CC BY-NC-ND
332
Дискуссионный клуб
Б.В. Назмутдинов
преподаватель кафедры теории права и сравнительного правоведения Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», кандидат юридических наук
Понятие государства в трудах классиков евразийства
Автор статьи рассматривает различные определения понятия государства в трудах евразийцев Н.С. Трубецкого, Н.Н. Алексеева и Л.П. Карсавина, сопоставляя их взгляды с концепциями российских и зарубежных ученых. Выявление характеристик государства, обозначенных евразийцами, приводит автора к выводу о внутренней противоречивости государственно-правовых воззрений классического евразийства. Ключевые слова: аксиология, геополитика, евразийство, идеократия, месторазвитие, понятие государства, правовой нормативизм, структура права.
В европейской общественной мысли с наступлением Нового времени начали утверждаться договорные теории происхождения государства. Оригинальность последних состояла в том, что их авторы стремились, во-первых, освободить свои политико-правовые конструкции от сугубо религиозных оснований, во-вторых, обосновать государство не как результат договора правителя и его подданных, но как итог соглашения «каждого с каждым»1.
Подобные взгляды могли породить и порождали (например, у Дж. Локка) убеждение, что назначение государства заключается в соблюдении базовых положений первичного соглашения: государство призвано обеспечивать гражданам безопасность, признавать их свободу и собственность; эти три блага провозглашались основными правовыми ценностями.
Поскольку такой договор полагался первичным и учреждающим, задачи государственной власти должны были состоять в том, чтобы декларировать в законодательстве защиту упомянутых ценностей и исполнять провозглашенные
1 Соглашение подданных с государем не могло обосновать существование государственного правления, поскольку правитель изначально полагался договаривающейся стороной, т.е. уже существующим.
обязательства, в том числе карая тех, кто посягнул на эти правовые ценности, т.е. деятельность должностных лиц должна преимущественно заключаться в правоу-становительной, правоисполнительной и юрисдикционной функциях.
Исходя из данной логики, деятельность государства допускается прежде всего в правовых формах. Более того, государство само становится правовой формой. Впоследствии Г. Кельзен пришел к выводу, что государство по своей сути — это «относительно централизованный правопорядок»2.
Данный подход в современной российской юриспруденции нашел отражение в трудах В.С. Нерсесянца. Он особо подчеркивал, что объектами изучения правовой науки являются право и государство, тогда как предметом — понятие права3. Государство включается в данное понятие; государство должно интересовать юриста лишь как правовое явление. Все остальные аспекты государства изучают другие науки — политология, социология, экономика, наука государственного управления, антропология.
Тем не менее в российской общественной мысли существуют иные воззрения. К авторам, их сформулировавшим, относятся, например, классики евразийства — Н.С. Трубецкой (1890-1938), П.Н. Савицкий (1895-1968), Л.П. Карсавин (1882— 1952) и Н.Н. Алексеев (1879—1964).
Евразийцы не считали государство лишь правовым институтом, они также стремились показать его явлением духовно-нравственным. Более того, в контексте геополитического подхода4, близкого евразийцам, государство представляет собой особенный организм, где его правовая характеристика — одна из многих других.
Взгляды евразийцев представляются актуальными в связи с использованием системного подхода в изучении правовых явлений, посредством которого выявляются не только взаимосвязь права с иными социальными регуляторами (моралью, религией), но и исследуется влияние естественных факторов — территории, климата и др. — на развитие правовых систем.
П.Н. Савицкий сформулировал понятие «месторазвитие». Автор сконструировал этот термин, используя аналогии с географическими понятиями: месторождение полезных ископаемых, местоформование почв и пр.5 Однако месторазвитие являлось для евразийцев не только пространством, местом развития народов, но прежде всего географически определяемой социальной общностью — культурой, вписанной в определенную природную среду.
Перечисленные авторы отстаивали уникальность «месторазвития Евразии» — срединного пространства, отличного как от Европы, отделенной от нее пулковским меридианом, так и от Азии, от которой Евразия отграничена хребтами Кавказа, Памира, Тянь-Шаня и т.д. Подобная уникальность проявлялась, по мнению
2 Чистое учение о праве Ганса Кельзена: Сб. перев. Вып. 2. М., 1988. С. 146.
3 См.: Проблемы общей теории права и государства: учеб. для вузов / под ред. В.С. Нерсесянца. М., 2002. С. 9. В.С. Нерсесянц, разумеется, подчеркивал отличие собственного, либертарно-юридического, правопонимания от «нормативизма» Г. Кельзена. Тем не менее в вопросе о предмете правовой науки авторы друг другу в целом не противоречили.
4 Под геополитикой Савицкий понимал науку «...о географическом распространении и географическом характере политических объединений (государств)». Савицкий П.Н. Геополитические заметки по русской истории // Савицкий П.Н. Избранное. М., 2010. С. 279.
5 См.: Савицкий П.Н. Географический обзор России-Евразии // Россия — особый географический мир. Прага, 1927. С. 28—29.
евразийцев, в различных сферах общественной жизни в Евразии: языковой, экономической, — а также в контексте политико-правового устройства государства, стремившегося и стремящегося охватить это единое, «чашеобразное» пространство.
Тем не менее, автор данной статьи заявляет о противоречивости политико-правовых взглядов евразийцев, объясняемой тем, что Н.С. Трубецкой, Л.П. Карсавин и Н.Н. Алексеев не сформулировали общепринятого для евразийского движения определения понятия государства. Общими для евразийцев были следующие положения.
1. Авторы считали реальность государства производной от жизни народов. Государство для евразийцев не было самоценным явлением, поэтому евразийцев нельзя называть этатистами в точном значении этого термина, и тем более фашистами.
2. Евразийцы так или иначе отталкивались от так называемого классического («арифметического») подхода, видевшего в государстве три основных момента — территорию, население, публичную власть, — внося в этот подход, тем не менее, существенные изменения.
3. Стихия государства, по мнению евразийцев, полностью не охватывается стихией права; государство есть также этическое и «техническое» явление.
4. Территориальный момент для евразийцев был не формальным, но субстанциальным. Ученые восприняли территорию не только как область «действования» государственной власти. Месторазвитие стало для них важнейшим геополитическим понятием: оно характеризовало связь политической общности с особенностями территории, на которой она развивалась.
Поскольку вопрос о территории как субстанциальном начале требует отдельного рассмотрения, он должен рассматриваться в отдельной работе. Данная статья посвящена обоснованию первых трех тезисов.
1. Реальность государства как понятия
Н.А. Бердяев, анализируя политическую программу евразийцев, отмечал их практическую устремленность, жажду активного государственного строительства и пришел к выводу, что евразийцы (в отличие от славянофилов) — крайние этатисты6.
Представляется, что с такой оценкой согласиться нельзя. Пореволюционное движение евразийства в силу своего положения в эмиграции не могло дистанцироваться от политики. «Желая быть миром и государством в подлинном смысле этого слова, евразийство не боится включить себя в своеобразную стихию подлинной государственности»7, — пишет В.Н. Ильин, противопоставляя евразийцев славянофилам.
Лидеры евразийства, не считая природу государства злой, полагали, что политическое общение действительно обладает своей уникальностью. Однако они не утверждали, что политическое общение носит первичный характер, что оно равновелико общению духовному, религиозному. В отличие от этатистов евразийцы не считали государство самоценным явлением. Реальность государства для них вто-
6 См.: Бердяев Н.А. Утопический этатизм евразийцев // Россия между Азией и Европой: Евразийский соблазн. М., 1993. С. 302-303.
7 Ильин В.Н. Евразийство и славянофильство // Евразийская хроника. Вып. IV. Прага, 1926. С. 19.
рична, государство есть благо, но «относительное благо»8, поэтому евразийцы не являются этатистами в точном значении этого термина. Тем более нельзя называть их идеи близкими политико-правовым воззрениям итальянских фашистов, поскольку абсолютное большинство евразийцев отрицало первичность бытия государства по отношению к бытию народа.
Сфера духовно-религиозной жизни была для евразийцев намного важнее политического общения. П.Н. Савицкий подчеркивал, что «.действие в хозяйстве и государстве разрешается и освещается озарением религиозным»9. Вопрос о высших ценностях не может быть разрешен в области государственно-правовой жизни. «Благополучие хозяйственное и государственное есть не более как условие, само по себе бессильно разрешить проблему [человеческого счастья]», — напоминал Савицкий10. Хотя он и говорил об этатизме евразийцев, это касалось прежде всего активности государственной власти в экономике, а не сущности государства11.
Не считая государство самоценным явлением, евразийцы не стремились сформулировать общепринятого в их движении понятия государства. Более того, они совершенно по-разному объясняли природу общественных отношений, хотя и использовали общепринятую терминологию: едва ли не каждая их статья отсылает нас к «идеократии», «правящему отбору» и пр.
Лидером, стремившимся сгладить противоречия, был П.Н. Савицкий. В своих обзорах евразийской литературы он пытался установить единую терминологию, расставлял акценты, дирижировал мнениями. В статье «Евразийство как исторический замысел» (1933) он сочетал трактовку революции как «смены правящего слоя», заимствованную у Л.П. Карсавина, с идеей «евразийских советов» Н.Н. Алексеева, одновременно упоминая об «общеевразийском национализме» Н.С. Трубецкого12.
То была пусть и по-своему добросовестная, но весьма ограниченная рефлексия: не добираясь до сути политического евразийства, она ограничивалась критикой его обрамления. Важно понять, почему политико-правовые взгляды Н.С. Трубецкого, Л.П. Карсавина и Н.Н. Алексеева сочетались между собой не органически, но механически. Для этого необходимо выявить различные понятия государства у евразийцев.
По Н.С. Трубецкому, ключевое понятие, использующееся в контексте государства, — воля; государство есть категория «географически-волевая»: «Сущность государства определяется суммированием и механической комбинацией определенных волевых стремлений, действующих на данной территории»13. Ученый описывал государственную реальность как производную от реальности народа: «Если
8 Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство // Человек. 2005. № 2. С. 79.
9 Савицкий П.Н. Два мира // Савицкий П.Н. Избранное. М., 2010. С. 167.
10 Там же.
11 «...Наш этатизм радикальнее, чем этатизм и тех европейских «социалистов», которые вообще его не признают, радикальнее в том смысле, что охватывает более широкие сферы общественной жизни. <...> Однако хотим подчеркнуть уже здесь, что и мы отнюдь не понимаем государственного начала как всеохватывающего и всеопределяющего принципа». Савицкий П.Н. В борьбе за евразийство // Евразийский сборник. Кн. VI. Прага, 1929. С. 8.
12 См.: Трубецкой Н.С. Об истинном и ложном национализме // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М., 2000. С. 113.
13 Трубецкой Н.С. Письма к П.П. Сувчинскому: 1921-1928. М., 2008. С. 151.
государство обладает некоторыми индивидуальными чертами, то черты эти всегда заимствованы им от определенного народа и присущи, в конце концов, не государству как таковому, а народу, создавшему данное государство. Поэтому государство не имеет такого настоящего самобытного личного бытия, какое имеет народ, а имеет лишь бытие вторичное, и личные признаки, так сказать «отраженные»...»14
Подобное мнение не отличается оригинальностью; схожих взглядов придерживался, к примеру, Ф.К. фон Савиньи15. Однако оно позволило евразийцам распространить аксиоматику своего учения о культуре на область государственной жизни. Ведь если бытие народа первично, а государства — вторично, то культурная уникальность народов порождает различия в их политико-правовом развитии. Потому нельзя утверждать, что существуют такие универсальные модели, как, например, «правовое государство». Напротив, необходимо изучать иные культурные общности, полагая их равными себе, а не замыкаться на внутриевропейских политических обобщениях.
Л.П. Карсавин также считал, что «...государство по отношению к культуре вторично и является только формою ее личного бытия»16. При этом автор ставил политическую сферу выше сфер духовно-художественного творчества и материальной культуры, поскольку именно в ней «.выражается единство всех сфер, как и сама внешне единая культура»17.
Подобное мнение объясняется тем, что в «Основах политики» (1927) Л.П. Карсавин следовал мысли, изложенной им еще в доевразийской «Философии истории» (1923). Автор отвергал «механицистскую» социологию как науку об обществе, противопоставляя ей политику. Политика, по его мнению, призвана стать учением о культуре как целом, выражающем себя в существовании соборного (симфонически-коллективного) субъекта18.
Политика, таким образом, превращается из учения о правильном государственном устройстве в науку о закономерностях развития соборного субъекта. Учения о государстве и праве — лишь часть подобной политики. Л.П. Карсавин считал, что при таком подходе «.снимается господствующая доныне антитеза общества и государства, и вместе с тем государственность признается моментом, качеством или признаком, определяющим единство и цельность культурного организма»19.
Народ или группа народов, как и личность, осознает себя как целое прежде всего в государстве. Государство есть форма народа, но не форма в аристотелевском значении (как сущность предмета либо понятие о нем). Государство — наиболее удобная рамка народной деятельности, именно в государстве народ осознает себя наиболее полно.
Правящий слой, являясь политической «индивидуацией» народа, инстинктивно выражает его волю. Исходя из этого, государство также живет, по Л.П. Карсавину, особенной жизнью. В 1926 г. философ отказывался называть государство
14 Там же. С. 152.
15 О взглядах Ф.К. фон Савиньи см.: Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. М., 1919.С. 109.
16 Карсавин Л.П. Основы политики // Основы евразийства. М., 2002. С. 385.
17 Там же. С. 382-384.
18 См.: Там же. С. 368.
19 Там же. С. 367.
личностью, хотя наблюдение за «многонародными» образованиями (например, США) приводило его к мнению, что государственность иногда предшествует «народному бытию»20. Однако уже в 1934 г. автор высказался более откровенно: «Каждая взаимодействующая группа людей есть социальная личность, как, например, товарищество, учреждение, сейм. Существуют социальные личности только на одно мгновение, периодически проявляющиеся (сейм), относительно постоянные (семья, народ, государство, человечество [курсив мой. — Б.Н.])»21.
Л.П. Карсавин не мог говорить подобным образом до разрыва с евразийцами, поскольку для них политический органицизм был неприемлем. Трубецкой отвергал всякие сравнения государства с личностью и организмом22, считая личностями народы и совокупность народов, в связи с чем его вполне можно назвать «политическим персоналистом»23.
Н.Н. Алексеев вовсе отрицал, что коллективное образование может быть личностью, называя его союзом. Вслед за Аристотелем он называл государство определенным порядком общения. Общение же предполагает разъединенность, поэтому государство есть не столько единство, сколько множество. Поэтому оно и «не может быть никаким самостоятельным существом, ни организмом, ни личностью, ни субстанцией, — но некоторой постоянной точкой социальных связей»24.
Автор также следовал за немецким социологом Г. Зиммелем, поскольку тот «возражал против тенденции приписывать коллективу единую волю или душу <...> [и] определял «общество» как совокупность взаимоотношений, а не как сумму личностей»25. Именно поэтому Н.Н. Алексеева можно назвать политическим функционалистом.
20 Цит. по: Степанов Б.Е. Спор евразийцев о церкви, личности и государстве // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2001-2002 годы. М., 2002. С. 147.
21 Карсавин Л.П. Государство и кризис демократии // Новый мир. 1991. № 1. С. 189.
22 «Сущность государства определяется суммированием и механической комбинацией определенных волевых стремлений, действующих на данной территории. Т<ак> к<ак> самые эти волевые стремления б<ольшей> ч<астью> не захватывают существенных сторон индивидуальных личностей (ведь громадное большинство обывателей соучаствуют во всей этой волевой комбинации, именуемой государством только тем, что не сопротивляются установленному государственной властью жизнеустроению, — т<о> е<сть> как раз очень мало существенной и чисто отрицательной чертой своей душевной жизни), и т<ак> к<ак> объединение людей по географическому признаку тоже несущественно и условно (поскольку границы государства в принципе не совпадают с границами этнографическими, т<о> е<сть> проходят зачастую внутри цельной личности отдельного народа), — государство и не может быть настоящей хоровой личностью: ибо для хоровой личности необходимо прежде всего объединение по существенным признакам данных индивидуальных личностей. Не может государство быть настоящей личностью и потому, что оно психически односторонне, обладает только волей (притом волей только определенного свойства), а разумом только в связи с этой волей. Если государство обладает некоторыми индивидуальными чертами, то черты эти всегда заимствованы им от определенного народа и присущи, в конце концов, не государству как таковому, а народу, создавшему данное государство». Трубецкой Н.С. Письма к П.П. Сувчин-скому: 1921-1928. С. 151.
23 Термин «политический националист» здесь не совсем уместен, поскольку он намекает на то, что автор является сторонником создания «национальных государств», каким Трубецкой никогда не был.
24 Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. С. 149.
25 Рингер Ф. Закат мандаринов: Академическое сообщество в Германии, 1890-1933. М., 2008. С. 211.
Особенности понимания сущности государства привели Алексеева и Трубецкого к двум различным моделям идеального государства. Тезис же Карсавина о том, что правящий слой инстинктивно воплощает в себе волю целого, привел автора к признанию органичными многих политических форм, в том числе и СССР26.
2. Связь евразийства с классическим подходом к государству
Расходясь друг с другом в понимании сущности государства, евразийцы пытались обосновать государство, развивая теорию трех его моментов: территории, населения, публичной власти. В доказательство этого тезиса можно привести высказывание Н.С. Трубецкого: «Бытие государства определяется, с одной стороны, существованием того очага или центра конденсации специфически-государственной энергии (жизнеустроительной воли в вышеописанном смысле), которое можно назвать «властью» (правительством, правящим классом и т.д.), с другой — географическими пределами радиации, сферой притяжения этого центра»27.
Очевидно, что автор считает власть и территорию существенными моментами государства. Однако население (как момент государства) также присутствует в данном высказывании, поскольку властвовать можно не над территорией, но над субъектами, на ней находящимися. Власть есть взаимосвязь, но подлинной взаимосвязи с территорией (как неодушевленным пространством) быть не может. «Радиация власти» действует прежде всего на население, живущее в определенном пространстве.
Л.П. Карсавин также отталкивается от классического подхода к государству. По его мнению, государство есть результат народной деятельности. При этом «существование государства предполагает: 1) существование преимущественного субъекта государственности, т.е. правящего слоя; 2) организацию как форму бытия и деятельности правящего слоя; 3) организационные формы, определяющие его отношение к другим частным соборным субъектам, индивидуирующим целое, и, конечно, к индивидуумам; 4) область его, правящего слоя, деятельности, т.е. его суверенную власть и внешние пределы ее действенности или территорию»28.
В данном высказывании присутствуют властный и территориальный моменты; население конструируется через определенный порядок, организационные формы его взаимодействия с правящим слоем, при этом последний полностью не обособляет себя от народа, поскольку является его «индивидуацией». После отхода от евразийства Л.П. Карсавин использует более привычную терминологию: «Территория, власть и население — таковы три основных элемента государства. Чтобы уберечься с самого начала от материалистических предположений, будем называть их не элементами, а моментами»29.
Момент следует отличать от элемента, поскольку момент не составная часть, но качествование, аспект целого. Момент, например, может выражать цвет или протяженность тела, но тело не есть механическая совокупность моментов. Точно так
26 Карсавин Л.П. О политическом идеале // Евразия. 1929. № 13. 16 февраля. С. 2.
27 Трубецкой Н.С. Письма к П.П. Сувчинскому: 1921-1928. С. 152.
28 Карсавин Л.П. Основы политики. С. 387.
29 Карсавин Л.П. Государство и кризис демократии. С. 183.
же арифметическая сумма территории, населения и власти не является государством. Чтобы образовывать целое, моменты должны быть органически связаны, проницаемы друг для друга30.
Тем не менее, евразийцы стремились развить эту юридико-политическую триаду моментов, предложив междисциплинарное, геополитическое видение государства. Так, К.А. Чхеидзе полагал, что юристы обычно считают, будто «основное свойство государственной территории — непроницаемость; населения — состояние в едином политическом целом; власти — независимость, суверенитет. Иной подход геополитический. Для него важнейший момент не непроницаемость — понятие юридическое, но естественные, природные особенности и богатства территории. Поэтому геополитик говорит не о территории, но о месторазвитии... Геополитик интересуется населением не с точки зрения его принадлежности к единому политическому целому (хотя, конечно, и это факт не безразличный), а с точки зрения творческих способностей населения. Основным критерием будет здесь соработа, сотрудничество, участие в единой организации»31.
Таким образом, для евразийцев территория становится субстанциальным, а не формальным моментом, она есть не только пространственное ограничение государственной власти. Авторов интересует то, как особенности месторазвития (рельеф, температура, почва, климат) влияют на политическую форму конкретного государства. Население рассматривается не только как юридическое, но как психосоциальное и географическое целое. Евразийцев также интересуют не только субъекты власти и границы ее осуществления, но и сущность власти. Из обоснования этой сущности возникает концепция идеократии как обоснования власти «знающих».
3. Государство как метаправовое понятие и явление
Подход евразийцев к изучению государства не предполагает отождествления последнего с правовым явлением; для них публичное право — это лишь один из моментов существования государства. Евразийцы подчеркивали важность духовного оправдания государства, оно для них также было явлением религиозно-нравственным. Таким образом, государство рассматривалось в трех его плоскостях: государство как хозяйство, связанное с природной средой, т.е. территорией как субстанциональным началом; государство как религиозно-нравственное явление; государство как право.
В силу этих причин евразийцы негативно относились к тому, что государствове-ды (и, зачастую, обычные граждане) пытались воспринимать государство лишь через призму правовых норм. Н.Н. Алексеев сожалел об утрате «западными народами чувства реальности государства»32. По его мнению, государство начинает восприниматься не как действительное учреждение, но косвенным образом, посредством
30 Именно поэтому власть и территория немыслимы вне населения. Говоря о государстве, невозможно мыслить население вне рассмотрения его властной организации и т.д.
31 Чхеидзе К.А. Из области русской геополитики // Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Кн. VII. Париж, 1931. С. 112.
32 Алексеев Н.Н. Теория государства // Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998. С. 386.
правовых норм как интеллектуальных инструкций, которые и подменяют собой государство.
Вполне очевидно, что подобная критика направлена прежде всего против «чистого учения о праве» Г. Кельзена, считавшего государство «относительно централизованным правопорядком»33 и признававшего правовое понятие государства единственно существующим. Подобное видение характерно, кстати, не только для многих ученых-юристов, но и для чиновников. «Если современному европейскому администратору говорят об управлении, — подчеркивает Алексеев, — перед ним сейчас же встает вопрос: а какой закон он не должен нарушать. Такая установка затемняет конкретные задачи управления и убивает государственную активность»34.
Именно поэтому Алексеев пытается различать управленческие и правовые дисциплины, изучающие государство. Первые должны иметь дело с «технической» стороной государства, тогда как вторые — с правовой. Вполне обоснованно, что изменения государственной техники проводятся в рамках права, тем не менее их сущность находится в иной плоскости — экономической и пр. Именно поэтому евразиец приветствует ту реакцию, «которая начинает признавать пользу старой камералистики, бывшей по-своему чистой наукой об управлении, стремившейся к тому, чтобы научить чиновников техническим приемам работы в государственных условиях»35. Н.Н. Алексеев также подчеркивал нравственную сторону государственного управления, напоминая, что государство посредством уголовно-правовых норм регулирует не только правовую, но и нравственную область человеческих взаимоотношений36.
Более того, Алексеев заявлял, что «в конечной основе своей всякая власть связывается только нравственными узами»37, поскольку она сама может изменить ограничивающие ее нормы. Примечательно, что данную мысль в первой половине XIX в. высказывали не только славянофилы (идейные предшественники евразийцев), но и английский юрист Дж. Остин, считавший конституционное и международное право нравственными ограничениями государственной власти.
По мнению евразийцев, государство не может быть полностью правовым, поскольку изначальная обязанность государственной власти связывать себя правом есть внеправовая, нравственная обязанность. Игнорирование нравственной и технической стороны государства в угоду его правовому аспекту, по мнению Н.Н. Алексеева, приводит к тому, что совокупность правовых норм начинает рассматриваться как самодостаточная реальность. Образ государства, лишившись телесности (техники) и духовной основы (нравственности), превращается в дурную абстракцию.
Евразийский протест против подобной юридизации государства представляется нам убедительным38. Н.Н. Алексеев вовсе не призывал упразднить правовой
33 Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Вып. 2. С. 146.
34 Алексеев Н.Н. Теория государства. С. 501—502.
35 Там же. С. 502.
36 См.: Там же. С. 505.
37 Там же. С. 602-605.
38 Схожие мысли выражал Л.А. Тихомиров: «К сожалению, юристы, имеющие своей задачей не только теоретическое изучение социально-государственных явлений, но главным образом искусство наилучшего управления, обыкновенно увлекаются этой последней стороной дела и оставляют
«буфер» между гражданами и органами государства, определяющий их права и обязанности. Для него было значимо, чтобы люди понимали вспомогательный характер многих правовых норм, осознавали, что в рамках закона существуют многие внеправовые, технические, процедурные нормы, что эти правила не могут собой заменить норм безусловных, «самодовлеющих». Невозможно определить сущность властвования правовой регламентацией, нельзя правовым текстом создать совершенный экономический строй.
Утверждение, что государственная «стихия» не исчерпывается началами права, не было оригинальным положением евразийцев. Среди русских ученых схожего взгляда придерживался их современник Н.В. Устрялов (1890—1937), говоривший о разуме государства, «учиняющем прорывы в праве» в момент революции39. Однако нельзя объяснять эти взгляды наглядным влиянием революции, парализовавшей многие нормы права. Еще в начале XX в. многие европейские ученые призывали не подменять исследование государственных явлений изучением норм конституционного права. Критика евразийцем «юридизаторов» государства созвучна мнению шведского классика геополитики Р. Челлена, которое он изложил в труде «Государство как форма жизни» в 1916 г., т.е. за 15 лет до опубликования «Теории государства» Н.Н. Алексеева.
Юридизация государства, по мнению шведского автора, обусловлена тем, что ученые все еще «держатся за теоретическое оправдание последнего исторического проявления идеи государства»40. Челлен имел в виду прежде всего воззрения манчестерской школы, связанные с трудами Локка и Канта; ее сторонники видели в государстве лишь «полицейского» гаранта правопорядка: «Когда деятельность государства в значительной степени ограничивается функциями надзора за соответствием фактов реальности изданным нормативным предписаниям, тогда и образование заключается в изучении этих нормативных предписаний, не более того. Служить государству — служить праву, и точка!»41
Н.Н. Алексеев утверждал то же самое, добавив к тому критику германской юриспруденции: «Нет другого, более верного способа утерять реальность какого-нибудь явления, как отожествить его с другим, его сопровождающим, и заслонить, таким образом, первое посредством второго. На этом строилась вся естественно-правовая, революционная теория государства: она отожествила правителей и управляемых, господствующих и подчиненных, субъект и объект государственного авторитета. Подобное же совершила и германская юридическая теория, отожествив государство с нормой права и заслонив государство правом»42.
без должного внимания законы самих явлений. В этом отношении государственное право должно еще много учиться у естественных наук». Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 43.
39 «Неслучайно о «разуме государства» (raison d'Etat) говорят тогда, когда государственная власть нарушает право, учиняет «прорывы в праве» — 18 брюмера Бонапарта, 3 июня Столыпина». Устрялов Н.В. О разуме права и праве истории (Конспект вступительной лекции по курсу общей теории права на юридической факультете в Харбине) // Устрялов Н.В. Национал-большевизм. М., 2003. С. 421.
40 Челлен Р. Государство как форма жизни. М., 2008. С. 49.
41 Там же. С. 50.
42 Алексеев Н.Н. Теория государства. С. 388.
При первом знакомстве с проблемой, обозначенной Р. Челленом и Н.Н. Алексеевым, складывается мнение: если мы утверждаем, что государство охватывается началом права, то относим государство к области должного, а не сущего; наука о государстве тем самым превращается в науку о публично-правовых долженствованиях.
Для того времени эта проблема была чрезвычайно актуальна: достаточно вспомнить о проблематике неокантианства и связанной с этим направлением мысли теории Г. Кельзена. Европейская геополитика и евразийство настаивали, что государство не исчерпывается правовыми и этическими долженствованиями. Наука о государстве призвана стать наукой о сущем. Упразднив связь государства с территорией, на которой оно развивалось, особенностями культуры, хозяйствования, мы утратим его реальность. Поэтому «Государство как форма жизни» — это не просто название, но основной тезис работы Р. Челлена: государство есть форма сущего.
Впрочем, подобное видение (государство фактично, а право — область должного) было бы слишком прямолинейным. Действительно, Н.Н. Алексеев подчеркивал, «что государственное общение гораздо более принадлежит к органически-стихийному плану общественного бытия, чем правопорядок и правообщение»43. Однако нельзя воспринимать право только как область должного. Применительно к праву неизбежен не только вопрос: что нам нужно делать, — но и вопрос: почему нас к этому принуждают?
Неопозитивисты начала XX в. отвечали на этот вопрос, создавая логический ряд правовых норм, где действительность нормы проверяется наличием отсылки к ней в вышестоящей норме. Лишь нормы логики позволяют нам возводить действительность норм права к условной «Основной норме», существование которой является не гипотезой, но аксиомой. Подобная норма («должно соблюдать нормы конституции»)44, из которой логически следуют долженствования позитивного права («должно соблюдать нормы законов, принятых в соответствии с Конституцией» и т.д.), по мнению Кельзена, является постулатом, а не позитивной нормой национального правопорядка.
Вместе с тем у австрийского юриста логическая действительность нормы сочетается с ее действенностью. Он признает, что правопорядок считается действительным, если он также и действенен: конституция государства, фундируемая «Основной нормой», должна в общем и целом соблюдаться. Однако это не есть вопрос факта: никто не будет проводить социологическое исследование с целью проверить, так ли это в реальности. Видимо, кто-то решает и постулирует, соблюдается она или нет. Кто же является этим субъектом?
Кельзен, стремясь упразднить инстанцию суверена, фундирующую право у Дж. Остина, не смог этого сделать. Поэтому многие авторы (например, Дж. Раз) полагают, что Кельзен не создал полностью чистой теории права: суверен фигурирует в ней, скрываясь под именем «Основной нормы»45.
43 Алексеев Н.Н. Введение в изучение права. М., 1918. С. 137.
44 Подобная норма носит метаправовой характер. По сути, она вне права, но без нее нет и правопорядка.
45 Попробуем обосновать подобное утверждение. Недейственность «Основной нормы» при революции вовсе не означает того, что «Основная норма» в общем и целом не соблюдается. Иначе возник бы вопрос, кто ее не соблюдает? Может быть, большинство? Тогда какое большинство?
Более того, евразийцы считали, что нормативизм Кельзена, полагающий основой права логически выверенное, принудительное долженствование и освобождающий право от религиозных, моральных, иных ценностных обоснований, ставит под угрозу действенность права. В связи с этим Н.Н. Алексеев попытался обосновать право аксиологически. Основываясь на «Логических исследованиях» Э. Гуссерля, он отрицал обоснованность дихотомии «науки о сущем — науки о должном», поскольку «каждую «норму» можно выразить в виде теоретической истины, утверждающей нечто о порядке «сущего», а не «должного». Вместо «не убий» можно сказать «убийство постыдно». Возможность превращения всякой нормы в теоретическую истину неизбежно стирает непереходимое различие между сущим и должным, сводя его к разнице грамматической формы выражения, а не к принципиальным онтологическим разностям двух самостоятельных стихий. Вопреки Кельсену мы должны сказать, что «должное» ни в коем случае не является имеющей онтологический смысл категорией, но только способом речи, имеющим чисто прагматическую ценность»46.
В более поздней работе Н.Н. Алексеев повторяет ту же самую мысль, приходя к заключению, что «основой этой [объясняющей смысл долженствования] является, следовательно, идея ценности, которая гораздо первоначальнее, чем идея нормы: нормативность есть только своеобразная формулировка ценностного суждения»47.
Таким образом, евразийцы отрицали за правом его чисто логический характер, находя его основание в сфере ценностей. Момент принудительности также не был для них единственно важным моментом права. Отрицая, с одной стороны, юриди-зацию государства, а с другой — превращение права лишь в сферу должного, евразийцы стремились укоренить государство в сфере фактического. Для этого они обращались к понятию нормативного факта, предложенного Л.И. Петражицким, считавшим подобный факт обладающим нормативным значением: из наличия этого факта проистекает действительность норм48.
Более того, Н.Н. Алексеев разделял понятия государства и права. Сопоставляя сущностные признаки государства и правовой структуры, он пришел к выводу, что теоретической связи между государством и правом нет. Их связь носит, прежде всего, исторический, а не сущностный характер.
По мнению Алексеева, «государство есть человеческий союз, обладающий первенствующей, универсально-действующей властью, осуществляемой в общих интересах»49, государство есть «властное отношение между личностями»50. Данное определение не предполагает, что государство — это правовой союз, более того,
Относительное, абсолютное или квалифицированное? Или, может быть, большинство военнослужащих? Однако речь идет вовсе не о большинстве. В момент революции отсутствует тот, кто назвал бы прежнюю «Основную норму» действенной и которому бы все подчинились, т.е. нет суверена.
46 Алексеев Н.Н. Введение в изучение права. С. 45.
47 Алексеев Н.Н. К учению об объективном праве // Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Париж, 1931. С. 230—231.
48 См.: ПетражицкийЛ.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб., 2000. С. 265—266.
49 Алексеев Н.Н. Русское государственное право. Конспект лекций, читанных русским студентам Юридического факультета Пражского университета в 1921—1922 уч. г. Составил студ. Я. Зелен-кин. Выпуск I. На правах рукописи. ГАРФ. Ф. 5765. Оп. 3. Д. 17. Л. 2.
50 Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. С. 167.
ученый не считает, что государство с необходимостью должно содержать в себе момент права. Характеристика правовой структуры у Алексеева также не предполагает государственного элемента в своем составе — эта структура включает в себя носителя ценностей, область ценностей как таковую и взаимоотношение ценностей между собой через их носителя.
Основываясь на данной логике, Алексеев приходит к выводу, что «возможны правовые объединения негосударственного характера. Например, родовые организации строятся на правовых началах, не составляя, однако, государств. С другой стороны, государство может осуществлять свою власть и не путем правовой регулировки государственной жизни. Теория монархического абсолютизма является одним из ярких примеров такого взгляда на государство, который считает что в совершенном государственном устройстве властвование должно иметь не правовой, а нравственный характер. Наше старое законодательство содержит в себе немало элементов, указывающих, что такой взгляд получил признание и в положительном праве. Наконец, мечты о всемирном единстве человеческих душ, тот идеал о всемирном теократическом государстве, который прельщал многих, уже совершенно лишен всякого основания, находя для себя высшую и последнюю санкцию в нравственной правде человеческого сердца. Вот почему можно думать, что между правом и государством нет необходимой органической связи, и что та очевидная связь, которая существует между ними, есть связь историческая, присущая определенной только эпохе»51.
Таким образом, Алексеев утверждает, что государство исторически есть союз правовой, государство сейчас не может существовать вне связи с правом. Однако автор не утверждает, что так будет всегда, пока существует само государство: государству присущ, прежде всего, момент властной общительности, союзности, а не правовое начало. Власть «есть такое отношение между людьми, в котором каждый из членов занимает положение неравное, неодинаковое»52. Отношение между неравными может поддерживаться не только нормами права, но также нормами нравственности и религии, поэтому учение о государстве для евразийцев не могло быть учением о публичном праве.
Так, Н.Н. Алексеев, анализируя труды В.М. Гессена о подданстве и гражданстве, пришел к выводу, что между статусом иностранца и «подданного» нет сущностного, принципиального различия. Логически иностранец и «подданный» могут быть равны в правах и обязанностях: отдельные различения касательно воинской службы, избирательных прав и могут носить временный, исторический характер. Единственное, что принципиально отличает их друг от друга, — верность государству. Но эта категория (нем. treue), предложенная германскими юристами, по мнению Н.Н. Алексеева, носит нравственный, а не правовой характер53: автор отрицал существование естественного права. Тем самым ученый считал нравственные связи между индивидом и государством не менее очевидными, чем правовые.
Однако положение, что государство есть нравственное явление, утверждали еще античные классики, мыслившие государство прежде всего в терминах целей,
51 Алексеев Н.Н. Русское государственное право. ГАРФ. Ф. 5765. Оп. 3. Д. 17. Л.2. Об.
52 Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. С. 179.
53 См.: Там же. С. 201-202.
а не учреждений54. Это объясняется тем, что право и нравственность в античной философии были неразделимы. Однако сейчас невозможно ставить вопрос о нравственной стороне государства в том контексте, как это делали древние греки.
Замечание Н.Н. Алексеева, будто отдельные отношения в государственном общении могут регулироваться неправовыми социальными регуляторами, вовсе не означает, что государственный и правовой моменты полностью разделены. Для евразийца здесь важно то, что государственное общение сущностно не связано с правом. Главное — отрицание связи, а не утверждение, будто государство есть какое-либо иное общение.
Евразийцы не смогли дать ответ на важный вопрос: если государство — это нравственное явление, то каковы в сущности эти нравственные нормы? Отсюда и противоречивость их выводов: государство у евразийцев то заботится о «внутренней правде», воплощая собой «идею-правительницу», (Н.С. Трубецкой), то охраняет лишь «правду внешнюю» (Н.Н. Алексеев).
Обосновав государство геополитически, евразийство не сумело построить этическую теорию государства. Из-за этого и возникли сложности с построением государственного идеала, идеократии (иначе — «власть идей, идеалов»). Последняя возможна только ввиду концептуального различения права и государства, ведь она есть прежде всего нравственное правление. Идеократия не исчерпывается правовым описанием государственных институтов, подобный строй призван обеспечить единый нравственный идеал: государство обременено этическими обязательствами перед подвластными. Вот почему и возникает вопрос: каковы эти нравственные нормы? Исчерпываются ли они требованиями служения и подвига? Что будет, если в идеократии властвующие перестанут соблюдать свои нравственные обязательства? По мнению евразийцев, подобное невозможно: если власть их нарушает, это будет уже обычное государство «внешней правды», а не идеократия.
Тем не менее, такая внутренне противоречивая концепция идеократии стала стержнем политико-правовой системы евразийства, нивелируя как теоретические, так и исторические воззрения евразийцев. Однако данный вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.
54 Устройство государственных органов в аристократии и олигархии может быть идентичным, однако цель первой (интерес целого) отлична от целей второй (собственный интерес), поэтому они суть разные политические формы. В Новое время подобное становится невозможным. Т. Гоббс говорил, что тирания — это в сущности та же монархия, тиранией она является лишь для ее критиков.
