CC BY
88
ИДЕИ И ПРАКТИКА
В.И. ЯКУНИН*
ПОЛИТИКА И СОЦИУМ: ПЕРСПЕКТИВЫ НОВОГО ТЕХНОКРАТИЗМА
Аннотация. Технократизм не только трансформирует повседневность и сознание, но и стремительно проникает во все сферы человеческой жизни. Он завоевал популярность как в политической, так и в академической среде. Технократизм содействует модернизации общества, но в то же время изменяет привычные для него ценностные ориентиры. Статья посвящена оценке перспектив технократизма как инструмента регулирования социальных процессов.
Ключевые слова: социум; наука; техноструктура; история; экономика; эволюция; капитал; модернизм; постиндустриализм.
V.I. Yakunin
Politics and society: Perspectives of new technocratism
Abstract. Technocratism does not only transform mundanity and conscience but rapidly penetrates all the spheres of human being. It has conquered popularity both in political and academic community. Technocratism contributes to the modernization of society, however at the same time transforms its usual value orientation. The article deals with the estimation of the perspectives of technocratism as an instrument for the regulation of social processes.
Keywords: society; science; techno-structure; history; economics; evolution; capital; modernism; post-industrialism.
* Якунин Владимир Иванович, доктор политических наук, заведующий кафедрой государственной политики факультета политологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, e-mail: viy@polit.msu.ru
Yakunin Vladimir, Lomonosov Moscow State University, e-mail: viy@polit.msu.ru
Жизнь современного общества неразрывно связана с технологиями, развитие которых на протяжении последних десятилетий нарастает стремительными темпами, проникая во все сферы жизни человека, трансформируя его повседневность и сознание, открывая новые возможности по управлению социально-политическими процессами. Технократизм в общественном развитии, начав формироваться во времена индустриальной революции, завоевал популярность в политической и академической среде, так как с ним связывается рост благосостояния, а также упорядочивание, снижение непредсказуемости внутренней и внешней среды государства, что в свою очередь должно содействовать росту качества принятия ключевых решений.
Как справедливо пишет Е.А. Дергачева, на современном этапе развития можно констатировать формирование «нового социально-техногенного бытия» [Дергачева, 2011] человека на фоне ухудшающегося состояния биосферы. Развитие науки и техники привело к формированию человека, чей физический труд заменен работой роботов, и чьей особенностью является технократическое мышление. Технократизм противостоит традиционным этическим основаниям - теоцентрическому и антропоцентрическому, вторгается в окружающий человека мир и межличностные отношения, привнося новые ценности, сформированные под воздействием научно-технического прогресса [Миронов, 2009].
Технократическое мышление позволяет убедительно и просто описать реальность, продуцировать логичные и последовательные суждения, успешно разрешать хорошо структурированные задачи по имеющемуся алгоритму, абстрагироваться от многообразия внешних факторов, сконцентрировавшись на главной задаче, представив ее в упрощенном виде.
Успехи человека в овладении миром природы благоприятствовали формированию у него уверенности в том, что с помощью научных достижений можно эффективно управлять социальными процессами. Влияние модернистского мышления на сферу политики в полной мере проявилось в XX в., когда государства предпринимали попытки реализовать грандиозные проекты политического развития, крупномасштабные административные реформы, направленные на переформатирование бюрократии, а также включение экспертных оценок, основанных на использовании математических моделей, в процесс разработки государственной политики.
Тем не менее вопрос остается открытым: каковы перспективы технократизма в регулировании социальных процессов? Современная культура, с одной стороны, превозносит идею рационально устроенной социальной и естественной реальности. Но в то же время она генерирует противоположный нарратив. Картина автономной от человека техносферы, которая в конечном итоге подчиняет его себе, воспроизводится писателями и мыслителями по крайней мере на протяжении столетия. Ответ на заданный вопрос следует искать, видимо, в рамках философской дискуссии. Политолога в связи с этим интересует скорее другой аспект проблемы. Насколько эффективны современные технологии управления социальными процессами? Насколько вообще велик их потенциал? В данной статье предпринята попытка рассмотреть эти сюжеты через призму уже имеющегося опыта внедрения технократизма в общественную жизнь.
К истории вопроса
Представления о ведущей роли технократизма в развитии социума сформировались на фоне значительных социально-экономических трансформаций, произошедших в результате промышленной революции. Рационализация производства, управленческое мышление и усиление позиций государства в развитии национальных экономических систем сделали возможным переход от аграрного к индустриальному обществу. Достижения научно-технического прогресса вдохновили утопическое видение мира, в котором они содействуют росту благосостояния и социальному развитию. Не случайно С. Хантингтон определил модернизацию как «продукт потрясающей экспансии научных и инженерных знаний, которая началась в восемнадцатом веке и позволила людям управлять средой и формировать свою среду в небывалых масштабах» [Хантингтон, 2005, с. 94].
Первая целостная концепция о влиянии науки на социально-политические процессы принадлежит А. Сен-Симону, полагавшему, что политическую элиту общества должны составлять исключительно носители научно-технического знания, содействующие его превращению в «промышленно-научную систему». Управление обществом должно осуществляться на основе научных прин-
ципов и рационального мышления, тем самым сводя к минимуму влияние воли человека и иррациональных факторов на принятие решений. А. Сен-Симон считал ученых лучшими управленцами, «мозгом общества», они должны принимать активное участие в политической жизни и нести ответственность за решение общественно значимых проблем. Доступные им научные знания позволят строить достоверные прогнозы развития и разрабатывать достижимые планы их реализации [Волгин, 1961].
Т. Веблен с позиций экономиста видел в технократии избавление от «праздного класса». Период капиталистического монополизма он трактовал как кульминацию противостояния между сферой производства (индустрией) и сферой обращения (бизнесом). В его понимании капитализм проходит две стадии развития: господство индустрии, или предпринимательства, представленного менеджерами, рабочими, инженерами и пр., заинтересованными в прогрессе, и господство финансовой олигархии, ориентирующейся только на увеличение прибыли. Последняя получает колоссальные доходы за счет операций с фиктивным капиталом, а не за счет развития производства, что и превращает капиталистов в класс, паразитирующий на обществе. Т. Веблен считал, что необходимо принципиальным образом изменить ситуацию, поставив производство под полный контроль инженеров и изгнав капиталистическую элиту [Веблен, 1984]. В качестве механизма он рассматривал забастовку инженеров, парализующую деятельность индустриального общества и заставляющую «праздный класс» отказаться от власти.
Ярким представителем новых технократических идей стал американский экономист Дж. Гэлбрэйт, выступивший с идеей разделения функций управления и владения капиталом. Управленческие функции должны быть возложены на профессионалов, не имеющих собственного капитала [Гэлбрейт, 2008]. Этот тренд не только повышает значимость и престиж специалистов, обладающих навыками в управленческой области, но и увеличивает ценность информации, знаний, одновременно снижая ценность традиционных форм капитала. Развитие организаций и корпораций отодвигает на второй план собственников, а принимаемые решения перестают быть результатом деятельности одного человека, теперь их принимают группы специалистов, хорошо разбирающихся в определенных проблемах.
Дж. Гэлбрейт вводит в научный оборот понятие «техно-структура», определяя ее как совокупность людей, обладающих разнообразными техническими знаниями, опытом и способностями, в которых нуждаются современная промышленная технология и планирование. Она охватывает многочисленный круг лиц - от руководителей современного промышленного предприятия до основной массы рабочей силы, и включает в себя тех, кто обладает необходимыми способностями и знаниями. Важно заметить, что в понимании Дж. Гэлбрэйта техноструктура - это не просто группа специалистов, это институт, то есть в управлении задействована система ученых, менеджеров, бюрократов, в которой место одного управленца может занять другой, не нанося при этом серьезного ущерба для системы в целом. Непрерывный рост производства становится возможным только при условии существования техно-структуры в стабильных условиях. Ей противопоказаны потрясения, прежде всего политические, она заинтересована в стабильности политического режима, поэтому не будет выступать на стороне оппозиционных сил, а наоборот, будет поддерживать доминирующую политическую силу.
Д. Бэлл предложил концепцию постиндустриального общества, в которой он предрекал трансформацию капитализма в новую социальную систему под воздействием научно-технического прогресса. В результате главенствующие позиции в обществе займут научно-исследовательские центры, вытеснив индустриальные корпорации. Д. Бэлл прослеживает и анализирует происходящую по второй половине XX в. эволюцию экономических отношений, становление экономики услуг и превращение научного знания в самостоятельный элемент производственных сил [Бэлл, 2004]. Впоследствии Дж. Нейсбит писал о грядущих трансформациях общества под воздействием компьютерной революции, благодаря которой человек существенно продвинется в своем развитии [Ней-сбит, 2003].
Увлеченность технократизмом была свойственна не только футурологам, его идеи активно воплощались в жизнь в практике организации производства в 1920-1970-е годы. В рамках классических теорий менеджмента ставятся вопросы планирования работ и обеспечения действенного контроля с целью увязать результаты индивидуального и коллективного труда и подчинить частные интересы общим. Ф. Тейлор, основатель школы научного менедж-
мента, считал, что для хорошей организации работы фирмы необходимо разработать такую систему управления, которая обеспечивала бы наибольший рост производительности труда при минимальных расходах. Ф. Тейлор сформулировал четыре принципа научного менеджмента, составившие основу классической школы менеджмента, эффект от внедрения которых продемонстрировали предприятия Г. Форда, достигшие беспрецедентного подъема производительности [Тейлор, 1991]. Принципы Тейлора: максимальное дробление производственных операций и упрощение трудовых функций; разделение управляющих и исполнительских функций, творческого и нетворческого труда; однообразие, монотонность, обезличивание и деперсонификация труда; механистическая трактовка предприятия, организации труда и места в ней человека.
В свою очередь А. Файоль разработал подход к анализу деятельности организации, подчеркивая, что качество администрирования является ключевым фактором успеха организации. А. Файоль стал родоначальником самого распространенного типа организационной структуры - линейно-штабной, закрепляющей за каждым управленческим уровнем свой набор функций, выпадение хотя бы одной из них способно разрушить всю систему управления [Файоль, 1992].
1920-1970-е годы считаются «золотым веком» бюрократической модели государственного управления, в основе которой лежит теория М. Вебера, раскрывающая идею рационализации коллективной деятельности с использованием формальных схем, регламентирующих поведение чиновников. Администрирование должно опираться не на политическую лояльность, а на лояльность работника системе, что позволит исключить несправедливость и ошибки в осуществлении управления. Данная теория указывает на необходимость закрепления четкого объема полномочий и обеспечения прозрачной системы подотчетности, основанной на иерархической зависимости и следовании четким инструкциям. Преимущество данной модели виделось в ее техническом превосходстве над любой другой формой организации, что сделало ее востребованной как в государственном секторе, так и в коммерческих организациях.
Помимо теории бюрократии М. Вебера бюрократическая модель управления опирается на политико-административную дихотомию, предложенную В. Вильсоном. В его понимании разделе-
ние административной и политической сфер может помочь преодолеть многие изъяны системы государственного управления. «Разделяя чиновников и политиков, используя науку для разработки административных процессов, опираясь на бюрократические структуры для реализации этих процессов, государство обеспечивает беспристрастность не только разработки политики, но и ее реализации» [БеИп, 2001, с. 41].
Идеология высокого модернизма
Государственное управление является одной из тех социальных сфер, в которой наиболее полно проявились все сущностные характеристики технократического мышления, среди них тотальность, рациональность, универсальность целей и ценностей, оптимизм относительно возможностей их достижения и утверждения. Большинство государственных проектов эпохи Модерна вдохновлены утопическим видением мира, где научно-технический прогресс является двигателем модернизации общества.
Концепция высокого модернизма была сформулирована английским социологом Дж. Скоттом для обоснования причин неудач различных государств в реализации проектов, направленных на улучшение качества жизни своих граждан. Автор трактует высокий модернизм «как наиболее мощную (можно даже сказать, чрезмерно мускульную) версию уверенности в научно-техническом прогрессе... Высокий модернизм зиждется на уверенности в вечном прогрессе, связанном с развитием научно-технического знания, расширением производства, рациональным устройством общества, возрастающим удовлетворением человеческих потребностей и, не в последнюю очередь, с возрастающим контролем над природой (включая человеческую природу), обязанным научному пониманию естественных законов» [Скотт, 2005, с. 152]. Иными словами, высокий модернизм определяется как уверенность в перспективах применения технического и научного прогресса в каждой области человеческой деятельности при активном посредничестве государства и его институтов. Расцвету этой идеологии в XX в. способствовали ошеломляющие преобразования, совершенные наукой и промышленностью в XIX в., пример успешной немецкой экономической мобилизации в период Первой мировой войны, очевидная
действенность тейлоризма на производстве. Как писал А. Рабинбах, тейлоризм и технократия были идеологическими лозунгами, направленными на устранение экономического кризиса и социальных конфликтов, способными захватить либерала, социалиста, автократа и даже коммуниста или фашиста [КаЬтЬасИ, 1992].
Вторую мировую войну Дж. Скотт определяет как высшую точку политического влияния инженеров и планировщиков. Поствоенные политики и интеллектуалы того времени, осознав, какую важную роль сыграло грамотное планирование в массовых разрушениях военного времени, приняли идею о необходимости развития технических инноваций и планирования для восстановления Европы и установления социального мира.
В ряду многочисленных проектов, реализованных в логике идеологии высокого модернизма, Дж. Скотт подробно останавливается на фигуре архитектора Ле Корбюзье, чья активная деятельность пришлась на период с 1920 по 1960 г. и которого он называет «мечтательным планировщиком планетарных амбиций» [Скотт, 2005, с. 178]. Он предложил большое количество грандиозных проектов городского планирования, вдохновляясь в том числе идеями Сен-Симона (один из наиболее известных реализованных проектов - столица Бразилии - Бразилиа). По твердому убеждению Ле Корбюзье, «деспот - это не человек. Это - План. Правильный, реалистичный, точный план, который один только в состоянии обеспечить решение вашей проблемы, план во всей полноте, в непременной гармонии, составленный спокойными и светлыми умами вдали от криков ярости в офисе мэра или ратуши, от воплей электората или ламентаций жертв общества. Требуется учесть только общечеловеческие истины» [Скотт, 2005, с. 187]. Автор подробно разбирает проекты архитектора и убедительно демонстрирует негативные последствия технократического мышления для общества. Во всем своем многообразии высокомодернистские проекты XX в. потерпели неудачу, потому что предполагали создание схематического социального порядка, игнорирующего значимые аспекты реальности. В результате складывалась ситуация, при которой «формальная схема паразитировала на неформальных процессах, создавать и поддерживать которые она сама не могла. Подавление этих неформальных процессов означало провал: терпели неудачу те, для счастья которых был задуман этот
проект, а в конечном счете и сами проектировщики тоже» [Скотт, 2005, с. 23].
В рамках своей концепции Дж. Скотт выделяет четыре признака высокого модернизма, сочетание которых делает возможными трагические последствия технократических социальных проектов.
Во-первых, это государственные упрощения, стремящиеся упорядочить природу и общество. С одной стороны, автор соглашается с тем, что упрощения необходимы для осуществления государственного управления. С другой стороны, эти упрощения представляют опасность для общественного развития, так как игнорируют важные для решения той или иной проблемы детали, полагая их неважными. В реальности же именно переплетение на первый взгляд не имеющих принципиального значения факторов дает ключ к пониманию и решению проблем. Дж. Скотт констатирует, что государство ставит перед собой цель не разобраться в хитросплетениях социальных связей, а преобразовать их в контролируемую и предсказуемую систему. И, что опаснее всего, государство начинает навязывать эти упрощения обществу, предпринимая попытки свести взаимодействия людей к четким законам.
Во-вторых, это собственно идеология высокого модернизма, основанная на убежденности в возможности управлять социумом и человеческой природой с помощью достижений науки и техники. Руководствуясь этой идеологией, государства занимаются социальной инженерией, предпринимая попытки сконструировать общество, оставляя за скобками его культуру и сложившиеся на протяжении многих веков социальные практики. Этот аспект высокого модернизма очень точно схвачен в цитате: «Если можно менять природу, чтобы создать более удобный для человека лес, почему бы не изменить общество, чтобы создать более удобное население?» [Скотт, 2005, с. 155]. В наиболее радикальных проявлениях идеологи высокого модернизма исходили из необходимости полностью разорвать связь с прошлым (как в случае создания тоталитарных государств).
В-третьих, авторитарное государство, которое желает и способно использовать свою власть для воплощения в жизнь грандиозных проектов. Авторитарное государство, в отличие от демократического, способно в кратчайшие сроки мобилизовать общественные ресурсы для достижения поставленных утопических целей. В демократиях действуют серьезные ограничения для реа-
лизации глобальных проектов, так как государство не имеет доступа к частной жизни граждан и функционирует в условиях рыночной экономики, основанной на контрактных отношениях, а не на административном диктате, высока политическая роль представительных институтов, сдерживающих административное рвение и выступающих площадкой для конкуренции мнений.
В-четвертых, слабое гражданское общество, не способное оказывать сопротивление государству в его стремлении реализовать свои планы. Наименьшая сопротивляемость граждан государству проявляется в периоды кризисов (как экономических, так и военных, политических), когда снижается уровень рационального осмысления происходящих событий, повышается восприимчивость к утопическими проектам, в которых все идеально спланировано.
Административные реформы -новые успехи технократического мышления
Административные реформы 1980-1990-х годов прекрасно иллюстрируют включение технократических управленческих схем в государственное управление и нивелирование политического содержания деятельности государства, что привело к противоречивым результатам и последствиям. Реформаторы, с одной стороны, стремились преодолеть изъяны бюрократической организации, которая по своей природе технократична, с другой - инкорпорировали в практику государственного управления принципы, увеличивающие дистанцию между обществом и государством, снижающие значение политических интересов различных социальных групп в управлении и подчиняющие поведение политиков и чиновников жестким технократическим схемам.
Считалось, что государство стало неэффективно в силу чрезмерной сосредоточенности бюрократии на процедурах. Если раньше в примате процедур и обезличенности бюрократии виделось спасение от доминирования неформальных связей, основанных на личной преданности и лояльности патрону, то в конце XX в. на смену процедурам должна была прийти ориентация бюрократии на достижение результата, отвечающего интересам граждан.
Первые техкнократические эксперименты с бюрократией пришлись на период правления М. Тэтчер в Великобритании, ко-
торая незадолго до занятия поста премьер-министра стала президентом Центра политических исследований, активно разрабатывавшего проблематику ограничения роли государства в экономике, весьма популярную в 1970-е годы в связи с острыми кризисами. Академическое сообщество резко критиковало бюрократию за неспособность решать актуальные для общества задачи и стимулирование постоянного роста расходов на ее содержание. Оно выступало за использование достижений науки и доказавших свою эффективность методов корпоративного управления, активное привлечение консультантов для проведения реформирования административной системы государства.
В 1988 г. М. Тэтчер представила парламенту доклад «Next Steps», заложивший концептуальную основу реформы государственной службы в стране. Реформа опиралась на идею «политико-административной дихотомии», задолго до этого высказанную В. Вильсоном. Британское правительство приняло рекомендацию по выделению в государственной гражданской службе политического и административного компонентов, что должно было изменить роль министров в системе государственного управления. На министров возлагалась ответственность за реализуемый ими политический курс, а решением повседневных оперативных задач должны были заниматься профессиональные менеджеры, владеющие управленческими знаниями и навыками. Управленческие должности занимаются по итогам проведения внешнего конкурса, а оплата труда напрямую связана с результатами проделанной работы. Такой подход позволил привлечь порядка 25% руководителей из частного сектора, разработать многообразные критерии оценки эффективности деятельности бюрократических структур, оптимизировать государственные расходы на содержание бюрократии [Лебедева, Михайлова, 2011].
Проводившийся технократический курс преобразований обеспечил экономический рост, рост конкурентоспособности страны, инвестиционной привлекательности. Однако у этих успехов быстро проявилась оборотная сторона: усугубление социального неравенства, так как в многочисленные расчеты и программы оптимизации не включались потребности отдельных граждан, которым также предписывались некие идеальные модели поведения, противоречащие их ожиданиям и потребностям (например, стимулирование антрепренерской активности за счет сокращения или
ликвидации социальной поддержки). Кроме того, реформы привели к девальвации социального капитала, разрыву существующих между государственными структурами связей по вопросам совместного решения управленческих задач по причине введения системы внутренней конкуренции за финансирование, многочисленных параметров соответствия результатов деятельности затраченным ресурсам. В итоге реформы, решив в кратчайшие сроки ряд стратегических задач, привели к дисбалансу в деятельности государственных ведомств, так как во главу угла была поставлена идея усовершенствования их внутренней структуры, что противоречило принципу сотрудничества и кооперации в реализации общественно значимых проблем.
В 1980-1990-е годы правящие партии большинства экономически развитых государств в той или иной степени экспериментировали с внедрением в практику государственного управления научно обоснованных алгоритмов повышения эффективности деятельности бюрократических структур. Однако технократическому диктату в ряде стран был поставлен заслон самими гражданами. Так, в Новой Зеландии в 1993 г. граждане высказали желание заменить мажоритарную избирательную систему пропорциональной, выразив таким образом негативное отношение к проводимым правительством реформам. Изменение правил формирования палаты представителей предполагало отмену двухпартийного представительства и невозможность формирования однопартийного правительства, способного беспрепятственно проводить радикальные реформы.
Показателен пример Нидерландов, преуспевших в области реформирования муниципального управления. Город Тилбург до сих пор является примером грамотного и комплексного проведения административной реформы, образцом научного государственного мышления. Однако в 1993 г. ему не удалось получить престижную европейскую премию «Bertelsmann Prize» за достижения в сфере организации муниципального управления. Несмотря на сложившуюся репутацию и известность, ему было отказано по причине ограниченной роли граждан в управлении муниципалитетом. «Модель Тилбурга» была признана как эффективная с точки зрения организации управления и обслуживания населения, но одновременно оторванной от своего социального окружения. Иными словами, политика делалась для граждан, но без их непосредственного участия и демократического контроля за управленцами-
технократами. Данную проблему ранее зафиксировали и сами граждане на выборах 1990 г., отдав предпочтение не безупречному качеству услуг, а возможности участвовать в процессе принятия и реализации решений, влияющих на их жизнь [Михайлова, 2011].
Завоевавшая популярность в 1980-е годы практика реформирования системы государственного управления в начале 1990-х годов получила концептуальное оформление в виде концепции «нового государственного управления» (далее - НГУ), превратившись в практическое руководство по переформатированию бюрократии в соответствии с рыночно ориентированными и менеджеральными принципами. Востребованность идей НГУ во всем мире объясняется его позиционированием в качестве универсального алгоритма, следуя которому возможно разрешить наиболее острые проблемы государственного управления, связанные с функционированием бюрократии, - в любой стране, независимо от ее политического устройства, национально-культурного контекста и социальной организации. Ее главным достоинством виделась политическая нейтральность, совместимость с любым политическим режимом и идеологической доктриной.
Впервые принципы современного НГУ были сформулированы К. Худом, считавшим, что появление этого типа управления является результатом соединения двух научных течений - новой институциональной экономики и менеджеризма [Hood, 1991]. Впоследствии Д. Осборн и Т. Гэблер предложили сценарии реализации этих принципов [Osborne, Gaebler, 1992]. Принципы НГУ сводятся к следующим позициям:
1) приоритет профессиональных и управленческих навыков и опыта в государственном секторе с одновременным расширением полномочий управленческих кадров;
2) внедрение четких стандартов и критериев оценки деятельности государственных структур;
3) контроль за результатами, а не за процедурами;
4) разукрупнение государственного сектора, привлечение на контрактной основе сторонних исполнителей;
5) внедрение принципа конкуренции;
6) широкое использование методов корпоративного управления;
7) усиление дисциплины и порядка в распоряжении всеми видами ресурсов.
Технократическое мышление реформаторов за очень небольшой период времени сильно трансформировало систему государственного управления, что заставило и политиков, и научное сообщество обратить внимание на специфический режим функционирования государства, не позволяющий подчинить деятельность по его управлению технологиям, доказавшим свою эффективность в практике корпоративного правления. Во-первых, коммерциализация приводит к смене этических ориентиров государственных служащих: оптимизация расходов становится приоритетнее обеспечения граждан общественными благами. Например, закрытие лечебных или учебных учреждений по причине высоких затрат на их содержание ограничивает доступ граждан к здравоохранению и образованию. Очевидно, что холодный расчет в данном случае девальвирует такие важные для государства приоритеты, как обеспечение социального равенства и справедливости.
Во-вторых, отнюдь не все направления деятельности государства можно квантифицировать и перевести в беспристрастные цифры, которые на практике часто далеки от реально существующих взаимоотношений между группами и отдельными индивидами. Например, ошибочно полагать, что результаты выпускных экзаменов адекватно отражают качество подготовки в общеобразовательных школах или высших учебных заведениях.
В-третьих, стремление к стандартизации деятельности чиновников возвращает во времена научного менеджмента Ф. Тейлора, что с неизбежностью порождает новые иерархические уровни, а не избавляет от них, так как требуются новые организационные структуры, контролирующие старые, подвергающиеся реформированию.
В-четвертых, государственные служащие психологически переориентируются, понимая, что качество их работы оценивается по цифрам, от «красоты» которых зависит дальнейшее финансирование. Соответственно, с высокой долей вероятности можно прогнозировать, что руководители государственных учреждений ради убедительных показателей в отчетах будут игнорировать реально существующие проблемы.
Технократы на страже национальных интересов
Более частным, но от того не менее значимым примером проникновения технократического мышления в социально-политическую сферу является деятельность «мозговых центров» (think tanks). Они появились в США в послевоенный период, впоследствии завоевали авторитетные позиции и в других регионах мира. На сегодняшний день они выступают в роли основного ретранслятора политических интересов различных заинтересованных групп в поле публичной политики. Так, по данным на 2015 г., в мире функционирует 6648 «мозговых центров», из них 1262 - в Азии, 774 - в Центральной и Южной Америке, 1770 - в Европе, 398 - на Ближнем Востоке и Северной Африке, 1931 - в Северной Америке, 96 - в Океании, 615 - в Африке [McGann, 2016]. Причем на США приходится 1835 центров, что на 1400 больше, чем в следующем за ними в рейтинге Китае.
«Мозговые центры» начинались как исследовательские лаборатории, сегодня их деятельность выходит далеко за эти рамки: они не только занимаются научно-прикладными исследованиями в различных областях, но и создают интеллектуальный продукт, составляющий основу процесса принятия ключевых решений (внутренняя и внешняя политика, экономика, технологии, оборона, экология). Иными словами, они являются связующим звеном между общественной наукой и политической практикой, их рекомендации основаны на строго научных разработках, что привносит в процесс принятия решений рационализм, прагматизм, непредвзятость, беспристрастность, дистанцированность от идеологических оценок и купирует эмоциональные или политически ангажированные оценки.
На политической авансцене США профессиональные исследователи-эксперты появились в начале XX в., что было связано с изменением внешнеполитических позиций страны. Политические лидеры того времени нуждались в квалифицированной экспертизе для формулировки стратегического курса страны, а также для определения позиций по ключевым внешнеполитическим проблемам. Влиятельные экспертные центры того периода создавались и финансировались крупными промышленниками или экс-президентами (Фонд Карнеги, Гуверовский институт войны, революции и мира, Совет по международным отношениям). До 1940-х годов научное
сообщество не включалось непосредственно в процесс принятия решений, опасаясь утратить свою исследовательскую независимость. Оно видело свою функцию в просвещении и информировании лиц, принимающих решения, о возможных результатах и последствиях принимаемых решений [Римский, Сунгуров, 2002].
В послевоенный период характер взаимоотношений администрации США и интеллектуальных центров принципиально изменился. Спрос на научную экспертизу определялся изменением международной ситуации, вызванным противостоянием двух сверхдержав, что мотивировало власти начать финансирование стратегически важных исследований. В 1948 г. была создана RAND Corporation, проводившая широкой круг исследований для Министерства обороны США, авторству ее экспертов принадлежит американская «доктрина сдерживания». Холодная война стимулировала создание «мозговых центров», чьи научные изыскания должны были содействовать адаптации американской политической системы к турбулентным внешним условиям и ведению внешнеполитического курса в условиях неопределенности. Оставаясь в тени, эксперты «мозговых центров» оказывают приоритетное влияние на политических лидеров в таких вопросах, как выработка политического курса, экспертиза принимаемых политических решений и урегулирование конфликтов.
Государственное финансирование «мозговых центров» не означает утраты ими автономии и самостоятельности, они выступают эффективными лоббистами, даже если не получают доступа к ключевым фигурам в администрации и иных официальных учреждениях. Они технологично работают с общественным мнением по интересующим их вопросам, оказывая таким образом косвенное влияние на политиков. Кроме того, «мозговые центры» придерживаются стратегии публичного, а не закулисного продвижения своих доктрин. Только в открытом, конкурентном поле они подтверждают и упрочивают свой авторитет, что гарантирует им привлечение средств для разработки научно-исследовательских проектов.
«Мозговые центры» внесли значительный вклад в разработку политико-аналитического инструментария, пропитанного принципами технократизма. Это стало возможным благодаря включению в их деятельность не только специалистов в общественных науках, но и инженеров, математиков, привнесших в политическую науку
методы и технологии формализованного исследования, а также особый стиль мышления. Аналитики «мозговых центров» понимали анализ общественных объектов как разбиение их на отдельные составляющие, игнорируя социокультурные факторы, влияющие на протекание политических процессов. Самыми известными стали методологические разработки новых методов анализа стратегических проблем корпорации РЭНД (RAND Corporation). Помимо того, что корпорацией за время ее существования проведено значительное количество исследований в военной и космической областях, авторству ее специалистов принадлежат методологические разработки для прогнозирования, самая известная из которых -теория игр.
Теория игр призвана объяснять логику рационального поведения индивидов в условиях конфликта интересов. В период «холодной войны» она применялась исследователями для анализа международных отношений, на современном этапе находит применение при изучении модификаций различных режимов, механизмов принятия решений. Теоретико-игровые модели международных отношений ставят своей целью определение приоритетности различных стратегий поведения для противоположных сторон, правильную оценку альтернатив поведения различными государствами. В связи с тем, что шкалы ценностей и стратегических приоритетов неодинаковы для различных государств, необходимо понимать, какие преимущества важны для каждого из них в конкретном временном интервале. Теория игр, представляя собой количественный метод анализа международных отношений, не избежала типичных для него ограничений. Формализация политических процессов оказывалась нечувствительна к влиянию субъективных факторов, связанных с эмоциональным состоянием и идейно-ценностной ориентацией лиц, принимающих решения, как на международной арене, так и во внутриполитическом пространстве.
Уже давно подмечен тот факт, что «мозговые центры», призванные анализировать окружающую социально-политическую реальность и подсказывать субъектам принятия решений наилучшие их варианты, в конце концов приходят к тому, что создают альтернативное представление о самой этой реальности [Вершинин, Корольков, 2016]. Сегодня их деятельность часто сводится к «разработке продукта, который выражает ощущение новизны, при этом главным образом служит для увековечивания существующего
предприятия» [Басевич, 2015]. Действительность во всей ее сложности зачастую загоняется в жесткие рамки определенной теории, избранной в качестве основной для разработки системы возможных мер. Последствия этого, как правило, весьма плачевны. Назовем лишь один пример: интервенция США в Ираке в 2003 г., повлекшая за собой распад страны, превратившейся в итоге в очаг глобального терроризма, была одобрена целым рядом экспертных сообществ, в том числе такими именитыми, как Брукингский институт.
Одно из ключевых направлений деятельности современных «мозговых центров» - составление рейтингов. В последние годы все заметнее и ощутимее, прежде всего в финансово-экономическом плане, становится влияние межстрановых рейтингов. Ежегодно различные международные организации публикуют рейтинги стран, сравнивая их между собой по многочисленным критериям (от уровня демократизации до уровня счастья).
Рейтинг представляет отдельную страну не как уникальное единое целое, а как совокупность некоторых количественно измеряемых параметров, что с неизбежностью влечет за собой весьма упрощенное, схематическое понимание социально-политических процессов. Однако аналитические центры, специализирующиеся на построении разнообразных индексов, сумели завоевать авторитет на международной арене благодаря последовательному продвижению идеи о своей научной и политической нейтральности. Так, В.Г. Иванов и М.Г. Иванова отмечают, что сегодня формируется «рейтинговое мышление», основанное на безграничном доверии к сравнительным индексам как удобным, признанным и достоверным инструментам изучения и интерпретации экономических и социально-политических процессов [Иванов, Иванова, 2015].
Кроме того, авторы пишут о становлении и постепенной ин-ституционализации новой формы глобальной власти - «charts power». Аккумулирование «рейтинговой силы» они определяют как деятельность, направленную на формирование и распространение идеологически детерминированных глобальных стандартов рациональности и нормативности, на основании которых должны приниматься управленческие решения и должно оказываться воздействие на общественное мнение.
Очевидно, что «заложниками» рейтингов становятся страны, занимающие в них низшие позиции, срабатывает психологический
эффект - правительства этих стран должны понять, что по сравнению с другими они проводят неправильную политику, что над ними нависает угроза нестабильности, кризиса, разрушения международных связей и пр. Выход из этой ситуации видится только один - стремление соответствовать заложенному в основу рейтинга идеалу посредством принятия экономической, политической модели развития стран-лидеров. Таким образом рейтинг превращается в инструмент «мягкой силы», широко используемый рядом стран и организаций для продвижения своих ценностей во всем мире.
* * *
Одна из наиболее глубоких теоретических проработок проблемы технократизма принадлежит, вероятно, М. Веберу. Его ключевой идеей был тезис о том, что человеческое общество в своем развитии движется в сторону все большей рационализации всех аспектов жизни. Расчет является априорной основой любого вида деятельности, и чем более ярко в том или ином социуме выражено данное начало, тем более он развит. Максимальная степень рационализации общественного бытия, согласно Веберу, была достигнута на Западе. Здесь элемент холодного расчета проник в ту сферу, которая по умолчанию находилась во власти иррационального, - в область религии. С определенной натяжкой протестантизм можно назвать идеологической первоосновой западного технократизма. Именно здесь возник культ методичного упорядоченного труда, который впоследствии оформился в доктрину тейлоризма. Собственно, сам капитализм, ставший фундаментом ведущего положения Запада в мире, вырос из этого корня [Вебер, 1990Ь].
Тем не менее самого Вебера трудно назвать апологетом рациональности. Он неизменно подчеркивал ее издержки. Рациональность - это «железная клетка», в которую помещен современный индивид. Она предписывает ему нормы поведения, формы социальной реализации и навязывает те категории, в которых он воспринимает мир. Царство победившей рациональности Вебер сравнивал с «полярной ночью ледяной мглы и суровости» [Вебер, 1990а, с. 705]. Вопрос о том, несет ли рационализация лишь благо для человечества, более чем дискуссионен. «Является ли рационально организованное и финансово мощное крупное предприятие
в экономическом и социальном смысле шагом вперед в развитии сельского хозяйства?» - спрашивал Вебер и сразу давал ответ на свой вопрос: «Я считаю, что в настоящее время это ни в коем случае не является шагом вперед в социальном смысле, а в экономическом -лишь в наших германских условиях» [Яаёкаи, 2011, с. 84].
Идея того, что мир можно превратить в точно работающую машину, основанную на принципе рациональных ценностей, периодически завладевает сознанием западных мыслителей. Последней волной увлечения ею стала эпоха после холодной войны [Якунин, 2016]. Сегодня мы видим ее явный откат. «Расколдовать» мир полностью оказалось невозможно. Об этом говорит не только провал экспериментов по социально-политическому инжинирингу на Ближнем и Среднем Востоке. Попытки перестроить сами западные общества на фундаменте технократизма тоже, в целом, не удались. Элиты, поставившие перед собой задачу создать совершенный инструментарий управления социальными процессами, лишь на качественно ином уровне воспроизвели старую систему, где место бюрократа занял набор формализованных показателей. Причем ответ на вопрос о том, что эффективнее, далеко не очевиден.
Разумеется, понимание серьезного влияния субъективных факторов на социально-политические процессы и объективности ограничений, свойственных формализованным подходам, не отменяет потребности в повышении прозрачности и предсказуемости этих процессов. Это стимулирует дальнейший поиск новых научных способов познания и упорядочивания социально-политической реальности. Как ни относись к процессу рационализации окружающего человека мира, он объективен и неизбежен. Богатый и продолжительный опыт человека, связанный с попытками упорядочить социально-политическую реальность, позволяет констатировать, что отдельные неудачи не способны их остановить. Со временем меняются технологии предвидения социального порядка, они становятся более сложными и тонкими, но мотивация ученых и политиков не ослабевает.
Список литературы
Басевич Э. Совершенствуя умопомешательство. Интеллектуал как слуга государства // ПолиСМИ. - М., 2015. - 30 марта. - Режим доступа: http://polismi.ru/politika/
obratnaya-storona-zemli/1076-sovershenstvuya-umopomeshatelstvo.html (Дата посещения: 12.10.2016.)
Бэлл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. - М.: Academia, 2004. - 788 с.
Вебер М. Политика как призвание и как профессия // Вебер М. Избранные произведения. - М.: Прогресс, 1990а. - C. 644-706.
Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма профессия // Вебер М. Избранные произведения. - М.: Прогресс, 1990b. - C. 61-272.
Веблен Т. Теория праздного класс. - М.: Прогресс, 1984. - 368 с.
Вершинин А.А., Корольков А.В. Силовые поля современной мировой политики // Контуры глобальных трансформаций. - М., 2016. - № 4. - С. 57-75.
Волгин В.П. Сен-Симон и сенсимонизм. - М.: Издательство АН СССР, 1961. - 158 с.
Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. Избранное. - М.: Эксмо, 2008. -1200 с.
Дергачева Е.А. Философия техногенного общества. - М.: Ленанд / URSS, 2011. -216 с.
Иванов В.Г., Иванова М.Г. «Charts Power» - страновые рейтинги как экономическое оружие и инструмент мягкой силы. Часть I // Вестник Российского университета дружбы народов. - М., 2015. - № 2. - С. 36-51.
Лебедева Т.П., Михайлова О.В. Государственное управление в зарубежных странах: Опыт административных реформ. - М.: Издательство Московского университета, 2011. - 232 с.
Миронов А.В. Ценности технократизма // Вестник РУДН. Серия Философия. - М., 2009. - № 2. - С. 5-12.
Михайлова О.В. Административные реформы в современных государствах: Опыт Нидерландов // Вестник Московского университета. Серия 21 : Управление (общество и государство). - М., 2011. - № 1. - С. 71-88.
Михайлова О.В. Сети в политике и государственном управлении. - М.: КДУ, 2013. - 332 с.
НейсбитДж. Мегатренды. - М.: АСТ, 2003. - 380 с.
Римский В.Л., Сунгуров А.Ю. Российские центры публичной политики: Опыт и перспективы // Полис. Политические исследования. - М., 2002. - № 6. - С. 143-150.
Скотт Дж. Благими намерениями государства. - М: Университетская книга, 2005. - 568 с.
Тейлор Ф. Принципы научного менеджмента. - М.: ЮНИТИ, 1991. - 104 с.
Файоль А. Общее и промышленное управление. - М.: Контроллинг, 1992. - 176 с.
Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. - М: Из-во «АСТ», 2005. - 576 с.
Якунин В.И. Россия и Запад: От диалога к противостоянию // Власть. - М., 2016. -№ 12. - С. 5-12.
Behn R.D. Rethinking democratic accountability. - Washington DC: Brookings Institution Press, 2001. - 328 p.
Hood C. A Public Managemen for All Seasons? // Public administration. - N.Y., 1991. -Vol. 69, N 1. - P. 3-19.
McGann J. 2015. Global go to think tank index report / Univ. of Pennsylvania. - Philadelphia, 2016 - Mode of access: http://repository.upenn.edu/cgi/viewcontent.cgi? article=1009&context=think_tanks (Дата посещения: 12.10.2016.)
Osborne D., Gaebler T. Reinventing government. - Reading, M.A.: Addison-Wesley, 1992. - 427 p.
Rabinbach A. The human motor: Energy, fatigue, and the origins of modernity. -Berkeley: Univ. of California press, 1992. - 432 p.
Radkau J. Max Weber: A biography. - Cambridge: Polity Press, 2011. - 700 p.
Wilson W. The study of administration // Political science quarterly. - N.Y., 1941. -Vol. 56. - P. 481-506.
