CC BY
111
ФИЛОСОФИЯ, СОЦИОЛОГИЯ И КУЛЬТУРОЛОГИЯ
УДК 1
ПОНЯТИЕ СУБСТАНЦИИ В ФИЛОСОФИИ РУССКОГО МЕТАФИЗИЧЕСКОГО ПЕРСОНАЛИЗМА
© М.А. Прасолов
В философии русского метафизического персонализма человеческая личность понимается как субстанция. Субстанция есть духовное индивидуальное бытие, не связанное ограничениями пространства и времени. Субстанция есть живой дух, обладающий самосознанием. Субстанция проявляется в своих актах или энергиях.
Ключевые слова: субстанция; акт; субъект; личность; бытие; персонализм.
Понятие субстанции является одним из старейших в истории философии. Русский метафизический персонализм [1] вступает в поле обширной и богатой традиции, в которой не так-то просто ориентироваться, поскольку «... философия всегда признавала субстанциальность очень многих воспринимаемых вещей» [2]. Кроме того, «современная» философия склонна к прямому отрицанию бытия как субстанции, в чем русские философы видели «корень тенденций современности к небытию, а не к неизменному в своем составе сущему» [3]. «Современная» философия не стремится к «принципиальной и систематической постановке идеи нашей субстанции» [4]. Каким образом решает проблему субстанции русский метафизический персонализм?
Определение субстанции здесь вполне классическое. Субстанция - это то, что пребывает под чем-то, составляет основание чего-нибудь. В этом понятии подразумевается некое неизменное, независимое, самостоятельное бытие [5]. Субстанция говорит, что во всем есть то, из чего оно [3, с. 287]. Такое понимание субстанции как некоего подлежащего данного многообразия качеств и состояний философы называют «общелогическим» (Л.М. Лопатин) или «номинальным» (А.А. Козлов) [5-7]. Важен не сам термин «субстанция» («я дорожу не самим словом субстанция» [7, с. 325]), который можно при желании заменить и другими терминами -
«существо, вещь, предмет, сущность» [7, с. 175]. Важно, во-первых, что весь смысл понятия «субстанция» состоит в апелляции к высшему или содержательнейшему, к «лежащей под» глубине бытия, скрывающей некие богатства [3, с. 286]. Во-вторых, понятие «субстанция» дает возможность непротиворечиво мыслить особенности человеческого сознания в том виде, в котором они необходимы для обоснования персонализма [8; 7, с. 153]. Поэтому субстанция предлагается русскими философами на роль главной категории и принципа персонализма [9].
Если общелогическое понятие субстанции является общим для всех направлений философии, то «реальное» (А.А. Козлов) или «метафизическое» (Л.М. Лопатин) его значение зависит от основного начала, которого держится та или иная философская школа или направление [5, 7]. Невнимание к данному обстоятельству может привести к тупиковым вариантам метафизики, как это случилось со Спинозой. Метафизика Спинозы построена на ошибочном смешении общелогического и метафизического значения понятия субстанции. Получалось, что если субстанция - это только Бог, то все, что не есть Бог, не может быть и субстанцией. Подобная теория закрывает персонализму все перспективы его обоснования. Поэтому русские персоналисты всегда отвергали спинозовское causa sui [3, с. 192, 287; 7].
Далее необходимо отвергнуть несколько расхожих ошибочных пониманий природы субстанции. Субстанция не есть вещь в обычном смысле слова. Все, подлежащее внешним чувствам, - тоже не субстанция. Мир в целом - опять-таки не субстанция, как и атом в физическом понимании. Человека, без дополнительных разъяснений, также нельзя назвать субстанцией [5, с. 8-16]. Эти отрицательные определения субстанции верны, потому что субстанция есть нечто нераздельное, единое само в себе и само по себе [5, с. 8]. Таким образом, первый признак субстанции - самотождественное единство [6]. Субстанция - пребывает, есть всегда одно и то же [6, с. 213-214, 296; 8, с. 91; 7, с. 181].
В этих первоначальных определениях субстанции для персонализма открываются широкие возможности разработки таких понятий, как «единичность», «одно», «многое», «иное», всегда бывших первой радостью всех диалектиков. Не случайно Л.М. Лопатин, говоря о задаче объяснить «живую связь» одного и многого, вспоминает платоновский «Парменид» и диалектику единого и много Шеллинга [2, с. 403-404, 406; 6, с. 260]. О диалектике «этого» и «иного» упоминает С.А. Аскольдов [3, с. 136-140]. «В каждой единичности, - по его словам, - есть своя вечность и незыблемость», «каждая единичность может послужить основой построения идеального» [3, с. 376, 377], потому что «все осмысленное может создаваться тем, что, будучи единым, может вникать в содержание многого» [10]. В понимании такой возможности присутствия многого в одном для Аскольдова заключено все «актуальное творчество человеческой мысли», только так возможны «живые рисунки сознания» [3, с. 361]. Однако русские персоналисты остаются здесь в пределах простой констатации факта самотож-дественного единства, единораздельной множественности субстанции.
Субстанция есть реальность. На полной и несомненной реальности субстанции настаивали А. А. Козлов, Л. М. Лопатин, С.А. Аскольдов и Е.А. Бобров [4; 6, с. 215; 9; 11-13]. Чтобы обосновать и оправдать свое убеждение, философам пришлось вступить в критическую борьбу с большинством философских учений, определявших в то время «современность». Речь шла о преодолении представлений о субстанции, свойственных
рационализму, позитивизму, материализму, кантианству разных толков, гегельянству, скептицизму. Рационализм Декарта не устраивал наших философов своим необоснованным дуализмом телесных и духовных субстанций [7; 14]. Дуализм нарушает принцип единства субстанции. Заслуга же Декарта состоит в том, что он указал верный путь и исходную опорную точку для обоснования реальности субстанции в самосознании человека [7, с. 105, 171; 15]. Позитивизм и материализм либо вообще отрицают реальность субстанции, заменяя ее сериями явлений [16], либо тайком и неосознанно утверждают бытие только материальной субстанции при помощи терминов «предмет», «вещь»,
«факт», «объект» [15, с. 60], либо, наконец, отрицая субстанцию, производят чисто грамматическую ее подмену местоимением «мы» или выражениями типа «наука говорит», «доказано» и т. п. [15, с. 60; 16]. Поэтому выпады позитивизма и материализма против реальности субстанции можно оставить без внимания, как исходящие от лица дурной метафизики, не понимающей самое себя. Несостоятельна и позиция гегелевского панлогизма, отождествляющего субстанцию с понятием [3, с. 362; 13; 16, с. 19; 17].
«Блестящего противника» идеи реальности субстанции русские философы признавали в скептицизме Юма, который, как известно, отвергал не только реальность материальных, телесных субстанций, что уже проделал Беркли, но и реальность субстанций духовных [16, с. 23-29]. По мысли Юма, невозможно обнаружить с помощью самонаблюдения какое-либо впечатление духовной субстанции. Отдельные впечатления сами являются субстанциями и не нуждаются в поддержке какой-то субстанции. Мы не имеем никакой идеи субстанции, кроме идеи агрегата отдельных свойств, присущих неведомому нечто [18, т. 1, с. 75-76; т. 2, с. 690]. Эти известные утверждения Юма русские философы отвергают. Во-первых, Юм необоснованно перенес методы, подходящие для исследования материи и вещества (вдобавок понимаемых им в категориях ньютоновской физики), в которых можно обойтись без всякого исследования значения, происхождения и сущности условно-принятых начал (материи, пространства, времени, движения), в область духа, где необходим иной
метод [5, с. 39]. Юм не дает ясного ответа, откуда происходят первоначальные впечатления. Кроме того, Юм пропустил возможность отношений между впечатлениями и идеями, а также наше сознание о собственных деятельностях. Поэтому у него происходит та же неосознанная грамматическая подмена, что и в позитивизме. Признание реальности одних только феноменов (явлений, данных в опыте) немыслимо без признания реальности субстанции, ибо явление уже требует сущности [5, с. 40-45; 7, с. 147-150, 154].
Наибольшее сопротивление у русских персоналистов встретило кантианское решение проблемы реальности субстанции. Неслучайно Е.А. Бобров утверждал, что критицизм, наряду с субъективным идеализмом, является «самым серьезным врагом персонализма» [9, с. 43]. Критика Канта и его последователей будет разворачиваться по двум основным направлениям: отрицание субстанции как вещи-в-себе и опровержение формализма трансцендентального единства апперцепции. Учение Канта о субстанции представлялось русским философам как совокупность противоречивых и несогласованных положений. По их мнению, Кант опасался допустить в единстве апперцепции восстановления реальности духовной субстанции, почему и отнес понятие субстанции к «аналогиям опыта». Аналогия опыта есть, однако, «лишь правило, согласно которому единство опыта. должно возникнуть из восприятий и которое как основоположение должно иметь для предметов (явлений). только регулятивную значимость» [21]. Субстанция является одним из правил, обеспечивающих постоянство опыта. Таким образом, субстанция у Канта лишена права на реальность, так же как и трансцендентальное единство апперцепции приобретает формальный, логический характер [3, с. 189; 6, с. 303; 7, с. 220-221; 14].
С другой стороны, учение Канта о вещи-в-себе привносит дополнительные осложнения. Вещь-в-себе у Канта иногда является как реальная субстанция, данная в чувствах, а субстанция предстает как внешняя вещь-в-себе [16, с. 18, 19]. Ни то, ни другое не может устраивать философию персонализма, поскольку в этих утверждениях содержится признание достоверности только внешнего
опыта; возможность допущения существования только материальной субстанции и отрицание какой бы то ни было связи - и существенной, и познавательной - между сущностью и явлением. Никакого отождествления субстанции с вещью-в-себе русские философы не признают. Для них субстанция не может быть вещью-в-себе, иначе мы ничего не знали бы о ней. Субстанция не была бы связана со своими явлениями, никак не проявлялась бы, и сами явления ее потеряли бы свою реальность и силу. Исчезла бы возможность представить субстанцию как реальную деятельную силу. Утверждение, что субстанция в явлениях не выражается - «коренная ложь» [8, с. 78]. Если за вещью-в-себе скрывается какая-то материальная субстанция, то возможность ее восприятия персоналисты отвергают, поскольку это было бы капитуляцией перед материализмом и позитивизмом. Материальная субстанция не воспринимается, воспринимается только духовная субстанция. Это для русских персоналистов и есть «единственная эмпирическая метафизика» [7, с. 156-173, 220-221; 8, с. 77-78; 11; 16, с. 18-19; 20; 21, 22, с. 36].
«Общелогическое» определение субстанции, по мысли русских философов, включает и коррелятивное ему понятие акциденции. Если субстанция пребывает, то акциденции - «то, что бывает» [5]. Акциденции относятся к субстанции. Однако, как предупреждает А.А. Козлов, говорить, что акциденции находятся «в субстанциях», не безопасно, ибо это не точное, а фигуральное выражение, взятое из пространственных отношений. Акциденции относятся к субстанции, от нее зависят и связаны в ее единстве. Так как субстанция есть реальное и пребывающее единство, которое не изолировано от своих явлений, но в них присутствует, и присутствует реально, не будучи вещью-в-себе, то, следовательно, свойства субстанции столь же реальны, как и она сама. Персоналисты настаивают на полной реальности как самой субстанции, так и всех ее акциденций [11]. Поскольку реальное есть само по себе сущее, то все сущее исчерпывается субстанциями и акциденциями субстанций [4, с. 19;
5, с. 12].
Ни субстанцию, ни ее свойства нельзя воспринимать статически [7, с. 31]. Субстанция - это реальная активность, сила, а ее
свойства - это реальные силы, деятельности, акты. Субстанция - это источник и центр деятельных сил [6, с. 214]. В этом отношении русские персоналисты следуют за Лейбницем, который утверждал, что субстанция есть существо, способное к деятельности. Реальная субстанция есть живая мощь своих действий, мощь действования в своих актах [6, с. 215, 259]. Действительно сущее должно в себе содержать силу и мощь [2, с. 145]. Все акты субстанции образуют единый «живоподвижный» организм [7, с. 130-131]. Как субстанция едина сама в себе, так и все ее акты обладают единством друг с другом, хотя в этом единстве не теряют своих различий: «в душе нет ничего в одиночку, нет разособлен-ности актов, но акты отличны друг от друга» [23]. Организм актов - это неслиянное и нераздельное целое [16, с. 8; 21]. Все акты, таким образом, находятся друг с другом в отношении координации [23, с. 16, 72; 24]. Субстанция не трансцендентна, но имманентна всем своим актам [7, с. 213]. Эту имманентность нужно понимать как соотносительность субстанции и ее актов друг другу, по аналогии соотносительности сущности и явления [6, с. 219; 7, с. 218, 324; 20, с. 59; 21, с. 242; 24, с. 147, 153; 25]. Реальность субстанции и реальность актов взаимообусловлена. Реальность - их общее достояние. Реальность субстанции немыслима и не существует вне актов, акты немыслимы и не существуют без своей субстанции. Субстанция была бы ничто без каждого из актов. Акты реальны и относительно самостоятельны. Не стоит впадать и в обратную крайность: отрицать реальность субстанции и утверждать, что реальны только акты [11, с. 72-73]. Лишь при допущении реальности субстанции может быть понятно и действительно единство актов [4, с. 22-23]. Общее согласие относительно коррелятивности реальной субстанции и реальных актов нарушало мнение П.Е. Астафьева, который отрицал реальность субстанции и признавал право обладания реальностью единственно за актом. Возникла полемика между П.Е. Астафьевым и А.А. Козловым, с некоторым участием Л.М. Лопатина и Е.А. Боброва [26].
В связи с проблемой субстанции и акта у наших философов упоминается очень важная категория - категория энергии. Аскольдов пишет, что в исследовании реальности «мы
доходим до последнего понятия энергии» [3, с. 290]. У Астафьева есть мысль, что «усилие... представляет нам тип аристотелевых «энергии» и «энтелехии», телеологическое начало жизни сознания» [27]. Прямо на Аристотеля ссылается и Лопатин [6, с. 89]. Не менее важный термин Стагирита - -
упоминает Бобров, понимая этот термин как «живую силу» [23]. Однако категория энергии не получила у русских персоналистов никакой существенной разработки. Скорее всего, они просто отождествляли ее с категорией акта.
Персоналисты убеждены, что субстанциальная природа открывается во внутреннем опыте. Субстанция (или в случае П.Е. Астафьева - акт) дана нам непосредственно и очевидно в нашем собственном сознании, непосредственно нами сознается [3, с. 141149, 291; 4, с. 20; 5, с. 31-32, 109; 6, с. 302304; 7, с. 171, 177, 201; 8, с. 98; 9, с. 50, 55;
11, с. 135; 13, с. 528; 15, с. 44-45; 20; 25, с. 564]. В связи с этим возникает сразу несколько задач, которые персонализму необходимо решить. Если субстанция и ее акты обладают реальностью и единством, то и сознание должно обладать реальностью и единством. Проблема субстанции оказывается связана с проблемой реального единства сознания [3, с. 141, 189, 193-195; 5, с. 69-70;
7, с. 190; 20, с. 59]. При построении понятий субстанции и акта, а также вообще каких бы то ни было понятий, персонализм должен исходить только из данных реального сознания [9, с. 50; 12, с. 99].
Субстанция и ее акты являются субстанцией и актами субъекта. Субстанция понимается как ego-субстанции. Слова Гегеля о том, что философия должна «понять и выразить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект» [28], верны для русского персонализма. Но понимание субстанции и понимание субъекта может быть и было весьма различным. Для русских философов субстанция является индивидуальной и духовной, т. е. субстанции не «абсолютного субъекта» и не «трансцендентального субъекта», но субстанция конкретного, индивидуального человека. Все остальные варианты понимания субстанции и субъекта возможны только по аналогии с субстанцией и ее актами, данными человеческому я [5, с. 31-32; 9, с. 56]. Только так гаран-
тирован «принцип индивидуального реализма» [13, с. 528; 6, с. 303]. Все варианты смешения индивидуальной субстанции с «субстанцией вообще», «субъектом вообще» могут привести только к обезличиванию субстанции, субъекта и, в итоге, человека [3, с. 26-27, 31].
Субстанция как субъект есть дух. Субстанция для русских персоналистов - это духовная субстанция; существование материальных субстанций или вообще отрицается, или допускается в качестве аналогии духовной субстанции. Для персоналистов дух есть «подлинная субстанция» и даже «субстанция коренная» [3, с. 291; 7, с. 201; 29]. С одной стороны, духовная индивидуальная субстанция является субстанцией самосознающей, а с другой стороны, самосознание подходит под понятие субстанции. Эти два явления взаимно обусловливают друг друга. Поэтому для персонализма недопустимо признание реальности несубстанциального самосознания и не обладающей самосознанием субстанции [5, с. 70; 8, с. 102; 15, с. 52-53; 16, с. 15, 35]. Если субстанция оказывается индивидуальным, самосознающим, субъективным духом, то вполне естественно будет признать в ней человеческое я. «Субстанция - это я», -прямо утверждает С. А. Аскольдов [3, с. 191, 371]. «Я есть единая, отдельная самобытная субстанция», - пишет Е.А. Бобров [9, с. 5455; 16, с. 13-15, 35, 39; 23, с. 72; 24, с. 147]. Я - это «субстанциальное единство», «субстанция», по мысли А.А. Козлова [15, с. 52-53]. «Наше я, - подтверждает Л.М. Лопатин, -единая, пребывающая, деятельная субстанция, которая сознает себя в своих качествах» [7, с. 200]. Все сущее, по убеждению русских философов, исчерпывается субстанциями и их акциденциями [5, с. 12]. Тогда получается, что, если я есть такая сущая субстанция, то сущее есть индивидуальная субстанция [17]. Соприкосновение с сущим происходит в сфере индивидуального бытия. Сущее доступно только сущему, а мы сами являемся таким сущим [2, с. 145, 404; 3, с. 33, 59; 6, с. 260-261; 13, с. 528; 24; 25, с. 564; 30-32]. Старая и большая часть «современной» метафизики ищут сущее не там, где оно действительно пребывает. «Место» сущего расположено в непосредственном индивидуальном сознании субстанциального я.
На индивидуальную духовную субстанцию должны быть распространены все свойства сущего как такового. Как и сущее, субстанция обладает бытием, пребывает неизменной и самотождественной, ее природа неуничтожима и вечна [5, с. 54, 59, 70, 79; 6, с. 229; 11]. Субстанция есть истинно сущий единый организм, который действительно содержит в себе возможность, силу и мощь [2, с. 145, 404]. Субстанция - это сущая жизнь и вне своей жизни субстанция - ничто [8, с. 89]. Субстанции присущи два состояния сущего: бытие как единство актов и бытие как свободная сила [6, с. 261]. Духовная субстанция является свободной, поскольку все духовное - свободно. Свободная субстанция раскрывается как творческая сила, т. к. творчество не мыслимо без свободы, а свобода полнее всего выражается в творчестве [6, с. 253-254, 309-310]. Таким образом, сущее как индивидуальная духовная субстанция есть самая подлинная «нутрь человека» [23, с. 26].
Субстанция может быть только духовной, значит, нет никаких материальных субстанций. Русский метафизический персонализм является имматериалистической философией [5, с. 72; 7, с. 177; 8, с. 88-91; 15, с. 47, 81-82; 17, с. 45, 48]. Если отрицается реальность материальной субстанции, то должны отрицаться и качества материального мира, в первую очередь, пространство и время. Субстанция мыслится русскими персоналистами как невременная и непространственная [5, с. 9, 12, 21, 59; 6, с. 289-290, 304, 307; 7, с. 194, 199; 8, с. 101; 11, с. 60; 12, с. 34, 45; 16, с. 35; 24, с. 146-147, 153]. Мир рисовался как космическое единство взаимодействующих духовных субстанций. Мир -это мир живых субстанций, подобосущных нам самим. Именно поэтому сам мир субстанцией не является [3, с. 287; 5, с. 9-10, 31, 59, 78; 6, с. 309-310; 7, с. 31, 131; 23, с. 6].
Русские персоналисты стремятся избежать прямого отождествления индивидуальной духовной субстанции с каким бы то ни было абсолютом или Богом. С одной стороны, утверждается вечность индивидуальных субстанций, их архетипический характер по отношению ко всей реальности, в т. ч. и божественной, отрицается возможность относительности бытия субстанций [3, с. 288, 379; 17, с. 42; 24, с. 146-147]. С другой сто-
роны, ведется речь о становлении самих субстанций («в гераклитовом токе текут сами субстанции» [3, с. 288]) о том, что субстанции несовершенны, сила и энергия их актов слаба и сфера их применения ограничена, что субстанции нуждаются в своем усовершенствовании и эволюции, чему препятствует в немалой степени их собственная сила самоутверждения [4, с. 33; 5, с. 52; 15, с. 66;
6, с. 308-310; 11, с. 11].
Персоналисты сходятся в признании реальности индивидуальной духовной субстанции как обоснования возможности персонализма. Даже если допустить, что субстанция, как говорит Лопатин, является «придумкой», то эта придумка «совершенно необходима» [7, с. 153]. Остается только изумляться, по словам Козлова, что мнимым чудесам спиритизма с такой охотой верят люди, «ежемгновенно стоящие лицом к лицу с действительным чудесами актов субстанций» [12, с. 71]. Для того, чтобы раскрыть эти «чудеса» во всей их полноте и показать человеку реальное богатство, которое есть нечто иное, как само сущее, непосредственно носимое человеком в себе самом, необходимо понимание самых существенных категорий персонализма - категорий субъекта и я.
1. Прасолов М. А. Субъект и сущее в русском метафизическом персонализме. СПб., 2007.
2. Лопатин Л.М. Положительные задачи философии. М., 1911. Т. 1. С. 62.
3. Аскольдов С.А. Мысль и действительность. М., 1914. С. 379.
4. Козлов А.А. Французский позитивизм // Вопр. философии и психологии. 1894. Кн. 21. С. 32.
5. Козлов А.А. Свое слово. Киев, 1888. Вып. 1. С. 7.
6. Лопатин Л.М. Положительные задачи философии. М., 1891. Т. 2. С. 213.
7. Лопатин Л.М. Аксиомы философии. М., 1996. С. 175, 323-324.
8. Лопатин Л.М. Курс психологии. М., 1903. С. 72.
9. Бобров Е.А. О понятии искусства. Юрьев, 1894. С. 23.
10. Аскольдов СА. В защиту чудесного // Вопр. философии и психологии. 1904. Кн. 71. С. 1-61.
11. Козлов А.А. Свое слово. Киев, 1890. Вып. 3. С. 134.
12. Козлов А.А. Свое слово. СПб., 1892. Вып. 4. С. 45.
13. Козлов А.А. Густав Тейхмюллер // Вопр. философии и психологии. 1894. Кн. 23. С. 529.
14. Аскольдов С.А. Основные проблемы теории познания и онтологии. СПб., 1900. С. 86.
15. Козлов А.А. Свое слово. Киев, 1889. Вып. 2. С. 88.
16. Бобров Е.А. О самосознании. Казань, 1898. С. 31.
17. Козлов А.А. Свое слово. СПб., 1898. Вып. 5. С. 152.
18. Юм Д. Сочинения. М., 1996. Т. 1-2.
19. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собр. соч.: в 8 т. М., 1994. Т. 3. С. 186.
20. Лопатин Л.М. История новой философии. Кант. Берлин, 1923. С. 58.
21. Козлов А. А. Генезис теории пространства и времени Канта. Киев, 1884. С. 243-247.
22. Аскольдов С.А. Аналогия как основной метод познания // Мысль. 1922. № 1. С. 34-54.
23. Бобров Е.А. Отношение искусства к науке и нравственности. Юрьев, 1895. С. 16.
24. Бобров Е.А. Бытие индивидуальное и бытие координальное. Юрьев, 1900. С. 142, 153, 155.
25. Козлов А.А. Сознание Бога и знание о Боге // Вопр. философии и психологии. 1895. Кн. 29. С. 563.
26. Прасолов М.А. Субстанция или акт? Полемика П.Е. Астафьева с А.А. Козловым о начале метафизики (1888-1890 гг.) // Credo New: теоретический журнал. СПб., 2006. № 4. С. 53-65.
27. Астафьев П.Е. К вопросу о свободе воли. М., 1889. С. 91.
28. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб., 2002. С. 9.
29. Лопатин Л.М. Теоретические основы сознательной нравственной жизни // Лопатин Л.М. Статьи по этике. СПб., 2004. С. 199-200.
30. Астафьев П.Е. Вера и знание в единстве мировоззрения. М., 1893. С. 188.
31. Астафьев П.Е. Родовой грех философии // Русское обозрение. 1892. № 11. С 452-453.
32. Астафьев П.Е. Наше знание о себе // Русское обозрение. 1892. № 12. С. 503.
Поступила в редакцию 12.05.2009 г.
Prasolov M.A. The concept of the substance in the philosophy of Russian metaphysical personalism. The philosophy of Russian metaphysical personalism treats human person as a substance. The substance is a spiritual individual being, unbound by any spatial and temporal limitations. This is a living and self-conscious spirit. The substance manifests itself through its acts and energies.
Key words: substance; act; subject; person; being; personalism.
