CC BY
28
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 23 (161). История. Вып. 33. С. 160-165.
Д. М. котышев
«Полянский союз племен.»:
истоки и СУДЬБЫ КОНЦЕПЦИИ Б. А. РЫБАКОВА
В статье рассматривается проблема соотношения исторического факта и исторической конструкции (историографического мифа) на примере концепции академика Б. А. Рыбакова о «Полянском союзе племен». В статье автор заключает, что данная историческая концепция явилась результатом идеологического и политического заказа, сгенерированного партийно-государственным руководством исторической науке на рубеже 40-50-х гг. ХХ в. Современное состояние проблемы и ее изученность приводят к выводу о том, что основные положения концепции Б. А. Рыбакова о «полянском союзе племен», якобы существовавшем в У11-1Хвв., не выдержали проверку временем и новыми фактами.
Ключевые слова: Древняя Русь, поляне, союз племен, Б. А. Рыбаков, анты, срубные гробницы, В. В. Седов.
Представления об историческом процессе, своеобразная реконструкция прошлого - неотъемлемая черта исторического исследования. В своих работах исследователь всегда предпринимает попытку своеобразного «конструирования истории», создания ее модели.
Основная задача подобного моделирования, как мне представляется, - создание на основе определенной суммы фактов логичного и непротиворечивого представления о каком-либо явлении или эпохе.
«Модель истории», созданная тем или иным исследователем, сугубо индивидуальна; она отражает авторский подход к осмыслению определенной суммы фактов и свидетельств. Историографический интерес такие построения вызывают не только как результат «персонификации» истории, но и как знаковые составляющие.
В определенные моменты общественного развития те или иные «модели истории» становятся социально значимыми, определяя направление развития исторической мысли в рамках целых эпох. Такова была судьба «родовой теории» С. М. Соловьева в XIX в., концепции «княжого права» А. Е. Преснякова в начале ХХ в.
Вторая половина ХХ в. в изучении древнерусской эпохи проходит под знаком возникновения, развития и соперничества сразу нескольких «моделей истории». И одной из таких «моделей», оказавших, вне сомнения, огромное значение на отечественную историческую науку, была концепция ранней истории Руси, созданная трудами академика Б. А. Рыбакова.
В задачу настоящей статьи не входит подробный анализ той конструкции, которая получила свое воплощение в работах Б. А. Рыбакова на протяжении 40-60-х гг. ХХ в. Мне хочется остановиться на одном частном моменте, который тем не менее был ключевым в архитектуре логических построений. Речь идет о месте и роли в истории древнерусской государственности так называемого «полянского союза племен».
Вопрос о роли полян в образовании древнерусского государства занимает значимое место в цикле сюжетов, связанных с изучением древнерусского политогенеза. Историография вопроса имеет более чем почтенный возраст: одним из первых историков «полянской проблемы» стал Нестор - автор-составитель Повести временных лет1.
При рассмотрении вопросов, связанных с образованием древнерусского государства, невозможно пройти мимо истории племенных образований восточного славянства, отразившейся на страницах ПВЛ.
Один из ключевых моментов этой истории - судьба «племенного союза» полян. Ему автор Повести отводит большое значение. Именно полян летописец поместил в Среднем Поднепровье, сделав их фактически созидателями восточнославянской государственности. Картина восточнославянского мира неслучайно открывается полянами: «и ти словhне, пришедше и Лдоша по Днепру и нарекошася поляне»2. Полянская территория превращается в своеобразную точку отсчета древнерусской истории, в эпицентр восточнославянской ойкумены. Из этой точки по-
вествователь устремляет свой взгляд вовне, к ней он постоянно возвращается.
Подобные установки первого историопи-сателя Руси обусловили повышенный интерес к истории полян, выявлению территории их обитания и роли в истории ранней Руси. Еще в конце XIX в. Н. П. Барсов определил область расселения славян на правобережье Днепра, отделив их от северян на Левобережье3. Этот тезис развивали в своих работах М. С. Грушевский, С. М. Середонин и А. Андрияшев4. На страницах их работ поляне помещались на узком участке днепровского Правобережья от Десны до Кордня.
С началом ХХ в., когда археологические исследования Среднего Поднепровья значительно расширились, были предприняты первые попытки очертить землю полян по археологическим данным. Обращение к погребальным памятникам, приписываемых полянам, дало основание В. Б. Антоновичу и Д. Я. Самоквасову говорить о незначительности полянской территории на правобережье Днепра5. Более осторожен в оценках был А. А. Спицын, указав на то, что, по его мнению, «обряд погребения и вещи указывают на полную аналогию полянских курганов с одновременными волынскими и древлянскими»6.
В первые десятилетия советской власти выводы о незначительном размере ареала полянского обитания пересмотру не подвергались. Исходя из более тщательного, чем у его предшественников, анализа курганных погребений Ю. В. Готье определил землю полян в границах треугольника рек Ирпень - Днепр - Поросье7.
Ситуация начала меняться перед самой войной. В 1939 г. в статье «Анты и Киевская Русь» Б. А. Рыбаков сформулировал следующие положения:
1) «Хозяйственной базой антского общества были земледелие и скотоводство. Районом, где указанный процесс разложения родовых отношений протекал особенно интенсивно, являлось в У-УП вв. Среднее Приднепровье, более узко - окрестности Киева»;
2) «Все это вместе взятое позволяет считать антов VI в., находившимися на высшей ступени варварства, на той ступени развития общества, которой норманны достигли только к эпохе викингов, т. е. к IX в.»8.
Закономерным итогом был общий вывод статьи: «Начало в IX в. грабительских набе-
гов норманнов <...> только что вступивших в ту стадию развития, которую приднепровские славяне уже изживали, никакой эпохи не составило и не могло составить. Варяги не могли создать никакой новой культуры, не могли повлиять на способ производства, на социальные отношения: горсточка искателей приключений попала в старую, устойчивую приднепровскую культурную среду и очень быстро совершенно растворилась в ней». «"Варяжская закваска", - полагал Б. А. Рыбаков, - это недоброкачественный миф, созданный норманистами и поддерживаемый современными фашистами»9. Опровержение норманнской теории заключалось, по мнению ученого, в выявлении следов государственности у восточных славян задолго до появления скандинавов в Восточной Европе. Поэтому Б. А. Рыбаков сформулировал положение о том, что в «антах У^УП вв. мы имеем прямых предков тех восточнославянских племен, из которых спустя несколько столетий сложилось Киевское государство»10.
Указанные положения на долгое время стали основой для отечественного, советского антинорманизма, пережившего бурную пору своего расцвета во второй половине 40 - начале 50-х гг. ХХ в. Развивая идеи, высказанные в 1939 г., Б. А. Рыбаков утверждал в 1947 г. о том, что наблюдается «противоречие между маленькой территорией полян и их важным историческим значением»11. Исследователь отождествил территорию, занимаемую полянами, с территорией «Русской земли», включавшей Киев, Чернигов и Переяславль, утверждая, что понятие «Руси» заменила собой название «поляне»12.
Было впервые употреблено определение «полянский племенной союз». Его история, по словам Б. А. Рыбакова, начиналась с первых веков н. э., начало полянской истории ученый возводит к эпохе полей погребальных урн13.
В итоге, к Х в., согласно Рыбакову, древнерусская государственность переживает пору своего расцвета: «поляне, бывшие ранее ядром антского племенного союза, теперь стали ядром всех восточнославянских племен, стали той Русью, которая объединила многочисленные племена русской равнины»14.
Схожих идей придерживался и П. Н. Третьяков. Он считал, что невнимание к «ант-скому прошлому» Руси в XIX - начале ХХ в. объясняется засильем норманнской теории.
«Богатое яркими событиями антское прошлое, - писал историк, - роль славян в судьбах Византии У1-УП вв., та характеристика антов и склавинов, которую дают ми современники - все это стояло в явном противоречии со взглядами норманистов». Поэтому, по мнению П. Н. Третьякова, «представление о норманнах как создателях исторического бытия восточных славян не соответствует истине и должно быть отвергнуто»15.
Анализируя процитированные высказывания, на мой взгляд, можно прийти к заключению, что идея о союзе славянских племен, возглавляемом полянами, была, если так можно выразиться, «поднята на щит» официальной наукой в ходе борьбы с «буржуазным норманизмом». Ареал обитания полян получил статус «исконно славянского ядра» древнерусской государственности - в противовес «норманистским» тезисам о значительном скандинавском влиянии. Ведь если доказывается, что государственность у восточных славян существовала задолго до появления скандинавов, то основные постулаты сторонников норманнской теории сразу оказывались лишенными всякой доказательности.
В наиболее концентрированном виде основной постулат советского антинорманиз-ма был сформулирован в вышедшей в конце 40-х гг. ХХ в. монографии Б. Д. Грекова по истории Киевской Руси. Устами официально признанного исследователя Древней Руси было провозглашено: «на основании археологических наблюдений устанавливается неразрывная цепь развития общества, сидящего в Поднепровье <...> цепь от скифов до Киевского государства включительно». По мнению Б. Д. Грекова, У1-УШ вв. представляют собой «период, без перерыва идущий в Киевское время»16.
Таким образом, идея автохтонности восточнославянской культуры и государственности стала одной из главных в исторических работах конца 40-х - начала 50-х гг. ХХ в. Особенно активно продолжал развивать ее Б. А. Рыбаков. В статье, посвященной проблемам древнерусской народности, исследователь заявил, что «область пальчатых фибул и других вещей У-УИ вв., выделенных А. А. Спицыным, настолько полно совпадает с летописной Приднепровской Русью, что спи-цынские "древности антов" следует переименовать в "древности руссов", признавая, что русы - часть антов»17. Район этого объединения, по мнению ученого, охватывал пересече-
ние бассейнов Днепра и Северского Донца. В этом районе возникает «русский племенной союз», в состав которого, кроме антов-русов
17
входят поляне и северяне17.
Обоснованию тождества антов и руссов Б. А. Рыбаков посвятил еще одну, весьма обширную статью, итогом которой стало утверждение, что «происхождение Руси - вопрос, совершенно не связанный с норманнами-варягами, а уходящий вглубь веков от первого появления варягов»18. Термин «поляне» был окончательно провозглашен синонимом «Русской земли», которая в ХИ-ХШ вв. отражала архетипические представления летописцев о единой территории сначала русского, а затем полянского союзов племен, предшествующих Древнерусскому государству19.
Подобная «автохтонность» восточного славянства не была однозначно воспринята научной общественностью. Так, И. И. Ляпушкин, подводя итоги наблюдениям над памятниками днепровского Левобережья, указывал на то, что «ни одному из исследователей до сего времени не удалось проследить преемственность памятников славянской материальной культуры УШ-Х вв. от памятников полей погребений»20. На материалах левобережья Днепра, по мнению ученого, ни о какой непрерывности исторического развития речи быть не может - между культурой полей погребений, исчезающей под натиском гуннов и роменско-боршевской культурой (достоверно
славянской) «оказывается хронологический
21
разрыв в три столетия»21.
С таким же утверждением, но применительно к материалам днепровского Правобережья, выступила Г. Ф. Корзухина. Она отказалась использовать византийские упоминания об антах в качестве письменного источника по истории Среднего Поднепровья, подчеркнув, что «не имея убедительных доказательств, что привлекаемые нашими исследователями письменные источники говорят именно о Среднем Поднепровье, я не считаю возможным использовать их для восстановления
22
исторического прошлого данного района»22. Исследовательница пришла к неожиданному выводу о том, что «древности антов-русов» на самом деле отражают культуру двух совершенно разных этносов - кочевнического мира южнорусских степей и оседлого населения
" 23
лесостепной полосы23.
Это означало фактическое опровержение высказанных Б. А. Рыбаковым взглядов на проблему антов-русов и полян. Однако эта
точка зрения уже получила к этому времени официальный статус в исторической науке, воплотившись в обширном разделе академического издания «Очерки истории СССР»24. В дальнейшем эта концепция была воспроизведена Б. А. Рыбаковым в большинстве обобщающих работ, посвященных истории древней Руси. Точка же зрения его оппонентов (Г. Ф. Корзухина, И. И. Ляпушкин и М. А. Артамонов) оказалось вытесненной на периферию научной дискуссии, отразившись лишь на страницах специальных научных работ.
Проблема «полянского союза племен» в последующие десятилетия стала одной из центральных тем научных исследований. Усилия историков и археологов сосредоточились на установлении идентифицирующих признаков полян среди остальных племен. Выводы, к которым приходили ученые, были подчас различными.
Так, Е. И. Тимофеев и И. П. Русанова определяющим археологическим критерием
25
полян считали курганные трупосожжения , располагающиеся примущественно на днепровском Правобережье. Напротив, В. В. Седов полагал, что определяющим «полянским» признаком являются курганы с трупо-сожжением на глиняной подмазке. Здесь он следовал выводам Ю. В. Готье, однако, в противоположность оценкам последнего, территория полян под пером В. В. Седова увеличивается в несколько раз, соответствуя тем границам, которые были очерчены в работах Б. А. Рыбакова26, и включает уже не только правобережные земли, но и территории, располагающиеся на левом берегу Днепра.
Однако включение левобережных днепровских территорий в состав полянского культурного ареала вызывает определенные проблемы. Апеллирование В. В. Седова к распространению на Левобережье «срубных гробниц» наталкивается на аргументированное возражение А. П. Моци, который заключает, что «на Левобережье Днепра обряд погребения в срубных гробницах пришлый и появился он во времена великокняжеских дружин на Черниговщине»27. На основе многостороннего анализа погребальных памятников А. П. Моця приходит к очень важному, на мой взгляд, заключению - большинство «срубных гробниц» не является принадлежностью славянской эпохи вв., а целиком и полностью укладывается в хронологический отрезок середины - второй половины Х в.28 Эти наблюдения и выводы А. П. Моци о
проникновении «срубных гробниц» в Среднее Поднепровье получили дальнейшее развитие в работах Е. А. Шинакова29.
Следовательно, носитель культуры «сруб-ных гробниц» не имеют отношения к полянскому союзу племен УШ-К вв., т. к. расцвет данной культуры приходится на вторую половину Х в. Новейшее исследование К. А. Михайлова со всей убедительностью показывает, что культура «срубных гробниц» отражает формирование нового социального слоя - «руси» - и не является этноопределяющим признаком30.
Приходится констатировать факт, что «полянская проблема» на современном уровне археологических исследований далека от своего разрешения. «Полянская русь» или «племенной союз под предводительством полян» - все эти понятия, на мой взгляд, относятся больше к области историографических мифов, чем к доказанным фактам. Созданный стараниями Нестора и его последователей летописный сюжет о полянах был использован сторонниками отечественного антинорма-низма для построения концепции автохтонной восточнославянской государственности. Основной целью таких построений было утверждение тезиса о существовании политических институтов и протогосударственных структур задолго до «призвания варягов». С точки зрения официального патриотизма советской эпохи данные построения выглядели наукообразно и убедительно, однако не прошли проверку временем и фактами. Выделить из общего массива культуры восточнославянских племен УШ-К вв. (т. н. культура Луки-Райковецкой) какие-то специфические «полянские» признаки, отличающиеся, к примеру, от древлянских, на сегодняшний день достоверно пока никому не удалось.
Примечания
1 Понятно, что вопрос об авторстве ПВЛ до сих пор не разрешен до конца. Точка зрения на авторство Нестора, высказанная А. А. Шахматовым, стала определенной традицией в науке; см.: Шахматов, А. А. : 1) Древнейшие редакции Повести временных лет // ЖМНП. 1897. Окт., отд. 2. С. 209-259; 2) О начальном Киевском летописном своде // ЧОИДР. 1897. Кн. 3, отд. 3. С. 1-58; 3) Начальный киевский летописный свод и его источники // Юби-лейн. сб. в честь Всеволода Федоровича Миллера, изд. его учениками и почитателями. М.,
1900. С. 1-9; 4) Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1918; 5) Предисловие к Начальному киевскому своду и Нестерова летопись // ИОРЯС. 1909. Т. 13, кн. 1. С. 213-270; 6) Повесть временных лет. Т. 1. Вводная часть. Примечания. Пг., 1916 (ЛЗАК. 1917. Вып. 29); 7) «Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. 1940. Т. 4. С. 11-150; 8) Киевский Начальный свод 1095 г. // А. А. Шахматов : 1864-1920 / сб. статей и материалов под ред. акад. С. П. Обнорского. М. ; Л., 1947. С. 117-160. Именуя Нестора автором ПВЛ, я придерживаюсь точки зрения, сформулированной авторами фундаментального справочника «Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI -начало XIУ в.» (Л., 1987) как общепринятой в современном научном сообществе, см.: Тво-рогов, О. В. Повесть временных лет // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI - половина XIУ в. Л., 1987. С. 337-341.
2 Повесть временных лет. СПб., 1996. С. 3.
3 Барсов, Н. П. Очерки русской исторической географии. Варшава, 1885. С. 128-129.
4 См.: Грушевский, М. С. Киевская Русь. СПб., 1911. Т. 1. С. 227; Середонин, С. М. Историческая география. Пг., 1916. С. 144; Андрiяшев, О. Нарис юторп колошзаци Кшвсько! землi до кшця XV ст. // Кшв та його околиця в ютори i пам'ятках. Кшв, 1926. С. 35-36.
5 См.: Антонович, В. Б. О типах погребений в курганах Киевской губернии // Тр. УШ Ар-хеол. съезда. М., 1897. Т. IV С. 69; Самоквасов, Д. Я. Могилы Русской земли. М., 1908. С.188-226.
6 Спицын, А. А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным // ЖМНП. 1899. Вып. УШ. С. 323.
7 Готье, Ю. В. Железный век в Восточной Европе. М. ; Л., 1930. С. 239-240.
8 Рыбаков, Б. А. Анты и Киевская Русь // Вестн. древ. истории. 1939. № 1. С. 333.
9 Там же. С. 337.
10 Там же. С. 323.
11 Рыбаков, Б. А. Поляне и северяне // Совет. этнография. 1947. № 6-7. С. 82.
12 Там же. С. 86.
13 Там же. С. 103.
14 Там же. С. 104.
15 Третьяков, П. Н. Анты и Русь // Совет. этнография. 1947. № 6-7. С. 72.
16 Греков, Б. Д. Киевская Русь. М., 1949. С. 371, 372-373.
17 Рыбаков, Б. А. Проблема образования древнерусской народности в свете трудов И. В. Сталина // Вопр. истории. 1951. № 9. С. 56.
18 Рыбаков, Б. А. Древние русы // Совет. археология. 1953. Т. XVII. С. 99.
19 Рыбаков, Б. А. Проблема образования... С. 57-63.
20 Ляпушкин, И. И. Материалы к изучению юго-восточных границ восточных славян
VIII-X вв. // Крат. сообщ. Ин-та истории материал. культуры. 1946. Т. XII. С. 177-118.
21 Ляпушкин, И. И. Памятники культуры полей погребений первой половины I тыс. н. э. днепровского лесостепного Левобережья // Совет. археология. 1950. Т. XIII. С. 25.
22 Корзухина, Г. Ф. К истории Среднего Под-непровья в середине I тыс. н. э. // Совет. археология. 1955. Т. XXII. С. 64.
23 Там же. С. 72.
24 См.: Рыбаков, Б. А. Предпосылки образования Древнерусского государства // Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР. III-IX вв. М., 1958. С. 733-878.
25 См.: Тимофеев, Е. И. : 1) Расселение юго-западной группы восточных славян по материалам могильников X-XIII вв. // Совет. археология. 1961. № 3. С. 67-72; 2) Юго-западная группа восточных славян по археологическим данным X-XIII вв. // Уч. зап. Хабаров. пед. ин-та. 1961. Т. VI. С. 105-127; Русанова, И. П. Курганы полян X-XII вв. // Свод археол. источников. 1966. Вып. 5. С. 1-24.
26 См.: Седов, В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 108-110. Показательно, что исследователь безусловно приписывает полянам срубные (камерные) гробницы, чья этническая принадлежность сегодня неочевидна. Существует мнение, что срубные гробницы принадлежали выходцам из Скандинавии, см.: Graslund, A. S. Birka IV. The Burial Customs. Stokolm, 1980. S. 45-46; Лебедев, Г. С. Социальная топография могильника «эпохи викингов» в Бирке // Скандин. сб. 1977. Т. 22. С. 118. Более сдержано подходит к проблеме А. П. Моця. Украинский историк и археолог полагает, что срубные или камерные гробницы являются отражением общих индоевропейских архетипов погребальной обрядности, встречаясь в целом ряде не-славянских и не-скандинавских культур, см.: Моця, А. П. : 1) Срубные гробницы Южной Руси. Киев,
1990. С. 99-107; 2) Южнорусские земли в
IX-XIII вв. (по данным погребальных памятников) : автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Киев,
1991.С. 16.
27 Моця, А. П. Срубные гробницы Южной Руси. С. 104. Более подробно исследователь развил
эту мысль в своих монографиях; он считает, что обряд погребения в «срубных гробницах» является показателем не этническим, а социальным, т. е. характеризует формирующуюся управленческо-административную элиту Руси эпохи Владимира; см.: Моця, А. П. : 1) Население Среднего Поднепровья 1Х-ХШ вв. (по данным погребальным памятников). Киев, 1987. С. 84-86; 2) Погребальные памятники южнорусских земель ГХ-ХШ вв. Киев, 1990. С. 23-24; 3) Южнорусские земли в ГХ-ХШ вв. (по данным погребальных памятников). С.17-18.
28 Сторонником «широкой» датировки «сруб-ных гробниц» являлся Д. И. Блифельд, однако его хронологические выкладки уже в свое время вызывали справедливые возражения М. К. Каргера и И. И. Ляпушкина, см.: Блифельд, Д. И. К исторической оценке дружинных погребений в срубных гробницах Среднего Под-непровья ГХ-Х вв. // Совет. археология. 1954. Т. 20. С. 148-164; Каргер, М. К. Древний Киев. М. ; Л., 1958. Т. 1. С. 226; Ляпушкин, И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. Л., 1968.С. 163.
29 Согласно точке зрения Е. А. Шинакова, на мой взгляд, достаточно аргументированной, появление скандинаво-русских дружинных древностей в Чернигове и Посемье приходится на конец Х в., а в Среднем Поднепровье - на рубеж Х-ХГ вв. См.: Шинаков, Е. А. : 1) Поселение у с. Левенка (к вопросу о пунктах-погостах в Древней Руси) // Задачи совет. археологии в свете решений ХХУП съезда КПСС. М., 1987; 2) О западной границе распространения северянских украшений // Тез. и сообщ. Сум. област. ист.-краев. конф. Сумы, 1990. С. 31-33; 3) Дружинная культура и русско-славянское противостояние в Брянском За-десенье (рубеж Х-ХГ вв.) // Чершпвська земля у давнину i Середньовiччя. Ки!в, 1994; 4) Камерные захоронения Среднего Задесенья // Деснянские древности. Брянск, 1995. Обобщение материала и суммарные выводы были осуществлены Е. А. Шинаковым в двух монографических исследованиях, см.: Шинаков, Е. А. : 1) От пращи до скрамасакса : На пути к державе Рюриковичей. СПб. ; Брянск, 1995. С. 65-66, 98-99; 2) Образование Древнерусского государства : сравнительно-исторический аспект. Брянск, 2002. С. 230-234.
30 Анализируя состав инвентаря срубных погребений, К. А. Михайлов отмечает, что на
первый план выходит не этноконфессиональ-ная, а социальная характеристика статуса погребенных. Во-первых, половозрастной состав группы погребенных, в которой доминируют мужчины; женские захоронения, если и присутствовали, то занимали исключительно второстепенное значение, а детские являются исключительным явлением. «Важным фактом,
- отмечает К. А. Михайлов, - являлось непропорционально малое число детских погребений и полное отсутствие погребений грудных детей» - см.: Михайлов, К. А. Древнерусские элитарные погребения Х - начала Х1 в. (по материалам захоронений в погребальных камерах) : автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2005. С. 20. Данный факт является одним из определяющих и не позволяет рассматривать «срубные гробницы» Х - начала Х1 в. как эт-ноопределяющий признак. Если бы «срубные гробницы» были бы этнической приметой тех же полян, то степень присутствия женских и детских захоронений была бы более высокой, а пропорциональное соотношений с мужскими захоронениями выглядело бы более равномерным. Вторым обстоятельством, подчеркивающим социальную определяющую погребенных в «срубных гробницах» является наличие предметов международного импорта
- оружие с берегов Рейна, средиземноморские бусы, византийские и персидские ткани. Этот инвентарь, определяемый в современной литературе как предметы статусного потребления, характеризует начало процессов социальной стратификации и дифференциации, что неоднократно отмечается исследованиями переходных периодов от поздней первобытности к ранней государственности - см.: Масон, В. М. : 1) Протогородская цивилизация юга Средней Азии // Совет. археология. 1967. № 3. С. 170; 2) Древние гробницы вождей на Кавказе // Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973. С. 102-112. Так и на Руси, по мнению К. А. Михайлова, «срубные гробницы» отражали процесс формирования новой социальной группы - «руси», складывающейся в составе городских общин, см.: Михайлов, К. А. Древнерусские элитарные погребения Х - начала Х1 вв. (по материалам захоронений в погребальных камерах) : дис. ... канд. ист. наук : рукоп. СПб., 2005. С. 221, 227-235, 256-258.
