толстой, «не противиться злу насилием». Непротивление злому есть необходимый последний вывод мышления Толстого: беспокойство отрицательности находит в нём свой естественный конец. В этом специфическом толстовском учении о добре отрицательность мышления пользуется орудием отвлечённой всеобщности, которая, как мы знаем, есть не что иное, как положительная личина отрицательности. Совпадает ли действительное учение о непротивлении злу насилием, как оно развито в теории отрицательного добра, с евангельским заветом «Не противься злому»? В одном, бесспорно, совпадение имеет место: «Совершенно в духе Евангелия Толстой уверен в том, что зло может быть преодолено
только благостными силами самого добра, что оно не может быть одолено ненавистью и злобой и что злые средства не могут быть привлечены на службу добру. Зло побеждается лишь через органический рост сил добра внутри человеческих душ» [3, с. 564].
Итак, исходя из понимания того, что любое насилие есть зло, Толстой утверждает превосходство именно этой заповеди, которую он развивает до целого онтоэтического учения о непротивлении злу. Противопоставление любви и насилия порождает категорический запрет на любое сопротивление: любовь - это не только прощение, но и подчинение своей воли воле другого. Насилие у Толстого определяется трижды: как убийство, как действие для человека неприятное, как принуждение к совершению того, чего человек не хочет. Все три определения противоположны жизнеутверждающей силе любви. Любящий человек не помыслит об убийстве, не сделает другому ничего плохого и не станет принуждать того, кого он любит. Именно идея о непротивлении злу приводит Толстого к умозаключению, что ни жизнь, ни смерть не в воле человека и вне возможности познать их. А если так, то человек признаёт власть более могучей силы над собой, власть Бога. И это даёт силы для принятия собственного несовершенства. Через установления собственного несовершенства Толстой приходит к мысли о том, что бороться со злом человек может исключительно в самом себе, потому как искореняя зло в другом, человек нарушает закон любви и применяет насилие к тому, кого он не должен судить, а должен прощать и любить. Толстой и его последователи-толстовцы обозначили непротивление злу как абсолютный закон, не имеющий исключений. Аргументом в защиту этого абсолюта является тоже, как ни странно, отрицание. Нет идеала безгрешности среди людей, нет ни одного, способного осудить другого и при этом не согрешить, так как судить людей запрещает заповедь.
Но что же есть зло? Если первоначально для Толстого идея зла была неотделима от смерти, то впоследствии на первый план выходит именно противопоставление любви и насилия. А.А. Гусейнов отмечает: «Насилие - не витальное состояние, а выходящее за его пределы целенаправленное действие. Можно сказать, что насилие задает общественную связь в негативной форме: стремится силой, физическим принуждением достичь того, что находится в зоне разумно аргументируемого публичного действия, но не удается добиться адекватными средствами» [4, с. 21]. Злом признаётся любое насилие, которое, как уже говорилось выше, может иметь разные формы и по-разному
проявляться. Кроме того, зло - это всё то, что противопоставлено жизни: не только смерть, но также болезни, страдания и голод.
В определении Толстым зла сокрыто некоторое противоречие, писатель видит исключительно так называемое физическое и социальное зло, которое не является злом по своей онтологической сущности. Именно зло физическое для Толстого есть основная проблема человеческого бытия. Против него Толстой строит большую часть своих аргументов, не уделяя должного внимания злу «нравственному», хотя сказано было: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне» (Матф. 10:28). Вопрос о том, что служит источником зла, решается Толстым через вопрос о неразумности. Писатель утверждает, что если бы все люди были разумны и руководствовались приоритетом разума, то они не совершали бы зла, так как делали бы только то, что должно. В этом моменте можно усмотреть логическое несоответствие: если человек всегда делает только то, что разумно, кто и когда установил те правила, которые признаны разумными? Кроме того, если все поступают исключительно разумно, то не будет ли постоянное принуждение разума некоей формой насилия?
Вообще, в размышлениях Толстого о добре и зле присутствует некоторая противоречивость: обе категории выступают исключительно как ситуативно-деятельностные, а не объективно-абсолютные. Иными словами, писатель не рассматривает ни «добро», ни «зло» как категории абстрактные, говоря исключительно об их проявлениях в социуме. По этой причине, хотя «добро» и «зло» выступают как некие социальные или физические действия и состояния, Толстой объясняет их с точки зрения нравственности, но, в отличие от М.А. Горького в «Исповеди» или И.А. Ильина в книге «О сопротивлении злу силою», не даёт рецепта, как действовать в той или иной конкретной ситуации. Оппонируя критике учения о непротивлении злу насилием, Толстой писал: «На вопрос
о том, что делать человеку при виде совершаемых злодейств одного или многих людей, ответ человека, свободного от суеверия возможности знания будущего состояния людей и возможности устройства такого состояния насилием, только один: поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой» [9, т. 37, с. 163]. Однако как именно поступать: оттолкнуть ли человека от пропасти или позволить ему шагнуть в неё, отобрать ли яд у убийцы или самоубийцы или позволить ему совершить задуманное, выстрелить в человека, с ножом склонившегося над другим, или
признать, что воля Божия превыше, - Л.Н. Толстой не говорит, более того, мыслитель признаёт, что и сам не знает, как бы он поступил.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Белый А. Еще раз «Толстой» и еще раз Толстой // Белый А. Душа самосознающая. М., 1999.
2. Бердяев Н.А. Ветхий и Новый Завет в религиозном сознании Л. Толстого // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства: в 2 т. М., 1994. Т. 2.
3. Гессен С.И. Лев Толстой как мыслитель // Гессен С.И. Избранные сочинения. М., 1998.
4. Гусейнов А.А. Возможно ли моральное обоснование насилия? // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 19-27.
5. Гусейнов А.А. Мораль как предел рациональности // Вопросы философии. 2012. № 5. С. 4-17.
6. Гусейнов А.А. Л. Н. Толстой. Непротивление злу насилием // Гусейнов А.А. Великие моралисты. Изд. 2-е, доп. М., 2008.
7. Давыдов Ю.Н. Этика любви и метафизика своеволия: Проблемы нравственной философии. М., 1982.
8. Розанов В.В. Еще о гр. Л.Н. Толстом и его учении о непротивлении злу // Л.Н. Толстой: Pro et contra. Личность и творчество Льва Толстого в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2000.
9. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.; Л., 1928-1964.
10. Толстой Л.Н. Церковь и государство // Толстовский листок. СПб., 1995. Вып. 1.
REFERENCES
1. Beliy, A., 1999. Esche raz «Tolstoi» i esche raz Tolstoi [«Tolstoy» once again and one more
time «Tolstoy»]. In: Beliy, A., 1999. Dusha
samosoznauschaya. Moskva. (in Russ.)
2. Berdyaev, N.A., 1994. Vetkhiy i Noviy Zavet v religioznom soznanii L. Tolstogo [Old and New Testament in religion sense of Lev Tolstoy]. In: Berdyaev, N.A., 1994. Filosofiya tvorchestva, kul’tury i iskusstva: in 2 volumes. Vol. 2. Moskva. (in Russ.)
3. Gessen, S.I., 1998. Lev Tolstoi kak myslitel’ [Lev Tolstoy as a thinker]. In: Gessen, S.I., 1998. Izbrannye sochineniya. Moskva. (in Russ.)
4. Guseinov, A.A., 2004. Vozmozhno li moral’noe obosnovanie nasiliya? [Can violation be morally justified?], Voprosy filosofii, no. 3, pp. 19-27. (in Russ.)
5. Guseinov, A.A., 2012. Moral’ kak predel ratsional’nosti [Morality as rationality limit], Voprosy filosofii, no. 5, pp. 4-17. (in Russ.)
6. Guseinov, A.A., 2008. L.N. Tolstoi.
Neprotivlenie zlu nasiliem [Non-resistance to evil by force]. In: Guseinov, A.A., 2008. Velikie moralisty. Moskva. (in Russ.)
7. Davydov, Yu.N., 1982. Etika lyubvi i metafizika svoevoliya: problemy nravstvennoi filosofii [Ethics of love and metaphysics of self-will: moral philosophy problems]. Moskva. (in Russ.)
8. Rozanov, V.V., 2000. Esche o gr. L.N. Tolstom i ego uchenii o neprotivlenii zlu [More about count L. N. Tolstoy and his study of non-resistance to evil by force]. In: L.N. Tolstoy: Pro et contra. Lichnost’
i tvorchestvo L’va Tolstogo v otsenke russkikh myslitelei i issledovatelei. Sankt-Peterburg. (in Russ.)
9. Tolstoy, L.N., 1928-1964. Polnoe sobranie sochinenii [Complete set of works in 90 volumes]. Moskva-Leningrad. (in Russ.)
10. Tolstoy, L.N., 1995. Tserkov’ i gosudarstvo [Church and State]. In: Tolstovskij listok. Issue 1. Sankt-Peterburg. (in Russ.)
