CC BY
198
УДК 323.2
ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ КАК МЕХАНИЗМ ПОСТСОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ (ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИЙ ОПЫТ И ПРОБЛЕМЫ РОССИИ)
А.В.ГЛУХОВА
Воронежский
государственный
университет
e-mail: soc@hist.vsu.ru
В статье рассматриваются специфические особенности постсоциалистических общественных трансформаций: совмещенность во времени различных политических процессов, высокие темпы преобразований, преимущественно бескровный (за исключением Румынии) характер политических переворотов, бедность идейного содержания «бархатных революций» и т.д. По мнению автора, центральной проблемой трансформационного процесса становится институционализация политического конфликта через избирательное законодательство и политическое представительство, соответствующие структуры законодательной и исполнительной власти и т.д. В ходе трансформации должны быть разрешены противоречия между конфликтом и консенсусом, между включенностью и управляемостью; между демократическим одобрением и эффективностью политической системы. Странам Восточной Европы в целом удалось справиться с этими проблемами, следствием чего стало мягкое, эволюционное политическое развитие, несмотря на недовольство масс результатами экономических реформ и глубокую культурную травму. В России правящая элита избрала иной вариант трансформации, подчинив политическое поле административному контролю. Однако нынешняя стабилизация в России имеет порочную основу, поскольку элиминирует политический конфликт как механизм поиска альтернатив и вариантов развития.
Ключевые слова: политический конфликт, постсоциалистическая трансформация, институционализация, консенсус, политическое развитие, элита, стабилизация.
Одним из наиболее перспективных направлений зарубежной и отечественной политической науки в последние полтора десятилетия оставалась транзитология как отрасль научного знания, специализирующаяся на исследовании различного рода переходных процессов и качественного изменения общественных систем. Первая половина 90-х годов XX века была отмечена преимущественно разработкой концепта демократизации, демократического транзита как перехода общества от авторитарных социальнополитических структур к демократии, трактуемой, прежде всего, как наличие гарантированных политических прав и гражданских свобод. Однако общемировой феномен ослабления позиций авторитарной власти и все более широкого распространения демократических институтов в научных исследованиях последнего десятилетия подвергается существенной корректировке. Большинство транзитологов осознали, что крах авторитарных режимов не означает беспроблемного перехода бывших авторитарных обществ в новое демократическое качество и что процесс поставторитарных изменений будет длительным и неоднозначным.
По поводу природы поставторитарных трансформаций звучат и более пессимистические оценки: следствием их становятся не просто «несовершенные демократии», как считалось ранее, но смягченные варианты авторитаризма. Подъем полуавторитариз-ма рассматривается некоторыми исследователями как закономерная реализация вполне сознательных установок политических элит на сохранение авторитарных систем под прикрытием формально демократических процедур и институтовЧ Как считает американская исследовательница М.Оттауэй, «полуавторитарные режимы не являются несовершенными демократиями, стремящимися к совершенствованию и консолидации. Напротив, это режимы, решившие сохранить видимость демократии, не подвергая себя политическим
1 См.: Ottaway M. Democracy Challenged: The Rise of Semi-Authoritarianism. Washington, D. C. Carnegie Endowment for International Pease, 2003. IX + 288 p.; Карозерс Т. Трезвый взгляд на демократию // Pro et Contra. - 2005. - Т. 1. - №. 1 (28).
рискам, которые влечет за собой свободная конкуренция»2. Таким образом, полуавтори-тарные режимы - это не результат неудачных попыток демократизации и не демократии, переживающих процесс становления. Это сознательно внедряемые альтернативы демократии, тщательно конструируемые и поддерживаемые политикой находящихся у власти сил. Лидеры успешных полуавторитарных режимов сознательно выбрали путь ограниченной трансформации, более соответствующей их интересам.
Отказ от представлений о предопределенности демократического перехода вывел на лидирующие позиции в политической науке другой концепт - концепт трансформации. Под трансформационным процессом понимается качественная смена экономических, политических и общественных систем, которая не заканчивается переносом формальных атрибутов вновь вводимой системы на новую почву, а предполагает принятие акторами в трансформирующихся обществах новых системообразующих правил и утверждение их в политической, экономической и социальной повседневности. Понятие «трансформация» более нейтрально, свободно от ценностной нагруженности и предполагает любой, в том числе и инволюционный вектор политических изменений, что имело место на рубеже XX-XXI вв. в различных регионах мира.
Пищу для теоретических дискуссий предоставили реальные политические процессы, прежде всего в постсоциалистических государствах Центральной, Восточной и Южной Европы, а также на постсоветском пространстве. Начало XXI века ознаменовалось десятилетним юбилеем постсоциалистического развития государств этого региона. Общепринятой стала точка зрения о завершении строительства «основ капитализма» и о переходе стран региона к этапу консолидации сложившейся общественной системы. Однако вывод о завершении переходного периода не исключает признания кризисного состояния экономической, социальной и политической сфер жизнедеятельности этих обществ. Заметно возросло количество незанятого населения; возникла резкая поляризация доходов и жесткая социально-имущественная иерархия как отличительные черты новой общественной системы. В политической сфере произошло ослабление роли партий, дистанцировавшихся от массовых слоев и общественных групп, превращение их в соперничающие элитные группировки, не справляющиеся с функцией представительства, согласования и нахождения баланса различных интересов. Исчерпание потенциала массовых протестных движений оборачивается деполитизацией, наиболее ярко проявляющейся в молодежной среде3.
После почти 15-летней постсоциалистической трансформации пришло время для серьезной методологической рефлекции предварительных итогов этого сложного и неоднозначного процесса. На сегодняшний день ушла в прошлое эйфория, связанная с надеждой на быстрое превращение как всех бывших социалистических стран Европы, так и постсоветских республик в свободные демократические государства с эффективной рыночной экономикой. Напротив, за молниеносным крахом старой системы последовала затяжная фаза становления новых институтов, которая протекала не так быстро и легко, как первоначально ожидалось. Обещанный Р.Дарендорфом путь по «долине слез» в экономике действительно оказался долгим и извилистым.
На этом фоне были развернуты дискуссии, нацеленные на более глубокое теоретическое осмысление происходящих процессов. Дебаты касались, в частности, вопроса о непригодности для исследования постсоциалистических трансформаций так называемых grand theories социальных наук, а также объяснений таких проблем, как очередность реформ, препятствий на пути развития со стороны тех или иных «заинтересованных групп» и неблагоприятного «наследия» социализма.
В связи с этим стал набирать силу старый спор о методологии исследования современных обществ. Речь идет, прежде всего, о полемике между теми субдисциплинами социальных наук, которые именуют себя «сравнительными» (в частности, сравнительная политология), и страноведческими дисциплинами. В контексте постсоциалистических перемен эта дискуссия впервые возникла в американской политической науке как спор
2 Ibid. - Р.3.
3 Новый социальный облик Восточной Европы: Сб. обзоров и рефератов / РАН ИНИОН. Центр научно-информационных. исследований глобальных и региональных проблем; Редкол. Шаншиева Л.Н. (отв. ред.) и др. М., 2002; Коровицына Н.В. Сравнительный опыт общественных трансформаций в постсоциалистических странах // Социологические исследования. 2002. № 5.
между компаративистами - «транзитологами» (т.е. представителями различных дисциплин социальных наук) и бывшими «советологами», чаще всего имевшими историческое, филологическое, культурологическое образование и являвшимися своего рода экспертами в области страноведения. Однако и для тех, и для других «осень народов» 1989 года стала, по словам К.фон Байме, «черной пятницей». Как и другие, еще более «наукообразные» подходы, подобные теориям модернизации и конвергенции, они не смогли дать правильных прогнозов относительно бархатных и нежных революций конца 80-х гг. прошлого века. Еще менее релевантными оказались эти подходы в анализе новой «бархатной микроволны» 2004 - 2005 годов в постсоветских государствах - в Грузии, на Украине и в Киргизии.
В дебатах о постсоциалистических общественных трансформациях и их теоретических объяснениях ярко проявляются некоторые «семейства» теорий и подходов, которые различаются как по размаху их объяснительных амбиций, так и по степени «открытости» собственных концептов. Общепринятым является различение двух основных подходов -структурного и процедурного. При построении общих моделей демократизации первый опирается на структурные факторы, такие как государство и нациеобразующие, социальноэкономические и культурно-ценностные условия и предпосылки. В отличие от него процедурный подход отводит ключевое место действиям политических акторов, выбору и последовательности их решений. Некоторые авторы (В.Меркель) развивают эту дихотомию до 4-х больших направлений научной мысли (системные, структурные, культурные теории и теории акторов). Все они принадлежат к разряду так называемых «больших теорий»4.
Принципиальная критика в адрес «больших теорий» высказывается со стороны тех дискурсов, которые в российской научной мысли обозначаются термином «процедурный подход», а точнее - процедурные подходы, модели и теоремы. В познавательном плане они более скромны в своих амбициях и направлены на применение и развитие теорий «среднего уровня». Так, они признают историческую уникальность постсоциалисти-ческой трансформации, представляющую собой «отчасти целенаправленное, но динамичное и поэтому не полностью управляемое изменение политической, экономической и социальной систем социалистических обществ»5. Именно здесь ярче всего проявляется специфика доминирующего в научных дискуссиях термина «трансформация»: в отличие от экономического или политического транзита как простого перехода из одного состояния в другое, основной акцент делается на преобразованиях и изменениях как на процессах, конечные цели которых не могут быть заведомо заданными или предсказуемыми. Задача исследователя состоит не в объяснении и выявлении универсальных закономерностей трансформации, а в разработке эмпирически обоснованных, возможно более четких высказываний и суждений об отдельных, частичных процессах трансформации. Здесь в центре внимания находится процесс институционализации, а не сами институты.
В настоящее время в исследовании восточноевропейских трансформаций преобладает так называемый «актороцентрический институционализм». Его представители не рассматривают акторов как умело (и хладнокровно) действующих, рассчитывающих соотношение выгод и издержек эгоистов, идеальным типом которых является «хомо эко-номикус» классических экономических теорий. Напротив, актор для них - намного более сложный субъект. Он стремится к «рациональному» поведению, измеряющемуся соотношением целей (выгод) и средств (причиняющих издержки), но его рациональность является принципиально и непреодолимо ограниченной: знания о мире ограничены, также ограничены каналы получения этих знаний и возможности сбора и распространения информации. Поэтому акторы действуют на основе упрощенных моделей «реального мира», и именно в различиях между этими моделями и реальностью заключены «опасности и риски», обозначаемые термином «неопределенность». Человек не в состоянии правильно просчитать вероятность издержек и выгод всех альтернативных решений, поэтому он принципиально не в состоянии определить «лучший вариант» своих действий. С точки
4 Меркель В. Теории трансформации. Структура или актор, система или действие? // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей. Т.1. Постсоциали-стические трансформации: теоретические подходы. СПб.; М.; Берлин, 2003. С. 55-88.
5 Штыков П. Исследования трансформационных процессов в Восточной Германии и Восточной Европе: достижения, проблемы и перспективы немецких социальных наук // Указ соч. СПб.; М.; Берлин, 2003. С. 18.
зрения конфликтологического анализа это означает невозможность (или серьезную затрудненность) рациональных стратегий поведения человека, что обрекает его на иррациональное поведение и, тем самым, увеличивает вероятность возникновения деструктивных конфликтов.
Актороцентрический институционализм позволяет исследователю подняться и в более высокую плоскость конфликтологического анализа. Здесь самой сложной остается проблема взаимодействия между экономическими реформами, политической стабилизацией и поведенческими практиками ключевых акторов трансформации, их способностью к компромиссу. Это взаимодействие является чрезвычайно противоречивым, но именно в нем и кроется главная тайна, проливающая свет на результаты широкомасштабного процесса перемен. Речь идет о роли конфликтов трансформации как главных механизмов этого сложного и многопланового процесса. Конфликты трансформации уже давно привлекают внимание отечественных и зарубежных исследователей6, однако их функциональная роль главного механизма преобразований все еще остается недостаточно осмысленной и воспринятой в теории и на практике, по крайней мере, в России.
Трансформация постсоциалистических обществ не просто имеет некоторые отличительные особенности, но по-своему уникальна. В противоположность переходным процессам в Южной Европе и Латинской Америке, особенности восточноевропейского перехода заключаются в одновременности четырех различных процессов: строительстве национального государства; введении рыночной экономики, осуществленной преимущественно политическими методами; демократизации политической системы и построении гражданского общества. Наряду с этими особенностями бросается в глаза и чудовищная скорость (Р. Дарендорф), с которой страны Центральной и Восточной Европы начали этот процесс. В течение нескольких месяцев режимы, казавшиеся сверхстабильными, рухнули, как карточный домик, и были заменены демократическими формами правления. Конституции были либо написаны заново, либо обрели посредством многочисленных поправок демократическо-правовые масштабы. Вновь избранные парламенты утвердили первые меры и рамочные законы для введения рыночной экономики; были обеспечены первые реформы государственного устройства, как, например, новые выборы региональных и местных органов власти и реформы органов управления. Все эти преобразования стали следствием разрешения (как правило, мирного, за исключением Румынии) масштабного макроконфликта между силами, заинтересованными в сохранении бывших порядков, и силами, ориентированными на их изменение. Журналисты метко окрестили их «нежными» и «бархатными» революциями, намекая на бескровный характер столь масштабных политических переворотов. Наблюдатели на Западе, напротив, довольно быстро продемонстрировали скептицизм по поводу характера и содержания происходящих процессов. Как писал известный французский историк Ф.Фюре, «столько было шума, столько гама, и ни одной новой идеи»7. Имелось в виду то обстоятельство, что провозглашенные «бархатными» революциями ценности были заимствованы из революционной риторики XVIII века («свобода», «равенство», «собственность», «права человека»), и как выяснилось впоследствии, не вполне соответствовали характеру задач, вставших перед трансформирующимися странами в совершенно новую эпоху. Бедность идейного содержания «бархатных революций» стала одной из причин последующих неудач радикального реформаторства и дискредитации самого концепта революции. Другой причиной, безусловно, является установка пришедшей к власти антикоммунистической контрэлиты на сохранение и поддержание статус-кво, выдаваемого за обеспечение социальнополитической стабильности. «Больше не будет ни революций, ни контрреволюций!» -этот слоган неоднократно звучал на всем постсоциалистическом пространстве от Праги до Москвы. Вместе с тем логика демократической политической конкуренции требует создания соответствующих «правил игры». Отсюда, в практическую плоскость встает вопрос об институционализации политического конфликта, т.е. введении его в качестве
6 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996; Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени : пер. с англ. АА.Васильева и др. СПб., 2002; Федотова В.Г. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. - М., 2002; Никовская Л.И. Трансформация в России в контексте социального конфликта : в 2 ч. М., 2003.
7 Цит. по: Дарендорф Р. Размышления о революции в Европе // Путь. Международный философский журнал. 1994. № 6. С. 4.
«нормального», законного элемента в структуру политической системы через избирательное законодательство и политическое представительство, соответствующие структуры исполнительной власти и их связь с законодательной властью и т.д. Конфликт обретает, таким образом, свое законное место в системе политической коммуникации, выступая главным механизмом разрешения противоречий и реализации политических инноваций.
Одним из главных противоречий трансформации, по мнению ряда исследователей, является противоречие между конфликтом и консенсусом8. Демократия, по определению, является институционализированной системой для возникновения и разрешения всевозможных конфликтов, возникающих при распределении дефицитных ресурсов -власти, социального статуса, материальных ресурсов и т.д. Для этого необходимы жестко фиксированные правила игры и достигаемая на этой основе стабильность политической конкуренции. Фактически это означает достижение так называемого процедурного консенсуса, т.е. согласия относительно демократических процедур, основанного на разделяемом всеми восприятии соразмерности и справедливости институциональных правил. Вместе с тем, на уровне конкретной политики и политических программ никакого долговременного согласия быть не может, и в рядах политической элиты должен сложиться прочный консенсус на этот счет. На уровне программ или политического курса именно конфликты являются необходимым условием демократии.
Однако, интересы в демократическом обществе могут быть реализованы только посредством институтов. Если же институциональная конфигурация политического режима является несоразмерной, то интересы не воспринимаются ни как эффективные, ни как справедливые, и конфликт усложняется, перемещается с уровня политического курса на уровень политической системы. В этом случае политические институты начинают оспариваться и становятся объектом борьбы интересов. Эта борьба принимает особенно ожесточенный характер, если институты отдают предпочтение какой-то одной политической или социальной группе за счет других и отчетливо видны производимые ими эффекты перераспределения. Выигрывающие от существующих институциональных моделей политические силы пытаются стабилизировать институты, в то время как проигрывающие от этого силы стремятся к изменению этих моделей посредством создания коалиций и ужесточения стратегий борьбы.
Для того чтобы заставить основные политические силы в ходе или исходе трансформации реализовывать свои интересы в рамках демократии, а не за их пределами, необходимы так называемые «институциональные гарантии», исключающие возникновение двух конфликтных ситуаций. Во-первых, нельзя допускать того, чтобы только одна политическая сила доминировала в переделах политических институтов и определяла результаты их деятельности. Во-вторых, необходимо воспрепятствовать установлению прочного господства только одного политического института в рамках режима. Только в том случае, если оба эти условия выполняются одновременно, акторы, преследующие собственные интересы, будут придерживаться установленных правил. Эти условия особенно важны для многосоставных обществ, где существуют явные религиозные, культурные, языковые, этнические или социально-экономические расколы и где особенно важно избегать долговременного доминирования одной политической группировки в ущерб меньшинствам: это может подорвать доверие к политическим институтам в целом.
Существует целый набор институциональных ограничений для того, чтобы предотвратить доминирование одной-единственной политической силы. Элементами его являются:
- пропорциональная система представительства с низким барьером, предоставляющая шанс даже небольшим по численности социальным общностям быть представленными в парламенте;
- многопартийность, возникновению которой способствует такая избирательная система;
- ярко выраженная (например, посредством возможности вынесения вотума недоверия) роль парламентской оппозиции;
8 Рюб Ф.В. Три парадокса консолидации в новых демократиях Центральной и Восточной Европы // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей : в 2 т. СПб.; М.; Берлин, 2003. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. С. 441.
- эффективная исполнительная власть, наделенная лишь незначительными законодательными полномочиями, и т.д.
В свою очередь, предотвращению господства одного-единственного института способствует четкое разделение ветвей власти. Этому содействует создание второй палаты парламента, федеративное устройство государства, система местного самоуправления, а также соответствующее судопроизводство, в частности, в области конституционного права.
Вместе с тем даже этих многочисленных институциональных рамок все равно может оказаться недостаточно. Сами по себе они не могут гарантировать нормального политическое соперничества, если нет консенсусно-ориентированного поведения политических элит, нейтрализующего центробежные и дезинтегрирующие силы в плюралистическом обществе. Если не существует такого консенсуса, то институциональные рамки в действительности являются «суетой вокруг власти» (Сартори) и способствуют лишь обострению политических конфликтов (по принципу «игры с нулевой суммой»), а не их полноценному урегулированию.
Второе противоречие возникает между включенностью и управляемостью, т.е. между стабильной и дееспособной политической властью, которая умела бы справляться с гигантскими проблемами тройной и одновременной трансформации, и представительными политическими институтами, обеспечивающими социальную интеграцию общества. В трансформационных процессах в Центральной и Восточной Европе доминирует система пропорционального представительства, обеспечивающая фрагментацию партийной системы. Она в определенном объеме делает возможным представительство важнейших политических сил в парламенте. «Именно в этнически гетерогенных государствах Центральной и Восточной Европы соразмерное представительство этнических или других меньшинств имеет большое значение для консолидации», - считает немецкий исследователь Ф. Рюб9. Однако широкое представительство разнообразных интересов должно дополняться эффективной управляемостью, формулу которой достаточно трудно определить в условиях большой политической фрагментации. Нередко возникают ситуации, когда сама избирательная система (смешанная или мажоритарная) позволяет трансформировать относительное большинство голосов, полученных на выборах, в абсолютное большинство в парламенте, что создает реальную опасность «конституционной диктатуры» (Э. Арато). Институциональные механизмы в таких случаях содействуют не консенсусу, а, напротив, доминированию одной или двух политических сил над остальными, что усиливает политические конфликты относительно институтов, поскольку отлучает от участия в них слишком большие группы избирателей и наказывает проигравших сверх всякой разумной меры.
Что касается управляемости, то в странах Центральной и Восточной Европы было опробовано несколько моделей исполнительной власти. Ни одна страна (кроме России) не приняла на вооружение так называемый суперпрезидентский режим, издержки которого давно и хорошо известны. Создавая дееспособную исполнительную власть, такой режим предрасположен к авторитарной ремиссии, поскольку предполагает слабую парламентскую систему и неразвитый механизм отбора политических лидеров, что ведет к политическому авантюризму и удовлетворению персональных властных амбиций. Другой вариант президенциализма - президентско-парламентская система, учрежденная в Хорватии и справедливо считающаяся одной из самых конфликтогенных: судьба Веймарской республики в Германии 30-х годов прошлого века стала горьким тому подтверждением.
Однако возможны и другие варианты: Польша и Румыния предпочли премьерско-президентскую систему; Болгария, Словения и большинство других государств этого региона отдали предпочтение парламентской системе. Последняя предоставляет если и не гарантию, то хотя бы институциональную организацию, которая в состоянии сбалансировать конфликт между управляемостью и политическим участием. Правительства, как правило, являются коалиционными, а оппозиция состоит из нескольких партий, имеет все шансы оставаться политически значимой и готовиться к своему будущему вступлению во власть. И что особенно важно для Центральной и Восточной Европы - такие системы могут намного лучше интегрировать этнические и другие меньшинства, чем смешанные или (супер) президентские
9 Рюб Ф.В. Три парадокса консолидации в новых демократиях Центральной и Восточной Европы // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей : в 2 т. СПб.; М.; Берлин, 2003. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. С. 452.
системы правления. Конечно, при неструктурированной партийной системе возможно возникновение поляризованного плюрализма, неспособного гарантировать дееспособную исполнительную власть. Но, тем не менее, парламентская система способна обеспечить более или менее добросовестное политическое соперничество и предоставить институциональные стимулы для кооперации и консенсуса.
Третья проблема заключается в противоречии между демократическим одобрением и эффективностью политической системы, т.е. ее способностью к бесперебойному производству и реализации последовательных решений. Политический выбор в пользу рыночной экономики неизбежно связан с высокими социальными издержками. Безработица, инфляция, повышение цен из-за снижения субсидий, недостаточные сети социальной защиты и связанная с этим высокая незащищенность граждан являются той ценой, которой приходится платить за ожидаемое в будущем экономическое процветание. Если терпение населения на исходе или социальные затраты слишком велики, то демократические политические институты могут помочь заблокировать последовательную экономическую политику. Вместе с тем, это может обернуться затягиванием экономического кризиса, поскольку частая смена популистской и либеральной политики может оказаться наиболее губительной для экономической стабилизации.
Решение этого парадокса опять-таки может обеспечить лишь политический механизм, а именно - открытая и конкурентная политическая система. Политические партии и государственный аппарат посредством институциональной адаптации должны предоставлять доступ к политической власти возникающим группам и открыть им каналы для представительства их интересов. Приватизация не должна способствовать обогащению одной группы за счет всех остальных. Кроме того, необходимо обеспечить всем доступ к институтам социальной защиты, которые предоставляют потерпевшим достаточные средства для выживания, что особенно актуально для безработных и пожилых людей.
Но в реальности страны Центральной и Восточной Европы сталкиваются с противоположной ситуацией. Доступ новых акторов к государству и политической системе является недостаточным. Вместо этого наблюдатели говорят о «чрезмерной политизации», «чрезмерной парламентаризации» и «чрезмерной партизации» политики. Эти определения характеризуют стратегию политических партий по исключению из политического процесса всех остальных акторов, особенно вновь установившиеся группы интересов и другие социальные организации. Доступ к экономическим ресурсам является неясным и неопределенным исходя из спорного положения с приватизацией, неясных отношений собственности и т.д. Институты социальной защиты также непрочны, они все еще находятся в стадии становления и не обеспечивают финансовую и правовую надежность, несмотря на то, что было принято множество соответствующих законов и т.д.
В целом же можно с учетом опыта как восточноевропейской, так и латиноамериканской трансформации сформулировать вывод о том, что успех или поражение экономических и социальных реформ зависит не от сущности отдельных политических мер, а от целостности и продолжительности их реализации. Целостные и продолжительные реформы только тогда могут быть доведены до конца, если политические партии - несмотря на смену правительств - сохраняют неизменным основной набор осуществляемых мер и если они в состоянии реализовать их, несмотря на быстро меняющиеся популистские настроения населения. А это условие, в свою очередь, возвращает к проблеме консенсуса в отношении проводимой экономической и социальной политики, к вопросу о дееспособности политической системы в целом.
Но институционализация, при всей ее важности, не может полноценно противостоять опасности дестабилизации. Поэтому общей стратегией является уменьшение неопределенности посредством самоограничения политических сил или посредством заключения политического союза между ними. Возможны три формы такого союза:
- конституционный союз, понимающий конституцию как основополагающий политический акт, связывающий различные группы и конституирующий их как политическое сообщество;
- экономический союз, ограждающий курс экономических реформ от случайностей политического процесса;
- социально-политический союз, снижающий неопределенность общественной трансформации посредством эффективного социального государства, принимающего на себя ответственность за социальный уровень жизни своих граждан.
Без этих предпосылок в обществе, по-прежнему, будет царить высокая неопределенность и слабая надежда на долгосрочную стабилизацию, с одной стороны, и «хватательные рефлексы», идеологическая и поляризованная партийная конкуренция, популистская мобилизация масс - с другой стороны.
Однако, несмотря на столь серьезные проблемы, сопровождающие трансформационный процесс, в странах Центральной и Восточной Европы удалось достичь главного - обеспечить несколько смен партийных правительств по итогам парламентских выборов, т.е. запустить в действие механизм чередования у власти различных (и даже противоположных) политических сил. Согласно Р. Далю, две смены партийного правительства по итогам парламентских выборов являются главным показателем того, что демократия состоялась и ее движущим механизмом является институционализированный политический конфликт, опирающийся на процедурный консенсус, т.е. согласие в правилах игры. Отсюда - мягкое, эволюционное политическое развитие, несмотря на очевидное недовольство масс результатами экономических реформ и глубокую культурную травму (П.Штомпка).
На этом фоне проблемы России выглядят как прямое следствие полного несовпадения ее трансформации не только с теоретическими моделями, но и с восточноевропейским опытом.
После удачного для власти референдума по Конституции 1993 г. был установлен суперпрезидентский режим, не предусматривающий четкого разделения властей, а также системы сдержек и противовесов. Этот режим был спланирован как средство разрешения конфликта между парламентом и президентом; отсюда последний получил право назначать главу кабинета министров и его членов вопреки желанию Государственной Думы. Смена правительства происходит после избрания президента, а не парламента, т.е. после президентских выборов. Президент имеет сильное право вето по отношению к Государственной Думе и может ее распустить, в то время как Государственная Дума не может отменять президентские указы. Но, прежде всего, не существует четкого правила, какие области политики находятся в ведении президента, а какие - в ведении парламента. Поэтому во всех областях политики долгое время существовал то латентный, а то и открытый конфликт между президентом и правительством, с одной стороны, и Государственной Думой - с другой. В силу институционального дисбаланса ветвей власти этот конфликт не был плодотворным, не обеспечивал эффективного разрешения проблем, связанных с трансформацией российского общества.
Следствием этого стало построение так называемого «политического капитализма» (Я.Станицкис), спекулирующего на использовании общественных фондов, все более приобретающего периферийные и олигархические черты в силу природной неспособности к развитию каких-либо производящих секторов экономики, кроме сырьевого сектора. В обществе и в элитах нарастало недовольство снижающимся международным статусом страны.
После парламентских (декабрь 2003 г.) и президентских (март 2004 г.) выборов в российской политике произошли подвижки, имеющие системный характер и названные исследователями «огосударствлением политического пространства» (А. Соловьев). В их числе:
- полная деполитизация Совета Федерации и установление политикоадминистративного контроля над Государственной Думой (т.е. превращение федеральных представительных институтов в придаток органов исполнительной власти);
- активная селекция медиа-рынка и, в первую очередь, лишение общероссийских СМИ возможности информационно поддерживать оппозиционные политические фигуры и проекты;
- укрепление вертикали власти по линии «Центр - субъекты Федерации» через создание института полномочных представителей президента в семи федеральных округах;
- формирование партийной системы, блокирующей любые общественнополитические импульсы к ее развитию;
- жесткая правоприменительная практика по отношению к политическим конкурентам (причем, как на федеральном, так и на региональном уровнях);
- точечное использование технологий принудительного голосования, опробованного в ряде ключевых для власти регионов (в частности, в Чечне);
- политический раскол бизнеса и создание структур управления гражданскими объединениями;
- разрешение чиновникам класса «А» вступать в политические партии, открывающее легальные пути для укрепления симбиоза политического и административного
сегментов правящей элиты и служащее оправданием для интервенции бюрократии в сферу политики;
- корректировка процедур, затрудняющих проявление автономной политической активности граждан (Закон о митингах и шествиях; Закон о референдуме и т.д.);
- последовательный отказ государства от выполнения своих социальных обяза-тельств10 и т.д.
Особо следует сказать о партийной реформе, существенно затруднившей трансляцию интересов гражданских структур и одновременно подготовившей почву для непосредственного проникновения исполнительной власти на партийный, и шире - на политический рынки. Инструментом такой интервенции стала «Единая Россия» - номинальная партия, обеспечившая Кремлю контроль над парламентом. Как показали новейшие исследования, благодаря целой комбинации институциональных и политических факторов, «Единая Россия» смогла конвертировать 37,57% голосов избирателей в 68,33% депутатских мандатов. «Подобная норма перепредставленности ведущей партии является беспрецедентной для мировой демократической практики», - считает известный российский исследователь Г.В.Голосов11. Произошло то, от чего предостерегал Э.Арато: сама избирательная система позволила трансформировать относительное большинство голосов, полученных на выборах, в абсолютное большинство - в парламенте, чем создала реаль-
*-* ____ *
ную опасность «конституционной диктатуры» .
Одним из результатов таких институциональных подвижек стало обрушение политического рынка и партийно-политической системы в целом. Поле российской политики неуклонно превращается в зону административного контроля. Выстраивается элитарный, закрытый от общественности механизм принятия политических решений. Госаппарат становится для власти наиболее удобным орудием контроля над политическим процессами, не требующим компромиссов, согласований и прочих сложных форм коммуникации, необходимых при общении с политическими контрагентами.
Конечно, сегодня такая централизованная форма управления имеет известное оправдание и даже некоторые позитивные стороны, поскольку способствует наведению самого элементарного порядка в коммуникативных процессах между институтами государства и гражданского общества. Однако безальтернативный механизм постановки целей всегда заканчивается капсулированием режима, разрушением даже зачатков демократии и вырождением политики как формы регулирования социальных отношений. С этой точки зрения режим так называемой «управляемой демократии» лишь повышает угрозу непредсказуемого развития, поскольку ни партии, ни парламент не формируют исполнительную власть и не отвечают за деятельность правительства. Они занимаются либо лоббированием узкогрупповых интересов, либо - при ослаблении исполнительной власти - нападками на нее, компенсируя тем самым отсутствие у себя необходимой функции существования.
По мнению А.Миграняна, разделяемому все большим числом отечественных исследователей, во внутренней российской политике идет консолидация застоя, которая не дает возможности для роста экономики. «Страна нуждается в кризисах, после которых перед ней, возможно, откроются какие-нибудь перспективы. Ельцинские потрясения и
10 Соловьев А.И. Институциональный дефолт и деинституционализация политического рынка // Политические исследования. 2004. № 1. С. 12.
11 Голосов Г.В. Сфабрикованное большинство: конверсия голосов в места на думских выборах 2003 г. // Политические исследования. 2005. № 1. С. 119.
* В июне 2005 г. комитет Государственной думы по государственному строительству рекомендовал палате принять во втором чтении президентский законопроект о внесении изменений в избирательное законодательство. Большинство новшеств, которые В.Путин предложил внедрить на выборах всех уровней, уже закреплены в новой редакции закона о выборах в Государственную думу. В частности, предлагалось запретить создание предвыборных блоков, повысить с 5% до 7% максимальный барьер для прохождения в региональные парламенты, а также снизить с 25% до 5% количество допустимого брака в подписях, собираемых кандидатами и партиями в свою поддержку. Из принципиально новых для России положений стоит отметить введение единого дня голосования на выборах всех уровней; пункт о лишении мандата депутатов, перешедших из одной фракции в другую; изъятие из бюллетеней на региональных и местных выборах графы «против всех», которая зачастую становится для избирателей единственной возможностью выразить недоверие «партии власти». См.: Коммерсантъ. 24.06.2005. № 114. В настоящее время все эти поправки уже вступили в силу.
хаос давали возможность для какого-то развития, поскольку хаос лучше, чем любой застой, лишенный перспектив развития. Поэтому нынешняя стабильность внушает гораздо большие опасения, чем ельцинский хаос» 12. Приходится согласиться с тем, что такая стабилизация, как в России, имеет порочную основу, поскольку элиминирует политический конфликт как механизм поиска альтернатив и вариантов развития. Но конфликт, изгнанный из политических структур, изобретенных как раз для того, чтобы его институционализировать, выходит на улицы и площади, и никакой Закон о демонстрациях и шествиях, тщательно отредактированный нынешним думским большинством, не в состоянии будет этому помешать13. Массовый протест в январе - марте 2005 г., связанный с отменой социальных льгот, показал, что внешне апатичное общество может достаточно быстро отмобилизоваться и длительное время противостоять непопулярным решениям властей в крайне неблагоприятных «погодных» условиях. Однако это возможно в том только случае, если всерьез задеты глубокие интенциональные потребности и крайне значимые для граждан ценности справедливости и личного достоинства.
Как показала украинская «оранжевая революция», массовая протестная мобилизация, происходящая на центральных улицах и площадях, выступает неразрешимой дилеммой для действующей власти. Применение силы оказывается для нее чрезвычайно рискованным, поскольку не только может вызвать немедленную эскалацию протеста внутри страны, но и резко осложнит отношения с внешним (демократическим) миром, особенно международными и правозащитными организациями. Бездействие, по логике вещей, также будет «работать» на эскалацию протеста и даже радикализацию требований протестующих, поскольку справедливо будет расцениваться как слабость и растерянность власти. В таких случаях облегчается путь толпы к применению насилия, как это произошло в Киргизии летом 2005 г. Общий же вывод состоит в том, что влияние внешней среды на внутриполитические процессы в постсоветских обществах заметно возрастает и выражается, прежде всего, во внешнеполитическом воздействии на легитимацию внутриполитических решений14. Кроме того, внешний фактор обнаруживает себя через принуждение сторон к переговорам и повышение репутационных издержек в случае отказа от них, а также через выбор противоборствующими сторонами определенных моделей поведения, влияющих и на характер разрешения конфликта. Как считает В.Гельман, в случае Украины «международное влияние помогло снизить риски как силового подавления оппозиции, так и территориальной дезинтеграции страны»15.
Есть все основания полагать, что Грузия, Украина, Киргизия с опозданием в полтора десятилетия встали на тот же путь, что и страны Восточной Европы. Вероятнее всего, за ними рано или поздно последуют и другие постсоветские государства, приняв «правила игры», присущие современным западным демократиям. К этому подталкивают не только глубокие внутренние противоречия, но и мотивы поведения самих западных правительств, общественности, СМИ. По меткому замечанию В.Пастухова, в основе действий западных лидеров «лежит на самом деле глубокая идеологическая мотивация, базирующаяся на превратном представлении о роли и месте Запада в истории человечества, а вовсе не рациональный политический расчет»16. Поэтому переубедить Запад, а тем более остановить его в «экспорте демократии» на постсоветском пространстве, практически невозможно, не порывая с самой логикой демократического дискурса. Либо здесь, включая Россию, признаются основные демократические принципы (свобода выбора, разделение властей, независимость СМИ, эффективная политическая оппозиция), либо принимается какой-то другой, отличный от демократии идеал, реализуется иная модель общественного устройства со всеми вытекающими из этого экономическими и политическими последствиями. Попытка же затушевать существо проблемы, используя для этого всевозможные эвфемизмы («управляемая демократия», «суверенная демократия» и т.д.), вызывает на
12 . Год новых выборов («Круглый стол»)// Свободная мысль. 2003. № 2. С.47.
13 См.: Больше трех не собираться. Закон о митингах и демонстрациях снова ужесточается // Независимая газета. 19 января 2007 г. С.1, 3.
14 См.: Гельман В. Уроки украинского // Политические исследования. 2005. № 1. С.46.
15 Там же. С.46.
16 Пастухов В.Б. Украина - не с Россией (Причины и последствия стратегических просчетов российской политики по отношению к Украине) // Политические исследования. 2005. № 1. С.32.
Западе лишь вполне понятное раздражение17. Более того, невзирая на негативную реакцию российских официальных лиц, Запад и, прежде всего, США демонстративно увеличивают финансовую помощь на упрочение «российской демократии»18.
Но если такого рода вопросы вновь встают в практическую плоскость и даже в политическую повестку дня, значит, российская правящая элита за прошедшие полтора десятилетия открытой политической конкуренции так ничему и не научилась. По давным-давно заведенной традиции она пытается решать судьбоносные для страны проблемы либо подковерной борьбой, плохо согласующейся с логикой демократического соперничества, либо открытым административным нажимом. Но это приводит в действие психологический механизм аккумуляции массового недовольства, когда убежденность в том, что «так дальше жить нельзя», начинает постепенно овладевать не только контрэлитой, но и массами. Это означает, что общество возвращается к ситуации конца 80-х гг. прошлого XX века, и движение к открытому, демократическому обществу придется начинать заново, но при существенно осложнившихся внешних и внутренних условиях.
POLITICAL CONFLICT AS A MECHANISM OF THE POSTSOCIALIST TRANSFORMATIONS (EASTERN EUROPEAN EXPERIEBCE AND RUSSIA’S PROBLEMS)
The article deals with the specific features of the postsocialist social transformations such as the simultaneous different political processes, the high rate of reformation, the mostly bloodless (excluding Romania) character of the political upheaval, ideological poverty of the “velvet revolution”, etc. According to the author’s opinion, the instituali-zation of the political conflict through the electoral legislation and political representatives, the proper legislative and executive structures become the central problem of the transformation process. The contradictions between a conflict and consensus, between an involvement and managing ability, between democratic approval and effectiveness of a political system should be solved during the transformation. Countries of Eastern Europe have generally managed to cope with these problems, resulting in a soft evolutionary political development in spite of the masses’s dissatisfaction with the result of the economic reforms and deep cultural shock. Russian ruling elite has chosen another variant of transformation, having subordinated the political sphere to the administrative control. However, current stabilization in Russia has its faulty basis as it eliminates the political conflict as a mechanism of a search for the alternatives and variants of the development.
A.V. GLUKHOVA
Voronezh State University
e-mail: soc@hist.vsu.ru
Key words: political conflict, postsocialist transformations, institualization, consensus, political development, elite, stabilization.
17 См.: Вершбоу А. Демократия не нуждается в прилагательных // Новая газета. 21.07. 24.07.2005 г.
С.8.
18 См.: Конгресс США не прислушался к президенту России и выделил $ 85 млн. на поддержку российской демократии // Коммерсантъ. 22.07.2005. № 134.
