CC BY
430
К.М.Труевцев
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ РОССИИ И КАЗАХСТАНА: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Сравнение различных аспектов политической жизни стран бывшего Советского Союза сегодня представляет не только академический интерес. Цепь так называемых «цветных революций», произошедших в ряде республик СНГ и затронувших, так или иначе, ряд других, чрезвычайно актуализировала проблематику политической стабильности и политического развития на всем постсоветском пространстве. Во главу угла был поставлен вопрос о жиз-неспособности существующего в них политического устройства, принципиальной возможности их дальнейшей политической трансформации по эволюционному пути.
Среди вероятных «претендентов» на осуществление в них следующих «цветных революций» нередко упоминаются Россия и Казахстан. Хотя бы по этой причине имеет смысл провести сравнение политической жизни именно этих двух стран, тем более, что именно Россия и Казахстан, наряду с такими странами СНГ как Украина, Белоруссия и Узбекистан имеют принципиальное, стержневое значение для политического, как, впрочем, и социально-экономического развития всего постсоветского пространства.
Сработает ли дальше на политическом пространстве СНГ «принцип домино», проявивший себя в «революционной» цепи Грузия - Украина -Киргизия? В существенной мере это зависит именно от России и Казахстана -двух самых крупных его стран. Временной лаг уже говорит о том, что вряд ли. Однако принципиальное значение имеет не столько политическое время, которое, как известно, дискретно, а содержательные, структурно-функциональные стороны внутренней политической жизни каждой из этих стран.
Их рассмотрение с позиций теории политических систем представляется не только операционно и аналитически удобным, но и продуктивным.
Дело в том, что при поверхностном анализе политической жизни нередко гипертрофируется представление о политической стабильности, а любое состояние или даже проявление нестабильности трактуется чуть ли не как непременный признак фатальной неизбежности революционных перемен.
Между тем, еще основатель теории политических систем Дэвид Истон справедливо предостерегал против подобного подхода, подчеркивая,
что саморазвивающиеся системы (включая и политические) могут поддерживать внутреннюю нестабильность ради потребностей своей
1 Easton D. A 1
Systems Analysis of жизнедеятельности .
Political Life. - New Применительно к политическим системам на постсоветском
York, 1966; , тт
]6 пространстве это особенно верно. Находясь в периоде политического транзита
от ставшей анахронизмом политической системы СССР к более современным
моделям, они попросту не могут развиваться в обстановке полной
политической стабильности. Тем более иллюзорно ожидать от них
достижения уровня политической стабильности, характерного для стран,
находящихся совершенно на другом уровне политического развития - как,
например, страны Западной Европы или Северной Америки.
Одни политические и другие реформы в них в такой период могут временно дестабилизировать ситуацию, давая в то же время простор для политического развития. Другие же, решая одни проблемы, препятствующие росту или создающие угрожающую нестабильность, создают новые проблемы, приводящие в том числе и к новой дестабилизации. И в этом смысле опыт политического развития России и Казахстана также представляется весьма показательным.
Генетические и структурно-функциональные черты: сходство и различие
Российская и казахстанская политические системы, несомненно, имеют немало сходных черт. Это обусловлено причинами генетического, этнического, конфессионального свойства, сходными или идентичными особенностями постсоветской политической культуры, менталитета и т. п.
Помимо генетического родства - общего, причем практически одновременного, происхождения из советской политической системы, -обращает на себя внимание и геополитическое сходство России и Казахстана. Связано оно не только с географическими размерами (они являются самыми крупными из республик бывшего СССР), но и с их транзитным местоположением между полюсами по-киплинговски «несовместимых» цивилизаций. Последнее обстоятельство, само по себе, имеет не только внешние, но и внутренние проекции, иначе говоря, сказывается в том числе и на «начинке» политической системы, ее структурно-функциональных характеристиках.
Наиболее сильными игроками на постсоветском пространстве, претендующими на роль региональных держав, кроме России, являются Украина, Казахстан и Узбекистан. Последний находится в особом культурно -цивилизационном ареале, перед которым проходит незримая, но очень весомая граница. Поэтому разговор о нем - тема особого сюжета. Между Россией и Казахстаном (так же как, кстати, между Россией и Украиной) такой границы нет, и поэтому все переходы носят
мягкий характер. Здесь уровень и глубина взаимопроникновения таковы, что именно в отношении этих бывших республик Советского Союза его распад в гораздо большей мере, чем по отношению к каким-либо другим республикам (разве что за исключением Белоруссии) оказался трагической «резкой по живому».
Далее, Казахстан не в меньшей, а в каких-то отношениях и в большей мере, чем Россия и Украина, оказался объектом беспрецедентного социально-инженерного эксперимента советского периода. Этот эксперимент, имевший черты глубокой генетической модификации и вивисекции одновременно, не мог не затронуть существа политических и социальных отношений на соответствующих мега-, макро- и микроуровнях.
Казахстан пережил две волны интернационализации. Первую - в тридцатые и особенно сороковые годы XX века, когда он стал местом поселения не только разноплеменных «врагов народа», но и целых репрессированных народов - немцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, турок-месхетинцев и других. Вторую - поднятие целины и последовавшую затем индустриализацию, включавшую ряд масштабных проектов - от Джезказгана до Байконура.
В результате республика пережила глубокую этно-демографическую и социально-политическую трансформацию, сблизившую ее с Российской Федерацией не только по типу многоэтничности населения, но и по характеру и вектору самих модернизационных процессов, имевших к концу советского периода в обоих странах весьма сходные результаты.
Имей эти процессы в Казахстане линейное продолжение в рамках советского периода, они, не исключено, могли бы привести и к последующей федерализации республики. Однако не привели. И в этом одно из бросающихся в глаза различий, имеющих проекцию в сегодняшний день: Казахстан - унитарное государство, в то время как Россия имеет федеративное устройство.
При этом последнее весьма специфично - оно создавалось в рамках уникального советского эксперимента, когда многоэтничность была упакована в многослойную территориально-политическую оболочку. Пройдя затем через полосу «парада суверенитетов», сегодня оно остановилось на полустанке многорежимности разнохарактерных субъектов федерации, с которого нынешнее российское руководство пытается сдвинуть его в сторону большей моноцентричности.
Сегодня российский федерализм таит в себе массу нерешенных проблем, но все же имеет даже в своей нынешней, далеко не совершенной форме, определенное преимущество - более или менее отчетливое и понятное представительство не только территориальных, но и национально-этнических интересов.
Казахстанский унитаризм, который, на первый взгляд, является более прочной формой обеспечения единства и территориальной
целостности страны, в то же время скрывает в себе, как в ящике Пандоры, проблемы национально-этнического, как, впрочем, и территориального свойства, которые не имеют внятного политического представительства.
Речь идет не только и не столько о факторе казахско-русских отношений. Здесь как раз все более или менее ясно, поскольку и русский язык является вторым государственным языком, и возможности развития образования и культуры для русского и русскоязычного населения не подвержены каким-либо заметным ограничениям.
Дело в другом. Казахстан, хотя и в меньшей степени, чем раньше, остается полиэтничной страной, но интересы других, помимо казахов и русских, этнических групп вряд ли осознаются ими как представленные на политическом уровне. А ведь их совокупная доля в населении приближается к 20%.
Разумеется, это далеко не единственное различие политических систем двух соседних стран. Многие из этих различий сложились в ходе становления политических систем в постсоветский период. Может быть, более точно будет сказать, что различия коренного свойства стали складываться уже на стыке советского и постсоветского этапов, в период распада СССР.
И та, и другая политические системы приобрели значительно более открытый, по сравнению с советским периодом, характер. Это касается, прежде всего, возможностей многоформатного взаимодействия и взаимопроникновения с другими политическими системами мира.
Что же касается геополитического аспекта ситуации, важно отметить, что Россия объявила себя правоприемницей СССР и заявила о своей ответственности на всем постсоветском пространстве. Тем самым, она как бы оставила приоткрытой дверь для последующей «эксплозивности», что провоцирует постоянные экспансионистские импульсы. Это порождает двусмысленности как в плане географических границ России как системы, так и в плане вектора развития, плодя иллюзии по поводу возможности решения проблем за счет экстенсивных факторов, в то время как задачи модернизации диктуют практически абсолютное доминирование «имплозивного» вектора.
У Казахстана, в силу жесткости культурно-цивилизационных границ с 2 Хотя по интен- Узбекистаном, Туркменией, и Китаем таких проблем нет2. Другими словами, у
сивности и на- *>
него попросту нет возможностей для «эксплозивного» развития, и поэтому
стойчивости
предлагаемых им вектор развития объективно повернут на «имплозивную» доминанту, что интегрщионных предполагает ускорение интенсификации факторов внутриполитического
проектов Казахстан
может соперничать развития.
разве что с Россией. Это, вместе с очевидной для политического класса архаизацией
системы, усиливает внутреннее политическое напряжение, подводя его к критической черте. Вместе с тем, данное обстоятельство показывает
и пути разрешения наступающего кризиса в русле политической модернизации.
В Российской Федерации изменения, происходившие с 1990 по 1993 гг., носили революционный характер. Практически все звенья советской системы сверху донизу подверглись коренной ломке. В результате политические институты советского периода сохранились разве что в рудиментарной форме. Исключение составляют отчасти лишь силовые структуры (прежде всего Вооруженных сил) и внешнеполитическое ведомство. Впрочем, и они не избежали определенных структурных и функциональных изменений.
Перемены, происходившие в Казахстане, до сих пор носили в целом эволюционный характер. Хотя по своему значению они тоже, конечно, привели, как минимум, к одному революционному результату - политический режим был десоветизирован. Вместе с тем и вся политическая система приобрела иной, отличный от советского тоталитаризма, характер, с другой внутренней структурой и механизмами развития, хотя и сохранила многие унаследованные от советского периода черты.
В Казахстане, как и в ряде других республик бывшего СССР, получила воплощение «горбачевская» модель постепенного перехода от тоталитаризма к демократии через режим «мягкого авторитаризма».
Принятое в 1990 г. решение о совмещении партийными деятелями высшего и среднего ранга партийных и государственных должностей при легитимизации последних через конкурентный избирательный процесс (с использованием преимуществ номенклатурноадминистративного ресурса) получило здесь непосредственную реализацию. Причем именно в Казахстане эта модель была реализована наиболее последовательно, без особых крайностей и перекосов, при умелом использовании достаточно сильной лидерской харизмы Назарбаева и далеко не ординарного умения казахстанского президента соблюдать баланс интересов и регулировать его, усиливая тем самым ресурсы президентской и управляемой ею исполнительной власти.
Тем самым в Казахстане удалось, применительно к постсоветским реалиям, создать близкую к идеальной модель авторитаризма центристского типа, которая исторически показала себя в качестве неплохого и достаточно надежного плацдарма для последующего модернизационного транзита.
Здесь достаточно сослаться на примеры таких разных стран как Турция, Бразилия, Венесуэла, Перу, Египет, Тунис, Южная Корея, Малайзия. Там подобная модель была опробована на разных этапах их исторического развития и приводила не только к десятилетиям стабильности, но и; в ряде случаев, к последовательному эволюционному развитию в направлении представительной демократии.
Это объясняется тем, что центристский авторитаризм жестко отсекает политические крайности как правого, так и левого толка, но одновременно не только не препятствует, а, напротив, способствует инкубации и постепенному прорастанию либеральных институтов, создавая тем самым последовательно растущую устойчивую базу демократии.
В случае Казахстана исходные условия в чем-то были даже лучше по сравнению с рядом перечисленных стран, в особенности азиатских и африканских.
Так, политическая оппозиция, в отличие даже от соседних Узбекистана и Туркмении, здесь не исключалась и не исключается из политического процесса. Она имеет возможность участвовать в выборах и даже получать некоторое парламентское представительство, хотя и жестко ограничивается в своих действиях и представительстве за счет использования властного и административного ресурсов. Свобода печати и других СМИ также не устранена абсолютно, хотя и носит достаточно ограниченный и управляемый характер.
Структурные изменения входе политического процесса
В России, несмотря на некоторое позиционное сближение с описываемыми казахстанскими реалиями на уровне текущего этапа политического процесса, создание политических институтов в целом происходило совершенно иначе. Отсюда вытекает, что их реальная структура и характер, взаимодействие между ними, да и характер функционирования системы в целом кардинально отличаются.
Во-первьж, сама российская государственность и формы политического представительства рождались не только на фоне конфронтации с КПСС и советской системой, но и через эту конфронтацию. Даже российский предпарламент в лице Съезда народных депутатов - Верховного Совета РФ, -сформировался через первые свободные альтернативные выборы, при условии победы на них политической оппозиции КПСС. Институт президентской власти, ставший одной из институциональных основ политической системы, сразу после своего возникновения превратился в главное острие упомянутой конфронтации. И этим ситуация в России резко отличалась от ситуации в Казахстане, где президентская власть изначально играла гармонизирующую функцию.
Политический плюрализм, независимые СМИ, требование соблюдения гражданских прав и политических свобод, становление института общественного мнения были в числе главных факторов оформления и становления политической системы, и стали одним из ее фундаментальных оснований. Поэтому они не могут столь легко быть подвергнуты не только абсолютному запрету, но и существенному ограничению, как это происходит в ряде других постсоветских политических систем, не исключая и казахстанскую.
Во-вторых, в 1991-1993 гг., отмеченных противоборством между двумя центрами власти (президентской, с одной стороны, и Съездом народных депутатов - Верховным Советом РФ, с другой), фактически решался вопрос о характере политической системы. В ходе этого противоборства затрагивались интересы коренных политических структур, поскольку характер представительной, а в значительной мере, и исполнительной власти продолжал оставаться советским. Исход политической борьбы в пользу президентской власти означал полную ликвидацию всех советских структур сверху донизу (а не только Съезда и Верховного Совета), что и произошло в реальности.
В результате этого исхода в стране создалась обстановка «технического авторитаризма», когда президентская власть вместе с управляемой ею исполнительной властью действовала при полном вакууме представительно-законодательной власти. Однако это был «странный авторитаризм»: он был лишен прочной опоры со стороны силовых структур, зато опирался на общественно-политические силы, разделявшие идеи политического плюрализма, осуществления гражданских прав и свобод, а также на независимые СМИ, которые в этот период не были подвергнуты никаким ограничениям. Этот «технический авторитаризм» продлился всего три недели, после чего была проведена избирательная кампания, закончившаяся при -нятием на общенациональном референдуме действующей Конституции и проведением общенациональных выборов в двухпалатный парламент.
В-третьих, синхронность принятия Конституции и формирования через выборы первого в России постсоветского парламента означала одновременное оформление институциональных и нормативных основ политической системы. При этом лишь институт президентской власти включался в нее как данность (однако же как данность, вписанная в рамки конституционного строя и ограниченная этими рамками), а все остальные институты получали нормативное оформление через Конституцию.
Отсюда следует, что после 1993 г. в России все политические институты развивались и развиваются до сих пор в рамках конституционного строя, либо в тесном взаимодействии с ним.
И именно поэтому соблазн изменить Конституцию или, по крайней мере, некоторые ее существенные положения в сторону легитимизации авторитаризма, наталкивается на сопротивление не только подавляющей части истеблишмента, но и самой президентской власти (поскольку опасения относительно разбалансирования основ конституционного строя, а, вместе с ним, и всей системы значительно перевешивают эйфорические предвкушения возможных конъюнктурных выгод).
В-четвертых, все вышеуказанное относится к политическим институтам общенационального характера, исключая институт федерализма,
См. : Общественная экспертиза: анатомия свободы слова. Аналитический отчет. М.; 2000 (адрес электронной публикации: http://www. freepress. ru/arh/ book_2000/ index, shtml)
который имеет особую специфику, связанную с его региональными составляющими.
Выше уже отмечалась многорежимность и разнохарактерность субъектов федерации в России. Но, вместе с тем, нельзя не видеть, что подавляющее число региональных режимов в Российской Федерации являются авторитарными.
На уровне реального положения со свободой слова это было убедительно доказано в скрупулезном исследовании, проведенном под руководством генерального секретаря Союза журналистов РФ Игоря Яковенко3. Проанализировав на основе объективных критериев свободу создания, получения и распространения информации, участники исследования вывели совокупный индекс свободы слова, продемонстрировавший, что по этому показателю более 70 из 89 субъектов Российской Федерации являются авторитарными.
Сходная картина наблюдается и при анализе хода и итогов региональных выборов, происходивших до последнего времени. Выборы глав исполнительной власти большинства регионов были фактически, а в некоторых случаях (как в Татарстане) - и формально безальтернативными. Выборы в законодательные собрания приводили, как правило, к доминированию, если не к тотальному преобладанию в них прогубернаторских сил. В любом случае, доминирующим фактором избирательных кампаний был административный ресурс.
Следует отметить, что в значительной части регионов (Татарстане, Башкирии, Кабардино-Балкарии, Орловской области и других) такое положение сложилось в результате изначального складывания «горбачевской» модели на региональном уровне. В других регионах (Брянская, Тульская и ряд других областей «красного пояса») - в силу преобладающего влияния КПРФ, а в некоторых (например, в Кемеровской области) - в результате сочетания этого фактора с губернаторской харизмой. Наконец, еще в одной региональной группе (например, в Москве и Пензенской области) -вследствие авторитарного перерождения власти после 1993 или 1996 гг.
Вообще говоря, к концу 1990-х гг. губернаторский авторитаризм, наложившийся на совмещение губернаторами функций исполнительной региональной и законодательной федеральной (в качестве членов Совета Федерации) власти и превративший их в высшую касту «неприкасаемых», стал одним из главных факторов деформации политической системы России и серьезной внутренней угрозой ее суверенитету и территориальной целостности.
С решением именно этой проблемы были связаны многие, если не большинство, структурных и функциональных изменений, произошедших в стране, начиная с 2000 г.
В этой связи можно указать на такие решения, как: 1) ликвидация прямого представительства губернаторов и глав законодательных
собраний регионов в Совете Федерации; 2) создание института федеральных округов, возглавляемых представителями президента; 3) «собирание» губернаторов в Госсовет, возглавляемый президентом и контролируемый его администрацией; 4) ужесточение режима создания политических партий; 5) введение законодательной нормы о смешанной системе выборов в законодательные собрания вместо доминировавшей ранее мажоритарной; 6) переход от смешанной к пропорциональной системе выборов в Государственную Думу и, наконец, 7) отмена прямых выборов губернаторов и переход к их назначению президентом с последующим утверждением законодательными собраниями регионов.
Другим фактором, способствовавшим деформации политической системы в России, явилась олигархическая структура капитала. Она сложилась частично в период перехода от советской к постсоветской системе в топливно-энергетическом и военно-промышленном комплексах (ГАЗПРОМ и ряд корпораций ВПК), частично в ходе приватизации (банки и другие финансовые структуры, нефтяные и металлургические компании), частично в более поздний период через развитие территориально-производственных комплексов (строительный бизнес, телекоммуникации, угольная промышлен -ность).
К концу 1990-х гг. олигархические круги (состоявшие из трех основных элементов: топ-менеджеров производственного и банковского капитала, превратившихся в его фактических владельцев; топ-менеджеров государственных монополий; «self-made» олигархов, по большей части представителей нуворишского спекулятивного капитала) превратились в один из наиболее существенных факторов политической жизни страны.
Учитывая тот факт, что они стали главным источником финансового ресурса в ходе избирательных кампаний, а также то, что они одновременно располагали основной частью медиа-ресурса, олигархические круги начали оказывать возрастающее влияние на формирование законодательной и исполнительной власти как на региональном, так и на общефедеральном уровне (включая и уровень президентской власти), а также воздействовать на структуру и функционирование власти, главным образом - путем коррупции.
Будучи первоначально политически организованы как группы давления, олигархические круги постепенно превратились в часть политического режима, делегируя в структуры власти своих представителей или, время от времени, получая в ней непосредственное представительство (В.Каданников, В.Потанин, Б.Березовский).
Наконец, третьим фактором деформации политической системы стала бюрократия. Эффективно используя в свою пользу моменты, когда роль противовесов, политического и общественного контроля в обществе была максимально ослаблена (октябрь-декабрь
1993 г., президентская кампания 1996 г., ситуация 1998 г. и 1999 - начала 2000 гг.), бюрократия неуклонно расширяла зону своего бесконтрольного господства, где не действует ни Конституция, ни иные законы и все регулируется лишь правилами, установленными самой бюрократией.
Отмечая общую роль бюрократии в современной России, нельзя не выделить в ней особую, очень специфическую страту - представителей силовых структур (КГБ, МВД, армии), которым, в силу особенностей переходного периода начала 1990-х гг., удалось обустроить часть общебюрократического поля по принципу организации сетевых структур. Уже в силу одного только этого обстоятельства их можно было бы рассматривать в качестве отдельного, по крайней мере, относительно самостоятельного, автономного фактора. Впрочем, это тема для отдельного исследования.
В противоборстве с региональным авторитаризмом и олигархическим влиянием на политическую жизнь президентская власть в основном опиралась на бюрократию в качестве главного ресурса своей поддержки.
Другими видами ресурсов президентской власти были электоральный ресурс Путина и связанной с его имиджем партии «Единая Россия», а также асимметрично связанное с этим ресурсом общественное мнение.
Следует отметить, что если последние виды ресурсов обнаруживают сегодня тенденцию к эрозии и некоторому уменьшению, то запас бюрократического ресурса, по крайней мере, внешне, остается достаточно высоким.
В любом случае, ход противоборства между президентом, главами регионов и олигархами в период 2000-2004 гг. и происходившие во время него перегруппировка и реструктурирование политических сил привели к изменению конфигурации и структурно-функциональных характеристик политического режима в России.
Вся структура власти приобрела достаточно жесткий моноцентричный характер, организованный вокруг президентской вертикали и целиком подчиненной ей исполнительной власти.
Администрация президента исполняет в этой структуре роль идейно-политического Генштаба, заняв достаточно прочно ту самую нишу, которая принадлежала ранее ЦК КПСС. Именно из президентской администрации исходят основные импульсы политического развития, затрагивающие структуру и функции всех трех ветвей власти, а также существо отношений по линии центр - регионы. Здесь же формируется и видоизменяется структура нормативного поля, которая лишь слегка корректируется и формально закрепляется через законотворческий процесс в парламенте.
Политические партии, и без того не слишком мощные, в течение последних полутора лет оказались исключенными из реального политического процесса. Партии политической оппозиции - как
парламентской, так и внепарламентской - лишены рычагов влияния на принятие политических решений. Но и партия большинства, имеющая в парламенте статус правящей, оказалась лишь в роли имитатора силы, воздействующей на политические решения, которые на деле принимаются в другом месте.
Структуры гражданского общества также в значительной мере утратили свой статус и оказались на глубокой периферии политического процесса.
Если же говорить о том, что именно эти черты политического режима в России позиционно сближают российскую ситуацию с казахстанской, нельзя не обратить внимание на то, что не только институционально-нормативная архитектура политической системы в Казахстане была изначально принципиально иной, но и политический процесс здесь происходил совершенно иначе. Следовательно, совсем по-иному складывался характер и векторы политических изменений, даже если результаты этих изменений проявляются как весьма схожие на стоп-кадре сегодняшней политической поверхности.
В отличие от российской моноцентричности, которая в той от -носительно завершенной форме, в какой мы наблюдаем ее сегодня, для постсоветской России представляет собой новое политическое явление (проявляющееся в качестве реакции президентской власти на многочисленные кризисные ситуации и рассматриваемое ею как инструмент их разрешения), в Казахстане моноцентричность существовала изначально. Более того, с момента образования его как независимого государства она была несущей опорой всей конструкции режима, да и политической системы в целом.
В Конституции Казахстана нет таких жестких ограничителей президентской власти, каким в российской Конституции является, например, ограничение президентского правления двумя сроками по
4 года каждый. Причем изменение этой нормы в России обставлено такой сложной процедурой, как созыв Конституционного Собрания, что чревато угрозой изменения конституционного строя и, естественно, отпугивает не только политический класс, но и большинство населения.
Следует учитывать и то обстоятельство, что процедура перехода президентской власти (чрезвычайно персонифицированной как в России, так и в Казахстане), в российских условиях была уже опробована в 2000 г. и, практически без сомнений, будет вторично опробована в близком 2008 г. После этого можно ожидать, что она постепенно превратится в рутинный процесс и, таким образом, соответствующая норма получит окончательное закрепление через легитимизацию политической практикой.
В Казахстане ограничители как по срокам, так и по альтернативности президентских выборов носят более мягкий характер и, в свою очередь, прошли апробацию через политический процесс. В
Рассматриваемая в данном контексте как мягкий, центристский авторитаризм, поскольку она носит как структурный ( институциональный и нормативный), так и функциональный ( выраженный через политический режим ) характер.
Но в итоге структуризация партийно-политического спектра все равно всегда соответствовала структуризации электората.
Впрочем, последствия как раз можно прогнозировать, но точность и конкретика прогнозов особенно важны на первоначальном этапе, до того как процесс приобретет линейный, безальтернативный характер.
результате моноцентричность через политическим процесс развивалась здесь достаточно линейно, без ярко выраженных кризисов, а, тем более, катаклизмов.
Разумеется, это не значит, что в политической жизни Казахстана не происходили структурные и функциональные изменения. Но, в силу изначальной моноцентричности президентской власти, они проявляли себя либо в лоне вертикали самой этой власти, либо под ней (в исполнительной, законодательной и судебной власти), либо рядом с ней, происходя из явлений, во многом порожденных самим характером и структурой этой власти. Причем проявляться эти изменения стали относительно недавно, в основном в течение 3-4 последних лет.
Например, в явном контрасте с Россией, где олигархи появились в основном вне лона власти вообще и президентской, в частности, и лишь отчасти сформировались под ее, главным образом, косвенным влиянием, казахстанские олигархи, как правило, генетически с ней связаны.
Однако, возникнув как функциональная часть достаточно гомогенного политического класса, они почти сразу же проявили тенденцию к политической эмансипации, растущему дистанцированию от президентской власти и использованию своего финансового ресурса в качестве основы для финансирования оппозиционных политиков.
Сращивание олигархов с частью бюрократии - в отличие от России, где этот процесс способствовал скорее гомогенизации власти, - в Казахстане дало противоположный эффект: именно на таком гумусе здесь стала прорастать политическая оппозиция.
Таким образом, в отличие от России, где создание политических партий могло происходить и сверху, и снизу, и при смешении обоих векторов5, в Казахстане политические партии, которые до того в основном создавались и дирижировались властью, стали в последнее время возникать сверху, но как бы сбоку - отдельно от президентской власти и в конфронтации с ней.
Здесь, конечно же, напрашиваются параллели с Грузией, Украиной и Киргизией, где альтернативный партогенез имел весьма схожие черты: партии первоначально формировались верхушечно, фигурами из высшего слоя властной элиты, с использованием финансового ресурса части местных олигархов, а также зарубежного капитала и политических технологий.
Вообще говоря, такой процесс может быть довольно опасен для правящей власти в том случае, если она недостаточно хорошо отслеживает и осознает обстановку в нижней части политического спектра. В этом случае трудно бывает предсказать, на какие конкретные социально-политические процессы наложится такой достаточно незрелый верхушечный партогенез и,
соответственно, какие корни он может пустить и к каким последствиям
6
привести .
Но в этой связи следует отметить, что умение предугадывать развитие политических событий и делать упреждающие ходы - довольно характерная черта казахстанской власти, выгодно отличающая ее от правящих элит большинства постсоветских стран (не исключая, к сожалению, и России).
Так, в начале 1990-х гг. в Казахстане был предотвращен назревавший по ряду позиций серьезный этно-конфессиональный кризис в русско-казахских отношениях. Причем сделано это было в не только и не столько путем принятия репрессивных мер, сколько путем упреждающих шагов по развитию представительства интересов русских в сфере религии, языка, культуры и т. д.
Позже, используя ресурс власти, в Казахстане были своевременно проведены реформы по монетизации льгот, не вызвавшие, тем не менее, несмотря на всю свою остроту, столь болезненной реакции населения как в России.
Но, с другой стороны, исторически казахстанская власть никогда прежде и не сталкивалась со столь острым политическим вызовом, как в настоящее время. На карту фактически ставится вопрос о возможности продолжении развития политической системы республики по эволюционному пути.
Жесткие меры по ограничению сферы деятельности политической оппозиции, принятые в качестве законодательных норм, могут быть объяснимы в качестве реакции на события в других странах СНГ, особенно в соседнем Кыргызстане. Хотя, естественно, эти меры вызвали достаточно негативную реакцию как со стороны оппозиции внутри страны, так и со стороны оказывающих ей политическую поддержку международных кругов.
Одновременно обращает на себя внимание и объявленная не столь давно президентом Назарбаевым возможная законодательная инициатива по переходу к выборности акимов - руководителей казахстанских областей.
Такая мера и другие, ей подобные, направлены на структурное смягчение моноцентризма. И, в принципе, они могут быть не только весьма эффективны в плане конъюнктурного разблокирования ситуации, но и привести к преодолению более долгосрочных политических напряжений, которые на нынешнем этапе находят скорее поверхностное, чем глубинное выражение.
Векторы структурных изменений и оценка эволюционных возможностей
События последнего года в России явно показывают исчерпанность мер по укреплению вертикали президентской власти, которые еще недавно расценивались чуть ли не в качестве панацеи в разрешении критических ситуаций.
В последнем послании президента Федеральному Собранию РФ, в частности, содержится ряд существенных мотивов, свидетельствующих о стремлении скорее содействовать, чем препятствовать
Где за поверхностной дискуссией по поводу «появившихся у медведей крыльев», далеко не все распознали суть, которая заключалась, с одной стороны, в резкой критике ущемления властью политических прав и свобод, а, с другой стороны, в не менее резкой направленности критики социальной политики правитель ства.
8 Послание Президента России Федеральному Собранию Российской Федерации. 25.04.2005 (адресэлектронной публикации: http:// www. kremlin, ги/text/ appears/2005/04/ 87049. shtml).
развитию многопартийности, большей свободе СМИ и большему представительству в них мнений и позиций различных политических сил.
Впервые в нем содержится и развернутая критика бюрократии и явное стремление отмежеваться от той ее части, которая представляет интересы вписанной во власть олигархии и до сих пор считалась опорой, если не составным элементом, президентской вертикали.
Если все это рассматривать в связи с событиями, которые недавно
7
развернулись в правящей партии , то складывается картина, которая свидетельствует если не о смене вех, то, по крайней мере, о готовности власти к серьезным подвижкам, затрагивающим вектор политического развития режима.
Возвращаясь к содержанию президентского послания, нельзя не отметить, что оно не только пронизано либерально-демократической фразеологией, но и содержит ряд соответствующих положений, носящих программный характер и отчетливо направленных на углубление либерализации общественно-политических отношений.
В частности, слова президента Путина о его убежденности в том, что «для современной России ценности демократии не менее важны, чем стремление к экономическому успеху или социальному благополучию людей»8, закрепляются затем в тексте послания указанием на необходимость конкретных шагов по укреплению независимости средств массовой информации, прекращению того, что президент назвал «рэкетом со стороны государственных структур», стимулированию установления в стране «развитых демократических процедур» и т. д.
Понятно, что перечисленные факты в какой-то мере связаны с действиями, направленными на улучшение имиджа существующего режима. Понятно и воздействие внешнего фактора: следует учитывать, что все эти заявления имели место непосредственно перед широкоформатными международными мероприятиями, связанными с 60-летием Победы и затрагивающими отношения России с США, ЕвроСоюзом, членами «большой восьмерки», государствами СНГ, Балтии и т. д.
Однако уже после упомянутых мероприятий последовал ряд действий, подтверждающих либерально-демократическую направленность послания.
Например, большинством Государственной Думы была отменена поправка к избирательному закону, которая, по мнению ряда экспертов и политиков, могла бы открыть для Владимира Путина возможность баллотироваться на третий срок. В ходе калининградских торжеств было озвучено решение президента о расширении полномочий глав субъектов федерации.
Как бы то ни было, суть происходящего поворота вряд ли стоит преуменьшать, учитывая тот факт, что внутренние условия и факторы
его тоже присутствуют, и их вряд ли можно не заметить и обойти стороной.
Сложная перегруппировка политических сил, которая происходила в период проведения монетизации льгот, до и после него, возможно, и показала относительную слабость политических сил оппозиции на данном временном отрезке. Но одновременно она продемонстрировала их мобильность в плане политического маневрирования, гибкость в создании тактических политических союзов и потенциальную готовность если не всей оппозиции, то, по крайней мере, значительной ее части объединиться в общем противостоянии власти и представляющей ее партии парламентского большинства.
При этом конфигурации возможных больших коалиций позволяют включать в них как парламентские, так и внепарламентские силы. Это относится и к тем партиям и значимым персоналиям, которые не без основания считают себя выведенными за рамки политического процесса в результате применения различных политических технологий, административного ресурса и других не всегда легальных и убедительно обоснованных действий власти.
При этом проведение монетизации льгот (без сомнения, крайне скверно подготовленное) продемонстрировало значительный потенциал общественного недовольства, который лишь частично был растревожен и раскрыт этой акцией. В то же время надо отдавать отчет в том, что истинные корни такого недовольства лежат гораздо глубже, а естественный его объем существенно шире. Параллельно эта акция продемонстрировала и слабые стороны власти, ее недостаточную гибкость и неспособность к быстрому и адекватному реагированию на всегда возникающий в таких случаях кризис политической легитимности.
В то же время, обнажив пределы дальнейшего развития по пути моноцентризма, ситуация далеко не была фатальной. На понятных и доступных примерах разрешения конкретных «точек натяжения» она показала, что потенциал решения проблем, в том числе и социальных, лежит в тех структурно-функциональных аспектах политической системы, которые были в наименьшей степени задействованы в период максимального укрепления президентской вертикали. Тем не менее они никуда не исчезли из системы, поскольку связаны в первую очередь с демократическими основами конституционного строя.
Если сравнивать эту ситуацию с ситуацией в Республике Казахстан, то в том-то и заключается вопрос, насколько в политической системе последней заложен потенциал для разворота в подобном направлении. С одной стороны, в последнем «Послании Президента Республики Казахстан Нурсултана Назарбаева народу Казахстана» провозглашена общенациональная программа политических реформ,
Послание Президента Республики Казахстан Нурсултана Назарбаева народу Казахстана. 18.02.2005 (адрес электронной публикации: http://www. president, kz/ar ticles/ state/state_ container. asp?lng= ru&art=Posl_k_ narodu_2005).
Если, конечно, не предположить, что сама власть, подобно тому, как это делала часть советского руководства в период «парада суверенитетов», будет подогревать и стимулировать подобные тенденции.
Однако такие предположения относятся, скорее, к области политической фантастики.
преследующая цель осуществления «нового этапа демократизации Казахстана», и включающая, в частности, децентрализацию исполнительной власти, введение выборности глав региональной и местной власти и ряд
9
других мер .
С другой стороны, - и это показывают векторы и динамика развития политического процесса в самое последнее время, - этот потенциал здесь явно уже, чем в Российской Федерации, причем уже ровно настолько, насколько скромнее демократические возможности конституционного строя.
Здесь на первый план выходят уже не общие черты, а принципиальные различия политического устройства России и Казахстана.
Поскольку казахстанский моноцентризм, при всей мягкости центристского авторитаризма, все же является самой жесткой частью общей политической конструкции, его смягчение или частичный демонтаж не могут не таить в себе потенциальные опасности не только для существующего режима, но для всей политической системы.
Это в полной мере показывает ситуация в Грузии, на Украине и, может быть, особенно четко в Киргизии, где политические режимы изменены, но структурные проблемы, существовавшие и прежде, но сохранявшиеся за фасадом внешней «прочности», вышли наружу и демонстрируют явную угрозу стабильности, состоятельности и территориальной целостности всех перечисленных государств.
При том, что угрозы подобного рода и в Казахстане потенциально не исключены, их уровень явно существенно ниже, чем в упомянутых странах. Например, феномен «землячества» в Грузии и на Украине несет вовсе не устраненную «розово-оранжевыми» революциями угрозу - по меньшей мере, - конфедерализации, а в Киргизии может просто разорвать страну на секулярный Север и фундаменталистский Юг.
В Казахстане же этот фактор практически отсутствует в силу исторически иной традиционной стратификации собственно казахского общества, а также в силу того, что казахстанское общество наиболее секулярно и наименее затронуто фундаменталистскими тенденциями по сравнению с любым другим обществом в Центральной Азии. Так что феномен
«землячества» здесь вряд ли может рассматриваться в качестве серьезной
10
потенциальной угрозы .
Отсюда вытекает, что, несмотря на имеющиеся вызовы, от которых, впрочем, не гарантирован ни один политический режим и ни одна политическая система в сложнейший период транзита, эволюционная модель политического развития в Казахстане вовсе не исчерпала свой потенциал. Одновременно, те угрозы, которые выявлены в ходе данного анализа и которые рядом аналитиков рассматриваются как реальные, в основном (по крайней мере, на данном временном отрезке) носят верхушечный характер и пока не срастаются в единую векторную
линию развития с потенциальными угрозами, имеющими более глубокий, структурный характер.
Другое дело, что такой вектор может в дальнейшем сложиться, если линия на проведение структурных реформ, которая довольно успешно осуществлялась до последнего времени, не будет продолжена. В то же время ясно, что и искусственное форсирование либеральных реформ, их скоропалительный и несбалансированный характер может расшатать ситуацию не менее, а, скорее, более эффективно, чем их отсутствие.
В любом случае, ситуация с состоянием и динамикой политической системы в Казахстане не дает основания для однозначных выводов по поводу неизбежности прерывания эволюционной модели его развития.
