CC BY
1363
ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЕТАФОРА В ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
Будаев Э.В.,
кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Нижнетагильской государственной социально-педагогической академии
Аннотация: В статье анализируются основные подходы к анализу политической метафоры в ее взаимосвязи с культурой. Исследование политической метафоры в лингвокультурологическом аспекте имеет два измерения: семантическое и прагматическое. В первом случае метафора выступает для исследователя в качестве «зеркала» политической культуры, во втором - как «инструмент» конструирования культурной идентичности. В реальных условиях метафорическое отражение национальной картины мира и прагматически ориентированное актуализация метафорической модели действительности диалектически взаимосвязаны. Анализ когнитивных метафор в политическом дискурсе позволяет приблизиться к решению вопросов о сложном взаимодействии политического мышления, языка и культуры как в теоретическом, так и в практическом измерении лингвокультурологических изысканий.
Ключевые слова: когнитивная метафора, политический дискурс, методы
лингвокультурологии
С момента выхода книги Т. Куна «Структура научных революций» понятие «научная парадигма» прочно закрепилось в научном терминологическом аппарате. Накладывая понятийную сетку куновской методологии на эволюцию той или иной науки, исследователи рассматривают становление и развитие науки как смену научных парадигм (научных революций). С 70-х гг. прошлого века в области гуманитарных наук появляется тенденция включать в сферу исследовательского интереса вопросы о когнитивных структурах и когнитивных механизмах оперирования этими структурами для объяснения феноменов, которые не поддавались адекватному изучению в рамках традиционной позитивистской методологии. Впоследствии этот процесс получил название когнитивной революции (cognitive revolution), когнитивного поворота (cognitnve turn), приведшего к возникновению когнитивной науки (когнитологии, когитологии).
С точки зрения современной когнитологии метафора рассматривается как ментальная операция над концептуальными структурами (фреймами, слотами, концептами, сценариями), заключающаяся в проекции знаний из одной понятийной области в другую; как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира.
В основу современной когнитивной теории метафоры положены работы Дж. Лакоффа и М. Джонсона [1], в которых авторы постулировали, что метафора не ограничивается лишь сферой языка, сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафора как феномен сознания проявляется не только в языке, но и в мышлении, и в действии. Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична. Метафора не столько средство описания действительности, сколько устойчивый способ ее осмысления. Человеку свойственно осмыслять неизвестное через известное, а метафора - самый удобный в этом отношении когнитивный механизм.
Согласно теории концептуальной метафоры, в основе метафоризации лежит процесс взаимодействия между структурами знаний двух понятийных сфер - сферы-источника и сферы-мишени. В результате однонаправленной метафорической проекции элементы одной семантической сферы (сферы-источника) структурируют менее понятную сферу-мишень, что составляет сущность когнитивного потенциала метафоры. Метафорическая проекция осуществляется не только между отдельными элементами двух структур знаний, но и между целыми структурами. Благодаря этому свойству становятся возможными следствия, которые в метафорическом выражении эксплицитно не выражены, но выводятся на основе фоновых знаний. Таким образом, структура сферы-источника определяет способ осмысления сферы-мишени и может служить основой для принятия решений.
Теория концептуальной метафоры получила дальнейшее развитие в российской и европейской науке в виде теории метафорического моделирования, основывающейся на
методологических установках когнитивно-дискурсивной исследовательской парадигмы [2]. В названной парадигме усилия исследователя направляются на то, чтобы выяснить, каким образом может удовлетворять изучаемое явление и когнитивным, и дискурсивным требованиям. В первом случае имеются в виду связи с внутренней, ментальной деятельностью человеческого сознания, а во втором - внимание сосредоточено на том, как используется изучаемое явление в процессе общения людей. В когнитивном аспекте внимание исследователя сосредоточено на метафоре как ментальном феномене. При дискурсивном подходе исследователь стремится выявить взаимосвязи между метафорами и факторами, которые обусловили их востребованность. Когнитивные метафоры одновременно рассматриваются и как статический коррелят национального сознания и как индикатор динамики социально-политической ситуации, объективированный в дискурсе.
Метафора обладает рядом замечательных свойств, и востребованность каждого из них можно определить только в ракурсе конкретного исследования с его целями, задачами и материалом. Вместе с тем в наиболее общем виде исследование политической метафоры в лингвокультурологическом аспекте имеет два измерения: семантическое и прагматическое. В первом случае метафора выступает для исследователя в качестве «зеркала» политической культуры, во втором - как «инструмент» конструирования культурной идентичности.
В семантическом аспекте лингвокультурологический подход помогает решать проблему выявления закономерностей метафорического моделирования картины мира в политических дискурсах различных государств. С одной стороны, многочисленные исследования фиксируют общие универсальные черты политической метафорики. «Современные средства массовой информации составляют уже своеобразный интердискурс, в котором различия отдельных... языков - вещь чисто поверхностная. При обсуждении современных событий мировая пресса мгновенно подхватывает сказанное кем-то удачное выражение, оно разносится по изданиям и языкам.. Мы смотрим на мир (или нам предлагается смотреть) очень схоже» [3].
С другой стороны, следует согласиться с тем, что «наиболее фундаментальные культурные ценности согласованы с метафорической структурой основных понятий данной культуры» [4].
Ряд примеров лингвокультурологической специфики метафорического осмысления политики находим в монографии Б. Льюиса «Язык ислама» [5]. Если на Западе глав государств часто сравнивают с капитаном или рулевым корабля, то метафоры лидерства в исламе связаны с искусством верховой езды. Мусульманский лидер никогда не стоял за штурвалом, но часто сидел в седле и держал ноги в стременах. Также его власть никогда не ассоциировалась с образом солнца, потому что испепеляющее солнце не радует жителей Востока. Мусульманский лидер закрывает подданных благодатной тенью, спасающей от палящего солнца, и одновременно сам является «тенью Бога на земле». Если мы обратимся к метафорам стран Запада и России, то обнаружим, что в них метафора монарха как солнца довольно традиционна. Достаточно вспомнить французского Короля Солнце (Людовика XIV) или собирательный образ древнерусского князя Владимира Красное Солнышко.
На Ближнем Востоке властные отношения в большей степени представляются в горизонтальных, нежели вертикальных понятиях. Человек во власти не бывает внизу или вверху, но внутри или снаружи, рядом или далеко. В исламском обществе власть и статус больше зависят от близости к правителю, чем от ранга во властной иерархии. Правители Ближнего Востока чаще предпочитали дистанцироваться от критически настроенного окружения, чем понижать их в ранге, или отправляли неугодных в ссылку, вместо того чтобы бросить их в подземелье. Разумеется, речь не идет о бунтарях и явных мятежниках, с которыми и на Западе и на Востоке власть имущие поступали примерно одинаково.
Достаточно рельефно специфика политических метафор Востока проявляются в гендерных стереотипах исламских государств. Межкультурное сопоставление политической метафорики Запада и Востока позволяет сделать вывод о том, что картина политической действительности часто структурируется в соответствии с противопоставлением мужского и женского начал, но оценочные смыслы варьируются в политическом дискурсе гетерогенных культурных сообществ. Если в странах Запада доминирует тактика метафорической «маскулинизации» Чужого, то на Востоке превалирует тактика «феминизации» [6].
Не менее показателен анализ метафорических моделей, лежащих в основе осмысления института президентства в России и США. В соответствии с данной метафорической моделью российский президент рассматривается как монарх, царь, самодержец, император, повелитель больших и малых народов, обладатель королевских регалий. Президент представляется не как выбранный народом руководитель, а как помазанник Божия, носитель священной власти. Идея святости, богоизбранности, трансцендентности монархической власти используется для акцентирования безграничности власти президентской. Жизнь президента представляется как агиография, жизнь святого, у которого нужно просить благословления на какие-либо политические действия. Поддержка политических оппонентов президента представляется грехом, а инаугурация как миропомазание. В российской метафорической картине российский монарх -полновластный хозяин страны, которого окружают придворные и раболепные подданные. Страна представляет собой систему феодальной иерархии, в регионах правят местные феодалы, наместники и т.п. [7].
Сопоставляя эти данные с метафорами американского политического дискурса [8], обнаруживаем, что монархическая модель совершенно нехарактерна для осмысления института президентства в США. Доминирующая в американском сознании метафорическая модель -«Президент - это менеджер», нанятый для управления экономической компанией под названием «США», а не наделенный божественной властью монарх.
Влияние этих метафорических моделей, к примеру, позволяет объяснить связанные с нашим менталитетом сложности культивирования демократии в России. Таким образом, метафорический анализ на примере конкретного, эмпирического материала позволяет показать, какие структуры сознания доминируют в определенную эпоху в определенном обществе и определяют его политическое поведение.
Система метафорических моделей в политическом дискурсе или дискурсе СМИ служит индикатором состояния общественного сознания, в ней отражается мировидение действительности независимо от желания и интенций участников коммуникации. Когнитивные метафоры являются неотъемлемой частью культурной парадигмы носителей языка, многие из них укоренены в сознании людей настолько, что нередко не осознаются как метафоры. Это свойство метафор позволяет получать информацию о структурах сознания, которую авторы хотели бы скрывать. К этому добавим принципиальную невозможность верификации метафорических выражений по критерию истинное/ложное, что позволяет адресанту дискурса контролировать их в меньшей степени, чем буквальные выражения.
В качестве иллюстрации приведем исследование А. Н. Баранова, проанализировавшего опросы современных российских политиков и предпринимателей, связанные с проблемой взяточничества в России [9]. Недостатки метода опроса известны. В частности, респонденты стараются отвечать на вопросы не то, что они на самом деле думают, а то, что они хотели бы представить в качестве своей позиции. Однако с помощью метафорического анализа удалось показать, что, несмотря на эксплицитное неодобрение взяточничества, респонденты используют преимущественно органистическую метафору (представляют взяточничество через метафоры живого организма), воспринимают коррупцию как естественное положение дел.
Интересны наблюдения в различиях метафорических моделей в межкультурной перспективе. Анализ метафор показывает, что в период военной операции в Косово в основе осмысления событий в российских, американских и западноевропейских СМИ лежали разные метафорические модели [10].
Знание об имплицитных структурах сознания можно получать и на примере анализа единичных когнитивных метафор. Примером может служить исследование метафоры сердце Европы, проведенное А. Мусолффом [11]. Автор проанализировал корпус метафор британской и немецкой прессы за 1989-2001 гг. Оказалось, что немцы используют метафору сердце Европы как ориентационную, что понятно, если учесть, что географически Германия находится в центре Европы, подобно тому как сердце является средоточием человеческого организма. Британцы акцентируют внимание на функциональном значении сердца для человеческого организма (Евросоюза), поскольку по сравнению с Германией Великобритания относится к географической периферии Европы. Таким образом, «наивная анатомия» как имплицитная модель осмысления мира проявляется в национальной специфике осмысления общественно-политических реалий.
Причины культурного своеобразия национальных метафор довольно прозрачны. Их оценочные смыслы связаны с геоклиматическими условиями того ареала, на котором формируется культура, с традициями, предписывающими соответствующие стереотипы поведения, и другими факторами, имеющими многовековую историю. Вместе с тем система политических метафор даже в самом традиционном обществе не представляет собой раз и навсегда заданную систему концептуальных координат для осмысления реальности. Изменения в инвентаре политических метафор определенной культуры связаны как с внутренними потребностями, так и с инокультурным влиянием.
Примеры лингвокультурологической специфики политической метафоры приводит Дж. Вэй, рассматривая традиционную китайскую цветовой символику и ее взаимодействие с новообразованиями в метафорике. По данным исследователя, в современном тайваньском политическом дискурсе получила широкое распространение метафора шляпы как символа власти. При этом большое значение имеет ее цвет: красный цвет связан со взяточничеством, золотой - с финансовыми скандалами, черный - с культивированием непотизма, желтый - с прелюбодеянием. Таким образом, политик, который, напр., «носит красную шляпу», косвенно обвиняется автором метафоры в коррупции [12].
Межкультурное своеобразие в концептуальных картинах мира может быть связано с особенностями ситуативной интерпретации определенных политических событий. В этом отношении наиболее известна Интернет-публикация Дж. Лакоффа, в которой рассмотрен контраст между метафорическим осмыслением кризиса в Персидском заливе в США и арабских странах [13].
Подобные исследования подтверждают или отвергают гипотетические положения, нередко выстраиваемые в социально-гуманитарных науках на основе изысканий интуитивного толка. Примечательно, что подобные гипотезы нередко верны, но не могут найти верифицирующего механизма, отчего довольно уязвимы.
Несколько реже исследователи рассматривают метафору в прагматическом аспекте, хотя в политическом дискурсе метафора часто используется как способ конструирования культурной идентичности. В качестве примера можно привести исследование российских и британских метафор родства, актуализируемых для осмысления России и экс-советских прибалтийских республик [14]. Согласно данной метафорической модели государство и другие субъекты политической деятельности представляются единой семьей. В российском политическом дискурсе как члены единой семьи регулярно представляются жители России, сторонники одного политического курса, некоторые народы бывшего СССР. Для российского политического дискурса характерно представлять отношения власти и общества в понятиях предсвадебных отношений, бракосочетания, супружеской жизни, развода и т.д. Наиболее часто братьями для русских оказываются восточнославянские (украинцы, белорусы) и южнославянские народы (сербы, македонцы, болгары). При этом российская метафора родства нехарактерна для описания отношений россиян с титульными нациям Латвии, Литвы и Эстонии.
Иная метафорическая картина представлена в британских СМИ. В сознании британцев доминирует концептуальная метафора «Европейский Союз - это семья». В британском дискурсе СМИ Латвия, Литва и Эстония представляются братьями, сестрами, дочерями, невестами. Преодолев трудности «советской оккупации», Балтийские страны возвращаются в европейскую метафорическую семью (и одновременно в общеевропейский дом). Россия же в состав европейской семьи не входит, и прототипические метафоры семьи для осмысления российской действительности не актуализируются. Более того, Россия представляется не семьей народов, а их «тюрьмой», наследницей Советской империи, от власти которой некоторые народы уже освободились, а некоторые до сих пор находятся в ее составе в качестве «пленников» (например, чеченский народ).
Это обстоятельство нередко находит отражение в регулярном непонимании между британцами и россиянами по этническим вопросам и высвечивает проблему имплицитного воздействия метафорических моделей на осмысление действительности в национальном сознании, на метафорические основания рациональной аргументации, подбираемой, но не принимаемой спорящими сторонами вследствие доминирования в национальном сознании разных когнитивных метафорических моделей.
Итак, современные представления об онтологическом и гносеологическом статусе метафоры не только открывают новые грани в, казалось бы, хорошо знакомом феномене, но и предоставляют широкие возможности для применения методологических эвристик когнитологии в междисциплинарном пространстве социально-гуманитарных наук. С одной стороны, метафоры отражают национальное сознание (или подсознательное) и соответственно анализ метафор - это анализ концептосферы определенного сообщества. С другой - прагматический потенциал метафор сознательно используется в дискурсах для «переконцептуализации» картины мира адресата коммуникации. В действительности метафорическое отражение национальной картины мира и прагматически ориентированное конструирование метафорической модели действительности для достижения определенных целей диалектически взаимосвязаны, поэтому проблема метафоры неразрывно связана с решением вопросов, традиционно относящихся к области философии, лингвистики, психологии, культурологии, политологии, истории, социологии и дискурс-анализа. В свою очередь, анализ когнитивных метафор позволяет приблизиться к решению вопросов о сложном взаимодействии политического мышления, языка и культуры как в теоретическом, так и в практическом измерении лингвокультурологических изысканий.
Литература
1. Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live by. - Chicago, 1980; Lakoff G. The Contemporary Theory of Metaphor // Metaphor and Thought / ed. A. Ortony. - Cambridge, 1993.
2. См.: Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. -М., 1991; Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Словарь русских политических метафор. - М., 1994; Чудинов А. П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). - Екатеринбург, 2001; Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. - Екатеринбург, 2003; Chilton P. Security Metaphors. Cold War Discourse from Containment to Common House. - New York; Bern; Frankfurt / M., 1996; Frankowska M. Frazeologia i metaforyka w tekstach politycznych lat 1989-1993 // J^zyk a kultura / Pod red. J. Anusiewicza; B. Sicinskiego. - Wroclaw, 1994. - Tom 11; Zinken J. Imagination im Diskurs. Zur Modellierung metaphorischer Kommunikation und Kognition. - Bielefeld, 2002.
3. Шмелева Т. В. Морбуальная оптика // Лингвистика. Бюллетень Уральского лингвистического общества. - Екатеринбург, 2001. - Т. 7. - С. 5.
4. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория Метафоры. - М., 1990. - С. 404.
5. Lewis B. The Political Language of Islam. - Chicago, 1988.
6. Будаев Э.В. Гендерная специфика политической метафорики // Вопросы когнитивной лингвистики. - Тамбов, 2006. - № 1. - С. 88-92.
7. Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. -Екатеринбург, 2003.
8. Каслова А. А. Метафорическое моделирование президентских выборов в России и США (2000 г.): Дис. ... канд. филол. наук. - Екатеринбург, 2003.
9. Баранов А. Н. Метафорические грани феномена коррупции // Общественные науки и современность. - 2004. - № 2. - С. 71-79.
10. Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. -Екатеринбург, 2003.
11. Musolff A. Metaphor and conceptual evolution // metaphorik.de. - 2004. - № 7. - P. 55-75.
12. Wei J. M. Virtual Missiles: Allusions and Metaphors Used in Taiwanese Political Discourse. -Lanham, 2001. - P. 75-77.
13. Lakoff G. Metaphor and War. The Metaphor System Used to Justify War in the Gulf // metaphor.uoregon.edu/lakoff-l.htm.
14. Будаев Э.В. Россия, Грузия и страны Балтии в зеркале российских и британских метафор родства // Известия УрГПУ. Лингвистика. - 2006. - Вып. 18. - С. 34-57.
