CC BY
163
Одри Ричардс
ПОНЯТИЕ КУЛЬТУРЫ В РАБОТАХ МАЛИНОВСКОГО*
Понятие культуры, разработанное Малиновским, было одной из наиболее плодотворных идей антропологической мысли нашего времени. Термином «культура» объединяется целое множество идей, которым он придавал самое большое значение и благодаря которым ему удалось выдвинуть некоторые из его наиболее оригинальных гипотез. Его схемы анализа культуры в ее различных аспектах образуют основу для методов полевых исследований, которым он учил своих последователей.
Его вклад в антропологическую теорию, как мне кажется, был явно недооценен в годы, последовавшие за его смертью, и скорее можно было бы говорить о крайних интеллектуальных и эмоциональных реакциях на его работу1. Именно поэтому важно проследить развитие этого понятия в творчестве Малиновского, в особенности потому, что его поздние формулировки, как они представлены в посмертно опубликованной книге2, способны ввести в заблуждение и породить путаницу еще в большей мере, чем утверждения в ранних работах, и по ним вряд ли можно составить верное представление о влиянии его работ на его учеников.
Вначале я попытаюсь рассмотреть идеи Малиновского о культуре в связи с антропологической и психологической теорией 20-х годов, когда они были выдвинуты; затем я выясню, в какой мере это понятие на самом деле служило основой его собственных гипотез или стимулировало теоретическую работу других исследователей; и, наконец, я расскажу о реакции на работу Малиновского,
* Richards A. I. The concept of oulture in Malinowski's Work // Man and Culture. An evaluation of the work of Bronislaw Malinowski / Ed. by R. Firth. - London, 1957. 150
которая имела место после его смерти, а также позволю себе некоторые предсказания относительно будущего развития, которое, как я думаю, пойдет именно в направлении, намеченном Малиновским.
Термин, такой как «культура» или «структура», будучи использован в социологической работе, всегда выступает как эвристическое средство или как призма, сквозь которую рассматриваются факты. И, следовательно, его значение можно лучше понять, если исследовать, как он применяется для анализа данных. Даже очень точное определение само по себе может иметь не такую уж большую ценность, - об этом можно судить по коллекции определений, собранной в упомянутой выше книге Кребера и Клакхона. Например, оценивать вклад Дарвина в науку на основании предложенного им определения термина «эволюция» было бы столь же легковесно и малопродуктивно, сколь и пытаться понять ту революцию, которая произошла в социальной антропологии с введением понятия «культура» во второй четверти двадцатого столетия, сравнивая друг с другом различные определения этого понятия.
Согласно определению Малиновского, культура включает в себя наследуемые артефакты, блага, технические процессы, идеи, привычки и ценности. В это понятие следует включить также социальную организацию, которая, как он считал, не может быть реально понята иначе, как часть культуры. Это очень похоже на известное определение Тэйлора, данное им в 1871 г., в котором утверждается, что культура «является той сложной целостностью, к которой относятся знание, верование, искусство, закон, мораль, обычаи и все другие способности и привычки, которые человек приобретает как член общества»3.
Чтобы более конкретно проанализировать использование Малиновским этого термина, нужно выявить различные смыслы, которые он вкладывал в понятие «культура». Прежде всего необходимо упомянуть о понимании культуры как микрокосма племени, как функционального целого, - понимании, которое, как показал Фор-тес4, было новым и стимулирующим, когда оно было впервые предложено Малиновским и Радклифф-Брауном в начале 20-х годов5.
В связи с таким пониманием Малиновский настаивал на необходимости исследования того, как «используются» или «функционируют» обычаи, институты и верования, являющиеся элементами всякой культуры, при всех различиях смыслов,
151
придававшихся им слову «использование». Далее, Малиновский вместе с другими социологами и психологами его времени обращал внимание прежде всего на различие между биологическим и социологическим наследованием, и почти с самого начала он ставил знак равенства между последним и термином «культура». Он также пытался начинать анализ культуры с разложения ее на ряд различных аспектов, что могло бы стать основой определенной схемы эмпирического исследования.
Понятие культуры как оптимально уравновешенной системы отдельных частей можно найти в обеих знаменитых монографиях, опубликованных в 1922 г., - «Андаманские островитяне» Радклифф-Брауна и «Аргонавты тихоокеанского Запада» Малиновского. Радк-лифф-Браун тогда употреблял слово «культура» почти в том же смысле, что и Малиновский, и его последние определения социальной структуры включают в себя многое из того, что понимал под культурой Малиновский, за исключением материальной культуры, языка, системы знаний и воспитания - последние два элемента, по-видимому, никогда не интересовали его особенно. Оба работали на малых островах, где холистская концепция культуры должна была стать более очевидной, чем на континенте с его гигантскими миграциями людей и смешением народов. Оба они находились под влиянием Дюркгейма - Радклифф-Браун остался под его влиянием навсегда, а Малиновский только на время. Примечательно, что оба ученых исходят из неявного, но весьма существенного допущения о том, что человеческие культуры должны выживать и что они должны оставаться, по словам Фортеса, «в устойчивом состоянии»6.
Действительно, Малиновский совершенно ясно признал, что культуры чреваты внутренними конфликтами, и то, что он сделал это, говорит в его пользу. Он различал в тробрианском обществе конфликтующие роли, соперничество в исполнении взаимных обязанностей, эгоистические интересы и борьбу за власть, тогда как островитяне Андамана изображались как люди, живущие в единой группе и всерьез заботящиеся о том, чтобы их сплоченность была явно выражена. По-видимому, Малиновский, как и Радклифф-Браун, полагал, что культура должна сохраняться в своей целостности, и одно из его определений функции обычая или института дано в терминах части, которая находится в связи с культурой как целым. Например, в 1926 г. он писал, что антропологические факты 152
должны объясняться «их функциями, их участием в интегральной системе культуры».
Многие критики отметили, что Малиновский фактически никогда не описывал культуру в целом, но большинство его работ посвящено весьма детальным описаниям ее частных аспектов. «Целостность» рассмотрения состоит в том, что какой-то из социальных институтов рассматривается на фоне всей культуры. То же самое можно было бы сказать о Радклифф-Брауне, который часто призывал нас изучать и сравнивать «тотальные социальные структуры», но никогда не описал ни одну из них. Как «культура», так и «тотальная социальная структура» использовались как инструменты анализа данных, и оба понятия - в то время, когда они были впервые введены, - были новыми для британской антропологии и носили стимулирующий характер; они все еще остаются ценными для учебных целей.
Необходимо помнить, что Малиновский строил свое представление об упорядоченном племенном космосе не только на философских, но и на эмоциональных основаниях. Выдающийся полевой исследователь, он в значительной степени отождествлял себя как личность с людьми, среди которых он жил.
Подобно большинству антропологов, которые стремились к тому, чтобы раскрывать смысл племенной деятельности так, как она предстает в глазах участвующих в ней людей, он понимал тробриан-ское общество как превосходно сбалансированную, гармоничную систему. Его возмущали - о чем он заявлял, не скрывая своих чувств, - попытки насильно изменить обычаи примитивного общества, и, как многие из нас, он чувствовал желание защитить людей, с которыми он жил бок о бок без малого четыре года. Его интерес к практической антропологии, о котором он заявлял еще в 1926 г. в его первой статье в «Британской Энциклопедии», был связан еще и с тем, что он предостерегал представителей власти от необоснованного вмешательства в обычаи примитивных людей не только по теоретическим соображениям, но также, я думаю, и по зову чувства.
Трудно сказать, являлся ли интерес Малиновского к различным аспектам культуры и связям между ними следствием из общей идеи культуры, или здесь имело место обратное отношение. Во всяком случае, в его работе 1926 г., положения которой были им повторены в 1929 г., заключены обе эти возможности. Антрополо-
153
гические факты могут быть объяснены не только той ролью, какую они играют в целостной системе культуры, но также и тем, как они связаны между собой и как образуемая ими система связана со средой обитания человеческих обществ. Однако в его работе на первом плане стоит вопрос о том, каким образом явления, на первый взгляд бессмысленные и «дикарские», выполняют определенную функцию в культуре. Так, в его первой опубликованной статье показано, как ритуалы Интичума у австралийских аборигенов, сопровождаемые дикими танцами, участники которых раскрашивают свои тела и размахивают символически орнаментированными щитами, выполняют реальную экономическую функцию. Проведя полевые исследования на Тробрианских островах, он в своей первой опубликованной после этого большой статье об экономике островитян показал аналогичные зависимости, изучение которых позволяет сделать вывод, что ритуальный обмен товарами, который европейцу мог бы показаться бессмысленным, на самом деле играет чрезвычайно важную роль в хозяйственной жизни туземцев7.
Идея о том, что обряды, верования и обычаи, какими бы экстравагантными ни казались они наблюдателю, в действительности подчинены «потребностям», как биологическим, так и психологическим и социальным, стала общим местом для тех, кто изучает антропологию. Теперь даже трудно поверить, что эта идея Малиновского поражала его учеников своей новизной. Взгляд на эту проблему изменился, возможно, потому, что обсуждение функций, выполняемых теми или иными аспектами или институтами племенной жизни, было непосредственно связано с материалами полевых исследований или с исключительно богатым собранием записей, сделанных Малиновским или его первыми учениками. Слушатели его лекций о троб-рианских островитянах запомнят, насколько глубокими знаниями о деятельности этих племен он обладал, а также как он, в отличие от антропологов, прибегавших к различным догадкам, основывал свои рассуждения только на тех фактах, в которых он имел возможность лично убедиться. Это придавало его работе ту жизненную достоверность, которой недоставало даже лучшим книгам того времени, написанным миссионерами или антропологами. Можно ли считать терминологию, передающую значение кровного родства, отзвуком прошедших исторических эпох? Ответ на такой вопрос, по мнению Малиновского, следовало искать в эмпирических данных. Как ис-154
пользуется эта терминология? Что можно считать показателем их эмоциональной нагруженности? Или, скажем, какова функция мифа или народного сказания? Чтобы ответить на такие вопросы, надо исследовать, как в действительности звучат эти сказания, в каких ситуациях их передают и с какими чувствами: с серьезной искренностью или с желанием покрасоваться перед слушателями. Если сравнить это с работами Фрэзера, Кроули, Вестермарка или Дюркгейма, популярными в то время, или с этнографическими отчетами, сделанными учеными по результатам кратких визитов к тем племенам, жизнь которых они исследовали (Риверс, Зелигман), работы Малиновского отличались особой жизненностью, они будоражили наше воображение настолько, что мы сами как бы ощущали себя в роли полевых исследователей. В частности, ученики Малиновского увлекались игрой, в которой задача заключалась в том, чтобы определить ту необходимость - для индивида, группы или всего общества, - в силу которой существовал тот или иной обычай или институт. По условиям игры, нужно было предполагать, что если тробрианские аборигены делали то-то или обладали тем-то, для этого была какая-то необходимая причина. Например, в действиях тробрианского колдуна, которого так преследуют и миссионеры, и чиновники администрации, следовало видеть консервативную силу, благодаря которой поддерживается политическая и правовая системы туземцев. В свободе добрачных половых отношений усматривали фактор прочности брачных институтов и механизм полового отбора. Обычай кауваде рассматривался не как забавная эксцентричность, а как социальный механизм, благодаря которому обязанности отца по отношению к ребенку получают общественное признание.
Сегодня мы понимаем, что представление об обществе как о гармоничной целостности может рассматриваться только как рабочая гипотеза, что то конкретное состояние, в каком его застает антрополог, вовсе не является абсолютно необходимым для него. Недавно опубликованная книга Эдварда Лича о Северной Бирме посвящена той же теме8. Но в то время, когда социальная антропология еще только пыталась утвердиться в статусе эмпирической науки, понятие целостности культуры было очень важным по своим практическим следствиям. К его недостаткам нужно отнести искусственность, которой страдали попытки объяснить институты примитивного общества и даже построить идеальные модели этих
155
институтов на основе данного понятия. Например, факт сексуальной свободы предлагалось объяснить как социологически или биологически полезный фактор; однако никому не удалось подтвердить предположение Малиновского о том, что свобода добрачных половых связей являлась для туземцев наилучшим механизмом выбора подходящего сексуального партнера, что должно было способствовать укреплению брака. Или, скажем, из положения о том, что любой культурный институт служит упрочению этой культуры, следовали выводы, которые часто позволяли чиновникам обвинять антропологов, придерживавшихся функционального подхода, в том, что они выступают против любых культурных изменений в изучаемых ими обществах. Дело доходило до того, что полевых исследователей обвиняли в том, что они одобряют ритуальные убийства или каннибализм, поскольку эти явления можно рассматривать как факторы «сплочения племени»9.
Но позитивная сторона выдвинутой Малиновским идеи о целостности культуры намного перевешивала ее недостатки, связанные с неразвитостью этой идеи, так как она положила начало дальнейшим исследованиям связи различных аспектов и институтов племенного общества. Став систематическими, эти исследования породили весьма плодотворные гипотезы, которые были проверены на эмпирическом уровне, - например, предположения о связи между политикой и религией или магией, между политикой и экономикой или технологией. Такого рода корреляции впоследствии были обобщены в схемах культурного анализа, о которых еще будет сказано ниже.
Я не могу сказать, сформировалось ли крайне отрицательное отношение Малиновского к эволюционистским, диффузионист-ским и псевдоисторическим реконструкциям, основанным исключительно на умозрительных предпосылках, еще до того, как он приступил к своим полевым исследованиям, или же оно последовало за признанием абсолютного приоритета за теми наблюдениями, которые нельзя получить из вторых рук и ради которых длительные полевые исследования и были предприняты, причем предприняты ученым-антропологом, обладающим незаурядными дарованиями, кипучей энергией и необычайными способностями, располагающими людей к личностному контакту. Несомненно, по
156
крайней мере, то, что идея культуры и полевые исследования поддерживали друг друга.
Малиновский не раз выступал против тех мнений, согласно которым аномалии родственных или брачных отношений, религиозные или магические обряды могут быть объяснены, исходя из представлений о стадиях исторической эволюции, как исторически унаследованные явления. Такие исторические реконструкции, предназначенные для объяснения современных обычаев - антропологические объяснения по типу «именно так и должно было случиться» - «just-so stories», как их называл Малиновский, - при всей своей внешней привлекательности, по его мнению, должны были уступить место тщательному изучению исторических фактов. Теперь уже нелегко представить ту атмосферу напряженных дискуссий, какие в 30-х годах велись в Лондоне между диффузионистами и теми, кого Малиновский уже тогда называл «функционалистами». Студенты Лондонской школы экономики и Лондонского университетского колледжа, бывшего в то время центром диффузионных исследований, спорили даже в столовых и «пабах». Малиновский полемизировал с Эллиотом Смитом и Перри перед широкой публикой. Журналы печатали материалы симпозиумов сторонников двух английских школ.
Малиновский не скупился на резкие выражения в адрес своих оппонентов, провоцируя ответную реакцию с их стороны. Сегодня тон этой полемики может показаться излишне раздраженным, но вряд ли социальная антропология могла определиться как автономная область научных исследований, отличная от археологии, технологии или физиологической антропологии, без этих усилий Малиновского. И уж, конечно, мы, его ученики, чувствовали себя полноправными участниками борьбы за право называть «наукой» то, чем мы тогда занимались.
Исходя из своей теории культуры, Малиновский критиковал попытки исследования отдельных сторон культуры в изоляции друг от друга с последующим установлением связей между ними. Культурные объекты должны исследоваться не in vacuo , но в связи со всей целостностью культуры, элементами которой они являются. Конкретный предмет, скажем, деревянная палка, - это не просто музейный
* В вакууме; здесь: в строгой изоляции (лат.). — Прим. пер.
157
экспонат, и именно исследователь культуры должен определить функциональное значение этого предмета в определенной культуре, т.е. установить, используется ли он как инструмент для разрыхления земли, как элемент ритуала, как прогулочная трость или как дирижерская палочка. По словам Клакхона и Кребера, «наибольшим достижением современной антропологической теории является, вероятно, возрастающее признание того, что культура обнимает собой нечто большее, нежели артефакты, языковые тексты и наборы разрозненных признаков»10. Этими достижениями английская антропология в немалой степени обязана работам Малиновского.
Глакмен, а затем Эванс-Причард открыто утверждали, что функционализм Малиновского обнаруживает некую антиисторическую направленность11. По мнению М.Глакмена, Малиновский выступал не только против псевдонаучных исторических реконструкций, но и против исторического подхода как такового. Однако критика Малиновского с самого начала была направлена против исторических гипотез, изобретаемых ad hoc , для объяснения реально наблюдаемого факта, тех гипотез, применение которых приводило только к тому, что известное и эмпирическое объяснялось неизвестным и воображаемым. В книге, вышедшей уже после его смерти, выражена та же позиция. Но в действительности Малиновский даже своих студентов учил включать колонки исторических данных в схемы полевых исследований.
Как бы то ни было, бесспорно, что Малиновский значительно больше интересовался тем, как люди представляют свою историю, чем самой этой историей. Исторических документов, которые свидетельствовали бы об истории тробрианских общин, практически нет, зато, считал он, чрезвычайное социологическое значение мифологии и фольклора как фактора упрочения клановой структуры этих общин, системы их земельной собственности и магии является совершенно очевидным. Это стало основой для формулировки его понятия «правового основания» какого-либо института, которое с тех пор стало, как говорит Лич12, общим местом в антропологии. За это время много изменилось в нашем понимании социологического функционирования существующих исторических традиций. Многие антропологи в своей работе исходят из определения того, ка-
* По случаю, специально (лат.). — Прим. пер.
158
кую роль в обществе играют взгляды людей на свое прошлое, каковы их генеалогические представления, которыми они объясняют свои политические институты, в чем суть их рассказов о первоначальных миграциях, выступающих в качестве правовых оснований определения собственности13. Но этот функциональный подход к истории был впервые воспринят учениками Малиновского в его изложении функций примитивных мифов.
Здесь нам следует остановиться, чтобы проанализировать второй смысл, который Малиновский связывал с термином «культура». Это, если можно так выразиться, «социальное наследие» -множество факторов, воздействующих на процесс развития индивида в любом обществе. Понятие культуры, под которым имеются в виду традиционные институты, действия, социальные группировки и верования племени, несколько отличается от того же термина, понимаемого как совокупность факторов, определяющих развитие ребенка в одном и том же племени; хотя оба эти термина очевидным образом тесно взаимосвязаны, фактически каждый из них является некоторым отражением другого. Второй смысл данного термина, то есть понимание культуры как совокупности традиционных воздействий на индивида в обществе, очень близко подходит к наиболее распространенной в Америке трактовке (у Линтона и др.). Этот фундаментальный подход к пониманию культуры лежит в основе многочисленных культурных и личностных исследований, осуществляемых в США в течение последних двадцати лет.
Напомним, однако, что различие между биологическим и культурным наследием человека бурно обсуждалось в 20-х и начале 30-х годов. Психология инстинктов еще была в зените своего влияния. Полного преобладания бихевиоризма в психологической и антропологической мысли, установившегося в более поздние времена, тогда еще не наблюдалось. Еще не были осознаны все следствия для основных общественных наук, которые вытекали из гештальтпсихологии и психоанализа. Уильям Макдугалл в своей книге «Введение в социальную психологию»14 (книга выдержала двадцать одно издание с 1908 по 1932 г.) перечисляет человеческие инстинкты - такие как, например, стяжательство, агрессия, секс, стадность или накопительство, - которые принимались во внимание при анализе многих форм человеческого поведения. Преподаватели промышленной психологии объясняли проблемы труда в
159
терминах инстинктов15, а эксперты по детской преступности также прибегали к этому способу для объяснения преступлений16.
Однако положение переменилось. Первая книга Дж. Б. Уотсона по бихевиоризму появилась в 1919 г., а вторым изданием в 1924 г.17. Собака Павлова стала знаменитым персонажем в наших дискуссиях после перевода его лекций по «условным рефлексам» в 1927 г. «Наше социальное наследие» Грэхема Уоллеса18 еще рассматривалось как книга, не лишенная противоречий, но стимулирующая размышления. Теория Стэнда о чувственных переживаниях повлияла как на Радклифф-Брауна, так и на Малиновского, и первый использовал определение «чувственного переживания» в книге «Андаманские островитяне»19. «Толкование сновидений» Фрейда было переведено на английский в 1910 г., но влияние его учения стало очевидным в Англии только после перевода его «Избранных работ», начатого в 1924-1925 гг. Условный рефлекс, привычка, чувственное переживание, характер и личность в том виде, в каком они сформированы социальными влияниями, -все это теперь знакомые нам идеи; они перешли в стандартные лекции для студентов младших курсов. Но двадцать-двадцать пять лет назад бихевиоризм в своей первоначальной, еще далекой от законченности форме казался нам волнующей идеей. Даже беллетрист высказал свои опасения по поводу нового мировоззрения в книге, которую он назвал «Прекрасный, новый мир!»20.
Малиновский, я думаю, был первым британским антропологом, который использовал новое понимание социально обусловленных процессов при исследовании племенных обществ. Он не начинал с того, что теперь можно было бы назвать исследованиями культуры и личности, хотя по некоторым фрагментам его статьи 1929 г. можно судить, что он мог бы начать именно с этого. Он начинал исследование социальной структуры с биографического аспекта, т. е. изучал социальные отношения в том виде, как они возникают в сознании ребенка21. Однако его интересы были слишком тесно связаны с функциональным анализом, чтобы он мог провести систематическое исследование социальных факторов формирования личности. Малиновскому не удалось собрать сколько-нибудь подробную информацию о ранних стадиях воспитания тробрианских детей. То, что ему действительно удалось сделать, - так это разложить совокупность факторов, составляющих социальное наследие, 160
по различным рубрикам, таким как язык, материальная культура, деятельность и ценности (это именно то, что он называл «аспектами культуры»), и показать, как они способны «обусловить» собой воспитание ребенка. Например, материальная культура описывалась им как «лаборатория, в которой формируются рефлексы, импульсы, эмоциональные тенденции организма. Руки, плечи, ноги и глаза приспосабливаются в качестве орудий для соответствующих технических умений, необходимых в культуре»22. Язык рассматривался им как определенное воздействие на гортань человека, формирующее последнюю таким образом, что это создает возможность для совместной деятельности людей. Уже с самого начала такого рода исследований он писал о культурной детерминации воздействий на организм человека, которые приводят к преобразованию внутренних побуждений и установлению «внутренних ограничений».
Впоследствии, излагая методологию полевых исследований, Малиновский не прибегал к подобным идеям, но разработанный им подход к анализу различных аспектов культуры, положенный в основу систематического исследования на протяжении всего обучающего процесса, оказался весьма плодотворным. Это позволило с пользой для дела скорректировать те исследования, которые главным образом были сосредоточены на важности опыта, который ребенок приобретает в первые годы своей жизни, для всей его последующей жизни. При этом как бы игнорировалась роль и социальной структуры, в которой ребенку предстояло выполнять ряд ролей, и основных институтов его племени. Такого рода систематические исследования могли бы быть осуществлены при помощи схем наблюдения, разработанных самим Малиновским. Я думаю, что все возможности, вытекающие из применения его биографического метода, не были реализованы, и выдвинутые им идеи в этой сфере следует рассматривать в ряду многих других интуитивных и стимулирующих мысль предположений, которые так и не были им доказаны.
В то же время бихевиоризм вел Малиновского к новым разработкам его идей о культуре, которые он постоянно приравнивал к идее социального наследия. «Социальное наследование, - писал он, - является ключевым понятием культурной антропологии»23. В книге «Sex and repression in savage society» (1927) он противопоставил друг другу инстинктивную основу перекрещивания и размножения у животных, с одной стороны, и формы социальной инте-
161
грации, правовые нормы, верования и обряды, которыми окружен этот биологический процесс у человека, - с другой24. В своей статье 1931 г. он сделал вывод, что нет такого сексуального инстинкта, которым можно было бы объяснить огромное разнообразие человеческих обычаев, законов и представлений, связанных с ухаживанием и браком, родительскими чувствами и семьей. Его постоянно занимала тема удовлетворения человеческих потребностей при помощи традиционных социальных институтов, и она красной нитью проходит во всей этой книге. Такие идеи уже выглядели общим местом в то время, когда вышла его посмертная книга в 1944 г.25, но они были новаторскими в 30-е годы, и его разработка проблем социального наследия остается одной из наиболее популярных тем его лекций для преподавателей и широкой публики. От этой концепции путь ведет к понятию вторичных потребностей. Если даже такие биологически обусловленные процессы, как скрещивание и воспроизводство, добывание пищи или защита от врагов, не могли осуществляться людьми без помощи традиционных правил, идей и орудий, сама культура должна рассматриваться как некая «искусственная и вторичная среда», абсолютно необходимая для выживания человечества.
В соответствии с анализом культуры, проделанным Малиновским в категориях императивов, - то есть таких условий, «выполнение которых является необходимым для выживания общества», - и по аналогии с тем, что он называл экономическую систему, право и воспитание «инструментальными императивами», следовало бы назвать магию, религию, знание и искусство, которые, как он отмечал, также необходимы для выживания человеческого общества, «инте-гративными императивами». Из этого следовала также его концепция института, составлявшая неотъемлемую часть его работы.
Различение интегральных, интегративных, и вторичных потребностей не стало продуктивной основой ни для сбора и анализа данных в полевых исследованиях, ни для дальнейшей разработки социологической теории. Слишком много элементов различных императивов перекрывают друг друга, и потому подобное разграничение трудно провести с достаточной четкостью. Но используемое Малиновским понятие института, которое было прямым следствием его подхода к анализу потребностей, лишено этих дефектов и зарекомендовало себя как исключительно полезный инструмент 162
для собирания и анализа данных. Даже Глакмен в своей очень критичной статье называет это понятие «значительным и непреходящим вкладом в антропологию»26.
С именем Малиновского в значительной мере связан новый тип полевых исследований. С 1929 г. он описывал базисные институты как состоящие из групп, жизнедеятельность которых связана с какой-то частью окружающей среды и которые обладают материальными орудиями, умением использовать эту среду и эти орудия, владеют языковыми средствами, позволяющими им действовать сообща, разделяют некоторые общие верования и ценности, а также подчиняют свое поведение определенным правилам и законам. Идея базисных институтов в представленном здесь смысле не содержит в себе чего-то совершенно нового, но будучи применена к данным полевых исследований, она стала неоценимым стимулом для анализа. Так, ответить на вопрос о том, что такое туземная лодка, можно только на основе анализа человеческих групп, участвующих в ее постройке, исследования и технологии ее изготовления, и магии, связанной с этими процессами, и правил управления судном, и приемов мореходства, и языка, используемого при постройке лодки и плавании на ней. Изменения, характеризующие современное состояние культуры, анализируются на основании исследований тех изменений, которые имели место в связи с той или иной системой факторов, от которых так или иначе зависит сама возможность функционирования данного института. Так, когда Малиновский описывает тробрианское хранилище для ямса, то рисуемая им картина по своей детальности превосходит всякое описание, которое можно было бы получить от какого-либо знатока тробрианской строительной технологии, именно потому, что он следует названной методологии.
Понятие института было впоследствии положено в основание целой серии обучающих схем, которые были фактически инструментами для сбора данных и позволяли полевому исследователю осуществлять корреляции между различными аспектами общества. Это позволяло достичь более глубокого понимания каждого из исследуемых видов деятельности, а также правильно интерпретировать отношение племени как целого к этой деятельности.
Сложность таких схем с годами возрастала. Собственная схема полевых исследований Малиновского, используемая им с
163
1912 г., строилась как таблица, составленная из ряда колонок, включавших данные относительно тех сфер культуры, названия которых впоследствии стали заголовками большинства стандартных монографий: религия, магия, рыболовство, охота и т.д. В 1922 г. он предлагал использование сводных таблиц для анализа данных в захватывающем описании метода полевых исследований, вошедшем в первую главу «Аргонавтов тихоокеанского Запада».
Впоследствии он разработал несколько таких схем. Первая из них строилась из ряда вертикальных столбцов, имеющих широкие заголовки, такие как «Среда», «История», «Знание», «Языки», «Социальная организация», «Действия» (экономические, политические, ритуальные), а также «Нормы», включающие право, религию, магию и воспитание. Эта схема могла быть прочитана по вертикали и по горизонтали. Так, например, если читать колонку, посвященную социальной группе, вертикально, в ней можно найти все основные социальные группы данного племени, так сказать, его «социальную структуру». Если же, начиная с семьи, как одной из таких групп, далее читать таблицу по горизонтали, то можно получить связи семьи с материальной культурой (дом, домашняя обстановка); со средой (ферма или семейное хозяйство); с деятельностью (земледелие, рыболовство, охота, домашнее хозяйство). Можно узнать также термины, в которых выражаются родственные отношения, связанные с семьей религиозные и магические верования, ритуалы, догмы, которыми определяются связь поколений, отношения наследства, обычаи поклонения предкам. Таким образом, чтение таблицы по горизонтали передает представление Малиновского об институте семьи и брака. Экономическую деятельность можно рассматривать как по вертикали, когда перед исследователем воссоздается картина основной деятельности племени в различные сезоны или месяцы года, так и по горизонтали, когда выделяется какой-то конкретный экономический институт, например, земледелие, а по таблице определяются связи между человеческими группами, занятыми этим видом деятельности, знанием о природе и земледельческими операциями, собственностью на землю, другими правилами поведения и языка, которые связаны с земледелием.
Развернутая таблица такого рода могла бы при необходимости стать основой описания той или иной культуры. Весьма примечательным было то, как он анализировал в тех же ячейках таблицы 164
отдельные институты, такие как тип личности, материальная культура, знания, правила общественной жизни, верования и правовое основание. При исследовании институтов устанавливались и дальнейшие корреляции, которые образовывали второй и третий уровень схемы. Значимость подобной работы в подготовке будущих полевых исследователей, наверное, лучше всего иллюстрирует тот факт, что нахождение соответствующих корреляций почти приобрело характер автоматизма. Столь глубоко укоренившиеся навыки уже не утрачивались в дальнейшем, и я сама применяла те же схемы, когда работала во время Второй мировой войны в службе социальной инспекции в Глазго, а позднее - в исследованиях по детской преступности в колониях.
Ценность этого метода заключается в реальной возможности его широкого применения к любым социальным ситуациям, в то время как тот тип «моделирования», который используют современные полевые исследователи, специализирующиеся на изучении социальных отношений, по своему характеру применим только к ограниченному кругу явлений, в основном к родственным отношениям, и, как я думаю, только к примитивным и изолированным, а потому, скорее, к статичным обществам. Эта схема полевого исследования позволяет рассматривать одни и те же данные под различным углом зрения, например, по их отношению к проблемам окружающей среды, общественным структурам, нормам, технологии или догматам веры, а это побуждает к более полному сбору материалов и позволяет выдвигать новые, эмпирически обоснованные гипотезы. Именно этот тип аналитической работы, вероятно, имел в виду Фортес, когда он говорил о новом типе этнографии - о «функционалистской этнографии»27.
Позднее Малиновский утверждал, что институты в его понимании выступают как идеальные объекты, выделенные с целью сопоставления различных племен. Эта мысль мне представляется неудачной. Институт слишком большая единица для сопоставления, и в него входит слишком много переменных, чтобы таким объектом можно было успешно манипулировать28. Более того, как видно из работы, вышедшей в свет уже после его смерти, Малиновский, по-видимому, перестал четко различать основные институты, такие как семья или положение вождя, и ассоциации людей, объединяющихся
165
для достижения общих целей, такие как церковь или профсоюз, и это сделало программу сравнительных исследований еще труднее.
Во всяком случае, критерий сопоставимости неприменим, когда речь идет об описании нового племени. Например, нельзя оценивать историческое исследование о манориальной системе*, имевшей место в некоторых регионах Англии XIII в., сравнивая ее с аналогичными системами в некоторых других европейских странах. Мы судим об этой работе по тому, какие институты рассматриваются в ней, как историк анализирует данные и какой смысл он видит в исследуемых им социальных проблемах29. Кстати сказать, историк, накапливая такого рода исследования, стремится понять некоторые общие тенденции экономических и правовых процессов, продвигаясь к этому пониманию шаг за шагом. Что касается антропологов, то они были слишком нетерпеливы, чтобы строить свои обобщения столь постепенным и систематическим образом. Возможно, здесь сказывалось увлечение широкомасштабными сравнениями исторических эпох, стадий развития, систем морали, которыми вдохновлялись их знаменитые предшественники. Кроме того, они опасались превратить описание примитивных обществ в простое перечисление обычаев, не пытаясь решать связанные с этим теоретические проблемы, то есть заниматься тем, что сейчас называют «чистой этнографией».
Как бы мы ни относились к проблеме поиска социальных типологий, характерной для некоторых школ британской антропологии в 40-х годах, следует признать, что теоретические допущения, лежавшие в основах этого поиска, теперь выглядят слишком оптимистичными. Радклифф-Браун многие годы призывал антропологов разработать социальную таксономию, наподобие тех, какие существуют в ботанике или зоологии. Он призывал своих последователей сравнивать «общие социальные структуры», но кроме тех ограниченных случаев, когда речь шла о системе родственных отношений с очень формализованной классификацией родства по различным категориям (например, его анализ системы родства у австралийских племен), он не смог продолжить сравнительные исследования в этом направлении.
* Система правовых норм, определяющих характер поместного владения. -Прим. пер. 166
Эванс-Причард провел такое исследование среди нило-хамитов Кении, но теперь он, кажется, отказался от этого типа работы. Я думаю, нам следует занять более умеренную позицию. Не так много культур в мире, о которых мы можем сказать, что знаем достаточно об их социальной структуре и о главных институтах составляющих их племен, чтобы их сравнительное исследование стало возможным.
Такие культуры сравниваются не по их общей социальной структуре, а по ограниченному ряду четко определенных аспектов. Это легко показать на примере институциональных исследований, которые проводил Малиновский, а не путем сравнения в высшей степени абстрактных моделей, которые не только не побуждают полевого исследователя к поиску новых данных и новых корреля-
„30
ций между ними, но и тормозят такой поиск .
Фактически нет существенной разницы между эмпирической схемой анализа данных полевых исследований или сводной таблицей Малиновского, с одной стороны, и заключительной сводкой данных, имеющих отношение к данной теоретической проблеме, - с другой. В последнем случае чрезвычайно важно исключить те данные, которые не имеют отношения к проблеме. Но та абстрактная модель, с помощью которой осуществляется заключительный анализ данных, оказавшись в руках начинающего полевого антрополога, в первую очередь занятого эмпирическими исследованиями, как правило, только затрудняет исследование, если не вовсе губит его.
Реакция на работы Малиновского возникла еще до его смерти в 1942 г., но из-за войны новые формы еще долго не могли войти в преподавательскую практику. Эта реакция отчасти была личностной, а отчасти выступала в качестве отражения того обстоятельства, что его методы полевых исследований, как и его методы представления данных, привели британскую антропологию на распутье. «Коралловые сады и их магия», книга, которую критиковали чаще, чем читали, продолжила тенденцию расширения рамок институциональных исследований, связывая определенный тип деятельности, в данном случае функционирование институтов земледелия, со всей целостной культурой. Рассмотрению подлежал каждый аспект культуры, имевший отношение к земледелию: семья и система родственных связей, политическая организация, земельная собственность, технические процессы, религиозные и ма-
167
гические верования и язык магии. Выглядело все это tour de force *, однако до попыток реализовать подобные эксперименты на практике дело не дошло.
Кроме того, расширяя поле наблюдения с помощью метода корреляции, Малиновский представил данные, касающиеся индивидов, наряду с данными о социальных группах, сведения о разнообразии человеческого поведения - наряду с данными о конформизме последнего. Его островитяне нарушали общественные правила, влюблялись, изменяли своим супругам, бросались на землю с пальмы, хвастали, ссорились и откликались на романтический зов опасных заморских стран. Инцест был для них запретен, но этот запрет соблюдался не всегда с одинаковой степенью строгости, и эта строгость находилось в зависимости от родословной, от принадлежности к клану или подклану. Они говорили одно, а делали другое; выкрикивая в пылу споров обвинения, они не делали того же, отвечая на вопросы этнографа. Ученики Малиновского обнаружили, что масса «конкретной документации», по его выражению, растет лавинообразно.
Приступив, что было неизбежно, к изучению индивидуального многообразия человеческого поведения, антропологи обнаружили, что они оказались заложниками метода «конкретной истории» и вынуждены использовать только те данные, которые допускали количественное выражение. Полевой исследователь, казалось, был обречен непрерывно накапливать все большее количество сведений о все большем количестве объектов.
Сложность институтов примитивных обществ, установленная такими методами, расширение границ их многообразия - все это вызвало тревогу как у тех антропологов, которые с оптимизмом относились к возможности быстрого построения социальных типологий, так и у тех, кто надеялся свести многообразие эмпирического материала к немногим простым и абстрактным постулатам. Они считали, что факты, собранные Малиновским и его учениками, слишком многочисленны и слишком многообразны, чтобы можно было надеяться проделать с ними простую сравнительную работу. Глакмен называл данные Малиновского «слишком сложными для сравнительной работы»; он и Эванс-Причард постоянно критико-
Здесь: весьма убедительно (франц.). - Прим. пер.
168
вали их за «перегруженность (культурной) реальностью»31. Они не считали, что предполагаемые сравнения превосходят возможности наших знаний, но сделали вывод, что было бы лучше иметь меньше фактов, для того чтобы было легче сравнивать их между собой.
Ряд британских антропологов стали настаивать на том, что сфера социальной антропологии должна быть ограничена исследованием социальных отношений или «социальной структуры». Этот термин был впервые использован у Эванс-Причарда в конкретном узком смысле, а именно: для описания только тех групп, которые в «высокой степени однородны и стабильны»32. Построение абстрактных моделей, главным образом моделей структуры родственных связей, было вытеснено описаниями институтов семьи и брака в отдельных племенах. Иногда это выглядело почти как цитаты из «Коралловых садов и их магии» и означало продолжение той тенденции, которая вела к исключению из проблемного поля многого из того, что ранее считалось предметом социальной антропологии, например, данных из сфер экономики, материальной культуры или мифологии. Утверждалось, что социальная структура должна была быть четко отделена от других аспектов человеческого социального наследия. Такие аспекты стали подводить под название «культура» - это слово в послевоенные годы часто использовалось почти в уничижительном смысле, как нечто вроде темного чулана, в который суют все факты и идеи, в данный момент не нужные социальному антропологу.
Такой тип работы, сам по себе заслуживающий внимания, теперь рассматривается как уже отошедшая в историю стадия развития британской антропологии, от которой отказались даже некоторые из прежних сторонников. Социальных групп, обладающих высокой степенью однородности и стабильности, мало, и чтобы найти высокоформализованные родственные группы там, где их нет, часто подгоняют наблюдения к желаемым результатам и прибегают к предвзятому и даже искаженному представлению фактов. Первое определение «социальной структуры», данное Эванс-Причардом, фактически было только полезным инструментом для изучения простых и статичных обществ, поэтому он сам недавно вынужден был расширить его так, чтобы под него подходили и другие типы социальных отношений33.
Теперь ясно, что абсолютно невозможно описать или объяснить социальную структуру, оторвав ее от культуры. Это очевидно,
169
ибо социальные группы не существуют in vacuo, вне их природной среды, материальной культуры, вне зависимости от законов, которым подчиняется их система землевладения и вся общественная жизнь, от их верований, их деятельности и ее оснований. Это невозможно, если речь идет о реальном продуктивном анализе некоторого ранее неизвестного института или о новых гипотезах, которые следует проверить на основе сравнительных данных. То, что составляет наиболее интересный предмет сравнительного анализа, часто выходит на поверхность именно при корреляции различных аспектов одного и того же института. То, что ранее выглядело как раскол или разделение британских антропологов на две группы, которые иногда называют структуралистами и функционалистами, теперь, по-видимому, можно считать лишь различием в приоритетах, акцентах и способе выражения.
Согласно Фёрту, использование понятий «культура» и «структура» - это два способа рассмотрения одних и тех же данных34. Мне представляется, что структуру лучше рассматривать как один из аспектов культуры. Я надеюсь, что в будущем антропологи сосредоточат свои усилия на исследовании других аспектов культуры, таких как ритуал или экономическая организация, с такой же тщательностью, так что мы увидим развитие новых типологий в этих сферах. Это было бы естественным продолжением анализа культуры, метод которого был разработан Малиновским.
Реакция на концепцию культуры Малиновского оказалась стимулирующей и поучительной, так как она вызвала ряд прогрессивных изменений антропологических понятий и методов полевых исследований. Попытка выделить в чистом виде социальную структуру в ее первоначальной форме оказалась неудачной, но благодаря Эванс-Причарду, Фортесу, Глакмену и некоторым их ученикам она способствовала прояснению и уточнению терминологии, относящейся к проблемам родственных и политических связей. Были введены и новые понятия, такие как «социальная организация» (термин Раймонда Фёрта).
С одной стороны, нельзя отрицать, что некоторые антропологи в своих исследованиях отошли от полевых методов Малиновского, позволяющих получить массу фактического материала, и перешли к использованию абстрактных моделей. Это хорошо видно на примере эволюции одной из ветвей нашей дисциплины - исследований поня-170
тийного мышления и классификации в примитивной культуре, которые тем более связаны с философией и психологией, что сами вплотную касаются различий идей, понятий и символов, обусловленных культурой. С другой стороны, иные британские антропологи всерьез восприняли традицию полевых исследований Малиновского, в значительной степени продвинув эту традицию дальше за счет использования статистических методов, заимствованных у социологов, при решении трудной проблемы обработки эмпирических данных. Объяснения частных форм индивидуального поведения и характеров отдельных людей, которые делал Малиновский и которые в свое время были восприняты как новый тип научного исследования, выглядят наивными теперь, когда разработаны более точные методики изучения индивидуальных отклонений от нормы и процессов культурных изменений, включая различные типы репрезентации и анализа жизненных историй.
С тех пор наблюдается растущее признание необходимости вычленения наиболее заметных стадий развития при исследовании какой-либо незнакомой культуры. Для полевого исследователя, сталкивающегося с новой для себя областью, кажется, нет альтернативы столь же продуктивной, как «функциональное» исследование основных социальных групп, действий и ценностей племени и систематическое изучение их соответствующих свойств. Это стало особой специализацией антропологов. Но такая работа в наше время рассматривается лишь как подготовительная стадия для более подробного исследования какого-то конкретного института или общества, в результате которого появляется необходимость в новом количественном анализе, используемом для проверки новых конкретных гипотез. Те, кто особенно интересуется индивидуальным многообразием, также могли бы взять за основу этот метод. И вот, наконец, наступает момент, когда для сравнительного анализа отбирается относительно небольшое число выделенных объектов, желательно из одного и того же культурного региона, где уже выяснены все факторы, влияющие, скажем, на формы брака или статус вождя. Ведь если мы чему-нибудь научились за прошедшие пятнадцать лет, то это и есть осторожность и умеренность притязаний в сравнительных исследованиях.
Таким образом, учитывая те прогрессивные изменения в методах антропологии, которые были вызваны концепцией культуры
171
Малиновского, можно сказать, что она все еще остается полезным
инструментом, применимым на начальных стадиях полевых исследований незнакомых обществ, а также для теоретического анализа
данных, полученных с помощью этих наблюдений.
Перевод М.В. Кравченко
Примечания
1. Например, недавно вышедшая в Америке работа об использовании понятия «культура» (Kroeber A. L., Kluckhohn C. Culture Kroeber A., Kluckhohn C. Culture // Papers Peabody Museum of Harward. 1952. Vol. XLVII. N 1.) дает скупые ссылки на общие гипотезы Малиновского и ни одной ссылки на его столь важную работу о культуре и языке, культуре и технике. Но ведь именно Малиновскому предложили написать статью «Культура» в американскую «Энциклопедию социальных наук» в 1931 г., что, безусловно, свидетельствует о том, что он считался в это время ведущим и наиболее авторитетным специалистом в этой области.
2. Malinowski B. A scientific theory of culture and other essays. - N. Carolina, 1944.
3. Различие между определением Малиновского и определением, принятым большинством британских антропологов нашего времени, состоит в том, что он всегда включал социальную организацию или социальную структуру в свой анализ культуры, тогда как Эванс-Причард и его последователи не делают этого. Предлагаемое последними описание «общей социальной системы» является, однако, очень похожим на термин «культура» у Малиновского, т.е. включает в себя такие элементы, как «экология, экономика, правовые и политические институты, свойственную им (то есть примитивным обществам) организацию семьи и родства, их религии, их технологии, их искусство» (Evans-Pritchard E. E. Social anthropology. - L., 1951. - Р.11).
4. Fortes M. Analysis and description in social anthropology // The advancement of science. - L., 1953. - Vol. X. - P.190-201.
5. Хотя Тэйлор тоже говорил о культуре как о том, что является «комплексным целым», но делал акцент скорее на сложность, чем на целостность.
6. Fortes M. Analysis and description in social anthropology // The Advancement of Science. - L., 1953. - Vol. X. - P. 4.
7. Malinowski B. Argonauts of the Western Pacific. An account of native enterprise and adventure in the Archipelagoes of Melanesian New Guinea. - L., 1922.
8. Leach E. R. Political systems of Highland Burma. - L., 1954.
9. Это изменение типа наблюдения было признано достаточно широко, например в предисловии Фрэзера к «Аргонавтам западной части Тихого океана», где он гово-
172
рит о том, что в этой работе человек исследуется многомерно, а не одномерно (см.: Frazer J. [Introduction] //MalinowskiB. Argonauts of the Western Pacific. P. IX).
10. Kroeber A., Kluckhohn C. Culture. - P. 52.
11. См.: Gluckman M. Malinowski's sociological theories // The Rhodes-Livingstone Papers. - Oxford, 1949. - № 16. - P. 2-5; Evans-PritchardE. E. Social anthropology. - L., 1951. - P. 58.
12. См.: Leach E. R. Political systems of Highland Burma. - L., 1954. - P. 211.
13. Ср. также термины Фортеса «поддельная история» («counterfeit history») и Наделя «идеологическая история» («ideological history»), см.: Fortes M. The dynamics of clanship among the Tallensi. - Oxford, 1945. - P. 26; Nadel S. F. A black Byzantium; the kingdom of Nupe in Nigeria. - L., 1942. - P.72.
14. McDougall W. An introduction to social psychology. - L., 1908.
15. См.: Tead O. Instincts in industry: A study of working-class psychology. - Boston (Mass.), 1918.
16. Л. Бернард дает многочисленные анализы ссылок на различные инстинкты в научных и популярных книгах, см.: Bernard L. Instinct: A study in social psychology. - L., 1925.
17. Watson J. B. Psychology from the standpoint of a behaviorist. - Philadelphia, 1919; Behaviorism. - L., 1924.
18. Wallas G. Our social heritage. - L., 1921.
19. Radcliffe-Brown A. R. The Andaman Islanders. - P. 234.
20. Huxley A. Brave new world. - L., 1932.
21. См.: Malinowski B. Parenthood the Basis of Social Structure // The New Generation / Ed. by V. Calverton, S. Schmalhausen. - L., 1930. - P.113-168.
22. Malinowski B. Culture. - P.622.
23. Ibid. - P.621.
24. Я провела аналогичный анализ, выбрав в качестве его предмета культурные условия, при которых обеспечивается питание в человеческом обществе, см.: Richards A. I. Hunger and work in a savage tribe. - L., 1932.
25. Критика этих идей в дана работе М.Глакмена (см.: GluckmanM. Op. cit.).
26. Gluckman M. Malinowski's sociological theories // The Rhodes-Livingstone Papers. - Oxford, 1949. № 16. - P. 24.
27. Fortes M. Analysis and description in social anthropology // The Advancement of Science. - 1953. - Vol. X. - P.1.
28. Дальнейшие критические аргументы по этому вопросу см.: M. Fortes, op. cit., p.3, 4 и M. Gluckman, op. cit., p. 24.
29. См.: Postan M. M. The historical method in social science. - Cambridge, 1939. Здесь приведено несколько стимулирующих мысль сравнений между методо-
173
логией экономиста и экономического историка, имеющих отношение к рассматриваемому вопросу.
30. В недавней работе, сделанной в Восточно-Африканском институте социальных исследований, мы нашли трудным даже сравнивать взятые в их целостности политические системы межозерных банту. Мы последовательно рассматривали ряд фрагментов сравниваемых феноменов, и в первую очередь те основания, по которым проводится отбор вождей в десяти племенах, прослеживая их связь с политической структурой в целом.
31. См.: Gluckman М. Op. cit. P. 15; Evans-Pritchard Е.Е. Social anthropology. - L., 1951. - P.18, 40.
32. Evans-PritchardE.E. The Nuer. - Oxford, 1940. - P.262.
33. Evans-Pritchard E. E. Social anthropology. - P.16. Понятие социальной структуры у Радклифф-Брауна было всегда более широким, да и Фёрт всегда подчеркивал важность включения в социальную структуру институциализиро-ванных межличностных отношений (см.: Firth R. Elements of social organization. - L., 1951. - P.32).
34. Firth R. Op. cit. Ch. 1; Contemporary british social anthropology // American Anthropologist. - Chicago, 1951. - Vol. LIII. - P.474-489.
