CC BY
21
Л.С.ЛЫКОШИНА ПОЛЬСКИЕ УЧЕНЫЕ О ПРОБЛЕМЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ
(Обзор)
Десять лет спустя после распада советского блока тема Центральной Европы уже не столь популярна в Польше. Однако целый ряд польских исследователей опубликовали за последнее время работы, в которых эта проблема анализируется, хотя уже менее эмоционально, без свойственной прежнему периоду идеализации.
Различные подходы к проблеме Центральной Европы как исторического региона рассматривает К.Бжехчин (1).
Как правило, в работах, посвященных истории европейского континента, используется дихотомическое деление на западную и восточную его часть. Это деление основано на принципе контраста: то, чем обладает Западная Европа, отсутствует в Восточной, и наоборот. Согласно Е.Г.Уолтерсу (Walters), разница между западом и востоком Европы коренится в географических условиях: в Западной Европе более теплый климат, больше осадков, более длительный период вегетации растений, более легкий доступ к грунтовым водам, чем в Восточной Европе. Все это обеспечивает благоприятные условия для развития сельского хозяйства. Кроме того, в Западной Европе удобнее речные пути и надежнее естественные границы. Восточная Европа или лишена подобных благоприятных условий, или обладает ими в меньшей степени (1, с.10 ).
Подобного дихотомического подхода придерживается П.Бёрк (P.Burke). Он отмечает большую плотность населения в Западной Европе, господство там романских и германских языков, а также католичества и протестантизма. В его представлении, особую роль в судьбах региона сыграло раннее, уже с XVI в., появление элементов капитализма.
В Восточной Европе плотность населения была меньше, преимущественное распространение получили славянские языки, господствующей религией стало православие. В XVI в. здесь имело место вторичное закрепощение крестьян и развитие хуторского барщинного хозяйства. Но П.Бёрк считает необходимым выделить и третий европейский регион, расположенный между Западом и Востоком, между Россией и Германией.
Исследователи, склоняющиеся к тройственному делению Европы, помимо Западной и Восточной частей континента выделяют еще Центрально-Восточную или Центральную Европу, обладающую теми же чертами, что и первые два региона, но в своеобразном сочетании или в особой форме.
П.Вандыч (Wandycz), называя ряд характерных черт Центральной Европы, говорит о "цивилизационной молодости" этого региона, который лишь в Х в. приобщился к европейской цивилизации, что предопределило отставание в экономическом развитии, усугубившееся на рубеже XV-XVI вв. в связи с утверждением в Центральной Европе хуторского барщинного хозяйства. Границей стала река Эльба. К востоку от нее сложился такой тип зависимости крестьянина от феодала, при котором последний сосредотачивал в своих руках всю полноту власти: власть над землей, над личностью и власть судебную. В западной части континента все три вида власти были в разных руках.
Следствием существования подобного рода системы стало слабое развитие городов и позднее формирование капиталистических отношений. Специфика взаимоотношений государственной власти и господствующих классов обусловила во многом поздний отказ от крепостнических отношений.
Но центральноевропейский капитализм, развитию которого была открыта дорога после отмены крепостного права, отличался от западноевропейского, в частности, отсутствием
традиций и стремления к созданию гражданского общества, суть которого может быть определена как "стремление к состоянию социального равновесия" (1, с.249).
К числу определяющих особенностей Центральной Европы К.Бжехчин относит слабое промышленное развитие региона, где в XIX и в первой половине ХХ в. большинство населения занималось сельским хозяйством.
Поздняя индустриализация, техническая отсталость не позволили населению воспользоваться благами технического прогресса. Кроме того, этатизация экономической жизни была столь велика, что применительно ко второй половине XIX в. нет оснований говорить о рыночной экономике в Центральной Европе.
Распад империй Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых в результате Первой мировой войны и революций создал условия для развития гражданского общества, дальнейшие судьбы которого зависели от отношений между властью и собственностью. Там, где сильнее были традиции деспотизма, а позиции владельцев собственности слабы, сложились тоталитарные режимы. В странах с достаточно высоким уровнем промышленного развития (Чехия) на протяжении всего межвоенного периода стабильно функционировало гражданское общество. В странах аграрной или аграрно-промышленной экономики (Болгария, Эстония, Югославия и др.) сложились авторитарные режимы (1, с.250).
Павшая в 1918 г. Австро-Венгерская монархия для многих интеллектуалов, писателей и поэтов, некогда живших в ней, осталась навсегда страной счастья и гармонии, сказочной Центральной Европой (Mitteleuropa). Этот оплот стабильности, добропорядочности, чести и достоинства, где каждый знал свое место и все были счастливы, фигурирует в творчестве С.Цвейга, Ю.Рота (Roth), Х.Додерера (Doderer), Р.Музиля (Musil) и др. В произведениях последнего Австрийская империя - это сказочная "Какания" (от "Kaiserlich und Königlich" -императорская и королевская), страна особого духа, атмосферы, пронизывающих все стороны жизни.
"Этот габсбургский миф, — полагает К.Магрис, — сочетает в себе черты реальной жизни и поэтических сказочных представлений. Его создатели показывают старую империю одновременно и как кривое зеркало, и как микроскоп" (5, с.72).
Начало мифологизации исторической реальности империи восходит к XIX в., к 1806 г., когда император Священной Римской империи Франц II принял титул австрийского императора Франца I. К тому времени восходят истоки формирования идеала наднациональной империи, "великой Швейцарии народов", где понятие "народ" означало расовую и этническую группу.
Миф наднационального государства был в известной мере попыткой объяснить и оправдать реальное положение вещей, а слабости этого положения мифологизировать в качестве идеала. Этому мифу, полагает К.Магрис, представлявшему наследие, а вместе с тем суррогат космополитизма Священной Римской империи, не хватало витальности. Но, может быть, именно благодаря этому, благодаря своей изначально декадентской окрашенности, он стал благодатной почвой для поэзии и литературы. Габсбургский миф вобрал в себя разнородные компоненты, среди которых особая роль принадлежит стремлению к наднациональной гармонии.
В габсбургскую humanitas внесли свой вклад все народы, населявшие империю, но все же основными элементами humanitas были славянский и еврейский. Причем свое реальное воплощение они получили в немецком языке. Именно немецкий язык был господствующим в политике и в культуре, но сквозь него пробивалось славянское очарование (5, с.73).
Как замечает А.Фют, идея Центральной Европы изначально пользовалась большей популярностью в Чехии и Венгрии, чем в Польше. Разделенная некогда между тремя государствами, Польша не претендует на наследие гасбургской монархии. "Образ добродушного императора с бакенбардами еще пробуждает определенные сентиментальные чувства у некоторых, по крайней мере, жителей Кракова, но эти чувства совсем непонятны жителям Познани или Варшавы" (2, с.11).
"Осень народов" 1989 г., открывшая новую главу в истории многих европейских стран, наметила и основной вектор их развития - возвращение к "нормальности", причем критерием последней являются нормы жизни, принятые в Западной Европе.
Часто речь идет о "возвращении в Европу" или о том, что фактически бывшие европейские социалистические страны из нее и не уходили. По мнению польского философа В.Кауте, ситуация не столь очевидна, и "вернуться" в Европу не так просто. Уже потому, что Центральная Европа все же обладает определенной, причем сущностной спецификой.
Программа создания "нормального общества", повсеместно принятая в бывших социалистических странах, с неизбежностью ставит вопрос о том, как легче добиться вожделенной цели - интеграции в Европу - каждой стране отдельно или всем вместе.
В принципе, среди народов этих стран, как полагает В.Кауте, господствует скорее недоброжелательное и подозрительное отношение к соседям, сочетающееся с безоговорочным причислением себя к семье европейских народов. Причем пунктом соотнесения, как правило, является отношение к России. Последней, обычно, отказывают в праве считать себя европейской державой. Между тем на Западе народы и государства этой части континента воспринимали как нечто единое (в широком смысле слова). Эту общность, единство далеко не все центральноевропейцы готовы признать.
Западноевропейскую культурную традицию связывают с гуманизмом, правами человека, неприятием любых форм тоталитаризма, признанием суверенных прав каждого народа, законов рыночной экономики.
Однако все эти постулаты можно отнести к разряду слишком общих, не отражающих сути проблемы. Чтобы определить последнюю, следует обратиться к философской первооснове западноевропейской цивилизации. Таковая восходит к идеям Возрождения, философии Декарта, политической мысли Макиавелли, Гоббса, Локка, Гроция, Руссо. Представления о человеке как мере всех вещей, картезианская идея cogito, теории общественного договора в интерпретации Локка или Руссо легли в основу западноевропейской модели либерализма и демократии.
Применительно же к Европе "Центра" правомерно говорить о несколько иной парадигме культуры. Здесь возобладали свойственные философии Сократа, а также идеям христианства, представления о существовании трансцендентного мира правды, добра и справедливости. Человек вовсе не является мерой всех вещей; общественный договор не достаточен для определения принципов общежития людей, идея cogito не находит своего места.
Собственность, рынок, польза, цена не воспринимаются центральноевропейским сознанием как категории, исчерпывающим образом отражающие смысл бытия. Соответственно, в Центральной Европе представления о демократии отличаются от западноевропейских.
В этой связи, полагает В.Кауте, особое внимание следует уделить Польше, архетип культуры которой заключает в себе специфический взгляд на принципы организации общественной жизни.
Сущность свойственного полякам понимания демократии, способа мышления о государстве и обществе заключается в представлении о существовании трансцендентального мира ценностей, которому и должна быть подчинена вся земная жизнь человека, "... цивилизация, действительно достойная человека, - писал А.Мицкевич, - должна быть христианской" (цит. по: 3, с.21).
Понимание свободы, принятое в польской культуре, существенно отличается от трактовки свободы в европейской культуре Нового времени. Для наиболее рельефного представления этих различий уместно вспомнить классификацию Б.Констана, согласно которой есть "древнее" и "новое" понимание свободы. В первом случае свобода (в представлении греков и римлян) это возможность участия в управлении, в политике, в решении общественных дел. Это свобода "позитивная", сопряженная с самостоянием каждого и одновременно с этосом коллективизма.
Согласно второму подходу, свобода - это прежде всего независимость от государства, которое не должно мешать личности заниматься предпринимательством, торговлей, по-своему организовывать свою частную жизнь. Это свобода, соответствующая идеалам классического либерализма.
Архетип польской культуры, по мысли В.Кауте, включает в себя именно первое, "древнее" понимание свободы. Причем в модели польской культуры человек, личность, никогда не бывает изолирован от объективного мира правды, добра и справедливости, а равным образом и от идеи "гражданского духа", "духовной общности".
Приведенные соображения - не оторванные от жизни абстракции. Они способны объяснить многие явления и процессы реальной жизни, в частности, в известной мере и то обстоятельство, что в странах Центра Европы, хотя много говорят о правах человека, гражданском обществе и свободе, но вкладывают в эти понятия свое, отличное от принятого в западной части континента, содержание.
В значительной степени эта специфика центральной части Европы проявляется и в особенностях функционирования национальной идеи как фактора идентификации.
Как отмечает польский историк А.Вольф-Повенска, применительно к Западной Европе можно говорить о том, что национальная идея явилась движущей силой прогресса, но судьбы этой идеи в центральной и восточной части континента складывались иначе (7, с.3). Народы этого региона, в течение длительного времени пребывавшие под властью иноземцев, пережившие трудные десятилетия национально-освободительной борьбы, склонялись скорее к традициям антидемократического национализма.
В отличие от Западной Европы, где процесс формирования национальных государств сочетался с борьбой за гражданские права, в Восточной Европе сложилась совершенно иная ситуация. Аграрный характер восточноевропейских стран, слабое развитие национальной буржуазии, бюрократическая модель государственной власти, отсутствие традиций гражданского общества - все это затрудняло формирование прогрессивного национального сознания, сопряженного с идеями свободы и демократии.
Период после 1945 г., доминирование СССР, "коммунисти-ческий национализм" способствовали формированию в Восточной Европе обостренной и болезненной реакции на национальные проблемы, что в полной мере проявилось после 1989 г.
Социально-политическая трансформация разрушила прежде существовавший порядок, сделала насущным поиск новой индивидуальной и коллективной идентичности. Причем апелляция к национальной идентичности в известном смысле носит компенсационный характер, позволяет обрести некий островок стабильности в стремительно меняющемся мире. В зависимости от исторических, социальных и культурных особенностей стран региона в каждой из них по-своему складывается зависимость между национальной идентификацией и созданием демократических структур.
Обращаясь к опыту некоторых стран региона — Восточной Германии, Польши и Словакии — А.Вольф-Повэнска отмечает, в частности, что применительно к Восточной Германии можно констатировать, что на протяжении 10 лет, прошедших с момента объединения западной и восточной части страны, основное содержание идущих политических процессов сводится к сознательной реставрации восточногерманской идентичности. Две части немецкого народа разделяет сейчас очень многое, начиная с разной оценки прошлого. Восточные немцы ощущают потребность защиты собственного исторического опыта, не проявляют готовности согласиться с официальной оценкой их истории, несмотря на все разоблачения и доказательства официальной пропаганды. "Историческая правда не совпадает с личным опытом повседневной жизни многих людей" (7, с.9).
Солидарность восточных немцев проявляется в форме оборонительной стратегии, апеллирующей к ценностям прежнего социального государства, позволяющей оградить себя от чуждого, непривычного мира. Новая восточногерманская идентичность, характеризующаяся ретроспективным идеализмом, ощущением коллективной дискриминации, необходимости защиты собственной биографии, является объективной реальностью настоящего времени, хотя, конечно, не будет существовать всегда. Ее не следует рассматривать как выражение безоговорочного принятия прежнего, социалистического режима, это явление гораздо более сложное и неоднозначное. С бывшей ГДР в 1990 г. идентифицировали себя 18,8% восточных немцев, а в 1995 - 35,1% . Это чаще женщины и люди в возрасте от 45 до 60 лет (7, с.11).
Социологические исследования показывают, что трудная повседневная реальность трансформирующегося общества отодвинула на второй план проблемы свободы и демократии. ГДР воспринимается не как государство политической диктатуры, а прежде всего как страна, обеспечивавшая своим гражданам стабильность и социальную защищенность. Разочарование, связанное с объединением, подпитывается также ощущением своей отстраненности от участия в большой политике, даже в решении проблем собственной жизни: выходцы из ГДР занимают маргинальное место в политической элите Германии.
Восточногерманская идентификация бывших граждан ГДР носит деструктивный характер. "Остальгия" мешает им активно включиться в политическую и общественную жизнь, лишает возможности критической самооценки.
В отличие от восточных немцев, поляки в поисках своего нового места в мире после падения коммунизма могли апеллировать к национальным традициям.
Необходимость определения своего места на карте Европы в новых социально-политических условиях включает и определение своего отношения к другим народам.
Изучение этой проблемы показывает, что поляки с наибольшей симпатией относятся к народам западной культуры, обладающим высоким уровнем экономического развития и
демократической политической культурой. Менее благожелательную позицию жители Польши занимают по отношению к украинцам, белорусам, чехам.
Словацкое национальное сознание сформировалось достаточно поздно. Во многом это обусловлено отсутствием практически до середины XIX в. словацкого литературного языка (оформившегося фактически лишь в период Весны народов). Именно тогда словацкие патриоты сформулировали политическую программу, включавшую в себя требования создания собственного, словацкого сейма, права использования национальных символов и употребления словацкого языка как языка преподавания в школах, а также для делопроизводства.
Нарождающаяся словацкая идеология имела оборонительный и элитарный характер, формируясь как реакция на венгерский национализм. Становление словацкой национальной идентификации в экстремальных условиях, когда словаки рассматривались как часть политической венгерской нации, наложило свой отпечаток на специфику словацкого национального сознания. В первые годы независимости словаки приняли ряд законодательных актов, дискриминационных по отношению к венграм (в частности, закон 1995 г., предписывающий венгерскому меньшинству пользоваться в качестве официального только словацким языком).
Хотя и поляки, и словаки считают себя толерантными народами, 63% словаков и 38% поляков не желают признавать права национальных меньшинств пользоваться родным языком в школах и учреждениях. Ни поляки, ни словаки не жалеют об утрате статуса многонационального государства; 60% поляков и 29% словаков считают, что каждый народ должен иметь свое государство (7, с.17).
Применительно как к Польше, так и к Словакии трудно говорить о постоянных тенденциях, определяющих связи между патриотизмом, национализмом и уважением прав человека и толерантностью.
При этом в Польше, стране самой большой по территории и численности населения среди прочих государств, переживающих период трансформации, и достигшей самых значительных экономических успехов, наиболее сильны опасения, связанные с возможностью утраты национальной идентичности. Причем эти опасения в полной мере проявляются на уровне политической элиты. Достаточно проанализировать программы политических партий, чтобы убедиться в этом.
Моральный ригоризм, миссионерская риторика, националистический пафос, ксенофобия - все эти элементы, хотя и в разной степени, присутствуют в политических декларациях целого ряда партий и объединений (Избирательная акция "Солидарность", Движение защиты Польши; Программа для независимой Польши - парламентское коло польского соглашения; Национально-христианский союз, Движение во имя Речи Посполитой - патриотический лагерь, Конфедерация независимой Польши; Программа "для польской семьи"; Христианская демократия III Речи Посполитой).
Подобного рода настроения не чужды и словацкой политической элите. В стране существуют политические партии, склонные к созданию мифа о словаках как жертвах тысячелетнего угнетения со стороны венгров. Наиболее отчетливо элементы национализма проявляются в программе Словацкой национальной партии.
И в Польше, и в Словакии национально ориентированные политические силы интерпретируют новую реальность в абсолютных категориях: или народ сохраняет свою идентичность, или его поглотит Европа в результате интеграции. Никакие промежуточные варианты не рассматриваются.
В обеих странах специфика подхода к национальной идее влияет на создание определенного социального, морального и политического климата. Но при этом трудно установить прямую связь между этой спецификой и отношением к демократии. Скорее, прослеживается зависимость между традиционной или современной идентификацией и отношением к новой политической культуре. Так, прокапиталистические позиции совпадают с поддержкой демократии, националистические - с неприятием либерального капитализма. Фундаменталистский национализм всегда имеет антикапиталистическую направленность, но это не означает автоматического неприятия демократии или поддержки социалистических идей.
И в Польше, и в Словакии националистические ориентации свойственны политическим силам как правого, так и левого крыла политического спектра.
Одно из центральных мест в формировании национального сознания принадлежит истории. Сравнительные исследования показывают, что для поляков восприятие прошлого сопряжено прежде всего с мученичеством, жертвенностью и героизмом. Среди наиболее
значительных событий фигурируют гитлеровская агрессия (44%), обретение Польшей независимости и историческая роль Пилсудского (27%), принятие христианства (14%) и конституция 3 мая (12%) (7, с.25).
Для словаков наиболее важными событиями оказались возникновение Чехословакии и принятие христианства. Причем, если первому событию отдают предпочтение левоориентированные политические силы, то второму - скорее силы правой ориентации. 10% словаков главным предметом исторической гордости считают период существования государства Тисо, и это представители самой антидемократической и антикапиталистической ориентации (7, с.25).
Но каковы бы ни были оценки прошлого, бесспорно, по мнению А.Вольф-Повэнской, что в обеих странах преобладают стереотипные представления и не находится времени на переосмысление и ревизию исторических мифов. Между тем, полагает автор, реализация национальных интересов в настоящее время требует отказа от узконационального мышления и активного включения в процесс глобализации.
Сейчас трудно сказать, кто выиграет, а кто проиграет в ходе разворачивания этого процесса. Ясно, однако, что национальные государства смогут успешно развиваться лишь в условиях все более тесного сотрудничества, взаимопроникновения идей и культур. Демократическая идентификация предполагает не уничтожение различий, но их принятие с отказом от угроз, этими различиями порождаемых.
Процессы глобализации, утверждает Р.Кравчик, имеют прежде всего технико-экономическое измерение и только во вторую очередь - цивилизационное. Между экономическим уменьшением мира до размеров "глобальной деревни" и его совершенно очевидной регионализацией нет противоречия.
Глобализация не препятствует людям проявлять все большую привязанность к этническим или культурным особенностям. "Новый более безопасный мир, склоняет, с одной стороны, к трактовке его как единства, с другой - к росту локального патриотизма" (4, с.23. — Выделено авт.). Глобализация имеет экономический характер, регионализация -цивилизационный. Прав как Ф.Фукуяма, говорящий о приходе "нового, прекрасного мира либерализма", как и С.Хантингтон, утверждающий, что настало время неизбежной борьбы цивилизаций (4, с.23).
Свершившаяся в мире информационная революция обусловила необходимость экономической открытости. Глобализация - это не результат победы какой-либо идеологии -это следствие технологической революции. Ни одна страна не может безнаказанно отказаться от участия в развитии "мировой деревни"; каковы бы ни были отрицательные последствия глобализации, остановить этот процесс нельзя. В этом "глобализующемся" мире, по мысли Р.Кравчика, как в империи, есть свой центр и своя периферия. Причем роль центра принадлежит средоточиям международных финансовых рынков. Судьба Центрально-Восточной Европы при этом предопределена: ей предназначена роль провинции, отдаленной от метрополии. В обозримом будущем ничего другого не предвидится, разве что та или иная страна региона, полностью утратив идентичность, интегрируется в максимальной степени в ЕС.
Однако далеко не все исследователи согласны с необходимостью включения стран Центральной Европы "напрямую" в процесс европейской интеграции. Нередко применительно к этим странам говорят о необходимости "третьего пути". При этом, как замечает В.Кауте, под "первым путем" понимается западноевропейский либерализм, который не приживается на центральноевропейской почве, не принимающей ничем не ограниченную свободу личности, нерегулируемый рынок, коммерциализацию всей совокупности общественной жизни, индивидуализм.
"Второй путь" характерен для Востока и ассоциируется с тоталитаризмом, воплощенным в облике "реального социализма". Он также неприемлем, ибо центральноевропейскому сознанию чужды монополия власти на истину, подавление свободы человека, централизованное управление экономикой.
"Третий путь" — это путь, пролегающий между первым и вторым, сочетание, синтез положительных элементов "первого" и "второго" пути. Как пишет венгерский эссеист Д.Конрад: "Центральная Европа существует как возможность, как промежуточное состояние: это ни Восток, ни Запад; это и то и другое вместе" (цит. по: 3, с.26).
Один из французских интеллектуалов, Жак Рупник (.Т.Киртк) констатирует: "Парадокс современной Центральной Европы состоит в том, что все страны региона хотели бы как можно скорее избавиться от словечка "центральная" и интегрироваться в Западную Европу. Между тем
лучшим способом достижения этой цели является именно акцентирование позитивного образа Центральной Европы - в контрастном сопоставлении с Россией или Балканами" (цит. по: 3, с.35). Но есть ли "третий путь" развития и в чем его суть, доподлинно не известно. Поэтому вслед за Д.Конрадом можно заключить, что Центральная Европа - это регион, которого "уже нет и еще нет" (цит. по: 3, с.35).
Список литературы
1. Brzechczyn K. Odrebnosc historyczna Europy Srodkowej: Studium metodologiczne. — Poznan,1998. — 272 s.
2. Fiut A. Byc (albo nie byc) srodkowoewropejczykiem. Obrazy wspolczesnosci. — Wroclaw,1999.
3. Kaute W. Europa Zachodnia a problemy integracji krajow Europy Srodkowej: Refleksje nad sfera kultury // Czynnki integrujace i dezintegrujace Europe Srodkowa. — Katowice, 1994. — S.9-35.
4. Krawczyk R.Europa Srodkowo-Wschodnia w procesie globalizacji gospodarki // Przemiany strukturalne gospodarki krajow Srodkowej i Wschodniej Europy na przelomie wiekow i mozliwosci wzajemnej wspolpracy. — Naleczow-Lublin, 1999. — S.20-32.
5. Magris C.Mit Habsburgski // Przeglad polityczny. — W-wa,1996. — N 31. — S.72-76.
6. Naganowski E. Miedzy mitem a zreczywistoscia // Ibid. — S.66-69.
7. Wolf-Pow^ska A. Rola tozsamosci narodowej w procesie ksztaltowania sie demokratycznej kultury politycznej Europy Srodkowej // Przeglad zachodni. — Poznan, 2000. — R.56, N. — S.2-28.
