CC BY
49
История
Вестник ДВО РАН. 2008. № 5
УДК 93/99:323.325(571.6)
С.М.СТАСЮКЕВИЧ
Политика и экономика в общественном сознании дальневосточного крестьянства 1920-х годов
Раскрывается взаимосвязь экономических и политических взглядов дальневосточного крестьянства 1920-х годов. Показаны разрушение рыночной мотивации крестьян и усиление потребительских настроений в деревне к концу новой экономической политики.
Ключевые слова: крестьянство, аграрный, рынок, новая экономическая политика, общественное сознание.
Politics and economics in the social conscience of the Far Eastern peasants in the 1920s. S.M.STASYUKEVICH (Far Eastern State Agrarian University, Blagoveshensk).
The paper reveals interrelation of economic and political views of the Far Eastern peasants in the 1920s. Destruction of market motivation and growth of consuming motivation among peasants by the end of the new economic policy is shown.
Key words: peasants, market, agrarian, new economic policy social conscience.
Первые разрозненные исследования общественного сознания доколхозного крестьянства в дальневосточной историографии появились в 1990-х годах [8, 14]. Среди последних публикаций отметим интересную статью А.А.Азаренкова, которая, однако, ограничена началом 1920-х годов [1]. В целом же изучение общественного сознания как исторической реальности - сложный процесс, так как источниковая база фрагментарна и распылена. Исторические реконструкции этого плана возможны только на основе интерпретации широкого круга свидетельств, но результат во многом зависит от исходных методологических установок исследователя. В этой связи позволим себе не согласиться с некоторыми выводами региональных историков относительно политической психологии дальневосточного крестьянства 1920-х годов. В частности, вызывают сомнение его оценки как «действительно темного», «безмолвствующего большинства», выводы об архаичности и традиционализме дальневосточной деревни, ее массовой аполитичности [1, с. 28, 30, 31, 34]. На наш взгляд, необходимо учитывать серьезный «подрыв» традиционализма российского крестьянства к началу XX в., а также тот факт, что отказ с привычного образа жизни и мироощущения не мог не увеличиться в процессе переселения и адаптации крестьян на Дальнем Востоке [3, 12].
Институциональные концепции, которые стали отправной посылкой нашего исследования, раскрывают механизмы взаимодействия духовных, идеологических и социальноэкономических процессов. Институционалисты выделяют два основных этапа в развитии ведущей экономической идеи конкретного социума: харизматический - когда происходит ее выработка, и этап рутинизации, т.е. превращения харизматической идеи в моральные
СТАСЮКЕВИЧ Светлана Михайловна - кандидат исторических наук, директор Института гуманитарного образования (Дальневосточный государственный аграрный университет, Благовещенск). E-mail: svetasms@freemail.ru
Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект № 08-01-00471а.
императивы и поведенческие установки больших масс людей [13, с. 45]. В процессе ру-тинизации идея становится реальной исторической силой, так как только тогда она способна привести в направленное движение огромные людские массы. Если рассматривать крестьянство (подавляющее большинство населения страны в первой трети XX в.) не как объект политических манипуляций, а как активный субъект исторического процесса, то следует признать, что изменения в его сознании и поведении влияли на исторический выбор конца 1920-х годов. В нашей работе мы попытаемся проследить ведущие тенденции эволюции крестьянского сознания не только через отношение дальневосточной деревни 1920-х годов к основным политическим институтам, но и через характеристику ее экономических настроений. Основной массив информации, позволяющий «услышать» голос этой части дальневосточного общества 1920-х годов (т.е. все высказывания, что мы здесь приводим), почерпнут нами из материалов крестьянских конференций, съездов советов, аналитических сводок партийных, советских органов и ОГЛУ, хранящихся в центральных и региональных архивах.
На политические симпатии дальневосточного крестьянства того времени немалое влияние оказывала затянувшаяся Гражданская война. Деревня, испытавшая на себе все тяготы интервенции, была заинтересована в скорейшем установлении стабильности и поддерживала советскую власть как практически единственную силу, защищавшую национальные интересы. В начале 1923 г. партийные работники Приморья подчеркивали, что «после японцев есть известная близость населения к советской власти, основанная на национальном чувстве»1 (Российский государственный архив социально-политической истории, далее РГАСЛИ. Ф. 372, оп. 1, д. 690, л. 4). Деревни Синда, Свечено Некрасовского района (ныне район им. С.Лазо Хабаровского края), пострадавшие от японских репрессий, поддерживали советскую власть на протяжении всех 1920-х годов (Государственный архив Хабаровского края, далее ГАХК. Ф. Л-341, оп. 1, д. 33, л. 11-16). Политические настроения крестьянства Амурской губернии во многом определяла «боязнь 1919 г.», когда интервенты заживо сожгли жителей с. Ивановка, а в Свободненском уезде (Ивановский и Свободненский районы современной Амурской области) провели карательные экспедиции. В ситуациях, когда возникала реальная опасность возобновления интервенции, амурское крестьянство поворачивалось к «национальной власти», «революционизировалось». В этой связи характерна реакция амурской деревни на наступление белых в Приморье в ноябре-декабре 1921 г., в результате которого белоповстанцы в течение месяца продвинулись от Анучино до Хабаровска и ст. Ин [5, с. 522-528]. Вначале успешное наступление сопровождалось оживлением контрреволюционных сил и в Амурской области [2, с. 44-48; 9, с. 324-327]. Однако большинство крестьян повело себя иначе. Если в октябре 1921 г. настроения амурской деревни оценивались в сводках правительства ДВР как неудовлетворительные, а отношение большинства населения к власти - как отрицательное, то успехи белых в Приморье заставили амурчан поддерживать тех, кто боролся за восстановление советской власти. В Приамурье же, напротив, осенью 1921 г. преобладало доброжелательное отношение деревни к ДВР, крестьяне высказывали надежды на скорейшее устранение интервентов и переход к мирному труду (РГАСПИ. Ф. 372. оп. 1, д. 1176, л. 74-75; Государственный архив Амурской области, далее ГААО. Ф. П-9, оп. 1, д. 97, л. 3, 62; д. 242, л. 1). Но в деревнях и селах, которые занимали белоповстанцы, население в массе своей оставалось безучастным к происходящим событиям [5, с. 529].
Для поведения крестьянства в периоды политической неопределенности наиболее характерна выжидательная позиция. Деревня Дальнего Востока во многом осознавала временный, переходный характер власти ДВР (ГААО. Ф. 114, оп. 1, д. 112, л. 1-3; РГАСПИ. Ф. 372, оп. 1, д. 592, л. 63). Поэтому после любого негативного изменения политической
1 Здесь и далее язык и стиль оригинала по возможности сохранены.
ситуации в регионе люди настороженно выжидали. Причем первая реакция была «экономической»: деревня прекращала платить налоги, установленные властью, в прочности которой она не была уверена. Характерный пример: в начале 1922 г. сложилась довольно сложная международная ситуация в связи с проведением Дайренской конференции. Правительство ДВР, первоначально декларировавшее готовность к определенным экономическим уступкам японцам, в марте 1922 г. в связи с началом подготовки Генуэзской конференции изменило переговорную тактику. Дальневосточные большевики выдвинули жесткие требования японской стороне, одновременно продемонстрировав решимость прервать переговоры в случае их невыполнения [5, с. 549-551]. На ультиматум большевиков приамурское крестьянство отреагировало значительным сокращением уплаты дополнительного промыслового и военного налогов: было внесено менее половины положенной суммы (ГАХК. Ф. П-335, оп. 1, д. 8, л. 16). Возникает вопрос - почему. Нам представляется, что деревня ожидала ответных и решительных действий со стороны Японии и не была уверена в силах ДВР. Интересно, что такое же поведение повторится в 1924 г. во время Зазейского восстания, когда информация об антисоветском выступлении доходила до самых глухих деревень Приамурской губернии, обрастая, естественно, слухами. В результате крестьяне Хабаровского уезда упорно уклонялись от уплаты налогов, ожидая прояснения ситуации. В этих условиях жесткая позиция власти при подавлении восстания в Амурской губернии сделала более законопослушными и приамурских крестьян (Госу -дарственный архив Приморского края, далее ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 62).
Несмотря на всю противоречивость, общие настроения деревни накануне и в период окончательной советизации региона нельзя считать антисоветскими. Даже зажиточные молоканские селения Амурской губернии, ранее открыто поддерживавшие белых, видя, что чаша весов склонилась в пользу советов, принимали сторону советской власти. Сохранявшееся среди определенной части крестьянства отрицательное отношение к Советам в конце 1922-1923 гг. не выражалось открыто (РГАСПИ. Ф. 372, оп. 1, д. 181, л. 1, 4; д. 592, л. 193 об.; РГИА ДВ. Ф. Р-1780, оп. 1, д. 8, л. 34-36).
Дальневосточное крестьянство в начале 1920-х годов проводило четкое различие между государственной властью и политическими партиями. Поддержка значительной частью деревенского населения Дальневосточной республики еще не означала, что оно является идейным союзником большевиков: власти постоянно фиксировали негативное отношение деревни к коммунистам. Весной 1921 г., по данным Госполитохраны, из 18 сельских волостей Амурской области только в трех отмечалось сочувственное отношение к партии коммунистов, в остальных же - недоверие, безразличие, отрицание и даже вражда. Отношение к ДВР было более позитивным: лояльность продемонстрировали 12 волостей (ГААО. Ф. 114, оп. 1, д. 112, л. 1-4). В 1922 г. большинство дальневосточного крестьянства в целом сохранило свой антикоммунистический настрой. Резолюция Приамурского обл-бюро РКП от 3 августа 1922 г. констатировала, что «чисто партийной работы в данный момент в деревне вести нельзя вследствие отрицательного и даже враждебного отношения к нашей партии во многих волостях». Аналогичные выводы можно сделать исходя из содержания документов Амурского облкомпарта (ГААО. Ф. П-9, оп. 1, д. 97, л. 35; РГАСПИ. Ф. 372, оп. 1, д. 592, л. 63; ГАХК. Ф. П-335, оп. 1, д. 8, л. 58). Сельские жители высказывали идеи о необходимости разделения государственной и партийной систем. Летом 1921 г. в крестьянских наказах от 7 волостей Амурскому областному собранию были сформулированы требования установить демократическую власть с соблюдением строгой пропорциональности представительства от рабочих организаций и земледельческого населения, не допускать господства какой-либо одной партии (ГААО. Ф. 114, оп. 1, д. 115, л. 8-22). В документах съезда делегатов от Больше-Сазанской волости 24 февраля 1922 г. констатируется: «При демократическом строе правления не должно быть узкопартийных взглядов и проведения личных интересов. Для оживления края .. .не должно быть партий» (ГААО. Ф. 114, оп. 3, д. 98, л. 20).
В крестьянских наказах для уполномоченных, избранных в Амурское областное собрание летом 1921 г., был сформулирован и комплекс экономических требований. Их содержание вполне рыночное: невмешательство в крестьянское хозяйство, отмена государственной монополии на хлеб, обеспечение свободного сбыта продуктов сельского хозяйства на внутреннем и внешнем рынках (в последнем случае - под народным контролем), установление твердых и справедливых цен «на все продукты и товары» при участии самих крестьян, недопущение спекулятивного повышения цен, «упрощение продуктовораспределительных органов», в которых деревня видела ненужных посредников, оплата продуктов крестьянского труда имеющими реальную ценность деньгами или товарами, нужными в крестьянском обиходе, свобода торговли разными товарами, но с установлением правительственных патентов и под народным контролем (ГААО. Ф. 114, оп. 1, д. 115, л. 8-22). Очевидно, что в первую очередь крестьянство ждало от власти, чтобы та обеспечила условия для свободного производства и реализации продукции.
Советизация региона породила новые надежды в дальневосточной деревне: народная власть должна была, по мысли крестьян, всемерно учитывать их интересы. Информационные сводки, материалы советских и партийных органов, протоколы волостных конференций и краевых съездов свидетельствуют, что в первые годы нэпа деревня пыталась разговаривать с представителями государственных органов на равных и добиваться внимания к своим проблемам. Вместе с тем 1920-е годы отмечены множеством углубляющихся противоречий между крестьянством и государством. Наиболее болезненным было противостояние по поводу налоговой и социальной политики советской власти в деревне.
Недовольство фискальной политикой подогревало негативные настроения крестьянства на протяжении всех 1920-х годов. Первое обострение произошло уже в 1923 г. и вылилось в Зазейское восстание в Амурской губернии (январь-февраль 1924 г.). Напряженность во взаимоотношениях власти и крестьян по поводу налогов сохранялась и в 1924 г. [11, с. 122]. В 1926 г. недовольство дальневосточной деревни вновь усилилось в связи с резким ростом налогов на доходы от всех видов хозяйственной деятельности [10, с. 226]. Только в Хабаровском округе в первом полугодии 1927 г. было зафиксировано 236 случаев проявления протестных настроений (индивидуальные заявления, высказывание недовольства, агитация, утаивание объектов обложения и противодействие сбору государственных выплат), 64% всех выступлений приходилось на бедняцко-середняцкие слои, в лояльном отношении которых власти были уверены (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 171, л. 160).
Вместе с тем было бы неверно считать, что дальневосточная деревня была настроена против налогов как таковых. Просто крестьянство всегда связывало необходимость их уплаты с главным вопросом: «Будет ли заработок?», т.е. будет ли возможность произвести и реализовать продукцию? В таких случаях деревня мыслила явно рыночными категориями. В 1923 г. на крестьянских конференциях Приморской губернии отмечалось недовольство «дешевизной сельскохозяйственной продукции и дороговизной на продукты фабрично-заводского производства», «низкой оценкой крестьянского труда», а также тем, что во многих деревнях нет возможности побочного заработка, а значит, нечем платить государству. С дешевизной крестьянской продукции в первую очередь связывали все трудности налоговых кампаний и работники волисполкомов (ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 10).
Из сохранившихся выступлений крестьян следует, что они всегда понимали общественную и государственную значимость налогов. Даже деревенские бедняки (например, в Хабаровском округе в 1926 г.) неоднозначно воспринимали предоставляемые им льготы и просили, чтобы с них брали какие-нибудь налоги: «Мы не хотим, чтобы на нас смотрели как на паразитов» [4, с. 86]. Такой же позиции они придерживались и весной 1927 г., когда проводилась разъяснительная кампания о новом налоговом законодательстве: «... бедняки говорили, что немного, но надо брать, чтобы избежать нареканий со стороны остального крестьянства» (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 171, л. 155). Экономические решения влияли и на политическое поведение: ответственные работники Хабаровского уездного исполкома
отмечали, что крестьянин, уплативший налог, становился «сторонником» советской власти и пытался влиять на своих односельчан: «Кричит на неуплативших (т.е. возмущается тем, что другие уклоняются от внесения платежей. - Авт.), тогда как до уплаты налога ругал советскую власть» (ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 62-63).
Рыночная доминанта в социально-экономических настроениях дальневосточной деревни проявлялась и в отношении крестьян к кооперации. Несмотря на то что на начальном этапе советизации Дальнего Востока (1922-1923 гг.) население разочаровалось в кооперации из-за острейшей политической борьбой за нее в 1921-1922 гг. и спекулятивных тенденций в деятельности кооперативов этого времени (РГАСПИ. Ф. 372, оп. 2, д. 73, л. 201) [6, с. 19], крестьяне все же проявляли интерес к ней. Например, на конференции 1923 г. ко -операция рассматривалась как «подсобная организация развития сельского хозяйства». На Ивановской крестьянской конференции в Амурской губернии звучали обращения к властям о создании кооперативных земледельческих артелей, а резолюция конференции Благовещенского уезда постановляла «просить разрешения организоваться в союзы по сбыту сельскохозяйственной продукции». Крестьяне Пермской волости Приморской губернии постановили организовать в районе (через кооператив крахмального завода) круподерки и маслобойки (Российский государственный архив экономики, далее РГАЭ. Ф. 478, оп. 3, д. 2277, л. 4-15; РГИА ДВ. Ф. Р-2422, оп. 1, д. 1131, л. 1-3). Летом 1923 г. у населения Оль-гинского района Приморского края наблюдалось «стремление к кооперации, беда лишь в том, что нет денег. Охотно вносят паи продуктами, реализация последних в большинстве случаев невозможна» (ГАПК. Ф. 1119, оп. 1, д. 2, л. 119). Заинтересованность крестьянства в развитии таких объединений в деревне росла: дальневосточный крестьянин в первую очередь стремился к более совершенным формам организации производства, росту товарности [7, с. 37]. Собственники хозяйств, тесно связанных с рынком, были заинтересованы в создании кредитных кооперативов: они лучше других понимали необходимость доступных оборотных средств для расширения производства. «По организации кредитных товариществ первоочередная мысль возникает в среде зажиточного элемента», - отмечал Михайловский волисполком Завитинского уезда в марте 1925 г. (РГИА ДВ. Ф. Р-2422, оп. 1, д. 650, л. 110). Бедняки стремились к созданию коллективных хозяйств, так как видели в них возможность поднять свое благосостояние и избежать кабалы со стороны быстро восстанавливавшихся зажиточных и кулацких слоев [7, с. 36].
Вместе с тем уже в начальный период советизации можно проследить, как в среде дальневосточного крестьянства зарождались антирыночные настроения. Прежде всего это проявлялось в отношении к вопросу о земле. Во всех губерниях Дальнего Востока люди открыто возмущались тем, что советская власть значительно увеличила плату за землеустроительные работы и стала взыскивать ее за пользование землей. Крестьяне же требовали бесплатного землепользования: «До 16 года мы обрабатывали кусок земли бесплатно, а теперь с нас взыскивают плату. Мы просим наше отдать нам», «Почему государственная земля, принадлежа народу, сдается этому народу в аренду и будет ли надел из свободных земель?» - задавали вопросы жители забайкальских сел. «Земля должна быть народная, и свободную казенную землю крестьяне должны использовать бесплатно», - вторили забайкальцам в Приморской губернии (РГАЭ. Ф. 478, оп. 3, д. 2277, л. 1-6).
Антирыночные тенденции прослеживались и в отношении к кооперативам. При советской власти крестьянство начинало воспринимать кооперацию как казенное учреждение, а не как свое дело [7, с. 37, 49]. Инструкторы губернского комитета партии, исследовавшие в 1924 г. социально-экономическое положение приморских волостей, отмечали такое отношение крестьян: «Каждый старается как бы взять у кооператива в долг и затянуть погашение этого долга до осенней кетовой рыбалки, а там, если не сможет рассчитаться, то перевести на следующий год» (ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 145). В дальнейшем усиление вмешательства государства в деятельность сельскохозяйственной кооперации способствовало распространению таких потребительских настроений.
Документы второй половины 1920-х годов практически не отражают отношения к таким рыночным составляющим, как справедливая оценка крестьянского труда, цена на сельхозпродукцию и проблемы ее реализации. Фиксируются лишь обращения к государству с просьбой урегулировать цены на хлеб в выгодном для бедняков направлении: «Нужно сделать осенью цены на зерно самые высокие, с тем, чтобы крестьянин-бедняк смог хорошо продать, а весной цены наоборот должны быть самые низкие, чтобы крестьянин мог купить семена по низким ценам», - говорили крестьянские делегаты на II Краевом съезде Советов 25-26 марта 1927 г. (РГИА ДВ. Ф. Р-2413, оп. 4, д. 123, л. 20, 24). Вряд ли этот факт можно объяснить замалчиванием или неполнотой источников. Скорее, речь идет о том, что проблемы, напрямую связанные с экономической самостоятельностью хозяйства, переставали быть значимыми и для крестьянства, и для власти. И это, как и сказанное выше, свидетельствует об определенной эволюции сознания дальневосточного крестьянства в 1920-х годах, отражавшей разрушение рыночных мотиваций.
Экономическая, главным образом налоговая, политика была основной, но не единственной причиной трений между государством и крестьянством. Не менее остро воспринимали крестьяне и социальную политику диктатуры пролетариата. Еще в период ДВР дальневосточная деревня уловила социально-классовую сущность политики большевиков и расценила ее как попытку власти размежевать деревню по классовым и имущественным признакам. Протесты крестьян против искусственно вносимого в их среду раздора раздавались на протяжении всех 1920-х годов. Дальневосточники требовали отказа от классовой линии в деревне и настаивали на «трудовом понимании» крестьянского хозяйства. Такая позиция прослеживается в протоколах волостных собраний Амурской губернии за 1925 г., а также бедноты Хабаровского округа за 1927 г. Общее настроение дальневосточной деревни точно отразило мнение бедняков с. Красная Речка Хабаровского округа, которые считали, что «раз крестьянин работает сам, то он бедняк, несмотря на то, какое бы у него хозяйство не было» (РГИА ДВ. Ф. Р-2422, оп. 1, д. 598, л. 587; ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 171, л. 4; ГААО. Ф. 114, оп. 1, д. 144, л. 7).
Напряженные отношения власти и крестьянства сохранялись на протяжении всего нэпа. В январе 1925 г. уполномоченный ОГПУ информировал председателя Хабаровского уездного исполкома об усилении недовольства крестьян советской властью в волостях низовья Амура: Троицкой и Нижне-Тамбовской. Здесь появились слухи о готовящемся новом крестьянском восстании в Амурской губернии. К марту 1925 г. сельские жители были уже уверены в том, что в окрестностях Благовещенска идут бои с белыми, в Хабаровске объявлена мобилизация, а в центре России начался переворот. При всей кажущейся нелепости эти слухи имели под собой вполне реальное основание: нередко именно так трансформировались в общественном мнении крестьянства сведения о внутрипартийной борьбе. Так, в селе Верхне-Тамбовка лесной объездчик А.Шестопалов доказывал крестьянам: «Товарищ Троцкий объявил войну коммунистам, к нему присоединились крестьяне», и с уверенностью говорил, что все это вычитал из газет (ГАХК. Ф. П-318, оп. 1, д. 317, л. 9, 47). Осенью 1926 г. ОГПУ провело собственное выездное исследование политической ситуации в деревнях Некрасовского района Хабаровского округа, согласно которому из 52 деревень только в 24 большинство крестьян в той или иной степени продемонстрировали лояльность советской власти, 12 открыто высказывали антисоветские настроения, еще в 6 был зафиксирован негативный настрой значительной части населения (зажиточного, по оценке проверяющих), жители 10 сел не проявили своих политических симпатий (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 33, л. 11-16). По сведениям ОГПУ ДВК, среди жителей Некрасовского района преобладало «японофильство»: «Крестьяне говорят, что при царском строе и при японцах жилось легче, они не знали ни налогов, ни границ, переселялись, куда хотели, а теперь - за ловлю рыбы - плати, за охоту - плати, за лес - плати, а крестьянам нет ничего. Носятся слухи, что японцы скоро заберут Владивосток, и что жить будет лучше» (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 33, л. 7-8).
В середине 1920-х годов политическую систему советского государства крестьяне стали понимать иначе: они перестали проводить различия между партией и властью. Так, в 1924 г. крестьяне Хабаровского уезда придерживались мнения: «У власти - коммунисты, следовательно, все, что делает власть, - дело коммунистов» (ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 113-114). В сентябре 1925 г. председатель Ханкайского волисполкома Ов-чаренко стал свидетелем интересного эпизода: между мужиками и членами сельсовета возник спор по поводу того, кто является высшим органом власти: уездный исполком, волисполком или ГПУ? В конце концов крестьяне пришли к выводу, что ГПУ даже волостного масштаба - более важный орган власти, чем любой исполком, так как имеет чрезвычайные полномочия. Несмотря на признание того, что произвола со стороны властей стало меньше, среди крестьян сохранялись страх и ожидание террора: «Если вызывают в волисполком, идешь - свободно себя чувствуешь, но если получаешь повестку в ГПУ, то поджилки трясутся». Партийные и советские функционеры объясняли смешение в сознании крестьянства различных властных институтов политической незрелостью и общей неграмотностью деревни (ГАПК. Ф. П-61, оп. 1, д. 164, л. 114; РГИА ДВ. Ф. Р-2422, оп. 1, д. 646, л. 28-29). Вряд ли можно согласиться с такой оценкой. Скорее, крестьянство со свойственным ему практицизмом прекрасно уловило истинную суть формировавшихся тоталитарно-репрессивных властных структур.
В конце 1920-х годов отношение к советской власти дальневосточников ухудшилось в связи с переходом к форсированной модернизации и хроническими трудностями хлебозаготовок. Осенью 1928 г. недовольство высказывали жители практически всех городов и поселков региона. Повсеместно распространялись слухи о войне и падении советской власти. В очередях за хлебом раздавались «резкие реплики по адресу партии, Соввласти и отдельных работников». Люди объясняли продовольственные затруднения тем, что хлеб вывозится за границу. В округах вспыхивали забастовки промышленных рабочих, усилились антисоветские настроения и началась агитация против Советов среди крестьянства. Несмотря на то что власть считала инициаторами слухов кулацкие элементы, она вынуждена была признать, что имело место и недовольство бедняков, положение которых на фоне хлебного кризиса сильно осложнилось (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 178, л. 11; ГААО. Ф. 376, оп. 1, д. 59, л. 1-5).
В 1927-1929 гг. линия партии воспринималась дальневосточным селом как «нажим на все крестьянство, желание задавить его самостоятельность». Сам характер существующей власти оценивался отрицательно, причем не только зажиточными сельскими жителями, но и бедняками, которые говорили, «что и сейчас хорошо жить только богатым, а бедняк находится в загоне» (ГААО. Ф. 376, оп. 2, д. 57, л. 82; д. 67, л. 87).
Все больше людей отрицательно оценивали аграрные мероприятия конца 1920-х годов, удивительным образом сочетая с этим убеждение, что «плетью обуха не перешибешь». Уже весной 1927 г. на втором краевом съезде Советов некоторые представители крестьянства отмечали, что власть не желает больше прислушиваться к деревне. Так, Квокша, представлявший Шкотовский район, сказал: «Вы, товарищи, сами видели, что нас теснят на съездах, не дают высказываться и на местах, что сейчас стало хуже жить, чем было даже при царизме» (РГИА ДВ. Ф. Р-2413, оп. 4, д. 123, л. 38).
В 1928 г. среди дальневосточного крестьянства вновь возрождается идея создания союза хлеборобов, популярная в начале 1920-х годов. На деревенских сходах Амурского округа нередко звучали вопросы: «Почему не допускают союза крестьян для защиты своих интересов, тогда как рабочие и служащие все в союзах?» (ГАХК. Ф. П-341, оп. 1, д. 178, л. 32). Однако объединения крестьянства так и не состоялось, - следовательно, не было и возможности легитимной защиты крестьянских интересов. Большинство реагировало на усиливающийся нажим традиционными «пассивными» методами: сокращением производства, попыткой сокрытия доходов, уходом за кордон, как это сделали жители молоканских селений Амурского округа, уклонением от участия в перевыборных кампаниях,
разрозненными террористическими актами по отношению к просоветским элементам деревни (ГАХК. Ф. П-2, оп. 1, д. 108, л. 8). Даже вступление в колхозы в 1928-1929 гг. нередко мотивировалось осознанием бесперспективности ведения самостоятельного хозяйства в складывающихся экономических и политических условиях. Красноармейцы-бедняки 2-й Приамурской стрелковой дивизии в 1929 г. так объясняли свое решение вступить в коммуну: «Иначе жить нельзя стало, очень большие налоги берут, только и работаешь на государство, а себе ничего не остается» (ГААО. Ф. 376, оп. 2, д. 57, л. 154).
Таким образом, определяющим фактором в формировании восприятия государственной власти крестьянством была осуществляемая в селе социально-экономическая политика. Изначально, в момент установления советской власти, дальневосточная деревня была заинтересована в существовании крепкой государственной системы, способной обеспечить и защитить ее интересы. Для подавляющего большинства крестьянства они лежали в сфере развития индивидуального хозяйства в рамках относительно свободной рыночной регуляции. Однако реальное развитие в период новой экономической политики способствовало ослаблению рыночных мотиваций среди дальневосточного крестьянства, а значит, подрывалась ориентация на ведение индивидуального хозяйства. В свою очередь изменения социального самоощущения крестьянства и его экономического сознания, произошедшие в короткий период нэпа, сыграли немаловажную роль: в конце 1920-х годов и в период массовой коллективизации деревня оказалась не способна к действенному сопротивлению тем, кто разрушал ее мир и хозяйство.
ЛИТЕРАТУРА
1. Азаренков А.А. О политической психологии крестьян. Дальневосточная деревня в 1920-х гг. // Россия и АТР. 2006. № 1. С. 26-34.
2. Амурская областная организация КПСС: 1899-1986 гг. (хроника). Благовещенск: Хабар. кн. изд-во, 1986. 264 с.
3. Бабашкин В.В. Крестьянская революция в России и концепции аграрного развития // Обществ. науки и современность. 1998. № 2. С. 84-94.
4. Дальневосточный Краевой Исполнительный Комитет Советов. Стенографический отчет IV Пленума Далькрайисполкома первого созыва. 29-31 дек. 1926 г. Хабаровск, 1926. 156 с.
5. Дальний Восток России в период революции 1917 года и Гражданской войны. Владивосток: Дальнаука, 2003. 632 с.
6. Днепровский С. Кооперация на Дальнем Востоке в 1922 году. Чита, 1923. 64 с.
7. Кооперация ДВК. Хабаровск, 1926. 118 с.
8. Лаврик Л.А. Политические настроения дальневосточного крестьянства в годы новой экономической политики, 1922-1927 гг.: дис. ... канд. ист. наук. СПб.: СПб. гос. ун-т, 1995. 195 с.
9. Малышев В.П. Борьба за власть Советов на Амуре. Благовещенск: Хабар. кн. изд-во, 1961. 382 с.
10. Россия нэповская / рук. авт. коллектива С.А.Павлюченков; под общ. ред. А.Н.Яковлева. М.: Новый хронограф, 2002. 468 с. (Сер. «Россия. XX век. Исследования»).
11. Саначев И.Д. Дальневосточный нэп: опыт и уроки // Вестн. ДВО РАН. 1993. № 4/5. С. 115-129.
12. Современные концепции аграрного развития // Отеч. история. 1993. № 6. С. 79-111.
13. Федотова В.Г., Кросс Ш. Православие, Вебер и новый русский капитализм // Обществ. науки и современность. 2006. № 2. С. 41-51.
14. Ципкин Ю.Н. К вопросу о политических настроениях крестьянства Приамурья в 1920-1922 гг. // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVII-XX вв. (к 350-летию похода В.Д.Пояркова на Амур): тез. докл. и сообщ. междунар. науч. конф. Кн. 2. Владивосток, 1993. С. 34-36.
