CC BY
55
О.Г. Щитова
ПОЛЬСКИЕ ЗАИМСТВОВАНИЯ В ТОМСКОЙ РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ XVII ВЕКА
Статья посвящена определению роли польского языка в процессе лексического заимствования русского языка XVII в. Предлагается генетическая типология иноязычной лексики польского происхождения в разговорной речи жителей Томского острога XVII в. - начального периода формирования среднеобских говоров. Определяется общерусский или диалектный характер анализируемого материала. Уточняется время первой фиксации отдельных слов в русских памятниках письменности.
Комплексное исследование говоров Среднего Приобья ставит необходимость изучения иноязычного компонента их лексического состава. Особую значимость в становлении среднеобских говоров имеет начальный период их формирования - XVII в. Вопрос о роли польского языка в процессе лексического заимствования для русского языка XVII столетия является дискуссионным. Цель данной статьи - определить степень влияния польского языка на разговорную речь жителей Томского острога. Для этого целесообразно «выявление концептов с неисконными лексическими манифестациями» [1. С. 15] - рассмотрим заимствования в томской разговорной речи XVII в., вошедшие в русский язык из польского, с точки зрения особенностей происхождения, тематической принадлежности, сферы функционирования.
К лексике польского происхождения в говорах Среднего Приобья применим термин «заимствование», поскольку «заимствование характеризуется маргинальным контактированием» носителей разных языков [2. С. 21]. Источником для исследования послужили томские памятники деловой письменности XVII в. Кроме того, как дополнительный источник в целях реконструкции иноязычной лексики для томской разговорной речи использовались документы тех регионов, откуда прибывали русские на жительство в Томский острог. Для сравнения анализировались некоторые памятники московской разговорной речи XVII в. Привлекались данные картотек Древнерусского словаря и Словаря русского языка XI-XVII вв. РАН (г. Москва).
Деловые памятники XVII в. могут служить источником изучения русской разговорной речи указанного периода. О том, что струя народно-разговорной стихии сильна не только в частной переписке, но и в «материалах актового характера, в документах государственного управления и частно-правовых», говорит С.И. Котков [3. С. 73]. Эта мысль получила подтверждение во многих исследованиях Е.Н. Борисовой, В.В. Палагиной, Л.Г. Панина, Е.Н. Поляковой и др. В томских деловых документах релевантны фонетические, морфологические, лексические и синтаксические черты разговорной речи.
Строительство Томского острога началось в 1604 г. Принимая во внимание классификацию говоров территорий позднего заселения, предложенную Л.И. Баранниковой [4], среднеобские говоры по времени переселения их носителей можно отнести к ранним переселенческим, начало формирования которых относится к XVII в.
Томская разговорная речь XVII в. представляла собой смесь говоров, носителями которых были жители центральных, северных и южных районов Московского государства: «В великом русском освоении
Сибири приняли участие все классы русского общества и все области Московского государства» [5. С. 68]. Чтобы выявить истоки польских по происхождению слов в речи жителей Томского острога, необходимо обратиться к истории иноязычных контактов русских говоров допетровской эпохи, являвшихся материнскими по отношению к томским.
История иноязычных контактов русских говоров допетровской эпохи показывает, что задолго до XVIII в. Москва была открыта для иноземцев. «К исходу
XV века сношения Московского двора и рынка с Западом были уже завязаны... Правда, эти сношения ограничивались потребностями политики и торговли и еще не разрастались в общую культурную связь» [6. С. 9]. Вследствие Ливонской войны Грозного во II половине
XVI в. усилился приток людей в Москву через ее западную границу. Около 9000 ливонских полоняников, или «немцев», были расселены по разным городам. При Грозном и низы московского населения стали привыкать к общению с «фрягами» и «немцами». «Весь торговый люд, живший и трудившийся тогда на путях торгового оборота Москвы с заграницей, вступил в деловые связи с иностранными купцами, служил им на пристанях и судах, на сухопутных дорогах и на гостиных дворах - словом, всюду, где двигался и хранился заморский товар. Население тех городов, куда внедрялись на житье или на службу пленные “немцы”, привыкало видеть их на улицах и рынках, даже в собственных домах на временном постое» [6. С. 33-34]. Большое количество «немцев» осело в самой Москве и в торговых русских городах. Находясь в близком деловом и житейском общении с русскими, иностранцы не могли не влиять на них, во-первых, потому что больше знали и умели, а во-вторых, потому что привольнее и веселее жили.
В XVII в. было довольно значительным количество переводной литературы. «В этот период переводились книги в основном с латинского, польского и немецкого языков» [7. С. 60]. По словам А.И. Соболевского, «большая часть переводов этого столетия сделана с латинского языка. За латинским языком мы можем поставить польский, которым владело большинство наших переводчиков и на котором часто писали южно- и западно-русские ученые» [8. С. 49].
В XVII в. ведущим преимущественно было инославянское, главным образом польское влияние [7. С. 60]. Показательно в этом отношении мнение
В.В. Виноградова: «Польский язык в XVII в. выступает в роли поставщика европейских научных, юридических, административных, технических и светско-бытовых слов и понятий» [9. С. 14].
Для томичей XVII в. характерны не прямые, а лишь опосредованные связи с иностранцами через русских купцов, надолго приезжавших в Сибирь на ярмарки и торги из самых разных уголков Московского государства, а также через вновь прибывавших в Томск поселенцев из многих районов Европейской части России. Исключение составляли высланные в Томск «литовские люди» и «немчины», среди которых было немалое количество пленных поляков [10, 11].
Эти внеязыковые обстоятельства, т.е. малая возможность непосредственных контактов томичей с иностранцами, способствовали тому, что уменьшалась вероятность использования в разговорной речи экзотизмов или случайных, не освоенных русским языком иноязычных слов.
Степень польского влияния на русскую разговорную речь XVII в. проявляется в том, какие понятия репрезентированы единицами польского происхождения, насколько они разнообразны по тематике в языке исследуемого периода. Приведем тематический анализ польских заимствований.
I. Хозяйственно-бытовая лексика:
1) названия посуды и домашней утвари (тор-клъ, шкатула, шпанка ‘игла’);
2)названия пряностей и веществ (мушкат ‘мускат’, *спикидар ‘скипидар’, *милдал ‘миндаль’).
II. Лексика военного дела (башня, збруя, мушкет, полковник, пушка, рейтар, ротмистр).
III. Наименование людей по национальному признаку (поляк, полъской, шляхта).
IV. Названия драгоценностей (королек, яхонт).
V. Единичные слова других тематических групп (пара, шкода, шлях).
Как видно из тематической классификации, из польского языка наиболее интенсивно заимствовались хозяйственно-бытовая лексика и лексика военного дела.
В томских деловых документах XVII в. среди западноевропейских заимствований было обнаружено около 34% лексических единиц, вошедших в русский язык из польского.
Причем для значительного количества из них (около 38%) польский язык является лишь языком-посредником при заимствовании из других, в основном германских, реже романских языков, не привнося ни формальных, ни семантических трансформаций в иностранные слова.
Рейтар ‘солдат в латах на лошади’ (в русском языке известно с 1615 г.) было заимствовано через польское rajtar ‘всадник’ из немецкого Reiter ‘то же’ [12. Т. 3. С. 464; 22. С. 453]. «Отец его и сродники служили по Коломн^ въ д^тяхъ боярскихъ, а онъ служилъ въ рейтарахъ и въ 184 году сосланъ в Томскои» 1662 - 1680 гг. [13. С. 43].
Тор'клъ (торелъ) ‘тарелка’. Заимствовано через польское talerz ‘тарелка’ или непосредственно из средневерхненемецкого talier ‘то же’, которое далее связывается с итальянским tagliere ‘то же’, образованным от tagliare ‘резать’, восходящего к латинскому taliare ‘то же’ [12. Т. 4. С. 24; 20. Т. 2. С. 229]. Лексема известна в русских памятниках письменности с 1509 г. [14. С. 925]. «.. .пуд торИлеи оловянных...» 1624 г. (Томские таможенные книги. Л. 10, об.).
Шкода (шкота) вред, ущерб'. Древнерусское шкода зафиксировано в русских источниках с 1478 г. [12. Т. 4. С. 449] и заимствовано через польское 8^оёа ‘то же’ из древневерхненемецкого 8саёо ‘вред’. «Вел^л привести по их вИре к шерти а их не воеват(ь) и шкоты им никоторые не учи-нит(ь)» (РГАДА. Ф. 214, стб. 40, л. 299).
В томских деловых документах XVII в. из всех лексических единиц, вошедших в русский язык из польского, 57% - полонизмы. К полонизмам относятся: 1) единицы, у которых при передаче из одного языка в другой на почве польского языка изменяется форма или формируется новое значение; 2) слова исконно польские.
Первая группа полонизмов - трансформированные на почве польского языка западноевропеизмы - составляет приблизительно 43% всех единиц, заимствованных в русский язык из польского, и 69% от числа полонизмов. К полонизмам западноевропейского происхождения относятся следующие.
Башня ‘узкое высокое строение, устраиваемое на городской или крепостной стене и имевшее оборонное значение’ [15. С. 33]; слово впервые зафиксировано в русских памятниках письменности в 1552 г. Данная лексема представляет собой словообразовательное переоформление с помощью суффикса -ня (ср. колокольня, караульня и т.п.) более старого заимствования из польского языка - башта. Польское Ъа8:йа ‘башня’ восходит к итальянскому Ъа8^а ‘крепость, укрепление’ [12. Т. 1. С. 139], трансформирует форму и конкретизирует семантику своего иноязычного прототипа. «СтИна городовая передняя к острогу, а по середин^ ст^ны башня трехъ сажень печатных...» [13. С. 24].
Милдал ‘миндаль’. Мы реконструируем эту лексему, отталкиваясь от встретившегося в томских деловых документах XVII в. прилагательного милдалной: «.и мушкату и милдалных ядер и ревень есть.» 1618 г. [16. С. 291]. Слово миндаль отмечено в русских памятниках с 1534 г. [12. Т. 2. С. 623]. Можно предположить заимствование номинации милдал через польское ш1§ёа1 с произошедшей регрессивной ассимиляцией согласных из латинского ашу§ёа1ш ‘то же’, восходящего к греческому ’ац иуба1оа, ’ациуба^, ’ац иуба1оу ‘то же’ семитского происхождения.
Пушка ‘метательное орудие’ (первая фиксация в русских памятниках - 1382 г.). М. Фасмер считает возможным проникновение данного слова через польское рш/ка ‘то же’ из древневерхненемецкого Ъ^а ‘то же’, которое восходит к народнолатинскому Ъих18, греческому V, -^бод ‘коробка из самшита’ [12. Т. 3. С. 416; 22. С. 443]. По мнению М.-Е. БоЫк, рассматриваемое слово является польским заимствованием, которое уже до XVII в. прочно вошло в русский язык [17. С. 131]. С.К. Булич, И.С. Хаустова, С.И. Алексеенко относят к заимствованиям лексему пушка. Однако существует мнение об исконнославянском происхождении данной номинации. Из семантических соображений М. Фасмер считает сомнительным это предположение и сближение с глаголами пускать, пустить или пушить [18. С. 878] или болгарским пухам ‘бью, колочу’. Начальный [п] -баварского происхождения [12. Т. 3. С. 415].
Есть основания полагать, что сближение слова пушка с глаголами пускать, пустить, пушить - явле-
ние лексической ремотивации, которая представляет собой «процесс обретения словом лексической мотивированности на основе установления им отношения лексической мотивации» [19. С. 47]. Против мнения об исконнославянском происхождении слова пушка можно привести следующие аргументы:
1) от глаголов пускать, пустить по фонетическим соображениям не могло образоваться производное со звуком [ш], т.к. -8^- > щ, ср.: пустой - пуща, пускать -пущать;
2) возможное образование от глагола пушить -пушка не имело бы варианта пуска, и, следовательно, у слова пушкарь не было бы варианта пускарь.
Итак, мы приходим к выводу о том, что номинация пушка является полонизмом западноевропейского происхождения, т.к. польский язык изменил внешний облик иноязычного прототипа.
Шкатула ‘ларец для хранения ценностей’: «И он де ОндрИи тоИ челобитную и явку положил к себИ в шкатулу. а гдИ онъ Ондр^и то^ челобитную и явку д^лъ. того он Самоилко не ведает» 1627 г. Из сыскного дела о князе Егупове-Черкасском» (РГАДА. Ф. 214, стб. 181, л. 204).
Русское шкатула ‘небольшой сундук’ [20. Т. 2. С. 415] М. Фасмер считает заимствованным через польское посредничество [12. Т. 4. С. 447] (польское 8/каШ1а ‘коробка, сундучок’). П.Я. Черных допускает возможность вхождения данной номинации в русский язык при посредстве зарубежных славянских языков, а не только польского (ср.: сербо-хорватское шкатула, словенское вка^а, чешское вкаШк ‘шкатулка, коробка’). Первоисточником является средневековое латинское саШ1а, к которому восходит итальянское 8са1о1а ‘коробка, шкатулка’.
В историко-этимологическом словаре П.Я. Черных читаем: «В русском языке слово шкатула известно с первых десятилетий XVII в., но сначала употр. в знач. ‘царская сокровищница’ (она находилась в ведении дьяка Мастерской палаты). См. в “Государевой Шка-туле”, в записи от 17-XII-1627 г.: “государь выдал из шкатулы околничему. три яхонтика червчаты”... В совр. знач. шкатула появляется несколько позже, в начале XVIII в.» [20. Т. 2. С. 415]. В приведенном нами отрывке из томского делового документа, из сыскного дела о князе Егупове-Черкаском, по времени совпадающего с предыдущим контекстом, значение слова шкатула отличается от зафиксированного в словаре П.Я. Черных и может быть сформулировано как ‘небольшой сундук или коробка для хранения ценных предметов’. Очевидно, что в томском памятнике нам встретилась одна из первых письменных фиксаций анализируемой лексемы в русском языке (в мангазей-ских памятниках XVII - первой половины XVIII в. она не обнаружена [15]; М. Фасмер датирует ее появление в русской письменности 1708 г.). Данный иноязычный неологизм функционально еще недостаточно освоен: в томских памятниках начала XVII в. вместо него часто употребляется слово коробка. Приведем пример из томских таможенных книг: «. дюжына коробок немецких малых двенатцат алтын» 1624 г. (Томские таможенные книги. Л. 8, об.); «.. .полдюжы-
ны зеркал немецких дюжина коробок немецких» 1624 г. (там же, л. 11). Атрибутив немецких указывает на происхождение предмета - ‘западноевропейского образца, западноевропейского происхождения (о товарах, породах животных)’ [21. С. 169].
Поскольку в Томском остроге первой половины XVII в. из нерусских славян было большое количество поляков, то можно согласиться с мнением М. Фасме-ра, А. Брюкнера [22. С. 549] и Г. Лееминга [23. С. 101] о польском посредничестве при заимствовании анализируемого слова из итальянского языка в русский. Участие немецкого языка в начальном [ш] можно исключить, т.к. нем. Schatulle появилось в самом конце XVII в. [24. С. 198]. Для польского языка номинация szkatula в 1627 г. была неологизмом, поскольку впервые зафиксирована в польских письменных памятниках в 1617 г. [23. С. 101], и это вновь склоняет нас к мысли о том, что жители Томского острога стали употреблять слово шкатула вслед за приехавшими сюда на поселение поляками.
Шляхта ‘мелкое дворянство в Польше’ (первая фиксация в русских памятниках письменности относится к 1563 г.). В русский язык номинация была заимствована через польское szlachta ‘то же’ из средневерхненемецкого slahte ‘род, происхождение, порода, вид’ [12. Т. 4.
С. 457]. «Андреи Юрьевъ сынъ Ядновскои: д^дъ его породою былъ шляхта королевская и взятъ былъ на воин^, посланъ къ Москв^.» 1662-1680 гг. [13. С. 42-43].
Шпанка ‘привезенная из Испании (об игле)’; данное название иглы было оформлено в процессе заимствования из польского hispan ‘испанец’ [12. Т. 4. С. 470] при помощи словообразовательного суффикса -к-. Польское hispan ‘испанец’ образовано от Hispania ‘Испания’, которое происходит из средневерхненемецкого Hispanie и далее - от латинского Hispania ‘то же’ [12. Т. 1. С. 408]. «Четыре фунта белил тысяча иголъ шпанокъ двести пугвиц оловяных...» 1649 г. (РГАДА. Ф. 214, стб. 251, л. 9). Мы относим появление этой иноязычной номинации в русском языке к XVII в., когда в Московское государство доставлялось из-за границы огромное количество товаров, в том числе и рукодельных инструментов, среди которых на первом месте стояли иголки, «привозившиеся бочками» [25. С. 101].
Ко второй группе полонизмов - к исконным полонизмам - относятся следующие:
Поляк ‘человек польской национальности’ (первая фиксация данного заимствования в русских памятниках относится к началу XII в.). Это личное существительное заимствовано в русский язык из польского polak, образованного от poljaninъ ‘житель Велико-польши (Познань)’, откуда распространилось как общее название поляков [12. Т. 3. С. 332]. «Д^дъ его по-лякъ, въ Томскои при^халъ по государевои грамот^, отец родился в Томску.» 1662-1680 гг. [13. С. 42].
Полъскои ‘польский’ (в русском языке известно с XVII в.). Иноязычным прототипом данного прилагательного является польское polski ‘польский’. Ср. Polska ‘Польша’ < *Pobska(ja) zemia ‘полевая, равнинная страна’ - название земли полян [12. Т. 3. С. 321]. «В Томском. детеи бояр и подьячих и польских и литовских лю-деи которые в детех боярских и по иноземному списку и
конных казаков и пЪших стрелцов и пушкареи... 847 человек» 1661 г. (РГАДА. Ф. 214, ед. хр. 594, л. 239, об.).
Збруя ‘принадлежности, снаряжение’ (первая фиксация в русском языке относится к 1594-1596 гг.) заимствовано из польского /Ъггуа ‘вооружение, снаряжение’ [12. Т. 3. С. 568]. «Смилуйся, пожалуй нас, хо-лопей. дати из своеи црьскои казны воинскои збруи пансыреи...» 1629 г. (РГАДА. Ф. 214, стб. 25, л. 179); «.а взяти у него Мелентья за тИ твои гдрвы денги конскою збруею и ожерели» 1646 г. (РГАДА. Ф. 214, стб. 251, л. 83).
Полковник ‘военный чин’. Источником заимствования для русской номинации является польское pu1kownik ‘то же’ [12. Т. 3. С. 311]. «Да в нншнем во 173 года по грамоте великого гдря . присланы с Москвы в Томс-кои полковник Тимофеи Цыцюря да писарь Михаи-ло» 1665 г. (РГАДА. Ф. 214, ед. хр. 594, л. 153). М. Фас-мер датирует появление этой лексемы в русском языке 1631 г., нам встретился данный полонизм в более ранних московских памятниках: «Потом полковник Папен-гем мужиков разогнал.» 1626 г. [26. С. 85].
Исконно польских слов в томских деловых документах зафиксировано около 19% от числа всех польских заимствований и 31% - от числа полонизмов.
Для установления общерусской или диалектной природы заимствованных лексем словарный материал сопоставлялся с лексическим составом памятников рассматриваемой эпохи, созданных на других территориях России XVII в. В первую очередь привлекались московские памятники, «язык которых начинал отражать общерусские лексические нормы» [27. С. 62]. Учитывались сведения древнерусских словарей и лексиконов XVII-XIX вв., а также показания об отсутствии языковых единиц.
Основная часть польских заимствований в томских деловых документах XVII в. имеет общерусский характер. Это подтверждают материалы Картотеки Словаря русского языка XI-XVII вв.
Заимствование конца XVI в. збруя ‘снаряжение, принадлежности’ в XVII в. уже стало широко известным жителям не только западных территорий Руси, но и центральных и северных районов: «И рострига Гришка говорилъ: “Поляки де и Литва вы^дутъ вс^ въ збру^ и съ копьи и со всякимъ боемъ» (1606 г. -Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Акад. наук. СПб., 1836. Т. 2. С. 108).
Из контекстов Картотеки Древнерусского словаря (г. Москва) видно, что рассматриваемая лексема встречается в московских памятниках, документах, связанных и с Польшей, и с Персией, и с Востоком. Употребление лексемы не окказионально и не вызвано польским языковым окруженияем, а является общерусским. Полонизм збруя зафиксирован в литературных произведениях, например: «и велел себе при-весть коня и збрую и выехал на великое поле» (начало XVII в., Повесть о Скандербеге).
Ранние актуализации в памятниках XV в. полонизма шкода (шкота) связаны с документацией польско-русских отношений. В XVII в. он был распространен по всей территории Московского государства, начи-
ная с самого крайнего севера - Соловецких островов, включая Обонежье, Олонецкий край, центральные районы страны: Москву, Псков, Тулу, Астрахань - и южные донские регионы, а также Сибирь (Свирский монастырь, Томск). Интересующая нас лексема встречается в статейных списках русских послов не только из Польши, но и из Средней Азии, Грузии, Англии, Персии. Следовательно, употребление слова шкода (шкота) в этих документах не является окказиональным, вызванным влиянием польского континуума. «Торговым людем бывает шкода и разорение от калмык и от караганских трухменцев грабеж» 1677 г. (Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР: Торговля с Московским государством и международное положение Средней Азии в XV-XVII вв. Л., 1932. Ч. I. С. 235).
Можно сделать предположение о диалектном характере слов шлях и шляхта.
По данным Картотеки древнерусского словаря, полонизм шлях встречается в памятниках, отражающих южновеликорусское и средневеликорусское наречие (воронежские, курские, харьковские, донские, московские, астраханские), а также территорий, связанных с польскими поселенцами (томские, якутские): «И берегли того на крепко, чтобъ Бакаевымь шляхом, и на просеки и иными м^сты въ наши украйные города воинские люди безвестно не прошли» 1660 г. (Акты московского государства. Разрядный приказ. Московский стол. СПб.: Изд-во Академии наук, 1890-1901. Т. 3. С. 216).
В севернорусских памятниках XVII в. это название проезжей дороги не отмечено. Факт неизвестности данной лексемы северновеликорусскому наречию подтверждается также отсутствием ее в мангазейских деловых документах XVII - первой половины XVIII в. [15], т.к. «в Мангазее и ее уезде в XVII в. проживали уроженцы территорий севернорусского наречия» [28. С. 20].
В современных среднеобских говорах и русском литературном языке полонизм шлях не употребляется, он вытеснен словами дорога, тракт. «Шлях - на Украине и Юге России: наезженная дорога, тракт» [29. С. 724].
О заимствовании из польского языка слова шляхта применительно к XVII в. можно говорить как о диалектном, связанном с западными, южными и центральными областями русского государства и территориями поселений поляков (Шацк, Дон, Минск, Смоленск, Москва, Тула, Тобольск, Томск и др.). «Ратные люди, смоленская шляхта и из Белогороцкого полку конные и п^шие люди, по се число ко мн^. в Шацкой не бывали». 1670 г. (Крестьянская война под предводительством Степана Разина: Сб. документов. М., 1957. Т. 2. С. 45).
Слово шляхта с течением времени распространилось по территории всего русского государства, а лексема шлях оказалась вытесненной в конкуренции с исконно русскими образованиями.
Итак, основная часть заимствований из польского языка, обнаруженных в томских деловых документах XVII в., имеет общерусский характер. Диалектными являются полонизмы шлях и шляхта.
Работа над неопубликованными томскими документами XVII в. позволила уточнить время первых
фиксаций в русских памятниках письменности нескольких заимствований из польского языка: пара -1628 г. (1696 г. - по данным М. Фасмера), полковник -
1626 г. (датировка М. Фасмера - 1631 г.), спикидар -
1627 г. (1652 г. - датировка М. Фасмера), шкатула -1627 г. (по данным М. Фасмера - 1708 г.).
Можно сделать вывод, что польский язык сыграл определенную роль в передаче номинаций западноевропейского происхождения в русский язык. Для одних из них (нетрансформированных западноевропеизмов) польский язык послужил лишь посредником в процессе заимствования. Другие (полонизмы западноевропейского происхождения) отражают изменения в форме или семантике этимонов, произошедшие в результате воздействия польского языкового континуума. Третьи являются исконными полонизмами. Экстралингвистичес-кие факторы способствовали активизации употребления польских заимствований в томской разговорной речи XVII в., и первые письменные фиксации отдельных апеллятивов репрезентированы именно в томских
документах. Но на основании имеющегося у нас материала мы не можем говорить об особенном влиянии польского языка на русский, не можем согласиться с мнением о том, что польское посредничество является отличительной чертой процесса заимствования в
XVII в. Большее количество западноевропейских слов вошло в русский язык, минуя польский, например, из германских языков. Среди общего количества лексики западноевропейского происхождения в изученных нами памятниках томской народно-разговорной речи XVII в. около 55% слов заимствовано из германских или через посредство германских языков, а приблизительно 34% -из польского языка или через польский. Таким образом, мы приходим к заключению, что необходимо в целом отклонить утверждение о преимущественном наличии полонизмов среди заимствований русского языка всех периодов его развития до XVIII в. (исключая праславянский). Аналогичные выводы вытекают из анализа не только томских, но и московских памятников народно-разговорной речи.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мызников С.А. Лексика финно-угорского происхождения в русских говорах Северо-Запада (этимологический и лингвогеографический анализ): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2003. 48 с.
2. Мыгзников С.А. Лексика финно-угорского происхождения в русских говорах Северо-Запада: Этимологический и лингвогеографичес-
кий анализ. СПб.: Наука, 2004. 492 с.
3. Котков С.И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М.: Наука, 1980. 293 с.
4. Баранникова ЛИ. Говоры территорий позднего заселения и проблема их классификации // Вопросы языкознания. 1975. № 2. С. 22-32.
5. Мирзоев В.Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе. М., 1960. С. 68.
6. Платонов С.Ф. Москва и Запад в XVI-XVII веках. Л.: Сеятель, 1925. 130 с.
7. История лексики русского литературного языка конца XVII - начала XIX века. М.: Наука, 1981. 374 с.
8. Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVI веков. Библиографические материалы: Сб. ОРЯС. СПб., 1903.
Т. 74.С. 49.
9. Виноградов В.В. Вопросы образования русского национального литературного языка // Вопросы языкознания. 1956. № 1. С. 3-25.
10. Блинова О.И., Захарова Л.А., Киселева О.Н., Палагина В.В. и др. Русские говоры Среднего Приобья. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1985. C. 50-51.
11. Захарова Л.А. Польский след в сибирской антропонимии XVII века // Методика преподавания славянских языков и литератур как иностранных с применением технологии диалога культур: Материалы конференции / Под ред. В.А. Доманского. Томск, 2004. С. 128.
12. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1986-1987. Т. 1-4. 576 с.; 671 с.; 830 с.; 863 с.
13. Головачев П.Г. Томск в XVII веке. Б. м., б. г. С. 24-161.
14. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб.: Изд-во Акад. Наук, 1893-1912. Т. 1-3. 1420 стб., 49 с.; 1802 стб.; 1956 стб., 13 с.
15. Цомакион Н.А. Словарь языка мангазейских памятников XVII - первой половины XVIII вв. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1971. 581 с.
16. Покровский Ф.И. Путешествие в Монголию и Китай сибирского казака Ивана Петлина в 1618 г. // Известия ОРЯС. СПб., 1914. Т. 18, кн. 4. С. 285-296.
17. Sobik M.-E. Polnisch-russische Beziehungen im Spiegel des russischen Wortschatzes des 17. und der ersten Halfte des 18. Jh. Hain: Meiseheim a Glan, 1969. 377 s.
18. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1958. 1284 с.
19. Блинова О.И. Русская мотивология: Учебно-методическое пособие. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. 66 с.
20. Черныгх П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. 1, 2. М.: Русский язык, 1993. 623 с.; 560 с.
21. Словаръ русского языка XI-XVII вв. М.: Наука, 1986. Вып. 11. 456 с.
22. Bruckner A. Slownik etymologiczny jezyka polskiego. Warszawa, 1974. 806 s.
23. Leeming H. Rola jezyka polskiego w rozwoju leksyki rosyjskiej do roku 1696: Wyrazy pochodzenia lacinskiego i romanskiego. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk: Zaklad Narodowy im. Ossolinskich - Wydawnictwo Wroclaw. Oddzial w Krakowie, 1976. 120 s.
24. Wasserzieher E. Kleines etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache. Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1975. 262 s.
25. Бакланова Н.А. Привозные товары в Московском государстве во второй половине XVII века // Очерки по истории торговли и промышленности в России в XVII и в начале XVII столетия. М., 1928. С. 5-118.
26. Московская деловая и бытовая письменность XVII в. М.: Наука, 1968. 338 с.
27. Хитрова В.И. Диалектная лексика в языке русской письменности XVII в. (к постановке вопроса о путях выделения диалектизмов) // Материалы по русско-славянскому языкознанию. Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1973. С. 60-65.
28. Цомакион Н.А. Туруханские говоры в их истории и современном состоянии. Красноярск: Изд-во Краснояр. пед. ин-та, 1966. 494 с.
29. Словаръ русского языка в четырех томах. М.: Русский язык, 1988. Т. 4. 796 с.
Сокращения обозначенных источников соответствуют принятым в Указателе источников Словаря русского языка XI-XVII вв. М.: Наука, 1975. 127 с.
Статья представлена кафедрой русского языка филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Филологические науки» 30 ноября 2004 г.
