CC BY
111
Как видно из таблицы, на развитие и поддержание корпоративной идентичности вузовского сообщества направлен целый ряд ритуалов, тесно связанных между собой.
Коммуникативная функция организационных ритуалов выражается в передаче информации об организации, ее истории, ценностях, традициях, нормах как в процессе субъект-субъектного взаимодействия, так и от поколения к поколению в виде своеобразной квинтэссенции корпоративной культуры.
Интегративная функция направлена на снятие различного рода дистанций между «настоящим» и «прошлым» вуза, между профессорско-преподавательским составом и студенчеством, утверждение психологического переживания групповой солидарности.
Адаптационная сводится к закреплению за индивидом новых ролей как средства включения его в группу или изменения его статуса; обеспечивает формирование у индивидов определенных личностных, деловых и гражданских качеств, соответствующих установок.
Ценностная функция тесно связана с адаптационной: обе они способствуют интериоризации внутрикорпоративных ценностей и норм.
Социально-психологическая, обеспечивая канализирование напряжения, агрессии, позволяет достичь определенного уровня психологического комфорта, формирует особое ценностное отношение к вузу.
Таким образом, значимость ритуалов в контексте формирования и поддержания корпоративной идентичности вузовского сообщества неоценима. Ритуалы как символы действия являются способом донесения до профессорско-преподавательского состава, сотрудников, студентов - одним словом, тех, кто входит в вузовское сообщество, системы ценностей и моделей поведения, отражающих корпоративную культуру вуза.
Именно ритуалы как устойчивая система ценностей, накопленных и воспроизводимых в коллективной памяти, дают вузовскому сообществу ощущение устойчивости, столь необходимое в непрерывно изменяющемся мире. Как справедливо отмечает Е. Виш-ленкова, «посредством ритуалов сообщество вуза не
только выражает себя и сохраняет своё корпоративное
единство, но и утверждает среди современников высокую ценность образования и культуры» [2].
Литература
1. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993.
2. Вишленкоеа Е. Символы Казанского университета // Высшее образование в России. 2004. № 10.
3. Дагаева Е.А. Корпоративная идентичность: понятие, структура, механизмы формирования // Вестник ТИУиЭ. Таганрог. 2008. № 2.
4. Емельянов В.В. Ритуал в Древней Месопотамии. СПб. : Азбука-классика; Петербургское востоковедение, 2003.
5. Карнацкая Л.А., Петренко В.Ф. Ритуал как укорененность бытия // Мир психологии. 2003. №1.
6. Крылов А. Н. Корпоративная идентичность для менеджеров и маркетологов. 2-е изд. М.: Изд-во ИКАР, 2004.
7. Пименова Н.Ю. Особенности формирования корпоративной идентичности в системе дистанционного обучения: опыт Владивостокского государственного университета экономики и сервиса // Университетское управление. 2004. № 5-6 (33).
8. Роуден М. Корпоративная идентичность. М.: Добрая книга, 2007.
9. Сарингулян К. С. Культура и регуляция деятельности. Ереван, 1986.
10. Скворцова Т., Стерн ж И. О корпоративной идентичности // Управление компанией. 2007. №2.
11. Фисун А. Внутрикорпоративные коммуникации: проблемы построения эффективной системы // http://www.fisun-alexey.livejournal.com/5523.html (11.10.2008).
12. Шарков Ф.И. Интегрированные PR-коммуникации М.: РИП-холдинг, 2004.
13. Яговдик Е.В. Трансформация ритуала в культурноэволюционном процессе (философско-культурологический анализ): Автореф. дис. ... канд. филос. наук. Белгород, 2005.
14. Durkheim E. The Elementary Forms of the Religions Life. Glencoe, 1954.
И.А. МАЙДАНСКАЯ, канд. филос. наук, доцент каф. ФиС ТИУиЭ
ПОЛИТИКА «МНОЖЕСТВА» В ТЕОРИИ АЛЬТЕРГЛОБАЛИЗМА
Общемировой процесс глобализации, в основе кую программу этого движения представляет кон-которого лежат рыночные, товарно-денежные цепция множества Т. Негри и М. Хардта Автор отношения, столкнулся с серьезным противником статьи исследует сильные и уязвимые стороны в лице интернационального движения, именующего этой концепции на основе опыта новейшей исто-себя альтерглобалистским. Идейно-теоретичес- рии и политических реалий современного мира.
Антиглобализм, алътерглобализм, множество, левый радикализм, Негри, Хардт, биополитика, «умная толпа», Бузгалин, Рейнгольд, Каллиникос.
С
началом каждого экономического кризиса обыч- дожить, что в ближайшее время оживится антиглоба-
но активизируются левые радикалы. Нынешний листское движение. В ХХ1в. оно обрело серьезную
кризис - глобальный, поэтому резонно предпо- теоретическую основу, о которой и пойдет речь.
Предметом нашего исследования станут два бестселлера - Антонио Негри и Майкла Хардта «Империя» (Hardt M., Negri A. Empire. London, 2000) и «Множество: война и демократия в эпоху империи» (Multitude: War and Democracy in the Age of Empire. New York, 2004). Мы критически проанализируем основополагающее для данной теории понятие «множество» в соотнесении с понятием пролетариата у Маркса и с реальной социально-классовой структурой современного общества.
Экс центр ичный тандем - пожилой итальянский философ-террорист Антонио Негри1 и молодой американский профессор литературы Майкл Хардт - уже достаточно давно получил статус идейного предводителя антиглобалистов. В плане философских корней их взгляды можно охарактеризовать как гибрид марксизма с постмодерном. Учение Маркса стало для Негри и Хардта отправной точкой и методологическим стандартом исследования, однако догматичным или некритичным их отношение к основоположнику «научного коммунизма» не назовешь. Авторы ставят своей целью дальнейшее развитие марксизма, ни в коей мере не цепляясь за отжившие свой век суждения Маркса о судьбах капитализма. В частности, давным-давно ясно, что прогноз «абсолютного обнищания» пролетариата с «накоплением нищеты, муки труда, рабства, невежества, одичания и моральной деградации» (Маркс К. Капитал / Сочинения. Т.23. С. 660) оказался ошибочным. А значит, исчез и главный материальный стимул для пролетарской революции - во всяком случае, в экономически развитых странах, где пролетариям есть слишком много чего терять, «кроме своих цепей».
Марксисты в наши дни вынуждены искусственно расширять понятие «пролетариат», включая в него вообще всех наемных работников - в том числе интеллектуалов, доля которых в обществе выросла со времен Маркса на порядок, тогда как доля пролетариев все это время лишь сокращалась.
Негри с Хардтом идут еще дальше, замещая понятие пролетариата предельно широким понятием множества. При этом они подчеркивают, что множество -это «класс», но особого рода, класс, который еще только начал формироваться. Множество конституируется как «класс, отвергающий капиталистическую власть», а значит - класс революционный. В него входят все, кто трудится под властью капитала, кто своим личным трудом увеличивает размеры чужого богатства.
Отношение к средствам производства, в котором Маркс усматривал абсолютный критерий различия классов, в «теории множества» Негри - Хардта ни малейшей роли не играет. Они объединили в один класс («множество») индустриальных рабочих и домохозяек, фермеров и юристов, армию работников сферы обслуживания, артистов и программистов, учителей и
1 В 1979 г. Негри был обвинен в организации похищения и убийства бывшего премьер-министра Италии Альдо Моро и еще двух десятков убийств и терактов. За время тюремного заключения он успел написать несколько книг и избраться в парламент одновременно от трех округов (Рима, Милана и Неаполя), однако был лишен парламентского иммунитетаи уехал во Францию, где переквалифицировался в университетского профессора. В 1997 г. Негри вернулся в Италию и еще 4 года провел в тюрьме.
ученых (т.е. и себя самих заодно), закрыв глаза на то, что добрая половина этих общественных «подмножеств» трудится при помощи принадлежащих им средств производства: от участка земли и офиса до персонального компьютера, обрабатывающего добытое самим работником «сырье» информации.
Всех страждущих под ярмом «биовласти» глобального капитала тружеников Негри и Хардт политкорректно уравнивают, заявляя, что «среди различных форм труда нет политически приоритетных» и все люди труда имеют «равную возможность сопротивления» [7, с. 137]. Эти строки подозрительно напоминают либеральные клише вроде «общества равных возможностей», которые традиционно являются предметом критики и насмешек со стороны марксистов.
Впрочем, как выясняется уже двумя страницами ниже, во множестве форм труда естъ-таки одна «приоритетная». Негри и Хардт пишут даже о ее «гегемонии» начиная с конца ХХв. Это «неовеществленный» труд, «обеспечивающий либо создание нематериальных благ - знаний, информации, связей или отношений, либо эмоциональной реакции» [7, с. 139]. Соответственно, работники, занятые в этой сфере общественного производства по логике вещей должны быть признаны и более значимой политической силой, нежели все остальные трудящиеся.
В материалистическом понимании истории политические отношения выступают как идеальное («концентрированное», по словам Ленина) выражение отношений экономических, «надстройка» над этими последними. Именно на основании данной аксиомы Маркс проводил свое доказательство политической гегемонии - вплоть до прямой диктатуры - рабочего класса и пролетарской партии в ходе революционного переустройства общества.
Негри и Хардт делегируют экономическую гегемонию работникам «нематериальной» сферы, а в политической сфере декларируют «равенство возможностей». На чем же основывается это политическое равноправие «форм труда», коль скоро экономически эти формы труда не равны? Авторы не утруждают себя поисками ответа на этот, казалось бы, совершенно естественный для марксистов вопрос. Их «абсолютный демократизм» не имеет под собой историкоматериалистических оснований. Такого сорта поверхностный марксизм - революционный дух, оторванный от «естественноисторической» методологии, от аксиом материалистического понимания истории, и составляет идеологический фундамент движения антиглобалистов.
Сами антиглобалисты не любят, когда их так называют. Они ведь не против интеграции экономики в глобальном масштабе. Не одобряют они лишь капиталистическую модель такой интеграции, предлагая свои, альтернативные модели глобализации, а потому предпочитают называть себя «альтерглобалистами». Впрочем, пока что все их аяьдаерглобалистские проекты остаются словами и чернилами на бумаге, в то время как антиглобалистские кампании успели стать политической реальностью. После впечатляющих погромов в Сиэтле, Квебеке, Генуе и совсем недавно в Лондоне в дни апрельского форума в20, находится все меньше городов, желающих принять у себя оче-
редной саммит «агентов глобализации». По-видимому, в настоящее время это политическое движение справедливее продолжать именовать «антиглобалистским» - до тех пор, пока его позитивные программы не выльются наконец во что-нибудь реальное. Если они вообще на это способны.
Что же конкретно предлагают Негри и Хардт взамен глобальной «Империи» капитала? Глобальную «биополитическую сеть» взаимодействий трудящихся индивидов, образующих «множество». В качестве модели идеальной политической системы в их работах выступает образ центральной нервной системы -нейросети. По образу и подобию этой биомодели Негри и Хардт предлагают реформировать общественную жизнь или по меньшей мере политическую систему общества.
Их внимание привлекает отсутствие в мозгу одной руководящей инстанции: «В мозгу не сидит кто-то, принимающий решения. Более правдоподобно, что там расположился рой, или множество, которое действует согласованно. С точки зрения нейробиологии, один никогда не решает» [7, с. 406]. Так же должна быть устроена и политическая жизнь людей. Нейросеть - эталон демократического управления сложной органической целостностью. Сама природа учит нас демократии.
На самом деле мозг не столь однороден, различные его отделы далеко не равноправны, и «политические» конфликты между ними - самое обычное дело. Здесь ведется почти непрерывная борьба за «моторную доминанту, которая предопределяет выбор реагирующего органа и обрекает на запаздывание все ос -тальные. Принцип доминанты, введенный Ухтомским, оказывается тем основным принципом работы нервной системы, который отдает во власть господствующего рефлекса все прочие рефлексы различных органов и координирует их деятельность в одном направлении» (Выготский Л. С. Педагогическая психология. М., 1991. С.72-73). Таким образом, центральная нервная система скорее служит моделью либеральной, представительной «демократии модернити», а не децентрализованной «демократии множеств».
Безусловно, «сетевая» модель демократии Негри -Хардта выглядит привлекательно, по-новому освещая марксистский идеал «самоуправления трудящихся». Во многом справедлива критика ими принципа «унитарного суверенитета», лежащего в основе представительной демократии. Действительная власть народа кончается там, где какое-либо частное лицо или группа лиц получают право действовать вместо своих избирателей. Представительная демократия - внутренне противоречивый концепт: «Демократия и представительство не ладят друг с другом. Когда наши полномочия передаются группе правителей, то с этого момента все мы не занимаемся управлением, мы уже отделены от власти и правительства» [7, с.297-298]. Подлинная демократия заключается не в том, чтобы выбирать себе правителей, а в том, чтобы самостоятельно управлять собой.
Но как такое возможно? И возможно ли это прямое и непосредственное народовластие вообще? Если все-таки да, то какие экономические и культурные предпосылки для этого требуются? Попытка ответить
на данные вопросы и предпринята в работах Негри и Хардта. Наученные историческим опытом, они не требуют учреждения настоящей демократии здесь и сейчас, одним волевым усилием трудящихся масс. Великий урок истории XX в. заключается в том, что здание демократии невозможно построить, если в наличии нет соответствующего ей экономического фундамента.
Вся трудность в том, чтобы оценить степень готовности общества к непосредственному самоуправлению трудящихся. Маркс и Ленин были убеждены, что крупная индустрия образует достаточный экономический базис для построения коммунизма, однако, как показало время, они заблуждались. Их упования на такие формы народного представительства, как коммуны и советы народных депутатов, также оказались несостоятельны.
Эти ошибки Негри и Хардт отрыто и резко критикуют, указывая на родство их со взглядами революционеров XVIII столетия. Ключевую для марксистской политической теории концепцию партии-авангарда, которая должна установить диктатуру и управлять обществом от имени и по поручению пролетариата в интересах всех угнетенных классов, они оценивают как реанимацию якобинских идей, давно обнаруживших свою историческую несостоятельность.
В этом пункте авторы концепции «множества» заявляют о своей солидарности с таким глубоко «буржуазным» мыслителем, как Макс Вебер, который не видел принципиальной разницы между социализмом и капитализмом в плане «инструментальной рациональности» управления общественным капиталом. И в итоге приходят к абсолютно категоричному выводу: «С демократическими надеждами на социалистичес-кое представительство покончено». Одни исторические опыты социализма оказались бесполезными вспышками, другие, как сталинизм и фашизм, - «инфернальным кошмаром». «Нам нужно изобрести иные формы представительства или же, что не исключено, другие типы демократии, выходящие за рамки представительства» [7, с. 310].
Мало «изобрести» демократию, надо еще и обос -новать ее историческую необходимость, обнаружить реальную тенденцию, ведущую к демократии «множественного» типа. Тут Негри и Хардт, по сути, ничего нового не сказали. Зародыши «множества» они усматривают в интеллектуальных проектах эры высоких технологий, таких как, например, сообщество открытых исходных кодов, пиринговые сети обмена данными и т.п.
Все это и до них уже было хорошо описано и ис-следовало - разве что термином «множество» не называлось. И главное, саморазвитие подобных стихийно складывающихся сообществ напоминает не столько новейший тип демократии, сколько древний, куда более старый, чем сам капитализм, стихийно-рыночный механизм регулирования взаимоотношений людей. На мировом рынке тоже ведь долгое время не было какой-либо одной доминирующей инстанции, «принимающей решения». Рынок управлялся, по Адаму Смиту, некой «невидимойрукой» (которуюв наши дни дополняет «видимая рука» государства).
Есть ли существенная разница между формами самоорганизации рынка и «множества»? И там, и тут перед нами - «сетевая» структура без выраженной доминирующей инстанции. Негри и Хардт находят, по существу, только одно отличие, которое всеми силами подчеркивают и повторяют на разные лады на протяжении всей книги: множество не подавляет и не стирает индивидуальные личное тные различия людей, а наоборот, предоставляет им адекватную форму выражения. «Множество характеризуется радикальными различиями составляющих его личностей, которых нельзя синтезировать в единую идентичность» [7, с. 134]. Никакой унификации или подавления своеобразия - таков девиз «новой науки о множестве». Простым элементом множества должна стать уникальная творческая личность - «сингулярий» (от лат. єіп^іаш
- единичный).
Вот только можно ли считать такими «сингулярными» личностями живых, реальных трудящихся, которых антиглобалисты зовут под знамена «множества»? Абсолютное большинство из них заняты самым что ни на есть рутинным и шаблонным трудом, в котором нет и следа уникальности и который со временем, без сомнения, будет возложен на автоматически действующие машины. Собираясь вместе, эти работники образуют никакое не «множество», а обыкновенную «массу» или «толпу». Причем массу, глубоко расколотую и экономически, и идеологически.
Если Негри и Хардт не видят этого, то лишь потому, что их «новая наука о множестве» скорее мешает, нежели помогает ясно видеть реальность. Иначе говоря, перед нами не наука, а очередная утопия, искусственно преувеличивающая одни тенденции и черты современного общества - те, которые авторам кажутся более «демократичными», в ущерб другим, которые авторы не одобряют и всячески затушевывают, а то и вовсе обходят молчанием.
В такой книге, как наша, неуместен вопрос «что делать?», пишут в заключение Негри и Хардт. В решении этого вопроса они предлагают положиться на «коллективные политические обсуждения». Таких обсуждений за полтора столетия у марксистов было уже более чем достаточно, результаты их история наглядно продемонстрировала, и результаты эти меньше всего походили на «политический акт любви», который пророчат в заключительных строках своей книги авторы теории «множества».
Вопрос «что делать?» может показаться неуместным только тому, кто понятия не имеет, как на практике реализовать свою теоретическую программу. Классики марксизма всегда более или менее твердо знали, что следует делать. Пусть их программы оказывались чаще всего ошибочными, но в чем им никак нельзя отказать, так это в практичности. Не просто объяснять мир, а изменять этот мир практически требовал Маркс. Если ваша теория не ставит вопрос «что делать?», грош ей цена. И тут Маркс был совершенно прав. В этом вся разница между научной теорией (пусть и ошибочной) и утопией.
Лидеры неомарксизма попросту не видят реальных путей освобождения от власти «Империи». Всё, на что им остается надеяться, это спонтанная политическая самодеятельность сингуляриев. Однако пока
что антиглобалисты-сингулярии вместо «политических актов любви» предпочитают устраивать погромы, а свою «творческую уникальность» реализуют по большей части в виртуальном пространстве Интернета. Возможно, политика просто не самая подходящая (или же совсем неподходящая) область для манифестации новых форм общности?
Если в политике «мультитюдные» (от франц. multitude - множество) образования производят лишь информационный шум, а на практике не могут предложить ничего, кроме уличных беспорядков, то за пределами политической сферы можно наблюдать некоторые любопытные новации, как, например, флэш-моб (букв. пер.: «вспышка толпы» - технология объединения незнакомых людей в социальный ансамбль, в «мобильную ситуативную общественную сеть»).
Движение это инициировал Говард Рейнгольд (Рейнгольд Г. Умная толпа: новая социальная революция. М.: Фаир-пресс, 2006), предложив новую форму организованного поведения массы людей -«роение», в основе которого лежат современные информационные технологии и мобильные средства коммуникации. «Умные толпы состоят из людей, способных действовать согласованно, даже не зная друг друга. Люди, составляющие умные толпы, сотрудничают невиданным прежде образом благодаря имеющимся у них устройствам» (с. 8).
«Множество» Негри и Хардта и «умная толпа» Рейнгольда - понятия близко родственные, во многом схожие, в чем-то дополняющие друг друга. Если Рейнгольд делает основной акцент на технологиях коммуникаций, то Негри и Хардт больше полагаются на сближение трудящихся в процессе производства и «нарастания общности условий труда» [7].
Подобно Негри и Хардту, Рейнгольд пытается представить «умную толпу» как политическую силу нового типа, однако удается это ему еще хуже, чем авторам «Множества». Все его выкладки касаются абстрактных возможностей, политики будущего, не подкрепляемых теоретическим анализом современных политических реалий.
В массе примеров «роевого» поведения, приводимых в книге Рейнгольда, встречается лишь один из области политики: свержение президента Филиппин Дж. Эстрады в 2001г. благодаря акции общественного протеста, охватившей до 4 млн человек. Одетые в черное, они сменяли друг друга на главной площади столицы в течение нескольких дней, пока президент Эстрада не объявил о своей отставке. Рейнгольд всячески подчеркивает тот факт, что политическая акция координировалась при помощи sms-сообщений. Допустим, что так оно и было - какая разница, договаривались эти люди по сотовому или по старинке, «очным» способом? Странно, но ответа на этот очевидный вопрос Рейнгольд даже не попытался дать.
Пятнадцатью годами ранее, в 1986-м, та же самая толпа свергла филиппинского диктатора Маркоса без помощи сотовой связи. Неужели сотовая связь превратила обыкновенную, «глупую» толпу революционеров в «умную»? Конечно, современные средства коммуникации облегчают формирование больших скоплений людей, но вряд ли толпы от этого резко поумнели. Сомнителен и критерий, на основании ко-
торого Рейнгольд судит о наличии у толпы «ума». Практически все толпы в той или иной мере способны «действовать согласованно», независимо от степени личного знакомства людей, оказавшихся там.
Что касается «толпы» антиглобалистов, любой непредвзятый наблюдатель обнаружит, что на практике она мало чем, кроме разве что лозунгов, отличается, например, от молодежных толп «новых левых» в западных странах конца 1960-х гг. Мнение, что толпа антиглобалистов или филиппинцев с мобильными телефонами «умнее» толпы бунтующих студентов Сорбонны времен де Голля, выглядит чрезвычайно сомните ль ным.
В общем, оснований для утверждений о качественном сдвиге в формах организации революционных движений явно недостаточно. Негри и Хардт, Рейнгольд и другие предсказатели «новой социальной революции» судя по всему выдают желаемое за действительное. Подобные разговоры не умолкают со времен Маркса, делаясь то тише, то громче (особенно в периоды экономических кризисов и войн). Тем временем караван Истории идет своей дорогой, причем явно не в ту сторону, где его ожидают левые радикалы.
Последние, однако, не теряют надежды. Примерно так представляется им глобальный сценарий политического развития на ближайшее будущее:
«Дальнейшее развитие, очевидно, приведет к формированию внутренней социальной структуры и элиты - инициаторов, организаторов, креативщиков действий «умной толпы». Интересы «умной толпы» как более современной и рациональной формы самоорганизации индивидов неизбежно войдут в противоречие с властью старых элит, ориентированных на сохранение иррационального статус-кво. Сформировавшись, контрэлита будет в состоянии мобилизовать «умную толпу», дать бой и одержать верх над старой элитой -собственниками» (Эйдман И. Интернет - общество будущего //Свободная мысль. 2007. №5).
Автор данного сценария представляет себе историю, как политическую «битву элит». В объективность законов экономики он не верит, полагая, что «иррациональный» узел общественных противоречий способен одним ударом разрубить какой-нибудь «креативщик», умело организовавший действия толпы. Неудачные опыты построения справедливого общества «креативщиками» прошлого, такими как Ленин или Мао, объясняются прежде всего глупостью толпы, еще не знавшей Интернета и мобильной телефонии.
Сценарий Негри и Хардта иной, он напрочь ис-ключает выделение из множества каких бы то ни было «элит». Вся сила множества в том, что оно действует, как единый организм. Неудачу «советского экс -перимента» Негри и Хардт связывают как раз с отходом от первоначального плана установления прямого народовластия, начертанного в ленинской работе «Государство и революция». Иерархическое оформление власти с выделением «элитного авангарда» и привело в итоге «к построению очередного суверенного государства вместо прежнего» [7].
«Суверенитет должен быть разрушен!» - заявляют Негри и Хардт. Государство по природе своей не способно осуществить подлинно демократическое управ-
ление обществом. Трагедия коммунистов ХХв. заключалась в том, что в то время еще не сформировался общественный класс, способный эффективно управлять обществом, - класс «множества». Коммунисты предприняли попытку, за неимением лучшего, использовать институт государства для претворения в жизнь своих планов переустройства общества и вполне закономерно потерпели неудачу, во многом дис -кредитировав идею общественного самоуправления.
По мере того как «множество» формируется, государство постепенно становится излишним, «отмирает». Только теперь появляется возможность обойтись вообще без «суверенных» органов власти. Насколько эта возможность реальна? Как «свести воедино общую энергию множества» и обеспечить консолидированное принятие решений множеством «радикально различных индивидов»? В этом ключевом вопросе Негри и Хардт дальше всего отходят от классического марксизма. Всякое революционное насилие и диктатуру они отвергают напрочь, предпочитая им вполне христианскую любовь.
«Похоже, сегодня люди не способны воспринимать любовь в качестве политического концепта, между тем как концепт любви - это именно то, что нам нужно, чтобы понять конституирующую силу множества. Понимание любви в эпоху модернити ограничивалось практически исключительно буржуазной парой и замкнутыми пределами нуклеарной семьи. Любовь стала только частным делом. Нам требуется более богатое и не столь ограниченное представление о ней. Необходимо восстановить ее общественное и политическое понимание, имевшее хождение до эпохи модернити. Например, и христианство, и иудаизм трактуют любовь как политический акт, создающий множество. Любовь в точном смысле означает, что наше откровенное общение и постоянное сотрудничество несут нам радость» [7].
Только в самом конце книги со всей ясностью обнаруживается модель человеческих взаимоотношений, которую Негри и Хардт хотели бы распространить на все человечество, и та сила, которая должна, по их мнению, сплотить «множество» в его революционной борьбе с «Империей». Эю сила любви, понятая как «политический концепт». Вся их теория оборачивается в конечном итоге проповедью любви к людям. Оказывается, без силы любви понятие множества ничего не стоит.
За два тысячелетия Библия оказалась не в состоянии внушить людям любовь к ближнему - может быть, Негри и Хардт думают, что их сочинениям удастся справиться с этим успешнее? Нет, они больше полагаются на экономические процессы, объединяющие людей - так сказать, «влюбляющие» их друг в друга - независимо от их воли и сознания, совершенно объективно. Что не сделало слово Божье, совершит человеческий Труд
Проблема в том, что труд остается разделенным, он разделен в наши дни еще больше, чем во времена Маркса, поскольку значительно выросла специализация работников и отношения частной собственности все это время также развивались весьма интенсивно. Прямым следствием, неизменным эффектом углубления разделения труда, Маркс считал «отчуждение»
человека от человека. Узкие специалисты плохо понимают друг друга, а там, где нет взаимопонимания, не бывает и братской любви, на которую возлагают свои надежды Негри и Хардт.
В капиталистическом обществе людей сплачивают главным образом силы рынка. Рыночный способ объединения работников глубоко противоречив: наряду с общими, «классовыми» интересами тут действуют законы конкуренции рабочих сил. Общие интересы притягивают, конкуренция отталкивает и поляризует. Пока существует рынок, работники будут испытывать друг к другу не только любовь, но также и зависть, ревность и ненависть - одним словом, «отчуждение».
Пока товарное производство и частная собственность не исчерпали до конца ресурс своего прогрес -сивного развития, они не уйдут с исторической сцены, а вместе с ними останется и отчуждение, утверждал Маркс. Эю его положение Негри и Хардт отбросили, как и многие другие, на практике оказавшиеся ошибочными. Тем самым они, по существу, вернулись от Маркса к Фейербаху, философу, который также ставил любовь во главу всех человеческих отношений и понимал ее в том же духе, что и они. Фейербах также апеллировал к религии, понятой в ее из -начальном смысле - как всеобщая духовная связь людей. У Негри и Хардта эта абстрактная любовь ко всему человечеству превращается в «политический концепт», в этом заключается их старая как мир новация. Почему, с какой стати любовь должна воцариться в политике, - об этом они знают так же мало, как Фейербах.
Существует ли вообще политический способ одолеть «Империю» капитала? Этим вопросом следовало бы задаться прежде всего, с самого начала исследования. Возможно, главная ошибка марксизма - как классического, так и новейшего, современного - заключается в том, что положительный ответ принимается за нечто само собой разумеющееся. Негри и Хардт не исключение, разве что насилие, которое Маркс считал «повивальной бабкой истории», они заменяют «политическим концептом» любви. При этом, в отличие от Маркса, они отказываются обсуждать конкретные политические формы грядущей революции влюбленных «множеств».
В Россию альтерглобалистское движение пришло с опозданием, когда успело уже стать модным в западноевропейских странах. Своего пропагандиста это движение нашло у нас в лице экономиста профессора МГУ А В. Бузгалина. Он издает журнал «Альтернативы» и выпустил один-два тематических сборника. В работах Бузгалина альтерглобализм всячески идеализируется, по сути, отсутствует критика и в целом они имеют скорее обзорный и апологетический, чем ис-следовательский характер.
Главными чертами альтерглобалистской «сетевой организации» (Бузгалин предпочитает говорить об «организациях», а не о «толпах») представляются:
- не-иерархичностъ, децентрализация, преимущественно горизонтальная и/или функциональная кооперация участников;
- гибкость, подвижность, изменчивость форм и конфигураций; легкость и быстрота создания и распада структур;
- открытость сети для «входа» и «выхода»; общедоступность ресурсов (прежде всего - информационных) сети;
- равноправие участников сети независимо от их роли, масштаба, ресурсов; не только некоммерческий, но и антирыночный характер деятельности;
- вторичноеть форм и структур по отношению к содержанию деятельности;
- уникальность сетей (Бузгалин A.B. Феноменология альтерглобализма //Вестник Российского философского общества. 2002. № 4).
Полная добровольность, отсутствие иерархии и материальной заинтересованности реально делают альтерглобалистские сети новым историческим типом организации, но почему-то Бузгалин забывает упомянуть, что оборотной стороной этих достоинств неиз-бежно является чрезвычайно слабая сплоченность, «текучесть кадров» и идеологическая пестрота, делающие невозможным оперативное решение любых конкретных проблем движения.
Если в своих выступлениях «против» антиглобалисты более или менее едины, расходясь лишь в выборе средств борьбы с капиталистической моделью глобализации, то относительно целей этой борьбы у них нет никакого единодушия. Даже в работах ведущих теоретиков альтерглобализма, как мы видели на примере Негри и Хардта, конкретика по вопросу «что делать?» практически отсутствует. Можно ли построить альтернативное общество, не зная толком, каким оно должно быть, и не имея внятного плана действий, которые для этого требуются? Шансы на успех у аль-терглобалистов примерно те же, что у команды слепых кладоискателей.
При этом нельзя не заметить, как быстро это движение набирает политическую «массу». В последние годы оно получило поддержку уже на уровне правительств - в странах Латинской Америки. Научный сотрудник Института Латинской Америки РАН А Пятаков даже предлагает говорить о «государственном альтерглобализме», нашедшем свое выражение в политике президентов У. Чавеса (Венесуэла),
Э. Моралеса (Боливия), Д. Ортеги (Никарагуа), Р. Корреа (Эквадор). «В авангарде этой тенденции идет У. Чавес, который с начала политической деятельности позиционирует себя как продолжатель дела вождя Войны за независимость начала XIX века С. Боливара. Для последнего главной целью было освобождение от испанского колониализма, а затем -противодействие экспансии США; для Чавеса - сопротивление североамериканскому неоколониализму» (Пятаков А. Латиноамериканская грань мирового альтерглобализма //Свободная мысль. № 7. 2007).
Политики-альтерглобалис ты также не сумели предложить новую альтернативу глобальному капитализму. Чавес пытается реанимировать идею государственного социализма, другие лидеры в большей степени остаются прагматиками, предпочитая не ставить в своей политике слишком явных идеологических акцентов.
Автор «Антикапиталистического манифеста» английский альтерглобалис т Алекс Каллиникос считает общей тенденцией альтерглобалистского движения «выстраивание общественных отношений, альтерна-
тивных товарным». Он оговаривается, что далеко не все участники движения осуществляют эту тенденцию сознательно, однако именно такие, «нетоварные» отношения фактически связывают их между собой. В этом Каллиникос прав, причем особенно быстро товарные отношения разрушаются в сфере высоких технологий. Открытые сетевые сообщества составляют здесь все более серьезную конкуренцию коммерческим структурам, что позволяет всерьез говорить о формировании в глобальном масштабе альтернативной «экономики знаний». Именно тут, а не в политической сфере, на наш взгляд, начинается подлинная социально-экономическая революция. Причем такая революция не нуждается в деструктивной политической практике антиглобализма и вообще не предполагает политических акций в качестве средства революционного преобразования общества.
Абстрактные проекты политических восстаний, такие как предлагаемый Негри и Хардтом, скорее мешают, препятствуют реально совершающемуся историческому процессу преобразования общественных отношений. Они вхолостую растрачивают общественную энергию «сингуляриев» на политическую борьбу с «Империей», вместо того чтобы сосредоточить усилия на создании экономических условий и
технологий, качественно превосходящих те, что в состоянии предложить «мировой капитал». Новые общественные отношения смогут одержать верх над прежними, «товарными» отношениями лишь при ус -ловии, что превзойдут их в плане экономической эффективности. Политические демонстрации и революции эту проблему не решат, они могут ее только усугубить.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агинтон К. Альтерглобализм. Новые мировые движения протеста. М., 2004.
2. Альтерглобализм. Теория и практика «антиглобалистского» движения. М., 2003.
3. Бузгалин A.B. Альтерглобализм как феномен современного мира // ПОЛИС. 2003. № 3.
4. Глобализация сопротивления. М., 2004.
5. Каллиникос А. Антикапиталистический манифест. М.: Праксис, 2005.
6. ХардтМ., НегриА. Империя. М., 2004.
7. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М., 2006.
8. Эриксон Д.Ф. Антиглобалистские движения: истоки, стратегии, состав, ресурсы //Дискурс Пи. 2002. № 2.
Т.Б. БАБАЕВА, канд. пед. наук, ст. преподаватель каф. рекламы ТИУиЭ
ЧТО ТАКОЕ ХОРОШИЙ ВКУС?
(К вопросу о критериях различения «высокого» и «низкого» искусства)
Искусство - многомерное, полифунщиональное явление, существующее на различных «этажах» социума. Этим определяется широчайший спектр оценок в отношении произведений искусства, которые в принципе, по мнению исследователей в областях философии, социологии, психологии, носят субъективный характер. Поэтому использова-
ние категории «эстетическии вкус» и в эстетике, и в теории и практике эстетического воспитания носит проблематичный характер. Современные тенденции в области искусства, оценка их воспитательного потенциала должны составлять заботу не только педагогов, но и государства, осуществляющего культурную политику.
Искусство, эстетический вкус, элитарная и массовая культура, мировоззренческие ориентиры, образовательная система, медиасреда, пространство пост-культуры.
Вопрос об эстетическом вкусе, тесно связанный с нашей повседневностью, с проблемами художественного творчества, мастерства, эстетической теорией и практикой, а также с вопросами образования и педагогической деятельности, - традиционная, но не столь ясная тема в гуманитарных науках. Множество высказываемых точек зрения расходятся по главным вопросам: каково содержание понятия «эстетический вкус», является ли вкус необходимым элементом психологии восприятия красоты и искусства? Если вкус всё-таки существует, то каковы его психологический субстрат и связь с другими психическими способностями человека? Эстетический и художественный вкус - это разные наименования одного и того же явления или это разные модификации некоего психического механизма? Если второе верно, то чем художественный вкус отличается от эстетического? И главное, что является критерием эстетического вкуса?
Термин «эстетический вкус» получил терминологическое закрепление только в середине XVIIb., обозначив «некую специфическую способность» человека реализовывать свой эстетический опыт, осуществлять эстетическую коммуникацию (гармонию) человека с Универсумом, воспринимать красоту и искус -ство, выявлять эстетическую ценность того или иного объекта. По аналогии с тем, как вкусовые рецепторы способны различать сладкое, горькое, солёное, понятие вкуса было перенесено в сферу эстетического опыта и распространено на способность выявлять (чувствовать) прекрасное, высокую художественность искусства, отличать их от пошлого, безобразного, низкого уровняв искусстве и т.п. [1].
Впервые в собственно эстетическом смысле термин «вкус» (gusto) встречается в сочинении испанского мыслителя Бальтасара Грасиана («Карманный оракул», 1646), обозначившего так одну из способностей
