CC BY
126
Время науки
The Times of Science
Небольсин Даниил Игоревич
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» Факультет философии магистратура (i-й год обучения)
ПОНЯТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ У ПОЗДНЕГО
ИГЛТОНА
Аннотация:
В настоящей работе рассматривается позднее творчество известного теоретика литературы Терри Иглтона на примере его работы "Событие литературы", посвящённой раскрытию двух тем: наиболее точного и непротиворечивого определения литературы и специфики литературного произведения. Если первая проблема остаётся принципиально нерешаемой (не считая использования введенного Витгенштейном понятия "семейного сходства"), то при рассмотрении произведения литературы Иглтон предлагает рассматривать последнее как "стратегию". Развивая эту мысль, он приходит к оригинальной и нередукционистской методологии изучения литературы, находящейся на стыке марксизма, феноменологии, формализма и других актуальных подходов.
Ключевые слова:
теория литературы, литературоведение, Терри Иглтон
В 1983 году вышла книга «Теория литературы. Введение»1, которая принесла широкую известность её автору - британскому литературоведу и критику Терри Иглтону. В начале этой книги Иглтон поднял вопрос «что такое литература?» и ответил на него следующим образом: все попытки вывести чёткое и объективное определение литературы оказались неудачными либо недолговечными из-за историчности этого понятия, а сама литература - это то, что считают литературой определённые люди в определённое время.
Со временем такой ответ перестал удовлетворять Иглтона. После длительной работы в различных областях теории потребовался более подробный анализ объяснений понятия литературы, итогом которого стала вышедшая в мае 2012 года книга «Событие литературы»2. Она была заявлена автором как возвращение к
1 Eagleton T. Literary theory: an introduction. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1983. 224 р.; См. так же перевод на рус. яз.: Иглтон Т. Теория литературы. Введение / Пер. с англ. Е. Бучкиной; под ред. М. Маяцкого и Д. Субботина. М.: Территория будущего, 2010. 291 с.
2 Eagleton T. The Event of Literature. New Haven and London: Yale University Press, 2012. 256 p. Далее ссылки на указ. издание даны в тексте.
№1
Nebolsin D.I.
Д.И. Небольсин
«чистой» литературной теории, которая за последние десятилетия была ощутимо вытеснена из эпицентра гуманитарных дискуссий постколониализмом, культурными исследованиями и различными исследованиями идентичностей. Читатель получил серьёзный теоретический труд, объединяющий подробное рассмотрение широких проблем (определение, социальные функции и политические импликации литературы) с постоянной проблематизацией смежных вопросов (природа вымысла, взаимоотношения литературы и морали и т.д.), что выгодно выделяет эту работу на фоне предыдущих книг Иглтона, имеющих - при всех их неоспоримых достоинствах - скорее научно-популярный, чем академический статус («Почему Маркс был прав», «Как читать стихотворение» и др.). Кроме того, в ней наблюдается амбициозная попытка слаженного использования марксизма, французской литературной теории и американского литературоведения, опирающегося на аналитическую философию, что делает её актуальной и поучительной в методологическом отношении.
В этой работе Иглтон поднимает вопрос об определении литературы, крайне сложный в логическом отношении. Практически все дефиниции литературы сталкиваются с рядом трудностей и в итоге несут в себе серьёзные недостатки. Как правило, они выделяют в качестве конституирующего какой-либо один критерий (хрестоматийный пример - «литературность» у Якобсона) и недооценивают, либо вовсе игнорируют многие важные аспекты - к примеру, социальные и идеологические. К тому же, литературный канон имеет свойство меняться, и изначально внелитературные тексты с течением времени причисляются к литературным, в связи с чем любое, даже самое изобретательное и тонкое определение литературы рискует безнадёжно устареть под влиянием внутри- и внелитературных факторов. Путаница между дескриптивными и нормативными определениями литературы только усугубляет ситуацию: называя текст
литературным, мы тем самым приписываем ему повышенную значимость и ценность (не зря фраза «это настоящая литература!» является популярным видом похвалы, а не констатацией причастности одобряемого текста к литературе), что сказывается даже на чисто научной работе, когда многие исследователи считают недопустимым анализировать классические тексты в одном ряду с
( 44 Л "
2014
Время науки
The Times of Science
паралитературой. Всё это заставляет задуматься над возможностью взвешенного и безоценочного подхода к определению литературы.
Пытаясь разрешить эти проблемы, Иглтон делает довольно неожиданный ход в первой главе книги: он обращается к средневековым диспутам реалистов и номиналистов и, вкратце пересказывая их историю, наглядно показывает, насколько сильно современные теории зависят от проблем и идей, к которым, казалось бы, не имеют прямого отношения (нетрудно догадаться, что примерами современных номиналистов оказываются постструктуралисты и постмодернисты). Иглтон не делает из этой аналогии глобальных выводов и не рассматривает литературные теории сквозь призму их близости к номинализму или реализму, но демонстрирует, какую ответственность предполагает поиск ответа на вопрос о существовании или не существовании литературы как непротиворечивого понятия. В «Событии литературы» стал совершенно очевиден отход Иглтона от радикального антиэссенциализма времен «Теории литературы»: литература всё-таки существует, но что общего имеют между собой тексты, подгоняемые под это понятие, и по каким критериям литературные тексты выделяются среди массы нелитературных?
Ответ, по Иглтону, заключается в том, что все литературные тексты имеют ряд общих качеств и признаков, по которым и определяется их причастность к литературе, но происходит это не так механически, как можно было бы подумать: очевидно, читатели и институции всё-таки не сверяют каждый текст с нормативным списком характеристик, которыми он якобы должен обладать.
Иглтон выдвигает альтернативу большинству подходов к определению литературы, обращаясь к идее «семейного сходства», изложенной Витгенштейном в «Философских исследованиях»3. Применение этой концепции в определении
3 «...мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом. Я не могу охарактеризовать эти подобия лучше, чем назвав их
№1
Nebolsin D.I.
Д.И. Небольсин
искусства не является изобретением Иглтона - этот ход предложил Морис Вейц в программной статье 1956-го года «Роль теории в эстетике»4, и с того времени он является одним из наиболее признанных способов определения искусства. По мысли Иглтона, «семейное сходство» работает и по отношению к литературе: «По моему мнению, когда мы называем что-то "литературой", мы имеем в виду пять различных смыслов, или же некоторую их комбинацию. Под "литературой" подразумевается либо то, что выдумано, либо то, что объясняет человеческий опыт, а не просто в своём описании соответствует действительности, либо особенно возвышенное, образное или осознанное использование языка, либо нечто непрактичное в отличие от, например, списка покупок, либо то, чему приписывается высокая ценность в качестве текста. Это эмпирические, а не теоретические категории. Они взяты из повседневных суждений, а не из исследования логики самого понятия. Можем назвать эти факторы фикциональным, моральным, лингвистическим, непрагматическим и нормативным» (с. 25). У изложенной здесь идеи есть несколько существенных достоинств: она лишена редукционизма и объединяет ряд важных критериев, не превращаясь при этом в громоздкую и нерабочую конструкцию; она принципиально открыта и предполагает чёткое осознание того, что используемые в ней категории историчны и взаимозаменяемы. К тому же, это попросту одно из самых ёмких объяснений того, почему такие разные тексты, как, например, «Золотой осёл», «Жак-фаталист» и «Cantos» в равной степени относятся к тому, что привычно называют литературой.
«семейными сходствами», ибо так же накладываются и переплетаются сходства, существующие у членов одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т. д. и т. п.». - Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М.: Изд-во «Гнозис», 1994. - с. 111
4 См: Вейц М. Роль теории в эстетике / Американская философия искусства: основные концепции второй половины ХХ века - антиэссенциализм, перцептуализм, институционализм. Екатеринбург: «Деловая книга», Бишкек: «Одиссей», 1997. - сс. 43-60.
2014
Время науки
The Times of Science
Однако уже по ходу изложения данной теории возникает ряд вопросов. Каким образом те или иные тексты начинают «официально» относиться к области литературы? Учитывает ли эта идея жанровые различия и классификации, статус литературных метатекстов и литературные иерархии? Почему один и тот же текст, действительно содержащий в себе указанные Иглтоном параметры и свойства, продолжает считаться литературой даже после того, как содержание этих критериев успело кардинально измениться?
Но все вопросы торжественно отбрасываются самим Иглтоном, причём отчасти вместе с самой гипотезой: изложив её и показав её релевантность, он заявляет, что ни один из указанных им критериев, как и все в совокупности, не в состоянии чётко отделить литературу от того, что ею не является, и «готового» определения литературы по-прежнему нет. Это не значит, что Иглтон полностью вернулся к позиции, изложенной 30 лет назад в «Теории литературы»: тогда положение о том, что чёткой дефиниции литературы не существует, было нужно автору в большей степени для демифологизации, для того, чтобы показать, насколько неустойчив объект литературной теории.
В «Событии литературы» цели несколько иные: «Перечисленные мной черты могут служить лишь в качестве указаний или критериев, проясняющих природу разговоров о литературе, и в таковом качестве представляют собой неизбежно грубое, но удобное на практике приближение» (с. 32). То есть, если с их помощью невозможно вывести пресловутую окончательную дефиницию литературы, то это не значит, что они не могут быть полезными в изучении литературы. Но сами эти критерии проблематичны и спорны, и поэтому Иглтон посвящает большую часть книги анализу теорий, которые так или иначе работали с этими свойствами, и переходит таким образом от более или менее эмпирических категорий к анализу идей и концепций.
№1
Nebolsin D.I.
Д.И. Небольсин
Исследуя теорию, Иглтон ни в коем случае не воспринимает её как нечто цельное. Для российского читателя стало привычным разделение теории литературы и литературной теории5; Иглтон же вводит иную дифференциацию -литературной теории и философии литературы. По его мысли, литературная теория является традицией в большей степени континентальной, в то время как философия литературы - большей частью англо-американской, «теоретики литературы по-быстрому отделываются от проблем правдивости, референции и логического статуса вымысла, в то время как философы литературы зачастую демонстрируют нарочитую бесчувственность к структуре литературного языка» (с. XI): проще говоря, в первом случае мы имеем традицию, восходящую к структурализму, а во втором - теории, использующие инструментарий аналитической философии. В контексте «События литературы» это разделение играет довольно важную роль: во-первых, было бы странно переосмыслять и критиковать теории, никак не затрагивая при этом способы их классификации; во-вторых, разделяя континентальную и англо-саксонскую традиции, Иглтон получает возможность выявить достоинства и упущения их обеих, проявляя, впрочем, заметную симпатию к англоязычной теории, которой зачастую достаётся меньше внимания, чем французской (несмотря на то, что и во Франции есть признанные теоретики литературы, использующие методологию аналитической философии - к примеру, Жан-Мари Шеффер). Сам Иглтон придерживается нейтральной или, точнее, плавающей позиции, склоняясь то в сторону марксизма, то к теории речевых актов, то к Витгенштейну. Это, пожалуй, самая удобная и выгодная позиция для любого критика, а в случае Иглтона она играет особую методологическую роль.
Дело в том, что в ставшей классической «Теории литературы» Иглтон придерживался последовательного и строгого марксистского подхода, который с
5 См: Компаньон А. Демон теории. М., изд-во им. Сабашниковых, 2001. - с. 27-28
2014
Время науки
The Times of Science
равным усердием использовался в критике большинства теоретических школ. С течением времени он смягчил свою точку зрения, не перестав при этом быть марксистом, что хорошо видно и в «Событии литературы»: в нём нет чётко выраженной единой интерпретативной сети, через которую пропускаются все теории, в связи с чем критика становится куда более гибкой и продуктивной, не утрачивая при этом принципиальной последовательности. Однако Иглтон использует в книге разные уровни аргументации, то приводя доказательные доводы, то апеллируя к авторитетам или «здравому смыслу» - в результате книга получается довольно неоднородной, будучи при этом построенной в форме полемики (иногда автор даже строит всю свою аргументацию, отталкиваясь от возможных возражений критиков и читателей).
В «Событии литературы» свободно используются и тщательно критикуются концепции множества теоретических школ от формализма и структурализма до «новой критики» и рецептивной эстетики, включая и не являющиеся литературоведческими в строгом смысле слова - такие, как теория речевых жанров и идеи Леви-Стросса времён «Мифологик». Примечательно, что в новой книге Иглтон использует канон марксистской критики довольно необычным образом -большинство привычных марксистских авторов не встречаются или упоминаются вскользь, в то время как Пьер Машере (идеи которого интересно сравниваются с рецептивной эстетикой - см. с. 95-96) и чуть более привычный Фредрик Джеймисон активно актуализируются. Не менее примечательны периодические обращения к католическим авторам от Фомы Аквинского («не самого модного в постмодернистской среде мыслителя» (с. 44), как с иронией замечает автор) до Джона Генри Ньюмена. Много внимания уделяется и одному из нелюбимых авторов Иглтона - Стэнли Фишу, который в очередной раз подвергается язвительной и пространной критике.
№1
Nebolsin D.I.
Д.И. Небольсин
Впрочем, помимо упоминаемых Иглтоном авторов небесполезно упомянуть и тех, кого он в книге не упоминает - к примеру, Жерар Женетт упоминается в книге лишь пару раз, да и то в связке с Греймасом (как представитель нарратологии), несмотря на то, что он является автором различения конститутивной и кондициональной литературностей, которое самым непосредственным образом относится к проблемам, поднятым в «Событии литературы». Теория Женетта, в отличие от модели «семейного сходства», учитывает то, что есть тексты, всегда остающиеся литературой в силу своих структурных особенностей, а не только лишь из-за внешних обстоятельств.
Разумеется, Иглтон по возможности подтверждает свои гипотезы разборами литературных произведений. Помимо «Джейн Эйр» и «Потерянного рая», он разбирает детскую песенку “Goosey Goosey Gander”, которая оказывается «горячим рассказом о похоти, убийстве, измене и мести» (с. 49) - как и большинство иглтоновских анализов, это препарирование невинной на беглый взгляд песенки вносит в книгу элементы неакадемического письма. Ту же функцию выполняет узнаваемый юмор Иглтона, присутствующий почти в каждой книге автора. Правда, новая книга лишний раз демонстрирует, насколько он однообразен: видимо, Иглтон полагает (и вполне резонно), что если в академический текст ворвутся черепахи, треугольники, актёр Брэд Питт и пятнистые тихоокеанские ящерицы, то текст станет чуть более суггестивным. Действительно, многие шутки успешно действуют в том числе на пользу изложению идей, играя роль предельно понятных примеров, но, к примеру, красочное сравнение инопланетян с Тони Блэром уже было в «Идее культуры», и в той книге оно работало куда лучше, чем в новой.
Последняя глава книги, «Стратегии», заметно отличается от основной части «События литературы» - она написана более свободным языком, местами почти граничащим с эссеистикой, особенно в тех местах, где автор обращается к психоанализу и поднимает проблемы телесности, сна и отношений соматического и
( 50 1 ___________________
2014
Время науки
The Times of Science
литературного. В ней Иглтон формулирует концепцию стратегии: “У всех теорий литературы может не быть какой-то одной общей черты; но есть концепт, который может прояснить большинство из них, даже если они не всегда сами используют его. Это идея о произведении литературы как стратегии” (с. 169). Отталкиваясь от «Политического бессознательного» Фредрика Джеймисона, Иглтон пишет: «Мы должны рассматривать произведение не как отражение внешней истории, но как стратегический труд - способ работать над такой реальностью, которая открывается для произведения лишь тогда, когда уже содержится внутри него самого, что взрывает любую простую дихотомию внешнего и внутреннего» (с. 170).
Литературное произведение понимается здесь как ответ на исторический вопрос или вызов, что, конечно, не следует понимать слишком прямолинейно, поскольку эта теория содержит более сложную трактовку отношений между литературой и внешними факторами, чем, например, в теории отражения, которую использовали многие марксисты: «Ассимилируя в своё содержание всё, на что оно (произведение -Д.Н.) ищет ответы, оно конструирует отношение к реальности путём создания отношения к себе самому» (с. 223). Таким образом, вопросы, на которые тем или иным образом отвечает (или, что важно, может тем или иным образом не отвечать) произведение литературы, могут и вовсе быть не вне-, в внутрилитературными. Это фактически снимает вопрос о том, является ли произведение литературы полностью автономным или же референциальным, равно как и сводит на нет возможные противоречия между «ангажированной» литературой и литературой, соответствующей формуле «искусство для искусства».
Согласно Иглтону, стратегии могут быть лишены конкретности, так же как могут представлять собой сложную систему, составляющие которой могут противоречить друг другу. В качестве синонима слова «стратегия» предлагается «структурация», понимаемая как связующее звено между двумя составляющими литературного произведения - неизменной и самодостаточной структурой и
№1
Nebolsin D.I.
Д.И. Небольсин
«событием», которое реализуется только в акте чтения: «структура литературного произведения производит события, которые могут, в свою очередь, влиять на структуру и изменять её компоненты» (с. 200). То есть работает эта концепция по отношению к произведению, но не к тексту (пользуясь дихотомией Ролана Барта). В этой концепции Иглтон доводит борьбу с любыми формами редукционизма до предела, пытаясь найти некую универсальную точку зрения, в которой сошлись бы все существенные проблемы, поднимавшиеся теоретиками литературы: «Если у них (у стратегий - Д.Н.) есть собственная сложная логика, то их невозможно свести ни к одной интенции, ни к анонимному функционированию структуры. В этом смысле ни сосредоточенная на сознании феноменология, ни структуралистский объективизм не могут объяснить их в полной мере» (с. 225). Кроме того, литература рассматривается здесь не в контексте прочих искусств, но скорее в контексте всех человеческих практик («С этой точки зрения смысл текста - не объект, но практика» (с. 187)), как праксис, цель которого находится в нём самом. Таким образом, если большинство методов литературной теории можно при желании использовать для анализа внелитературных практик, то Иглтон, судя по всему, сразу помещает литературу в их ряд, никак не сакрализуя её. Получается, что концепция стратегий охватывает множество компонентов литературного произведения - от структуры до социально-политических составляющих, от формальных особенностей до жанровых характеристик.
При всей своей слаженности и разносторонности, эта концепция не настолько новаторская и сенсационная, и это демонстрирует сам Иглтон, упоминая целый ряд теоретиков, идеи которых были задействованы в её создании - среди есть Машере, Джеймисон, Балибар, Изер, Фрейд, Рикёр и многие другие. Но даже если предположить, что эта идея стратегии - всего лишь усовершенствованная и снабжённая более подробной аргументацией теория Машере или Джеймисона с разновидными влияниями десятка других авторов, она определённо стоит
f 52Л ___________________
2014
Время науки
The Times of Science
внимания прежде всего в контексте марксистской критики, к которой в полной мере относится Иглтон. По его мысли, «политической критике нужно включать в себя большее, чем герменевтику подозрения» (с. 224), в результате чего марксистские литературоведы, используя теорию стратегий, смогут с лёгкостью избежать экономического редукционизма, социологических упрощений и одномерных каузальных интерпретаций, приобретя при этом способность объяснять произведения искусства комплексно и более глубоко. Видимо, главная ценность концепции стратегии - не только в её способности объяснять многие тексты, но и в том, что она, как справедливо замечает в финале книги сам Иглтон, «позволяет нам найти параллели между различными формами литературной теории» (с. 225), которые можно использовать и в практике литературного анализа. Именно это преимущество выводит её за границы марксизма, придавая более широкую и не отягощенную политическими пресуппозициями методологическую и эвристическую ценность.
Сложно сказать, стало ли «Событие литературы» событием в теории литературы, но свобода, с которой автор работает с концепциями и теориями, его добросовестность и эрудиция, почти фанатичная конкретность и ясность, глубина многих мыслей и смелость в проведении параллелей и различений явно окажутся полезными любому исследователю литературы. Не менее полезна и основная стратегия самого Иглтона: последовательная и порой дерзкая проблематизация и -местами - реконтекстуализация большинства предметов и идей, попадающих в поле исследования. Без этого работа с теорией превратилась бы в бессмысленный и самоцельный догматизм - и от него «Событие литературы» помогает избавиться настолько, насколько это сейчас вообще возможно.
№1
