ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ М. ГОРБАЧЁВА И ПЕРСПЕКТИВЫ НОВОГО МИРОВОГО ПОРЯДКА. РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ГОРБАЧЕВ М. В МЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ. М. : АСТ, 2018 Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

РЕЦЕНЗИЯ

Политическая философия М. Горбачёва и перспективы нового мирового порядка

Андрей Медушевский*

ГорбачевМ. В меняющемся мире. М. : АСТ, 2018

Текущие дебаты о перспективах нового глобального правового порядка выявляют важность политической философии международных отношений, международного права и меняющихся международных конструкций глобального управления. Формирование транснациональных норм и институтов представляет собой противоречивый процесс, заставляющий решать такие проблемы, как концепция глобальной и европейской безопасности, конфликты между ценностями и интересами, международными и национальными приоритетами, роль доверия в международных отношениях и конкурирующие стратегии политических элит и лидеров в меняющемся мире. Новая книга бывшего президента СССР М. Горбачёва сочетает все эти темы воедино, описывая исторические предпосылки современных международных дебатов, причины современной международной дестабилизации с окончанием холодной войны и распада Советского Союза, предлагая некоторые рекомендации с целью преодоления нынешней «глобальной смуты». Основанная на различных официальных источниках информации и богатых личных воспоминаниях автора, книга представляет собой определённую рамку для пересмотра ряда важных событий (как, например, российско-американские переговоры по ядерному разоружению, объединение Германии, создание Европейского Союза, процесс дезинтеграции Советского Союза, планы по договору о европейской безопасности и многие другие). В целом это - информативный и авторитетный анализ феномена формирующегося глобального политического порядка и роли России в его конфигурации. В статье прослеживаются различные подходы к этой проблематике, раскрывается критическая важность спорных нарративов и оценок исторических приоритетов, конкурирующих моделей международного правового порядка и перспектив его трансформации в будущем. Основной вывод состоит в том, что, несмотря на поражение Горбачёва как политического лидера, его роль в качестве политического философа и морального лидера должна получить высокую оценку, равно как и его концепция общей европейской безопасности в контексте универсальной глобальной трансформации.

^ Глобальный правовой порядок; глобальная и европейская безопасность; доверие в международных отношениях; крушение СССР; российско-американские DOI: 10.21128/1812-7126-2019-5-125-144 отношения; Парижский договор;российская политика

В книге инициатора перестройки и Президента СССР М. С. Горбачёва «В меняющемся мире» подведены итоги его политической деятельности и размышлений о перспективах России в XXI веке. Книга имеет не совсем обычный формат — представляет собой сочетание мемуаров, публицистического труда и научного исследования. В центре внимания автора — события периода его нахождения

* Медушевский Андрей Николаевич - доктор философских наук; ординарный профессор Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва, Россия (e-mail: amedushevsky@mail.ru).

у власти — внешняя и внутренняя политика, но одновременно — соотношение истории и современности, осмысление перспектив того нового мирового порядка, который начал складываться с окончанием холодной войны, формируется в процессе глобализации, но формы которого ешё не завершены и далеки от идеала. Автор указывает, что свою книгу он написал «не в оправдание, не в поучение, а для того, чтобы сохранилась связь времён, чтобы не прерывался диалог между прошлым и настоящим, чтобы знать правду о прошлом и извлекать уроки на будущее» (с. 328). Таким образом, данный труд — продукт высоко-

го синтеза, осмысления жизненного опыта и рекомендации будущим политикам.

Не имея возможности в рецензии отразить всего информативного содержания книги, написанной просто, ясно и, как кажется, искренне, обратимся к нескольким ключевым темам, которые, несомненно, имеют значение для будущего человечества: как может выглядеть концепция нового мирового порядка и международных отношений; соотношение правовых норм, политики и политического доверия между государствами как основа взаимодействия; национальные и интернациональные интересы государств в эпоху глобализации; проблемы европейской безопасности — от окончания холодной войны до современности; взаимоотношения внутренней и внешней политики государств — как расставить приоритеты; место современной России в текущем глобальном политическом развитии; право и мораль как компоненты политической философии нашего времени.

Эти темы — чрезвычайно конфликтны и в совокупности составляют область, которую принято называть политической философией или «политическим мировоззрением», — они важны не только для действующих политиков, отвечающих за свои решения перед избирателями и историей, но и для интеллектуалов, от академических учёных до школьных преподавателей, которым предстоит давать объяснение столь проблемным вопросам перед аудиторией, часто не воспринимающей всей их сложности и не владеющей даже минимальным набором сведений о прошлом. Методологическая трудность заключается в том, что продолжающиеся процессы очень трудно разделить на историю и современность, поскольку в рамках единой концепции социального конструирования они представляют собой неразрывное целое, объединённое понятийным аппаратом, аргументацией и даже языком современных международно-правовых актов и политической полемики. Что касается экстраполяции выводов на будущее, то они, по необходимости имея гипотетический характер, должны быть взвешены как с теоретической, так и с фактической точек зрения. Поэтому целесообразно проанализировать представленную в книге концепцию, адресуясь к альтернативным позициям и привлекая критические аргументы оппонентов.

1. Концепция нового мирового порядка и международных отношений

Данная концепция впервые наиболее чётко изложена в Нобелевской лекции М. Горбачёва (Стокгольм, 5 июня 1991 года), опубликованной в приложении к книге и получившей в ней дальнейшее развитие. Констатируя вступление мира в эпоху глобализации с окончанием холодной войны, М. С. Горбачёв подчёркивает объективность этого процесса (который нельзя остановить), но указывает на неоднозначность его последствий. Новый тип конфликта, связанного с глобализацией, — противоречие сложности мировых отношений с неготовностью человечества и политиков к её адекватному восприятию — отказу от конфронтационного мышления и принятию новой публично-правовой морали. Поэтому последствия глобализации могут нести как благо, так и зло для человечества, вплоть до наступившей сейчас «глобальной смуты» (с. 301). Позитивное развитие глобализации возможно лишь с формированием новой публично-правовой морали — «нового мышления», основанного на приоритете общечеловеческих ценностей перед национальными, классовыми, групповыми. При отсутствии этого сдвига в сознании глобализация станет концентрированным и многократно усиленным выражением негативных сторон традиционной политики. В этой интерпретации подчёркивалось значение традиционной русской философии универсализма и выработанного ею взгляда на мировые процессы: «Мир — это движение к всеобщности, универсальности цивилизации. Никогда раньше истина о неделимости мира не была так справедлива, как сейчас» (с. 330).

Исходя из этого, перестройка в СССР трактовалась как бесповоротный разрыв с логикой холодной войны и призыв к созданию нового глобального мирового порядка, основанного на принципе солидарности. Стержнем этой концепции является новая интерпретация безопасности — глобальной и прежде всего европейской, а также программа действий, направленная на установление взаимодействия с Европейским Союзом (далее — ЕС) и «Большой семёркой» по выходу из кризиса между СССР и Западом. Контуры будущего мирового устройства обрисованы следующим образом: речь идёт о создании

«небывало мощного сообщества, опоясывающего по существу всю верхнюю часть земного шара» и в этом контексте — о «создании новой Европы», в которой «былые "занавесы" и "стены" навечно останутся в прошлом и границы между государствами все больше будут терять своё разделительное назначение, совершенно иначе будет реализоваться и самоопределение суверенных наций». Принципиальным шагом в направлении этой системы должно стать создание «европейского пространства от Атлантики до Урала», которое географически выходит за рамки своего названия (с. 346). Отсюда — диагноз современной эпохи как переломной: «мы переживаем момент поворота в международных делах и находимся лишь в начале нового, надеюсь, в основном мирного, длительного периода в истории цивилизации» (с. 347).

Эта — безусловно революционная — программа преобразования международных отношений напоминает идеи раннего христианства, французской и русской революций, имея корни в различных доктринах радикального коммунизма, анархизма и космополитизма. Обоснованием её возможности в современных условиях становятся представленные в книге аргументы: во-первых, новые условия глобализации (превращение мирового хозяйства в единый организм, неделимость безопасности и её взаимообусловленность); во-вторых, возникновение многополярности мира и неспособность отдельных государств противостоять общим вызовам (угроза ядерной войны, экологический кризис, рост экономических и социальных диспропорций, терроризм и т. д.); в-третьих, глобальный запрос на демократию и социальную справедливость, дефицит которой является причиной социального отчуждения и попыток авторитарного манипулирования сознанием общества (в том числе через навязывание отдельными странами своих стандартов демократии); в-четвёртых, необходимость преодоления кризиса глобального управления во имя сохранения цивилизации и перспектив стабильного развития; в-пятых, осознание необходимости новой архитектуры глобальной и европейской безопасности, начало которой положил хельсинкский процесс. В целом — апелляция к разуму, «здравому смыслу» (с. 81—82). Можно сказать, что это — своеобразная интерпретация теории «рационального выбора»

человечества (хотя автор не использует этот термин).

Оценивая данную теорию и выстроенную на её основе программу действий как абсолютно верную (ей нет разумной альтернативы), следует констатировать, однако, что она, хотя и была встречена с поддержкой в момент её провозглашения, не получила практической реализации: современный период развития мира демонстрирует кризис глобализации, разрушение международного права (которое оказалось практически в руинах), преобладание дезинтеграционных процессов над интеграционными, рост национализма и популизма по всему миру. Объяснение этого консервативного поворота в мировой политике сводится в книге к простой формуле — распаду СССР. Устранение столь мощной силы из мировой политики привело к дисбалансу мировых отношений, появлению «триум-фализма» Запада (неадекватного представления западных элит о «победе в холодной войне») и возврату к привычной силовой политике и экспансионизму. Это, конечно, верно, но, на наш взгляд, описывает только часть проблемы, поскольку речь идёт о диаметрально противоположном видении самого понятия «безопасности» и его ценностного наполнения сторонами конфликта.

Западные эксперты (собранные ОБСЕ в 2015 году так называемые eminent persons) констатируют «кризис европейской безопасности» (англ.: European security is in crisis), говорят о «разрушении доверия» (англ.: breakdown of trust) между Западом и Россией, о необходимости восстановления принципов, заложенных Заключительным актом в Хельсинки 1975 года и Парижской хартией 1990 года, но ответственность за их нарушение возлагают исключительно на Россию. Окончание холодной войны, согласно этой логике, принесло освобождение Центральной и Восточной Европы от советского доминирования, что создавало основы стабильности в Европе и возможности кооперации с Россией. Однако её руководство, первоначально вставшее на этот путь, вскоре свернуло с него, «неправильно» расценив расширение НАТО на Восток (основанное на согласии новых государств-членов), с подозрением относясь к «цветным революциям» в странах постсоветского региона как к прямой угрозе, предприняв неадекватные меры в Грузии (2008) и

пойдя на нарушение основных принципов международного порядка (суверенитета, территориальной целостности и неприменения силы) во время кризиса на Украине (2013), а во внутренней политике демонстрируя усиление авторитарного вектора1.

Для российской официальной повестки эти аргументы неприемлемы. Она предусматривает, что с окончанием холодной войны Запад выстраивал свою безопасность за счёт России, без неё или против неё; расширение НАТО представляет угрозу её безопасности (а создание Совета Россия — НАТО никогда не воспринималось как серьёзное партнёрство); действия ЕС направлены на захват российских рынков, а по мере вступления новых государств в шенгенскую зону область безвизового перемещения для российских граждан сужается, и именно Запад выступает основным разрушителем международного права и хельсинкских принципов — имеются в виду бомбардировки НАТО в Сербии, вторжение в Ирак и другие государства Ближнего Востока, поддержка антиправительственных движений для смены режимов по всему миру — от «арабской весны» до «цветных революций» в Европе. Ключевыми моментами, подрывающими европейскую безопасность, стали выход из договора о сокращении ядерных вооружений, поддержка нового режима на Украине, возникшего в результате государственного переворота, обещания Грузии и Украине о принятии в НАТО (данные на Бухарестском саммите НАТО), представляющие серьёзную угрозу российской безопасности, а также масштабная антироссийская пропагандистская кампания на Западе2.

Трудности в этом споре добавляет тот факт, что государства, находящиеся между сторонами конфликта, занимают диаметрально противоположные позиции — одни однозначно взяли курс на вступление в западные структуры безопасности, наподобие того, как это сделали после крушения СССР государства Центральной и Восточной Европы и При-

1 См.: Возвращение к дипломатии: Окончательный доклад и рекомендации Группы видных деятелей по европейской безопасности как общему проекту, Ноябрь 2015 года. Вена : ОБСЕ, 2015. С. 6-7. URL: https:// www.osce.org/ru/networks/229661?download=true (дата обращения: 11.10.2019).

2 См.: Там же. С. 8.

балтики; другие — ориентируются на российскую сферу безопасности, третьи — чётко не определили своей позиции либо заявили о приверженности нейтралитету3.

Таким образом, можно констатировать существование трёх различных подходов к объяснению причин кризиса европейской безопасности: Запад возлагает всю вину на Россию, которая нарушает международно-правовые номы для поддержания своего доминирования на постсоветском пространстве; Россия говорит о разрушении системы безопасности Западом, навязавшим ей условия, сходные с теми, которые Версальский договор создал в своё время для Германии; а государства промежуточной зоны преимущественно пребывают в колеблющемся состоянии.

Более общие сомнения в возможности создания единой всемирной (или европейской) системы международной безопасности могут быть отражены в следующих вопросах: действительно ли рациональное мышление является основой действия государственных элит в мировой политике (поскольку их легитимность определяется на национальном уровне в большей степени, чем на интернациональном); насколько трансцивилизаци-онные основы культуры могут стать силой, интегрирующей национальные её основы, — спор о том, должна ли строиться общая цивилизация (или космополитическая правовая культура) на основе западных стандартов или включать всё многообразие культурных различий, порождая перманентный и пока неразрешимый конфликт «идентичностей»; может ли «здравый смысл» служить основой интеграционных процессов с учётом крайне различных его трактовок (вытекающих из культурных традиций, информационного дисбаланса и элементарных эгоистических устремлений мировых лидеров); наконец, подтверждает ли эмпирический анализ рост тенденций к правовой и конституционной унификации мира или, напротив, его диверсификации и фрагментации на различные региональные международные режимы (справедливо скорее последнее).

В целом приходится признать (с современных позиций), что выдвинутая М. Горбачёвым в 1991 году концепция нового мирового порядка, будучи вполне гуманной и разум-

3 См.: Там же. С. 9.

ной, сильно опережала своё время и ей сегодня нет места на Земле (признание этого факта проскальзывает в некоторых лирических высказываниях автора). Для её принятия потребовался бы уровень консенсуса, не достижимый в современных условиях, а для реализации — такой уровень концентрации регулятивных полномочий на мировом уровне и дипломатии, который не в состоянии обеспечить существующая система международно-правовых институтов (включая ООН, перспективы реформирования которой в книге не обсуждаются).

2. Общечеловеческие ценности как основа сближения различных политических систем

В книге подчёркивается, что идея переосмысления международного права с позиций «нового мышления» принадлежит советскому руководству и вытекает в целом из констатации факта невозможности победы ни одной из сторон в ядерной войне. Эта идея, первоначально рассматривавшаяся как еретическая с позиций теории классовой борьбы, постепенно пробивала себе дорогу начиная с середины 50-х годов XX века, получила развитие в 1960—1970 годах, с тем чтобы стать официальной политикой советского руководства при Горбачёве. Говоря о её интеллектуальных источниках, автор упоминает как деятелей западных стран (Манифест Б. Рассела — А. Эйнштейна), так и советских (П. Л. Капица, А. Д. Сахаров), пишет об интеллектуальной атмосфере хрущёвской оттепели, когда интеллигенция начала обсуждать перспективы «конвергенции» двух систем. Он указывает на значение поколения так называемых шестидесятников — советской интеллигенции, в осторожной форме ставившей вопросы о либерализации советского режима и перехода к более гуманной версии социализма. Все эти идеи, несомненно, оказали влияние на Горбачёва и на его окружение, заложив основы перестройки внутри страны и во внешней политике. Однако следует отметить крайнюю неопределённость этих идей, поскольку они не выдвигали чёткой альтернативной программы действий: с одной стороны, не принимали западной индивидуалистической трактовки прав, с другой — не порывали с ленинизмом, но, напротив, противопоставляли его

сталинизму как более адекватную интерпретацию марксизма.

Социологической формулой перестройки международных отношений стала идея «общечеловеческих ценностей»: вывод о том, что в ядерный век «уже невозможно исходить из разобщенности мира»: «помимо национальных, классовых, корпоративных интересов существует общий интерес всех — сохранение человечества» (с. 19). В этом новом мире востребована иная концепция безопасности — она может быть «только взаимной», не строиться исключительно с позиций силы оружия и поэтому представляет собой задачу, решать которую следует «прежде всего, политическими средствами» (с. 20). Решение этой проблемы представляется очень простым: нужно отбросить старые предрассудки, сковывающие сознание, — «думать и действовать в соответствии с нормальным человеческим здравым смыслом» (с. 21). Исходя из этого — «постепенно преодолевать военную, идеологическую, дипломатическую конфронтацию между Востоком и Западом, выстраивать отношения доверия, двигаться в направлении партнёрства» (с. 20—21). Необходимо поэтому создание «таких интернациональных механизмов и институтов, которые позволяли бы находить оптимальные соотношения интересов национальных, государственных с интересами общечеловеческими» (с. 20). Эта программа противостояла одновременно традиционной советской доктрине классового конфликта и укоренённым представлениям международного права о примате национальных государств и их суверенитета. Таким образом, делалась заявка на создание нового международного права и своеобразного глобального конституционализма, основанного уже не на принципе государственного суверенитета, а на транснациональной системе правовых гарантий.

Революционный характер этой программы и её эмоциональная привлекательность, однако, не отменяли её спорности, поднимая тему того, насколько традиционное международное право (исторически несправедливое и основанное на балансе сил или имперской гегемонии) готово уступить свои позиции; насколько реалистичен баланс ценностей и интересов разных акторов международной политики; в какой мере государства готовы отказаться от части своего суверенитета во имя

достижения общечеловеческих интересов и, главное, существуют ли эффективные механизмы и институты такого взаимодействия поверх государственных границ. Представление лидеров перестройки о том, что эта задача решается путём преодоления конфликта двух идеологически враждебных систем, с современных позиций кажется серьёзным упрощением: на место идеологических блоков встают другие, образование которых идёт по линии прагматических — экономических и политических — интересов. С ослаблением «понятных» правил игры эпохи холодной войны происходит скорее деградация общей международной ответственности, известная ретрадиционализация международного права с созданием оппортунистических союзов и коалиций государств (и лидеров — на уровне «персональной унии»), преследующих конъюнктурные цели в международной политике, что делает их нестабильными в длительной перспективе.

Теория «конвергенции» систем, имевшая сторонников как в СССР, так и на Западе (в основном среди левых, говоривших о социализме с «человеческим лицом»), в сущности, не предложила конкретных путей их взаимодействия, предполагая лишь общий либеральный взгляд на социализм, осуждение крайностей сталинизма и постсталинизма (в виде подавления демократических движений 1956 года в Венгрии, 1968 года в Чехословакии и т. д.), отказ от так называемой доктрины Брежнева (интервенция в «братские» страны для защиты социалистических правительств) и неопределённые декларации о мирном сосуществовании двух систем, несмотря на идеологические разногласия. Результатом этих усилий стало заключение на пике противостояния Хельсинкского акта 1975 года, знаменовавшего декларативное принятие СССР основных прав человека в обмен на признание незыблемости границ в Европе. В целом, однако, принятие этих идей не создавало чёткого плана действий по налаживанию отношений.

3. Доверие в мировой политике -позитивный ориентир или дезориентирующая концепция?

В книге Горбачёва понятие «доверия» является едва ли не самым часто упоминаемым,

но наполняется различным смыслом. Он говорит о доверии между народами, государствами и особенно политическими лидерами. «Доверие» для него — высшая добродетель политика, а её утрата — путь к конфликту или «предательству». Этот подход он, как мы знаем, демонстрировал во внутренней политике, впервые за долгие годы позволив оппонентам справа и слева выступать в публичном пространстве с критикой проводимого курса. Эмоционально, конечно, понятно, что лидер СССР — страны, где пронизывающий страх, организованное недоверие и подозрительность были институционализированы в беспрецедентных масштабах и являлись основой принятия всех важнейших решений, — лидер этой страны, задумав реформировать её, начал с поиска элементарных человеческих симпатий и поддержки.

Но Горбачёв шокировал этим подходом иностранных деятелей, традиционно привыкших понимать международную политику как сферу тайны, секретов и интриг. «Я, — пишет он, — стремился показать мировому сообществу, что мы все вступаем в принципиально новый период истории, когда старые, традиционные принципы отношений между государствами, основанные на соотношении сил и их соперничестве, должны уступить место новым — отношениям сотрудничества и сораз-вития» (с. 80—81). Риторика, напоминающая ту, которая превалировала в политических декларациях большевистской революции 1917 года (всемирное единение и братство народов, отказ от войны, мир «без аннексий и контрибуций», отказ от тайной дипломатии, публикация секретных договоров империалистов и т. д.). В рамках этой парадигмы Горбачёвым подчёркивались такие параметры новой международной политики, как её деидеологизация, осознание общечеловеческих ценностей и интересов, принцип свободы выбора и многовекторности развития, самоограничения государств и отказ от применения силы. Были ли в этом постулировании открытости и доверия тонкий политический расчёт (как думали некоторые собеседники Горбачёва), реалистическое стремление заручиться поддержкой международных игроков для проведения реформ или вполне чистосердечное намерение изменить парадигму международных отношений? Материалы книги рисуют амбивалентную картину в этом отно-

шении: с одной стороны, демонстрация искреннего стремления к перестройке отношений с бывшими противниками на новых принципах взаимного доверия, с другой — определённое ощущение вынужденности уступок, признание того, что «с нашей стороны этот процесс идёт интенсивнее и откровеннее, чем на Западе» (с. 345), а временами и тревожное осознание ограниченности данного ресурса и неготовности партнёров к принятию новых «правил игры» (что девальвировало их подлинную ценность).

Примером могут служить отношения с США, сложившиеся в период холодной войны, которые характеризуются как «полное отсутствие доверия и доминирование в повестке дня милитаристского компонента» — порочный круг, в котором «недоверие питало гонку вооружений, а гонка вооружений ещё больше усиливала недоверие» (с. 38). На первое место выходила проблема ограничения ядерных вооружений двух сверхдержав — СССР и США. Но даже в случае готовности значительного (гипотетически — полного) ядерного разоружения, отмечает Горбачёв, не ясно оставалось, как должны строиться эти отношения, например, в вопросах соотношения разных уровней ядерного оружия (стратегического, среднего и малого радиуса действия), наступательных и оборонительных систем, контроля над ядерным оружием третьих стран и тех, которые претендуют на обладание им (режим нераспространения), механизмы контроля над обычными вооружениями (некоторые из которых по силе поражения приближаются к ядерным) и какова, даже теоретически, могла бы быть позитивная повестка в отношениях СССР со странами Запада. Таким образом, неопределённое понятие «доверия» могло наполняться диаметрально противоположным содержанием — от ограничения напряжённости до деидеологи-зации взаимных претензий и перевода их в техническую дискуссию.

Насколько можно понять из книги, основным мотивом советского лидера и одновременно способом тестирования новой модели международных отношений стало продвижение самой идеи доверительного диалога лидеров как первой и начальной стадии гармонизации международного права с последующим выходом на единое (пакетное) соглашение с США или, при невозможности этого, готов-

ность «развязать пакет» и заключить обязывающие соглашения по отдельным видам ядерных вооружений. Решив вывести отношения с США из «штопора», Горбачёв на переговорах с Р. Рейганом констатировал эту динамику: «США нам не верят», но почему, спрашивал он Рейгана, «мы должны верить вам больше, чем вы нам?» (с. 39). Сомнения в искренности партнёров не покидали Горбачёва уже на начальном этапе: ещё чернила на подписанных документах не просохли, отметил он, а противоположная сторона демонстрирует неожиданный отказ от взятых обязательств. Недоумение Горбачёва выражено в следующей эмоциональной реакции: «Не навалился ли на Рейгана весь американский военно-промышленный комплекс? Не надавили ли на него советчики, решившие, что в Женеве президент "попал под обаяние Горбачёва"? Не напугался ли сам Рейган, что слишком далеко пошёл в "уступках Советам"?» (с. 52). Эти вопросы демонстрируют поразительную уверенность Горбачёва в том, что политический курс определяется не политическими машинами, а исключительно лидерами; что президент США столь же независим в принятии решений, как советский генсек; что договорённость политиков, основанная на взаимном доверии и «обаянии» личности собеседника, может переломить ситуацию помимо обязывающих соглашений и объективных средств контроля; наконец, что компромиссы и уступки в политике — дело доброй воли, а не только расчёта.

Подчёркнутое внимание к доверительным отношениям лидеров связано, вероятно, не столько с особенностями личности Горбачёва, сколько с персонификацией внешнеполитического курса СССР. Это определялось, как показано в книге, самим механизмом принятия внешнеполитических решений, который был предельно централизован, — они окончательно принимались партийным руководством на основании экспертных рекомендаций, готовившихся аппаратом пяти основных ведомств (МИД, МО, КГБ, Военно-промышленный комитет, оборонный отдел ЦК). Однако очевидно, что степень самостоятельности партийного руководства была неизмеримо выше автономности западных правительств, вынужденных согласовывать свои решения с парламентами, преодолевать внутренние разногласия, выслушивая острую критику оппо-

зиционных партий и независимой прессы. В Политбюро, по свидетельству Горбачёва, не было этих сомнений: действовал «принцип единогласия» — при отсутствии консенсуса решение откладывалось, а «генсек не мог принять решение единолично». Поэтому, подчёркивает Горбачёв, «всё, что было сделано, было сделано на основании полного согласия». Этому, однако, противоречит тезис о приоритетности позиции генерального секретаря как «первого среди равных», роль которого «была огромна» и «многое делалось по его инициативе» (с. 21—22).

Вся динамика переговоров Горбачёва с американскими президентами — Р. Рейганом и Дж. Бушем — излагается в книге как взаимное продвижение лидеров в выстраивании «доверия»: первоначальное его отсутствие между партнёрами (Женева); возможность «заглянуть за горизонт» (Рейкьявик); обретение взаимопонимания (Мальта). Констатировав после всех переговоров в 1990 году уход от прямой конфронтации, Горбачёв, тем не менее, признаёт, что «логика военно-политического соперничества» не была изжита в мышлении и подходах, «инфраструктура противостояния» не была преодолена и «до настоящего партнёрства было далеко», но объясняет это не конфликтом интересов, а почти исключительно психологическими факторами — «инерцией холодной войны» (с. 165— 166).

Психологический фактор действительно имеет значение, выражающееся в доминирующих стереотипах массового сознания и представлениях элит, которые закрепляются СМИ и тяготеют к инерционной стабильности. Сегодня преобладающее представление США о России заключается в том, что это — «страна, находящаяся в упадке». По окончании холодной войны США и Запад предприняли усилия, направленные на интеграцию России в формирующуюся систему европейской безопасности, но они оказались тщетными ввиду различия фундаментальных ожиданий сторон: Запад ошибочно полагал, что Россия хочет интегрироваться в Запад и принять его ценности, а Россия «ошибочно полагала, что Запад готов признать её как мировую державу, чего она считала себя достойной, и признать за ней тот уровень мирового влияния, которым она располагала в период холодной войны», и всё это — несмотря на

«растущий авторитаризм и отрицание либеральных демократических свобод» российским политическим режимом4. Сами США, впрочем, считали возможным руководствоваться в отношении своей политики в Европе традиционной формулой «keep the Americans in, the Russians out — and the Germans down»5. В целом, отмечает современный западный эксперт, западные державы ошибочно приняли неспособность Москвы помешать порядку, сложившемуся после холодной войны, за его поддержку6. Хорошо известен российский официальный ответ на эти утверждения: ошибка России в том, что она слишком доверяла Западу, ошибка Запада — в том, что он принял это доверие за признак слабости России.

Эта инерция действует и поныне, независимо от смены курса и лидеров, демонстрируя неспособность ведущих ядерных держав к консенсусу, возобновление риторики холодной войны, рост военных бюджетов и новый резкий виток гонки вооружений, поставивший стрелки «Часов Судного дня» (международной системы технического мониторинга степени угрозы войны) на уровень чрезвычайной близости ядерной катастрофы — уровень 1953 года (!) (с. 289), вообще сложную судьбу заключённых договоров о ядерном оружии (как стратегическом, так и «тактическом»), оказавшихся под вопросом (с завершением времени действия) или уже расторгнутых, снижение порога применения этого оружия, неэффективность режима его нераспространения (о чём свидетельствует кризис в отношении Северной Кореи и Ирана), в совокупности создающие беспрецедентно высокий уровень опасности ядерной войны. Согласимся с тем, что всё это настоятельно требует реформы мировой системы безопасности и контроля над вооружениями.

Но только может ли в её основе лежать доверие? Демонстрируя доверие и упорно стремясь заручиться им со стороны западных лидеров, Горбачёв ставил на карту баланс политических интересов в мире и Европе в

4 Remler P. United States Narrative(s) // Security Narratives in Europe: A Wide Range of Views / ed. by W Zellner. Baden-Baden : Nomos, 2017. P. 171-182, 171.

5 Ibid. P. 176.

6 См.: Krumm R. Europe's Security Governance and Transatlantic Relations. The West, Russia and Europe's Security Order. Berlin : Friedrich-Ebert-Stiftung, 2016.

угоду презюмируемому единству гуманитарных принципов. Но, как показывают рассмотренные в книге примеры, его никогда не оставляли сомнения (как выяснилось, вполне основательные) в искренности партнёров. Кто бы спорил, что доверие — лучше, чем недоверие? Между тем данная категория этики характеризует только межличностные отношения, но не отношения политические — между государствами и их лидерами. Устранить этот неизбежный политический компонент из международного права возможно, лишь преобразовав его в этику. Политика, даже если не сводить её к игре с нулевой суммой, напротив, имеет дело с властью, которая предполагает, как известно, принуждение оппонента к повиновению, несмотря на оказываемое сопротивление. В современной перспективе стало совершенно ясно, что «доверие» в политике (в том числе «демократической») имеет вполне определённые пределы.

4. Национальные и интернациональные приоритеты: СССР и объединение Германии

Объединение Германии стало поворотной точкой в европейской политике, знаменующей, как казалось, окончание холодной войны, но на деле означавшей утрату советского доминирования в Восточной Европе, обретённого по результатам Второй мировой войны. Переговоры по этому вопросу Горбачёва с США и Г. Колем, несомненно, войдут в историю дипломатии как уникальный кейс, иллюстрирующий границы политики «доверия». Если первоначально немецкий канцлер считал перестройку политическим манёвром (сравнивая её с геббельсовской пропагандой), то позднее «доверие» было восстановлено — он пошёл на осторожный диалог, исходя из того, что быстрое объединение Германии — маловероятный и трудный сценарий (против которого скрытно выступали союзники ФРГ по НАТО — Великобритания, Франция и Италия), который требует согласования с США и определения места Германии в отношении НАТО и будущей европейской системы безопасности и, во всяком случае, не может представлять собой единовременную акцию, а должен стать делом поколений с перспективой завершения в следующем столетии.

Однако эволюционный процесс был нарушен, с одной стороны, спонтанным народным движением, приведшим к падению Берлинской стены и началу интеграционных процессов, с другой — молчаливым согласием СССР на объединение и с третьей — действиями самого правительства ФРГ. В нарушение предварительных договорённостей с Горбачёвым о поэтапном разрешении конфликта Коль форсировал события: «канцлер без всякого предварительного обмена мнениями или хотя бы информации выступил в Бундестаге со своими "десятью пунктами"»; он «явно спешил, боясь, что его кто-то опередит» (с. 124), и даже не поставил в известность вице-канцлера и министра иностранных дел Д. Геншера, для которого, по его признанию, данный демарш стал «одним из самых неприятных и тяжёлых эпизодов на посту министра» (с. 180). В результате «объединение» Германии трансформировалось в «присоединение» ГДР (без принятия новой конституции, в рамках статьи 23 действующего Основного закона ФРГ).

В этих условиях Горбачёву оставалось лишь принять свершившийся факт «объединения», демонстрируя готовность поддержать его во избежание внешней критики, принять вступление объединённой Германии в НАТО (на чём настаивали американцы под предлогом сохранения внутриевропейской стабильности), пойти на немедленный вывод войск из ГДР и отказаться даже от намёка на возможные финансовые компенсации. Советским руководством был с пониманием встречен и тезис партнёров об опасности повторения Версальского решения (1918), приведшего к изоляции Германии и её милитаризации (опасность появления у нейтральной ФРГ ядерного оружия в случае гипотетического выхода из НАТО). Хотя теоретически такой сценарий не был бы как минимум однозначно неприемлем для СССР и позднее России с учётом потенциального ослабления влияния США в Европе. Основной мотив в принятии данной американо-германской повестки Горбачёвым — «взаимное доверие», «самое ценное и обнадеживающее, что было достигнуто в тот период в международной политике», фактически — отказ от формулировки собственного рационального интереса в этом вопросе, ибо «о каком доверии можно было бы говорить, если бы мы попытались строить

отношения с ФРГ на такой основе?» (с. 184). Эта аргументация вызывает ассоциации с «кабальным» Брестским миром, заключённым большевиками с немецким правительством в перспективе ожидаемой «мировой революции» и грядущего братства рабочих (который, впрочем, признавался в момент подписания вынужденной уступкой), и ставит современного наблюдателя в тупик, поражая своим метафизическим характером.

Что предлагалось взамен? Известное устное обещание американских и немецких политиков Горбачёву о нерасширении НАТО на Восток — яркий пример договорённостей, основанных на «доверии», но допускающих различные толкования. «Мы, — говорил Дж. Бейкер Горбачёву, — понимаем, что не только Советскому Союзу, но и другим европейским странам важно иметь гарантии того, что если Соединённые Штаты будут сохранять в рамках НАТО своё присутствие в Германии, то не произойдёт расширения юрисдикции или военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении» (с. 152). Ему вторил Г. Коль: «Мы считаем, что НАТО не должно расширять сферу своего влияния» (с. 156). Казалось бы, смысл данных заявлений (зафиксированных стенограммами переговоров) однозначен, и именно так он интерпретируется современной российской официальной стороной. Горбачёв предлагает иную трактовку данного заявления — в историческом контексте переговоров. Гарантии, уточняет он, «давались исключительно в связи с объединением Германии», касались только вопроса о размещении войск на востоке страны и были переведены в договорную форму — «Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии» от 12 сентября 1990 года (исключивший размещение иностранных войск и ядерного оружия на территории бывшей ГДР). Последующее расширение НАТО на Восток, исходя из этого, — никак не связано с договорённостями по объединению Германии, нарушает не букву, но, возможно, только «дух» этого процесса. По мнению Горбачёва, постановка вопроса о нерасширении НАТО в более широком контексте была бы в тот период просто «глупостью» (с. 153), ибо Варшавский договор ещё существовал.

Но даже если принять эту логику интерпретации договорённостей с США по Герма-

нии, её вряд ли можно рассматривать как образец политической дальновидности: конфигурация европейской безопасности серьёзно менялась уже в связи с выходом ГДР из Варшавского договора (тезис о её участии сразу в двух блоках признаётся самим Горбачёвым мёртворождённым), а судьба самого Варшавского договора, закончившего своё существование ещё до крушения СССР, всего через год после описываемых событий (1 июля 1991 года) легко просчитывалась в условиях «бархатных революций» и начавшейся обвальной смены режимов в странах региона. Вопрос о расширении НАТО остаётся одним из «белых пятен» в диалоге двух сторон. Хотя Запад не признаёт факта нарушения данного Горбачёву устного обязательства, некоторые авторы отмечают, что «Россия права, что воспринимает это как нарушение духа договорённостей». Вместе с тем констатируется, что при данном соотношении сил «идеи новой, улучшенной европейской архитектуры безопасности в обозримом будущем останутся мечтой», современная позиция НАТО заключается в том, что «государства — члены Альянса не могут вернуться к "business as usual" с Россией», а основные усилия должны быть направлены исключительно на «уменьшение рисков» конфликтов7.

Наконец, эволюция отношений двух стран в новейший период едва ли соответствовала заявленным ожиданиям: если примерно до начала 2000-х годов в немецком общественном мнении ещё преобладали идеи кооперации с Россией, основанные на общем понимании основ европейского порядка, выражавшиеся терминами «стратегическое партнёрство» (ЕС), «кооперативная безопасность» и даже «сообщество безопасности» (ОБСЕ), то в последующее время эти ожидания были «тотально разрушены» (хотя и не достигли такого уровня отчуждения, как с США и рядом других европейских государств), сменившись глубоким недоверием, в результате чего уже «почти никто не верит,

7 См.: «Слепые пятна» в диалоге между Россией и Западом: От спора вокруг нарративов к улучшению взаимопонимания. М. : Институт права и публичной политики; Берлин : Inmedio peace consult, 2019. С. 28, 45. URL: https://academia.ilpp.ru/wp-content/uploads/ 2019/07/Blind_spots_RUS .pdf (дата обращения: 11.10.2019).

что такие отношения могут быть восстановлены в краткосрочной или даже среднесрочной перспективе». В ФРГ была принята новая концепция отношений с Россией, определявшая их как «ограниченную», «селективную» или «прагматическую» кооперацию, основанную не на общих ценностях, но исключительно на «интересах»8.

Размышляя о том, «правильно ли действовало советское руководство, не выгоднее было притормозить тогда процесс объединения Германии, а то и совсем перекрыть ему дорогу?» (что теоретически было вполне возможно, особенно ввиду негативной позиции ряда европейских государств в отношении объединения) (с. 125), Горбачёв и сегодня отстаивает его безальтернативность, используя преимущественно общегуманитарные аргументы — моральный (нравственная недопустимость «бесконечно поддерживать раскол нации»); политический (нежелательность использования силовых и военных аргументов) и стратегический (это «надолго отравило бы отношения между нашими народами») и т. д. (с. 128). Но трудно отрешиться от мысли, что ряд задач внешней политики, теоретически обсуждавшихся в ходе объединения Германии, не был решён: во-первых, полноценной системы европейской безопасности, создание которой предполагалось синхронизировать с объединением Германии, в конечном счёте так и не возникло; во-вторых, не удалось поколебать атлантическую солидарность Германии; в-третьих, американские войска остались в Германии и после вывода советских; в-четвёртых, достигнутые соглашения (как бы их ни толковать) не позволили остановить продвижения НАТО на Восток после роспуска Варшавского договора; в-пятых, объединение было осуществлено как поглощение — с полной сменой элит в ГДР и радикальной чисткой просоветских (и пророссийских) элементов во всех значимых сферах жизни (что явно не предусматривалось достигнутыми договорённостями). И случайно ли воссоединение Германии почти совпало с распадом СССР? Этот исход ставит под сомнение парадигму «доверия», которое быстро улетучивается, когда дело доходит до реальной политики.

8 Cm.: Zellner W. German Perceptions of Russian-Western Relations // Security Narratives in Europe: A Wide Range of Views / ed. by W Zellner. P. 59-70, 68.

Автор производит впечатление искренности в стремлении доказать приверженность принципу «доверия» между лидерами ведущих держав как эффективному механизму принятия решений. Вероятно, бывают ситуации, когда демонстрация доверия — не только политический приём для обмана противника. Однако опираться на доверие в международной политике, как сказал бы Ленин, — «архи-наивно». Основой доверия в международной политике теоретически являются не ценности, но интересы (в случае их совпадения). Предположить, что все лидеры, легитимность которых определяется национальным электоратом, дружно встанут на позиции общечеловеческих интересов, — очень трудно. Тем более что лидеры меняются и склонны забывать свои обещания в угоду политической конъюнктуре, особенно если речь идёт о неформализованных договорённостях «с глазу на глаз», не предполагающих иных гарантий, кроме «честного слова». Это наблюдение, как показывает история, справедливо даже в отношении договорённостей монархов (вспомним, например, размышления Макиавелли о том, должен ли Князь держать данное им слово). Наконец, где гарантии того, что обещания, данные одному лидеру (в данном случае — Горбачёву), сохраняют силу в отношении его преемников?

5. Внутренние и внешние приоритеты перестройки: содержание политики маневрирования

Внутренняя политика (стремление к демократизации советского строя) определяла внешнюю: «развернуть страну к новой жизни невозможно было бы, оставив всё как прежде в наших отношениях с миром» (с. 18). Это означало пересмотр идеологии — «приходилось преодолевать укоренившиеся в господствующей идеологии стереотипы и постулаты», несмотря на сопротивление «значительной массы партийного актива», которому идеи нового курса «казались недопустимой крамолой, чуть ли не отказом от самих себя» (с. 18). Была принята концепция резкого изменения внешнеполитического курса — перехода от конфронтации к нормализации отношений с Западом, включавшего начало переговоров о ядерном разоружении, согласие на объединение Германии, вывод войск

из Афганистана, принятие западной повестки прав человека, политические перемены в Центральной и Восточной Европе (одностороннее решение об отказе в поддержке государств-сателлитов с готовностью предоставить их режимы собственной судьбе), всё это — исходя из предположения о возможности создания новой концепции общеевропейской безопасности. Главным приоритетом указан не эквивалентный обмен уступками с Западом, но эволюционный характер перемен, которые «должны быть мирными, без войны, без крови» (с. 27). Это предполагало поиск «общих интересов» с бывшими противниками, новый тип ведения переговоров, включая преодоление жёсткости, готовность на «компромиссы» и «преодоление бессмысленного упрямства, когда бы о нас говорили "мистер Нет"», вообще перестройку сознания всей дипломатической службы (с. 30— 35). Выражением смены курса стала замена консервативного, но опытного А. Громыко на лояльного Э. Шеварднадзе, не обладавшего опытом международной политики.

В какой мере данный курс опирался на импровизацию, а в какой был результатом экспертной аналитики и прогнозирования? Мнения по этому поводу расходятся. В книге нет прямого ответа на этот вопрос, если не считать указания на «софизмы» критиков перестройки, писавших о «сдаче позиций». В международной дипломатии компромиссы возможны с позиций силы или слабости государств, но они преследуют определённую главную цель. Что являлось такой целью для Горбачёва — использовать международную тематику для стабилизации лидерства и отстранения консерваторов; выгадать время для проведения внутренних реформ; пойти на внешние уступки для сохранения политической стабильности внутри страны; осознание ситуации «имперского перегрева» и невозможности удержать занятые ранее позиции (но и в этом случае оставалась возможность постепенного пересмотра отношений, основанная на большем участии союзников в поддержании внутриблоковой консолидации, как это продемонстрировано сегодня, например, в требовании Трампа союзникам по НАТО платить за безопасность); или, наконец, как утверждают скептики, избыточная вера западным партнёрам исходя из предположения, что они примут предложенную советским ру-

ководством концепцию европейской и мировой безопасности? Эти вопросы пока остаются без ответов, демонстрируя в целом чрезвычайную трудность перехода от политики, основанной на идеологии, к политике, основанной на расчёте сил и интересов.

Можно предположить, что доминирующий реальный мотив резкой смены внешне -политического курса СССР состоял в поиске внешней легитимации курса внутренних реформ, сталкивавшихся с растущим сопротивлением партийной элиты. Горбачёв отвергает прямую связь окончания холодной войны и распада СССР, видя в нём длительный, а не единовременный процесс. Он повторяет формулу, лежавшую в основе политической реформы 1989 года, — передача власти от партии к советам (как будто в советской реальности это не одно и то же), оценивая её как операцию со «смертельным исходом» для слоя правящей партийной номенклатуры. Суть реформы определяется им как самоопределение общества через демократические выборы, которыми «устраняется разрыв между конституционными нормами и политической практикой», а власть приобретает «в полной мере легитимный характер» (с. 87). Идеология реформы определяется как политический «центризм», а метод её проведения — поиск «консенсуса» в обществе во избежание «насилия одной части общества над другой» (с. 89—90). Однако структура процесса (в действительности определявшаяся конфликтом номинального советского конституционализма с реальностью), его содержание (связанное с дестабилизацией советской модели квазифедерализма в результате потери монопольного контроля над управлением центральными партийными структурами) и общая схема событий (далёкая от идеала электоральной демократии) в реальности, как признаёт автор, исключили консолидацию, последовательно воспроизводя завышенные ожидания, раскол советской элиты, вакуум центральной власти и заполнение его популистскими националистическими движениями, добивавшимися сецессии союзных республик, прежде всего — России. В этой ситуации Горбачёв оказался в роли Гамлета: «Видя опасность и со стороны радикальных демократов, и со стороны сил реакции, я должен был маневрировать, но целью всегда было сохранение демократического процес-

са» (с. 90). Общий смысл своей деятельности Горбачёв определяет как усилия (во внутренней и внешней политике) по сохранению Союза вплоть до его крушения и своей отставки с поста президента СССР 25 декабря 1991 года.

Важной частью этой политики «маневрирования» стало обращение к международному сообществу, включавшее то, что не без основания интерпретировалось позднее оппонентами Горбачёва как «беспрецедентные уступки Западу». Отвергая упрёки в потере Восточной Европы и «сдаче» союзников по Варшавскому договору, Горбачёв подчёркивает единство идейных установок во внутренней и внешней политике: дав свободу своему народу, он не мог отказать в ней другим народам — «вмешательство во внутренние дела соседей было прекращено» вместе со стремлением «экспортировать» свой опыт (с. 103). Таким образом, столкнувшись со спонтанной деградацией советского влияния в Восточной Европе, Горбачёв занял позицию нейтрального наблюдателя, сочувствуя процессам демократизации и предоставив политические режимы союзников их собственной участи. Но как быть с геополитическими интересами? Отказ от контроля над регионом — следствие физической неспособности удержать его, идеологическая презумпция, вытекающая из гуманистической веры во всеобщее разоружение с окончанием холодной войны, или, наконец, часть глобальной сделки, включающей поддержку Западом внутренних демократических реформ?

Эта цель — поддержки демократических реформ, считает Горбачёв, «была достигнута»: перестройка стала «катализатором демократических изменений в мире», прежде всего в Центральной и Восточной Европе, а западные лидеры (прежде всего М. Тэтчер и Ф. Миттеран) поддержали курс реформ внутри страны. Но материал книги свидетельствует скорее об обратном — реальная поддержка реформ оказалась незначительной. Переговоры с «семёркой», помимо декларативной поддержки, не дали ощутимого экономического эффекта наподобие нового «плана Маршалла», что западные партнёры формально объясняли структурными особенностями советской экономики как недостаточно «рыночной». Даже Тэтчер, реалистичная вплоть до цинизма, «выразила разочарова-

ние тем, что "семёрка" не выработала более конкретных и практичных мер такой поддержки наших преобразований» (с. 237). Во время Августовского путча западные лидеры (за исключением испанского социалистически настроенного премьер-министра Ф. Гон-салеса) заняли выжидательную позицию — колебались, «переминаясь с ноги на ногу» (с. 260). Можно предположить, что перспектива распада Союза действительно рассматривалась частью «ответственных» западных лидеров как опасный сценарий. Однако в ситуации фактического распада СССР Запад легко принял Беловежские соглашения и отстранение Горбачёва от власти, прагматически обсуждая с его преемниками преимущественно вопрос о судьбе советского ядерного арсенала. Главный вывод Горбачёва — распад СССР не позволил стабилизировать безопасность в Европе. На самом деле — способствовал, но под эгидой США и без России.

6. Крушение СССР как фактор мировой политики

Распад СССР в 1991 году, считает Горбачёв, — главная причина нереализованности внешнеполитического курса перестройки и срыва проекта общеевропейской безопасности. Вот его оценка: «Уход с исторической арены Советского Союза, внесшего решающий вклад в прекращение холодной войны, — подчёркивает он, — лишил мировой порядок важнейшей опоры. Это был действительно глобальный катаклизм — огромное политическое, геополитическое потрясение» (с. 290). В результате не состоялось «превращение огромной державы в признанного лидера общих усилий, направленных на достижение более справедливого мирового порядка в возникающем глобальном мире» (с. 290).

Если так, то в чём причина: государства ведь не исчезают случайно, тем более — на пике своего военного могущества? Крушения СССР, как по-прежнему считает Горбачёв, можно было избежать. Вина за это возлагается не на внешние силы (как часто пишут оппоненты Горбачёва), но исключительно — на внутренние, прежде всего на компартию, которая «оставалась консервативной силой, не способной реформировать себя и участвовать в реформировании страны» (с. 205— 206). Срыв преобразований, помимо объек-

тивных исторических причин (главной из которых было запаздывание реформ), обусловлен заговором части номенклатурной элиты против лидера-реформатора: формирование в руководстве государства консервативной группировки — «людей двуличных, рассуждавших о своей приверженности демократии, а на деле готовых к предательству — и демократии и меня лично», для чего ими был избран «путь закулисного сговора и в конечном счёте государственного переворота» (с. 205). Августовский путч стал кульминацией этих устремлений, набиравших силы в предшествующий период. Окончательный удар по Союзу был нанесён Беловежским соглашением лидеров России, Украины и Белоруссии, которое однозначно определяется Горбачёвым как «вероломство» — когда Б. Ельцин и его окружение, «вероломно нарушив свои обязательства», фактически «принесли Союз в жертву своему страстному желанию воцариться в Кремле» (с. 256). Следовательно, в крушении СССР решающая роль отводится не кризису идеологии и легитимности политического режима однопартийной диктатуры, но скорее вторичным факторам: «теория заговора» как интерпретационный инструмент — присутствует, хотя это не внешний, а «внутренний» заговор.

В этой концепции крушения СССР внешними и внутренними оппонентами реформ признаются вообще все противники центризма, как консервативные, так и радикально-демократические, отвергавшие, с одной стороны, новое мышление, с другой — демократию, с третьей — социалистическую идею, с которой для Горбачёва было «немыслимо распрощаться» (ибо она составляла основу легитимности преобразований), во всяком случае, сделать это мгновенно, «как говорится, не пожав руки и не посмотрев в глаза» (с. 220). Эрозию советской модели федерализма (в действительности представлявшего квазифедеративное унитарное государство) не удалось преодолеть своевременным проведением его реформы — принятием нового Союзного договора, переговоры по которому между Центром и республиканскими лидерами завершились после путча выдвижением чрезвычайно противоречивой формулы «конфедеративного союзного государства» как субъекта международного права со своим парламентом и правительством (с. 254).

Смысл этого плана (разъяснявшегося иностранным лидерам в Мадриде) состоял в том, чтобы действительно пойти на конфедерацию (где бы за республиками был признан суверенитет), но при такой конфигурации нового союзного центра, который позволял бы России сохранить если не de jure, то de facto (в силу её потенциала) её «историческую миссию» — вести за собой другие республики, выполняя ведущую и лидирующую роль (с. 275). Основным аргументом в пользу этой конструкции для иностранной аудитории служил тезис о невыгодности для них полного распада Союза, результатом которого станет хаос с непредсказуемыми последствиями. Однако реакция Запада на эти аргументы (по крайней мере, в изложении автора) не выглядит однородной: он говорит о поддержке единства Союза «ответственными» лидерами, но указывает и на политические силы (вполне неопределённо), которые заняли в лучшем случае выжидательную позицию, а в худшем — рассматривали перспективу распада как приемлемую и даже желательную для устранения стратегического противника.

Именно к этой, второй части международной аудитории обращены текущие размышления Горбачёва. Распад СССР и исчезновение столь мощного игрока с мировой политической арены, возникновение на его руинах России, ослабленной внутренними противоречиями и конфликтами, если следовать этой логике, создали феномен «комплекса победителя» — «триумфализма Запада» (идея об одержанной им победе в холодной войне с СССР) и, как следствие, «непреодолимое искушение» воспользоваться слабостью страны в своих интересах, нарушив дух и букву договорённостей эпохи перестройки и вернувшись на проторённые пути традиционной силовой внешней политики. В США, как подчёркивает Горбачёв, этот поворот в международной политике стал особенно драматичен: американские политики «не выдержали испытание историей» (с. 298), поскольку расценили распад СССР и окончание конфронтации как триумф своей силовой политики, занялись строительством «Американской империи», чтобы продемонстрировать миру очередной «провал имперского проекта» (с. 323—324), объявили себя единственным победителем в войне двух систем, осуществляя мессианский поход в «имперских формах», включая «го-

товность навязывать интересы и ценности одной страны или группы стран при помощи силы» (с. 20). Не произойди распад СССР и не возникни для российского государства бедственные обстоятельства постсоветского периода, резюмирует автор, Запад не решился бы на активные конфронтационные шаги: договорённости о сокращении вооружений сохраняли бы силу, НАТО стояла бы на месте, а система общеевропейской безопасности стала бы свершившимся фактом. Впрочем, заключает он, иллюзии о том, что можно выстроить мир без России, «уходят в прошлое» (с. 326).

В целом эти оценки соответствуют современному официальному российскому нарра-тиву, исходящему из того, что именно Запад, а не Россия, несёт ответственность за срыв системы европейской безопасности, США проводят политику, основанную не на ценностях, но на собственных имперских интересах, и Россия была просто вынуждена прибегнуть к ответным действиям. Данный подход противоречит другой позиции, представленной в российском обществе, согласно которой обе стороны несут практически равную ответственность за разрушение системы международной безопасности, и третьей, хотя и слабо выраженной (представленной преимущественно радикальной либеральной оппозицией), исходящей из того, что именно Россия, её политический режим (а не Запад) повинны в этом9.

Вольно или невольно материал книги провоцирует проведение аналогии двух союзов — Советского и Европейского. Характерно, что образование ЕС (Маастрихтский договор был подписан 7 февраля 1992 года) практически совпало по времени с дезинтеграцией СССР (Беловежские соглашения подписаны 8 декабря 1991 года), что наводит на мысль о корреляции и даже связи этих процессов. В основу европейской интеграции положены исключительно западные ценности, а идеи «нового мышления» даже не упоминались. «Общечеловеческим ценностям» перестройки были противопоставлены «европейские ценности» (в американском прочтении). Никакого уча-

9 Обзор этих позиций см.: Zagorskii A. Russian Narratives // Security Narratives in Europe: A Wide Range of Views / ed. by W Zellner. P. 99-118, 103.

стия России (как правопреемника СССР в международных отношениях) в этом процессе уже не предполагалось. Но без участия России Европа не может решить главный вопрос — создания новой архитектуры безопасности как «прочной основы мира» (с. 301). Это стало, по мнению Горбачёва, трагической ошибкой интеграционного проекта ЕС, главной причиной его современного кризиса — «смутного времени» (с. 301). Эйфория эпохи создания ЕС быстро сменяется на свою противоположность. Дезинтеграция ЕС (Вrexit) ставит проблемы, напоминающие те, которые проявились в период крушения СССР (популизм, национализм, сецессионизм). Автор фактически подводит читателя к вопросу — ждёт ли ЕС судьба СССР?

7. Судьба проекта общеевропейской безопасности: искушение слабостью или обаяние силы?

Общее пространство безопасности мыслилось Горбачёвым в ходе перестройки как система норм, правил и институтов, базирующаяся на единых ценностях, однако исключавшая доминирование одной модели их прочтения над другими, не говоря уже о принуждении к её принятию или «экспорте» в другие регионы мира. Горбачёв, следуя теории конвергенции, не раз повторяет этот тезис, указывая на то, что добровольный отказ советского руководства от искусственного поддержания советской модели в Европе не подразумевал однозначного заполнения ценностного вакуума «западной» (в данном контексте — американской) трактовкой демократии. В этом подходе он нашёл сторонника в лице папы Иоанна Павла II, которого сочувственно цитирует: «Нельзя, чтобы кто-то претендовал на то, чтобы перемены в Европе шли по западному образцу»; «Европа как участник мировой истории должна дышать двумя легкими» (с. 130). «Очень точный образ», — комментирует Горбачёв и делает вывод о неоднозначности трактовок демократии в разных политических культурах: следует различать демократию и мораль, поскольку «демократия может приносить не только добро, но и зло» (с. 131).

Поэтому новый мировой порядок и конструкция общей европейской безопасности как его важнейший элемент должны, следуя

данной логике, избегать односторонней трактовки, опирающейся на одну политическую культуру. Этот вопрос оказался в центре внимания во время переговоров Горбачёва с Дж. Бушем на Мальте, когда американский президент хотел заручиться согласием на перемены в Восточной Европе. Осознавая спонтанный тренд к американизации политической культуры Европы, Горбачёв не поддержал тезис партнёра о том, что «преодоление раскола Европы должно базироваться на Западных ценностях», и даже высказался более определённо: «Получается, что если раньше нас обвиняли в "экспорте революции", то сейчас речь идёт об экспорте американских ценностей. Думаю, что это не соответствует духу сегодняшних перемен, может осложнить идущие процессы» (с. 132). Вопрос о ценностях имел в данном контексте совершенно прагматический характер, затрагивая судьбу «институтов, созданных в другое время» и перспектив их трансформации: должны они быть просто ликвидированы или, так сказать, переучреждены — модернизированы в духе времени в рамках «взвешенного подхода». Первый путь (институциональной революции) содержит риск подрыва легитимности и стабильности с угрозой превращения перемен в «свою противоположность»; второй (институциональной преемственности) открывает путь «укрепления безопасности и стабильности» (с. 134). Последний подход, которым Горбачёв руководствовался в реформировании политической системы СССР, рассматривался как наиболее приемлемый для конструирования архитектуры европейской безопасности — имелось в виду сохранить НАТО и Варшавский договор, превратив их из военных союзов в политические. Но, как и в случае внутренних реформ, во внешней сфере сохранить преемственность институтов не удалось. Почему?

В книге представлен амбивалентный вывод относительно результатов программы переустройства международного права, выдвинутой перестройкой. Это — успех в краткосрочной перспективе, но провал в долгосрочной. С одной стороны, несомненным успехом признаётся заключение Парижского соглашения 1990 года как выражения «великих» хельсинкских принципов и венца всех усилий по созданию новой архитектуры европейской безопасности. Парижская конференция глав

государств и правительств 34 стран — участниц Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе приняла консолидированный документ — «Хартию для новой Европы», закреплявший новую институциональную структуру — Совет (в составе министров иностранных дел), Секретариат СБСЕ, Центр по предотвращению конфликтов, Консультативный комитет. Выдвигалось и более радикальное предложение — о создании Совета безопасности для Европы по аналогии с СБ ООН. Однако, считает Горбачёв, данный процесс просто не успел набрать силу, а новые структуры формирующейся системы европейской безопасности «не успели заработать на полную мощность» и «оказать сдерживающее влияние на возникшие в Европе вооружённые конфликты» (с. 187). Основные причины — Августовский путч, ликвидация СССР, война на Балканах и распад Югославии. В результате о Парижской хартии просто «забыли», а когда вспомнили (в конце 1990-х годов), то было уже поздно: «слишком много произошло такого, что подрывало доверие между участниками европейского процесса» (с. 187). Это означало, что архитектура европейской безопасности стала строиться уже без участия России и даже с перспективой её исключения и изоляции.

С другой стороны, в более длительной перспективе констатируется кратковременность этого успеха, а ответственность за его утрату возлагается Горбачёвым прежде всего на США и их западных союзников, сменивших курс на сотрудничество установкой на конфронтацию с Россией и её изоляцию. В книге представлен полный каталог этих претензий. Во-первых, отмечается стремление США и их европейских союзников действовать в одностороннем порядке, причём с нарушением норм международного права (война в Югославии и вторжение в Ирак в 2003 году без санкции Совбеза ООН и т. д.). Во-вторых, расширение НАТО на восток вопреки «духу» договорённостей периода объединения Германии. Процесс расширения НАТО на восток, начавшийся после распада СССР, считает Горбачёв, стал элементарным рефлексом «триумфаторства», не был вызван никакой необходимостью, создавая «путь к новому расколу Европы» (с. 300), «нарушал дух договорённостей, достигнутых при объединении Германии, подрывал взаимное дове-

рие, достигнутое с таким трудом и выдержавшее нелегкие испытания», и даже не соответствовал установкам самой этой организации (Лондонская декларация 1990 года) о принятии курса на её трансформацию из военной в политическую (с. 154). В-третьих, отказ Запада от повторной инициативы российского руководства (2008 года) вернуться к обсуждению единой структуры общеевропейской безопасности, к которой «западные партнёры сразу же продемонстрировали крайне прохладное отношение» (с. 188). В-четвёртых, выстраивание санитарного кордона — «цепи государств между Россией и остальной Европой» с целью изоляции России (с. 296). В-пятых, жёсткая антироссийская риторика в американских и европейских СМИ, часть которых «буквально зациклилась на антироссийских стереотипах» (с. 325). Если и не прямо, то косвенно в книге присутствует тезис о предательстве Западом идеалов 1990-х.

Данная историческая схема (разделяющая периоды успеха и провала) во многом призвана обосновать правильность внешнеполитического курса периода перестройки (нахождения Горбачёва у власти) и доказать, что деградация европейской безопасности (которая очевидна сегодня) есть следствие не ошибочности стратегии Горбачёва, но последующих событий и тех неверных выводов, которые извлекли из этого курса стороны конфликта. Вопрос о том, до какой степени создание единой Европы от Лиссабона до Владивостока было возможно на базе ОБСЕ, остаётся дискуссионным: одни (как Горбачёв) считают его упущенным шансом для прорыва в международных отношениях, другие — говорят об изначальной эфемерности замысла, учитывая неготовность Запада к его принятию и консультативный статус этой организации. «Россия, согласно некоторым западным оценкам, права, что воспринимает это как нарушение духа договорённостей». Вопреки обещаниям о синхронизации объединения Германии с созданием структур общеевропейской безопасности (включая Россию), этого не произошло: «Уже к апрелю 1990 года было принято решение отказаться от "варианта СБСЕ" — идеи панъевропейской безопасности, основанной на СБСЕ (впоследствии ОБСЕ). Устные обещания включить Россию в эту панъевропейскую структуру, разработка которой должна была вестись вместе с Рос-

сией, не были выполнены»10. Перспективы возобновления переговоров по линии ОБСЕ, начатого в настоящее время в рамках так называемого «Структурированного диалога», — неопределённы, а его возможный провал «приведёт лишь к новому взаимному разочарованию и деградации европейской структуры безопасности — новой точке спада в отношениях России с Западом»11. Итак, провал идеи общеевропейской безопасности сегодня есть неоспоримый факт, который следует принять, чтобы двигаться вперёд.

Это — верное наблюдение, но оно, на наш взгляд, выглядит запоздалым, а главное, ставит под вопрос базовый постулат внешнеполитической программы эпохи перестройки — пацифизм, то есть отказ от силы или даже демонстрации угрозы её применения в качестве аргумента международной политики. Если мировая политика утратила идеализм конца XX века, то можно ли возродить проект общеевропейской безопасности образца 1991 года? И нужно ли это России — с учётом жёсткой или колеблющейся позиции Запада? Получается, что непреодолимому искушению слабостью в мировой политике можно противопоставить только суровое обаяние силы. Если принять этот вывод, то будущая архитектура европейской безопасности должна основываться не на «доверии» и общих ценностях, но, как и прежде, на организованном недоверии и реалистичной калькуляции баланса интересов и сил «больших европейских кабинетов» в стиле Бисмарка и Горчакова, опираться не на «декларации о намерениях», а на связывающие стороны договоры, включающие чёткий международный механизм контроля их исполнения государствами.

8. Выводы: политика и мораль в меняющемся мире

Как часто бывает в ходе великих исторических преобразований, горизонт их воздействия стремится преодолеть узкие национальные рамки — возникает некая мессианская идея. Она выражает программу преобразований внутри страны и предлагает её на экспорт как лучшую для всего мира. Такими мессиан-

10 «Слепые пятна» в диалоге между Россией и Западом. С. 28.

11 Там же. С. 45.

скими идеями часто обосновывается лидирующая роль государств в мировых процессах. Подобная мессианская идея была заявлена и в ходе перестройки в СССР. Это — концепция нового мышления и общечеловеческих ценностей, которая в силу неоспоримых «очевидности» и «здравого смысла» должна была преодолеть кризис в отношениях Запада и Востока и создать новые основы построения международного права. Это была действительно ценностная революция, радикально менявшая ситуацию внутри страны и в международных отношениях. Констатировалось, что в основе современного кризиса человечества лежит нравственный кризис, а преодолеть его можно «только на основе этического подхода», решив задачу восстановления утраченного единства политики и морали для преодоления «паралича политической воли» (с. 321). Отсюда вся политическая риторика перестройки, включая центральные понятия — новое мышление, общечеловеческие ценности и доверие как основу конструирования системы безопасности. Тот факт, что эта революция сознания была фактически проигнорирована современным Западом, не делает её менее важной в перспективе глобализации.

Однако при всём благородстве выдвинутых идей, они имели утопический характер (что не отменяет их важности во всемирной истории). Утопизм заключался в представлении, что человечество и элиты отдельных стран действуют на основе «рационального выбора», а последний мыслился как выбор всего человечества, но не отдельных государств и политических группировок. Подобно философам Просвещения, Горбачёв ссылается на разум, «здравый смысл» — очевидность этих идей для блага человечества и их безаль-тернативность как условие выживания на планете Земля. Достаточно, считает он, объяснить рациональность программы внутренней и внешней аудитории, заставить её принять базовые ценности «нового мышления», дать новое понимание интересов, закрепить универсальные правила в международных договорах и национальном праве — и дело будет сделано: мир станет развиваться на основе гуманности, солидаризма и взаимопомощи.

Реальность оказалась совершенно иной: идеологическое противостояние сменилось противостоянием иного порядка — между

центрами многополярного мира, региональными союзами государств; выстраивание системы международного права столкнулось с его фрагментацией и разрушением; поиск наднациональных механизмов завершился их ослаблением с параллельным усилением популизма, национализма и эгоизма, а идея общей европейской безопасности сменилась «самоизоляцией» Европы и растущим нарциссизмом в интерпретации европейских ценностей. В этом смысле падение Берлинской стены не стало прообразом мира без границ, но привело к появлению новых «стен», в том числе — в отношениях с Россией. Отказ от единой государственной идеологии и однопартийной диктатуры в СССР завершился его распадом по национальному признаку и ростом внутренних противоречий во всех постсоветских государствах. Наконец, представление об окончательном отказе от блокового мышления и гонки вооружений столкнулось с их возобновлением и продолжением в новых формах. Следует ли видеть объяснение этих негативных трендов исключительно в факте крушения СССР, как думает автор? Нам представляется, что это — упрощение дела. Если бы СССР продолжил существование, то действовал бы (и, скорее всего, вынужден был бы действовать) примерно так же, как современная Россия.

Международное право, вопреки чаяниям перестройки, не изменило своей природы — оно по-прежнему (если не в большей степени) остаётся правом сильного: взаимоотношения государств определяются не ценностями, а интересами, возникновение политического вакуума в результате ухода отдельных игроков компенсируется появлением других, распад одних империй почти естественно завершается появлением других, в том числе разнообразных карликовых империй, уровень агрессивных амбиций которых обратно пропорционален их размерам и подразумевает возвращение утраченного некогда влияния, согласно известной формуле — «то, что досталось ценой клыков, за ту же цену идёт». Империализм в этом смысле — вопрос не идеологии, какой бы она ни была, но естественного выживания в джунглях мировой политики. Если это не признаётся открыто, то выражается в «плюрализме стандартов» — противоречивой интерпретации одних и тех же норм международного права. Междуна-

родное право и институты могут лишь частично сдерживать эти тенденции (например, в виде однозначной криминализации геноцида), но не могут до последнего времени перенастроить динамику межгосударственных отношений (для этого потребовалось бы как минимум согласие ведущих государств — постоянных членов Совета Безопасности ООН). Если эта логика верна, то проект перестройки международного права путём установления «доверия» — выдавал желаемое за действительное. За прошедшие десятилетия мы стали свидетелями начала нового передела мира и столкновения различных концепций культуры, права и лидерства с выраженным авторитарным трендом. В этой ситуации понятна тревога инициатора перестройки за судьбы формирующегося мирового порядка, который, как он признаёт, оказался значительно менее предсказуемым и гораздо более опасным, чем это виделось в эпоху предполагаемого завершения холодной войны.

Если с позиций «реальной политики» Горбачёв потерпел поражение, то этого нельзя сказать о нём как политическом мыслителе и моралисте. Будучи, несомненно, утопией, политическая философия М. Горбачёва не теряет своей убедительности и привлекательности с нравственной точки зрения. Утопия — это вообще проект конструирования реальности, которой мы хотим. Она не может стать прагматической основой деятельности политиков, но вполне подходит на роль модели желательной организации общества будущего и в этом качестве выступает «общественным идеалом». Выдвигать такие идеалы, справедливо считает Горбачёв, не значит быть «наивными людьми», поскольку без них «не осилить дорогу в будущее» (с. 327). Их действительность, следуя Гегелю, состоит в их «разумности». Я бы определил учение Горбачёва как «реалистическую утопию», ибо она нацеливает мыслящих людей всего мира (включая политиков) не на сохранение существующих стереотипов, политических и информационных границ, но на их преодоление во имя творческой самореализации свободной личности. Возможно, в этом качестве этической нормы и общественного идеала она может сыграть в будущем гораздо большую роль, чем это видно сейчас.

Книга и её автор — М. С. Горбачёв — демонстрируют ещё один важный феномен: от-

сутствие детерминистской предопределённости или так называемых законов истории, о которых говорил исторический материализм, и зависимость будущего от сознательного этического выбора политического лидера. Поразительно, как человек, воспитанный в традициях советского марксизма, прошедший все этапы традиционной партийной карьеры и волей судьбы возглавивший одно из самых жестоких тиранических государств в мировой истории, смог отрешиться от его догм и предрассудков, встать над его барьерами и сформулировать гуманистические принципы, надолго опередившие своё время (и сознание лидеров, с которыми ему приходилось взаимодействовать). Даже ошибки лидера перестройки (неизбежные в преобразованиях такого масштаба) на весах мировой истории, возможно, будут оценены выше конъюнктурных успехов политиков-пигмеев нашего времени. Автор описывает свои сомнения и трудный характер сделанного выбора, подчёркивает, что в своих решениях и действиях руководствовался идеями добра и справедливости, что, возможно, не комплимент для политика, но точно — заслуга гуманиста и философа. В его сознании доминируют идеи и стремления к «умиротворению конфликтов», «доверию», избежанию крови, строительству «Общеевропейского дома» — идеи, почти забытые сегодня. Он находит верные слова для описания того, чем были СССР и возглавлявшая его партия с её манией тотального репрессивного контроля над обществом, не способная к реформам и изменениям, и раскрывает мотивы принимаемых решений, выдвигая широкую и оптимистическую перспективу развития мирового сообщества вопреки различным пессимистическим и апокалиптическим заявлениям многих современных мыслителей.

В условиях современного кризиса глобализации, как убедительно показывает Горбачёв, моральные аргументы действительно приобретают силу политических. Можно согласиться, что конструирование картины мира предполагает изменение соотношения политики и морали. Представляется актуальным ряд вопросов, поставленных в книге, решение которых переадресовано будущим поколениям политиков: каковы критерии и механизмы формирования глобального права, институтов и лидерства; должна это быть

демократия или меритократия; как преодолеть дефицит нравственности и демократии, добиться позитивной консолидации и интеграции усилий на мировом уровне без создания всемирного государства имперского типа; что могут для этого сделать гражданское общество и отдельный человек, независимо от того, какую часть мира они представляют и к какой культуре себя причисляют.

Не вызывает сомнений и главный вывод книги — человечество ждёт гибель, если оно не выработает новой публично-правовой морали, не создаст нового глобального порядка и форм глобального управления, соответствующих изменившимся вызовам, но у него есть опыт и ресурсы, чтобы выйти из современного кризиса обновлённым и динамично развивающимся. Возможно, решения этих проблем будут найдены именно в России.

Библиографическое описание: Медушевский А. Политическая философия М. Горбачёва и перспективы нового мирового порядка: Рецензия на книгу: Горбачев М. В меняющемся мире. М. : АСТ, 2018 // Сравнительное конституционное обозрение. 2019. № 5 (132). С. 125-144.

Political philosophy of M. Gorbachev and the prospects for a new world order

Book review GorbachevM. In a changing world. Moscow : AST, 2018

Andrey Medushevsky

Doctor of Sciences (Philosophy), Tenured Professor, Higher School of Economics, Moscow, Russia (e-mail: amedushevsky@mail.ru).

Abstract

The current debate about the prospects of the new global legal order reveals the importance of the political philosophy of international relations, international law and changing institutional constructions of the global governance. The formation of transnational norms and institutions is a very controversial process with regards to such issues as the concept of global and European security; conflicts between values and interests; international and national priorities; the role of trust in international affairs and competing strategies of political elites and leaders in a changing world. The new book of the former Soviet President Mikhail Gorbachev combines all these topics in one by describing the historical origins of the current international de-

bates, grounds of the modern international destabilization after the end of the Cold War and the collapse of the Soviet Union, and by formulating some recommendations in order to overcome the current "global turmoil". Based on the various official sources of information and on the rich personal memories of the author the book provides a useful framework for the reconsideration of various significant events (as, for example, the American-Russian nuclear disarmament dialog, the reunification of Germany, the creation of European Union, the process of the disintegration of the Soviet Union, plans for the European security treaty negotiations, and many others). This book provides an inclusive and authoritative account of the phenomenon of the new global political order in formation, and the role of Russia in its configuration. The article traces the different attitudes to these issues, showing the critical importance of the contested narratives and evaluations of the historical priorities, competitive models of international legal order and prospects for its transformation in the future. The main conclusion is that in spite of Gorbachev's failure as a political leader his role as political philosopher and moral leader should be appreciated, as well as his concept of the general European security in the context of the universal global transformation.

Keywords

global legal order; global and European security; trust in international relations; nuclear disarmament; the collapse of USSR; Russian-American relations; reunification of Germany; Paris Treaty.

Citation

Medushevskiy A. (2019) Politicheskaya filosofiya M. Gorbacheva i perspek-tivy novogo mirovogo poryadka: Retsenziya na knigu: Gorbachev M. V me-nyayushchemsya mire. Moscow: AST, 2018 [Political philosophy of M. Gorbachev and the prospects for a new world order: Book review: Gorbachev M. In a changing world. Moscow: AST, 2018]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, vol. 28, no. 5, pp. 125-144. (In Russian).

References

Gorbachev M. (2018) V menyayushchemsya mire [In a changing world],

Moscow: AST. (In Russian). Panel of Eminent Persons of the Organization for Security and Co-operation in Europe (2015). Back to Diplomacy: Final Report and Recommendations of the Panel of Eminent Persons on European Security as a Common Project, Vienna: OSCE. Available at: https://www.osce.org/ru/ networks/229661?download=true (accessed: 11.10.2019). Remler P. (2017) United States Narrative(s). In: Zellner W. (ed.) Security Narratives in Europe. A Wide Range of Views, Baden-Baden: Nomos, pp. 171-182.

Krumm R. (2016) Europe's Security Governance and Transatlantic Relations: The West, Russia and Europe's Security Order, Berlin: Friedrich-Ebert-Stiftung.

Zellner W. (2017) German Perceptions of Russian-Western Relations. In: Zellner W. (ed.) Security Narratives in Europe. A Wide Range of Views, Baden-Baden: Nomos, pp. 59-70. Zagorskii A. (2017) Russian Narratives. In: Zellner W. (ed.) Security Narratives in Europe. A Wide Range of Views, Baden-Baden: Nomos, pp. 99118.