CC BY
139
ДРЕВНИЙ МИР
2019.03.001. А.Е. МЕДОВИЧЕВ. ПОЛИС, ДЕМОС И ДЕМОКРАТИЯ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ КОНЦА XX - НАЧАЛА XXI в. (Статья).
Ключевые слова: Древняя Греция, УШ-У1 вв. до н.э.; греческий полис; греческая демократия; зарубежная историография Древней Греции.
Архаический период греческой истории (УШ-У1 вв. до н.э.), который иногда и, наверное, справедливо называют «греческим ренессансом» [5, р. 17], все более признается исследователями как в высшей степени креативная фаза развития, отмеченная комбинацией межцивилизационных взаимодействий и цивилизационной экспансией. С VIII в. до н.э. на фоне бурного демографического роста, фиксируемого по археологическим материалам, восстановления торговых и культурных связей с Ближним Востоком, повышения уровня благосостояния населения, распространения письменности и расцвета эпической поэзии начинается процесс политической консолидации [5, р. 17-18; 16, р. 62]. Фундаментальной чертой вновь формирующегося (после краха микенского порядка и последовавшего за ним цивилизационного разрыва) греческого мира стала исключительная множественность возникающих центров. К концу V в. до н.э. их общее количество превышало 800 [15, р. 8]. Таким образом, полис может рассматриваться как определяющий цивилизационный феномен [1, р. 24].
В современной науке преобладающими являются два определения полиса: как «гражданской (политической) общины» и как «города-государства» или «государства-города». Те, кто придер-
живается первого варианта (К. Раафлауб), подчеркивают обычно тот факт, что конституирует полис как полис не обязательно наличие города. Центральные поселения большинства poleis не были «подлинными городами», а часть poleis вообще не имела таких центров, тогда как наличие общины граждан всегда было непременным условием существования полиса [22, р. 44].
М.Г. Хансен, длительное время являвшийся руководителем Копенгагенского центра по изучению полиса и организатором почти всех симпозиумов по данной проблеме, справедливо отмечает то обстоятельство, что урбанизация и формирование государства развивались в тесной взаимосвязи на протяжении всего архаического периода, одновременно с демографическим, экономическим и культурным подъемом греческого мира. И в классическую эпоху типичный полис как государство (в территориальном смысле) состоял из одного городского центра (polis в урбанистическом значении, или asty) и подчиненной ему сельской округи (chora в значении «страна») [10, р. 146; 13, р. 55]. В политическом смысле государством была община или сообщество граждан (koinonia ton politon), которая в качестве правящей корпорации, объединявшей только взрослых мужчин местного происхождения, противостояла остальному населению. Следовательно, участие, или членство, в полисе должно рассматриваться как исключительное право граждан (politai) на отстранение от такого участия неграждан (главным образом, иностранцев и рабов), часто ассоциируемых с hoi en te polei или hoi enoikountes - теми, кто проживает в полисе, не являясь его членами [12, p. 58-61]. Таким образом, заключает М.Г. Хансен, как экономическая и социальная общность классический греческий полис был типом города, но как политическое сообщество он был типом государства. Соответственно, традиционный перевод греческого термина polis как «город-государство» или «государство-город» (city-state, Stadt-Staat и т.д.) как раз и подчеркивает эту специфику полиса [12, p. 15].
Центральную роль города и локализованной на его территории общины граждан в концепции полиса демонстрирует уже неоднократно отмечавшаяся в литературе номенклатура греческих государств, почти без исключений представленная в форме этни-конов, образованных от названий полисов как городских центров. Афинское государство, например, всегда фигурирует в источниках
как hoi Athenaioi («афиняне») [13, p. 40; 14, p. 6], подчеркивая тот основной факт, что «город» был также «государством» в том смысле, что территория города включала (политически и административно) всю принадлежащую ему сельскую округу. Соответственно, «афиняне» жили по всей территории Аттики, а не только в ее урбанизированном центре - Афинах [20, p. 183-189]. Поэтому, как отмечает М.Г. Хансен, слово astos (производное от asty - термина, призванного подчеркнуть урбанизированный характер поселения) никогда не встречается в источниках в смысле «горожанин», но всегда обозначает граждан и синонимично слову polites [13, p. 10-11]. Таким образом, определения полиса как «гражданской общины» и как «города-государства», очевидно, не противоречат, а скорее дополняют друг друга, подчеркивая два различных, но тесно связанных аспекта данного феномена.
Замкнутость гражданского коллектива и наследственность гражданского статуса приводили к тому, что не только в олигархической Спарте, но даже в демократических Афинах сообщество граждан в целом выступало в роли своеобразной «наследственной аристократии», являясь, по сути, основной политической элитой, в рамках которой все другие элитарные группы были всего лишь ее подразделениями. Все члены этой широкой по составу «элиты» были равны постольку, поскольку их положение определялось наличием единственного качества - гражданства, которым не обладал ни один из «аутсайдеров» (18, с. 261). Именно внутри таких узкоограниченных и максимально закрытых гражданских коллективов, как подчеркивает К. Раафлауб, со временем становилась возможной весьма широкая, а в исключительных случаях - тотальная причастность к власти членов этих коллективов, т. е. демократия [25, p. 37].
Демократия была конечным итогом развития тенденций и трансформаций, которые вели к усилению роли политики в греческих городах-государствах, и к середине V в. до н.э. Афины, разумеется, не были единственным демократическим полисом. Тем не менее демократия Афин была уникальной. Беспрецедентная вовлеченность афинских граждан в обсуждение политических вопросов, необходимость регулярно принимать решения, эффект от которых во многих случаях распространялся далеко за пределы Афин, привели к росту значения политической сферы до, возможно, никогда
уже не превзойденного уровня. Политика, как отмечает К. Рааф-лауб, приобрела в афинском обществе абсолютный характер. В итоге афинский тип демократии оказался исключительным и занял крайнее положение в ряду вариантов демократии, детально описанных Аристотелем, тогда как в большинстве случаев демократический потенциал, изначально присущий греческому полису, обычно исчерпывался, достигнув стадии «исономии» [24, р. 345].
Опираясь на данные античных источников, современные исследователи полагают, что понятие demokratia вошло в политический дискурс незадолго до середины V в. до н.э. Впрочем, поскольку эпиграфические материалы, относящиеся к периоду до 450 г. до н.э., крайне немногочисленны, есть основания полагать, что более ранние свидетельства просто могли быть утрачены, хотя утверждать это с уверенностью нельзя. Точно так же трудно определить, когда demokratia обрела качество реального политического режима, и был ли он известен под этим названием, или обозначался как-то иначе, например, isonomia, - термином, который означал «равенство перед законом», «равноправие». Проблема осложняется неоднозначностью самого понятия demos - первого из двух компонентов в слове demokratia. Эта неоднозначность нередко игнорируется и основное значение понятия demokratia не обсуждается. Поскольку demos означает «народ», а kratos - «власть» или «могущество», то demokratia обычно трактуется как «правление народа» или (менее часто) «власть народа» [2, р. 3].
В настоящее время среди исследователей сформировался широкий консенсус относительно того, что изначальным и основным значением термина demos является гражданский коллектив в целом, включая богатых и бедных, элиту и массы. И именно поэтому во многих случаях demos выступает синонимом такого понятия, как polis, «гражданская община» или «город-государство» [см., например: 11, р. 9; 12, р. 67; 17, р. 94].
Между тем в сочинениях Фукидида, Ксенофонта, Псевдо-Ксе-нофонта, Платона и Аристотеля, которые относились к демократии либо негативно, либо откровенно враждебно, широко представлено понимание термина demos как бедное большинство гражданского коллектива. В их трудах слово demos используется как синоним таких понятий, как ochlos («толпа», «чернь»), aporoi («неимущие»)
или plethos («многие», «массы»). В качестве антонимов, соответственно, выступают: gnorimoi («знатные»), euporoi («состоятельные») или oligoi («немногие»). Поэтому, как считают некоторые историки (М.Г. Хансен и др.), любое исследование demokratia, чтобы быть точным в отношении демократической идеологии и практики, должно игнорировать источники, в которых такое понимание присутствует [9, р. 505-507; 18, р. 3-4; 21, р. 139]. При этом они обращают внимание на тот факт, что слово demos в значении «простой народ» не зафиксировано ни в аттических эпиграфических памятниках, ни в речах афинских ораторов, произнесенных перед народным собранием, советом или судами, т.е. в источниках, которые собственно и являются «документами» афинской демократии. В этих текстах, отражающих взгляд самих афинских демократов, demos практически всегда употребляется либо в значении pantes politai или pantes Athenaioi, «все граждане», «все афиняне», либо в значении «народное собрание», которое считалось воплощением демоса в целом [9, там же]. Таким образом, заключает К. Раафлауб, «сторонники demokratia определенно рассматривали demos в инклюзивном значении "весь народ", тогда как их оппоненты использовали это слово в эксклюзивном значении "неэлита", придавая ему более радикальную интерпретацию "низший класс", "толпа"» [21, p. 139].
Новый анализ термина demos и его соотношения с понятием demokratia, осуществленный профессором Йельского университета (США) Д. Кемэк, позволяет внести определенные уточнения как в саму концепцию демоса, так и в концепцию демократии. Подвергнуть сомнению традиционный взгляд об изначальном тождестве понятий demos и pantes politai, по ее мнению, позволяют свидетельства источников, предшествующих тому времени, когда demokratia стала реальностью, и в которых demos представлен вне связи с этой формой правления. На протяжении длительного периода, от Гомера (VIII в. до н.э.) до Эсхила (V в. до н.э.), значение термина demos было стабильным и включало три основные характеристики. Наиболее важной чертой демоса было то, что он являлся коллективным субъектом, состоящим из множества индивидов, образующих общность корпоративного типа. В отличие от laos -«народа» как совокупности мало чем связанных между собой персон, demos обладал несопоставимо более значительным политиче-
ским весом. В качестве политического субъекта он был способен заставить почувствовать свою волю всему сообществу, и, судя по имеющимся источникам, любые публичные акции всегда осуществлял именно demos и никогда - laos. Таким образом, отмечает Д. Кемэк, как особый политический субъект demos существовал задолго до demokratia [2, p. 12].
Наконец, demos как исключительный субъект, охватывающий не все сообщество, но лишь рядовое большинство, противостоял политической элите (hegemones, basileis, gerontes). И в этом смысле он не мог быть тождественен ни pantes politai, ни полису в целом, который объединял как правящий класс, так и управляемых. Таким образом, изначально, в архаический период, и позднее, в классическую эпоху, demos в более широком смысле обозначал тех, чья политическая власть была обусловлена их участием в деятельности коллективного органа, народного собрания (= demos - в узком смысле), в отличие от тех, кто обладал политическим влиянием индивидуально [2, p. 15-16]. Такому выводу, казалось бы, противоречит тот факт, что по-гречески «собрание» называлось не demos, а agora или ekklesia. Однако, как отмечает Д. Кемэк, это были скорее технические термины, обозначающие место сбора или форму / способ созыва. Постановления принимали не agora, а demos в качестве политического субъекта. Поэтому декреты афинского народного собрания начинались словами edoxe to demo, «постановил демос» (а не экклесия), или, чаще всего, edoxe to boule kai to demo, «постановили совет и народ» [2, p. 17; 3, p. 24].
Со временем слово «демос» приобретало новые значения. Наиболее расширительно в некоторых случаях оно использовалось как синоним слова polis, т.е. «гражданская община», «город-государство», а также pantes politai, «все граждане». Но, судя по источникам, это было относительно поздним явлением. Возможность объяснить возникновение такой синонимичности, по мнению Д. Кемэк, как раз и дает отождествление demos с народным собранием. Понятия demos и polis становятся взаимозаменяемыми тогда, когда demos приобретает kratos над своей элитой, и воля демоса становится волей полиса. Термин demokratia в качестве названия нового политического режима отражает, следовательно, прежде всего тот факт, что политическая власть в сообществе окончательно перешла к этому коллективному субъекту от веду-
щих лиц, которые прежде ею обладали, что, в свою очередь, демонстрирует взаимозаменяемость терминов demos и demokratia. Поэтому ниспровержение демократии могло передаваться фразой: katalisai ton demon, «свергнуть демос» [2, p. 18-19].
В целом, отмечает Д. Кемэк, несмотря на определенную растянутость во времени, переход к демократии имел революционный характер. «Конверсия политической элиты из правителей в лидеров - из hegemones в demagogoi, в "вождей демоса" в буквальном смысле - была радикальной трансформацией, возможно, после классической эпохи никогда более не повторявшейся» [2, p. 22]. Разумеется, пишет она, Аристотель был прав, утверждая, что demokratia означает власть бедняков, поскольку они составляют большинство тех, кто в индивидуальном плане политически малозначим. Тем не менее demos не был ни социально-экономической, ни подлинно статусной категорией. В основе этого феномена явно просматривается институциональный аспект. Имея вполне определенное отношение к принимающей решения власти, он, с точки зрения Д. Кемэк, скорее был «политическим конструктом» [2, p. 23].
В «Афинской политии» Аристотель описывает политическое развитие Афин как последовательное, лишь с кратковременными перерывами, усиление демократии. Солон, по его мнению, был первым, кто заложил основы демократии в начале VI в. до н.э. Затем, после периода правления тиранов, Клисфен в конце того же столетия создал систему, которая была более демократической (demotikotera), чем система Солона. Однако реформы Эфиальта и Перикла в середине V в. до н.э. сделали politeia еще более демократической, чем прежде. Если исходить из интерпретации демократии в известной речи Перикла, переданной Фукидидом, то невольно возникает искушение рассматривать demokratia как эволюцию от фракционного правления «простого народа» к более широкому правлению «всего народа», достигнутому в эпоху Пе-рикла. Однако такая эволюция не прослеживается в реальной действительности периода 508/507-431 гг. до н.э. Ход демократического развития в это время не был простой реализацией внутренних потенций клисфеновской politeia [7, p. 50].
Реформы Эфиальта и Перикла завершили эволюцию государственного устройства Афин в такую систему, которую крити-
чески настроенные современники называли крайней демократией, видя в ней извращенную форму умеренной, соблюдающей законность демократии, существовавшей до Персидских войн. Наиболее фатальным пороком новой версии демократии, с точки зрения Платона и Аристотеля, была именно та крайняя форма, в которой афиняне реализовали концепцию равенства, предоставив равные политические права фактически неравным индивидам. На практике это давало преимущество «беднякам» (penetes) над «благородными» (gennaioi) и «состоятельными» (chrestoi), поскольку первые составляли большинство. Расширение могущества демоса привело к трансформации его власти в коллективную тиранию бедняков. Это было равнозначно, как отмечают Ч. Форнара и Л. Самонс, устранению не только правления традиционной элиты, но и политических принципов клисфеновской politeia и замену ее демократией, открыто действующей в интересах «большинства», т.е. demokratia как «власти простого народа» в противоположность ее первоначальному смыслу как «суверенитета консолидированного демоса» [7, p. 64-66].
Согласно классической концепции суверенитета, разработанной Жаном Боденом и Томасом Гоббсом, суверен является высшим законодателем и подчинен только Богу и (или) законам природы. У греков близкое по смыслу понятие выражал термин kyrios («имеющий власть», «господин»). У Аристотеля в «Политике» различия между правильными формами правления и их искаженными вариантами определяются путем ответа на вопрос: кто является kyrios tes poleos («властвующим в полисе»). А также: правит ли kyrios (будь то одно лицо, группа лиц или правительственный орган) в соответствии с законом и для «общей пользы» или он стоит над законом и использует власть в своих интересах? В результате выделяются правильные формы, такие как монархия, аристократия и полития, искаженными вариантами которых выступают, соответственно, тирания, олигархия и демократия. Поскольку в реальности все греческие полисы были либо олигархиями, либо демократиями, в роли kyrios выступал правительственный орган в виде группы лиц (совета из числа представителей элиты) или демоса в целом, который законодательствовал, но сам стоял выше законов, подменяя их декретами в собственных интересах. Из этого, как отмечает М.Г. Хансен, следует, что все эти полисы имели
суверена, как его трактует Жан Боден. Фундаментальное различие состоит в том, что в концепции Бодена такая ситуация является и теоретической нормой, тогда как для греческих мыслителей она абсолютно порочна. Согласно их воззрениям, подлинным «господином» полиса должен быть закон (hoi nomoi kyrioi) [12, p. 73-77].
Современная концепция афинской демократии, представленная в огромном количестве работ, исходит из того, что это была «демократия народного собрания», что собрание, формально представлявшее собой весь демос, являлось «подлинным сувереном государства» (см., например: [19, p. 27]). И такой взгляд имеет под собой серьезные основания. Благодаря этому институту, членом которого являлся каждый афинский гражданин просто по праву своего афинского происхождения, фактически стиралась граница между управляющими и управляемыми, archontes и archomenoi, так как в определенной степени все граждане были управляющими. Народное собрание являлось материальным воплощением идеи о том, что polis как государство есть demos. В свою очередь термины demos и ekklesia в сочинениях античных авторов и в речах аттических ораторов часто используются как синонимы [8, p. 8; 15, p. 98]. Таким образом, правительство и гражданский коллектив в основном совпадали. Последний был arche («властью») в широком смысле, тогда как должностные лица являлись archai («властями») только в узком, техническом, значении [11, p. 9; 12, p. 67; 6, p. 110].
Действительно, круг полномочий экклесии в V в. до н.э. трудно очертить, так как в ее компетенцию входили практически все вопросы. В народном собрании, как принято считать, kratos demos^ находила наиболее полное выражение. До 403/402 г. до н.э. все законы (nomoi) и постановления (psephismata), также имевшие силу закона, принимались демосом в экклесии, которая могла сама себя трансформировать в суд, где демос непосредственно рассматривал важнейшие политические дела. Отсутствие каких-либо ограничений власти демоса превращало его в своего рода коллективного абсолютного монарха, безответственность которого нередко приводила к негативным и даже катастрофическим результатам. Под влиянием демагогов суверенное народное собрание Афин часто принимало поспешные решения и столь же поспешно их пересматривало, проявляло агрессивность и жестокость
или, напротив, излишнюю беспечность и благодушие [8, р. 94; 26, р. 83; 15, р. 186-187].
Согласно автору АШёпаюп роШе1а, восстановленная после кратковременного олигархического правления в 404-403 гг. до н.э. демократия постоянно расширяла власть «большинства» (16 р1ёШе1). Аристотель, очевидно, полагал, что долговременная тенденция на радикализацию демократии в Афинах продолжалась и в IV в. до н.э. Однако большинство современных историков не разделяют точку зрения древнего мыслителя и полагают, что он просто ошибался. По словам К. Раафлауба, после продуманной ревизии законов, предпринятой в 403-399 гг. до н.э., демократия в Афинах представляла собой хорошо сбалансированный комплекс четко оформленных институтов, действовавших в рамках юридически определенных норм, совокупность которых, как считает он, приближалась к тому, что можно назвать «конституцией» [23, р. 5].
Статус закона был повышен благодаря четкому разграничению между собственно законами (пошо1), как постоянно действующими общими нормами, и декретами (р8ёрЫ8ша1а) - постановлениями экклесии по конкретным вопросам с ограниченным периодом действия [15, р. 202]. Народное собрание утратило право принимать законы, которое было передано комиссии пошо1Ье1а1 («законодателей»), состоявшей из граждан, принесших «клятву гелиастов», т.е. тех, кто заседал в судах. В 355 г. до н.э. экклесия лишилась и последних остатков судебной власти, когда право выносить приговор в наиболее важных политических процессах в связи с чрезвычайными заявлениями (е18ап§еИа1) о государственных преступлениях было передано народному суду. В результате, как отмечает М.Г. Хансен, кроме выборов должностных лиц на те немногие должности, которые замещались не по жребию, «функции народного собрания все более сводились к тому, что можно подвести под категорию исполнительной власти. Все решения по вопросам внешней политики еще принимались собранием демоса, но во внутриполитической жизни экклесия почти превратилась в административный орган управления, который принимал отдельные конкретные решения в рамках, очерченных законами» [8, р. 95]. Демократия, таким образом, утратила свой прежний крайний радикализм и стала более умеренной: ничем не ограниченная,
по существу, тираническая, «власть демоса» уступила место «власти закона».
Эта так называемая «эпоха законодательных реформ» часто интерпретируется как предпринятая демосом попытка «политического самоограничения», и вряд ли можно отрицать тот факт, что почти все конституционные изменения после 403 г. до н.э. происходили в одном направлении, в направлении сокращения полномочий демоса - коллектива рядовых граждан, непосредственно участвующих в народном собрании. В течение первой половины IV в. до н.э. экклесия, бесспорно, уступила значительную часть своих полномочий судам и номофетам. А поскольку она традиционно считается «подлинным сувереном государства» и главным выразителем воли демоса, а суды - сдерживающим фактором этой воли, ограничение власти экклесии с полным основанием воспринимается как переход к более умеренной модели демократии.
Действительно, в сочинениях античных авторов и в речах афинских ораторов экклесия предстает как наиболее важный политический институт Афин, обладающий верховным контролем над всей политикой государства. Однако, как отмечает Д. Кемэк, те же античные писатели в качестве института наиболее тесно ассоциируемого с dëmokratia (в соответствии с их пониманием этого термина) называли не собрание, а суды [3, р. 20]. При этом суды рассматривались одинаково демократами и антидемократами как самый демократический или «народный» ^ётойкоп) институт политической системы Афин (т.е. наиболее тесно связанный с dëmos'ом). Более того, в их представлении именно суды являлись фундаментом особой власти демоса над полисом, а контроль демоса над судами имел решающее значение для сохранения и развития самой dëmokratia [3, р. 43].
Аристотель в «Политике», описывая politeia Солона, отмечает, что он установил традиционную форму демократии, искусно смешав политические системы. В качестве олигархического элемента этой «смешанной» формы демократии он выделяет Ареопаг, аристократического - выборные должности, а «народного» (dëmotikon) - суды (dikasteria). По логике современных исследователей, пишет Д. Кемэк, в качестве «народного» элемента данной системы должно было бы стоять скорее народное собрание, тем более что Солон, как известно, допустил к участию в нем низший
класс граждан, фетов. Тем не менее Аристотель концентрирует свое внимание именно на судах, подчеркивая то обстоятельство, что Солон фактически придал демосу политическое значение тем, что создал суды из числа всех граждан (ek panton), независимо от их имущественного положения. Благодаря этому demos сделался kyrios, «господином», и занял ведущее положение в государстве. И в дальнейшем рост могущества демоса был прямым результатом усиления роли судов, что в конечном итоге привело к демократии в ее нынешней форме [3, p. 22-23].
Предположение о том, что суды могли быть главным инструментом власти демоса, подкрепляет описание «наиболее народных» реформ Солона также и в «Афинской политии». Среди них Аристотель выделяет то, что более всего укрепило позиции большинства - право апелляции к народному суду. В результате народ, приобретя владычество в голосовании (psephos), стал сувереном (kyrios) в государстве. В данном заявлении, как отмечает Д. Кемэк, особенно примечателен термин psephos, который обозначает камешек для голосования, используемый в судах, но не в народном собрании. В целом, заключает она, в исторической части «Афинской политии», как и в «Политике», суды предстают как главный фактор подъема демократии, что резко контрастирует с далеко не однозначной оценкой роли народного собрания. Результатом действий последнего в трех случаях было сокращение власти демоса (при установлении тирании Писистрата и во время олигархических переворотов 411 и 404 гг. до н.э.), когда экклесия своим голосованием упразднила демократию [3, p. 27-29].
Однако более всего значение судов для демократии демонстрирует та часть «Афинской политии», в которой дается описание современного ее автору государственного устройства Афин. Из 28 глав данного раздела трактата семь посвящены судам, т.е. гораздо больше, чем экклесии и всем прочим органам власти [3, p. 30].
Как подчеркивает Д. Кемэк, наиболее важное различие между афинскими dikastai и современными судьями или присяжными заключалось в политической значимости роли первых. Функция судов состояла не только в урегулировании тяжб между гражданами, но также в том, чтобы карать политиков, военных лидеров и прочих лиц, которых полис наделял полномочиями и действия ко-
торых могли показаться нарушающими волю или интересы демоса. Следовательно, дикасты обладали огромной политической властью, и когда в их роли выступали рядовые граждане, это означало, что простой народ обладает высшей властью в полисе, управляя им посредством судебных решений. Понятие «дикасти-ческая демократия», по мнению Д. Кемэк, лучше всего подходит в качестве дефиниции подобной политической системы [3, p. 44-45].
Из этого, разумеется, не следует, что народное собрание перестало играть важную роль в функционировании афинской демократии. Тем более нет оснований трактовать утрату экклесией части своих прерогатив и рост значения народного суда (гелиэи) как ограничение «суверенитета демоса» или как его замену «суверенитетом закона». Для понимания «радикальной демократии» важно то, что «законы» при этой политической системе являются «собственностью» народа, dëmosX правление которого обозначено в самом термине demokratia. Афинская демократическая идеология имплицитно признавала, что «правление закона» является юридической фикцией. Правят не законы, но конкретные институты, которые могут быть наделены полномочиями, способными обеспечить верховенство закона. Демосфен определял демократическое понимание «суверенитета закона», идентифицируя его с самим демосом, который управляет посредством законов, и только поэтому «суверенитет закона» имеет какое-то значение [4, p. 170].
В целом предложенная Д. Кемэк интерпретация версии афинской истории, которая представлена в сочинениях Аристотеля, несомненно, бросает вызов традиционному видению demokratia в классических Афинах. Главный ее вывод состоит в том, что скорее народные суды, чем народное собрание, рассматривались современниками как главный орган афинской демократии и механизм колоссальной власти демоса, бесспорно, в IV в. до н. э., но в значительной степени и в V столетии [3, p. 233].
Список литературы
1. Arnason J.P. Exploring the Greek Needle's Eye: Civilizational and Political Trasformatios // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Malden (MA), 2013. - P. 21-46.
2. Cammack D.L. The demos in demokratia [Электронный ресурс] // Ancient Greek and Roman History: eJournal. - 2017. - Sept. 22. - P. 1-23. - Mode of access: https://ssm.com/abstrad-2881939. (Accessed 07.10.2017.)
3. Cammack D.L. Rethinking Athenian Democracy: Doctoral dissertation. 2013. Harvard University. [Электронный ресурс]. - Cambridge (Mass.), 2018. - Febr. 24. - XIV, 270 p. - Mode of access: http://nrs.harvard.edu/urn-3:HUL.Inst Repos:10423842
4. Cohen D. Tyranny or the Rule of Law? Democratic Participation in Legal Institutions in Athens // A Companion to Greek Democracy and the Roman Republic / Ed. by Hammer D. - Oxford, 2015. - P. 167-177.
5. Coldstream J.N. Geometric Greece, 900-700 BC. - 2 d ed. - L.; N.Y., 2003. -443 p.
6. Farenga V. Liberty, Equality and Authority: A Political Discourse in Greek Participatory Communities // A Companion to Greek Democracy and the Roman Republic / Ed. by Hammer D. - Oxford, 2015. - P. 101-112.
7. Fornara Ch.W., Samons L.J. Athens from Cleisthenes to Pericles. - Berkeley etc., 1991. - XVII, 199 p.
8. Hansen M.H. The Athenian assembly in the age of Demosthenes. - Oxford; N.Y., 1987. - VIII, 249 p.
9. Hansen M.H. The concepts of demos, ekklesia and dikasterion in Classical Athens // Greek, Roman and Byzantine Studies. - L., 2010. - N 50. - P. 499-536.
10. Hansen M.H. The Hellenic Polis // A comparative study of thirty city-state cultures: An investigation conducted by Copenhagen Polis Centre / Ed. by Hansen M.H. -Copenhagen, 2000. - P. 141-187.
11. Hansen M.H. Introduction // The Imaginary Polis, Symposium, January 7-10, 2004 / Ed. by Hansen M.H. - Copenhagen, 2005. - P. 9-24.
12. Hansen M.H. Polis and city-state: An ancient concept and its modern equivalent: Symposium, Jan. 9, 1998. - Copenhagen, 1998. - 217 p.
13. Hansen M.H. The Polis as an urban centre: The literacy and epigraphical evidence // The Polis as an urban centre and as a political community: Symposium, Aug. 2931, 1996 / Ed. by Hansen M.H. - Copenhagen, 1997. - P. 9-86.
14. Manville Ph.B. The origins of citizenship in ancient Athens. - Princeton, 1990. -XIV, 265 p.
15. Mitchell Th.N. Democracy's Beginning: The Athenian Story. - New Haven; London, 2015. - 368 p.
16. Murray O. Early Grece. - 2nd ed. - Cambridge (Mass,), 1993. - 353 p.
17. Ober J. «I Besieged That Man»: Democracy's Revolutionary Start // Origins of Democracy in Ancient Greece / Ed. by Raaflaub K.A., Ober J., Wallace R.W. -Berkeley etc., 2007. - P. 83-104.
18. Ober J. Mass and elite in democratic Athens: Rhetoric, ideology and the power of the people. - Princeton (N.J.), 1989. - XVIII, 390 p.
19. Osborne R. Athens and Athenian democracy. - Cambridge etc., 2010. - XIX, 462 p.
20. Osborne R. Demos: The discovery of Classical Attica. - Cambridge etc., 1985. -XIV, 284 p.
21. Raaflaub K.A. The Breakthrough of Demokratia in Mid-Fifth-Century Athens // Origins of Democrasy in Ancient Greece / Ed. by Raaflaub K.A., Ober J., Wallace R.W. - Berkeley etc., 2007. - P. 105-154.
22. Raaflaub K.A. Homer to Solon: The rise of the Polis: The written sources // The ancient Greek sity-state: Symp. on the occasion of the 250-th anniversary of the Roy. DanisAcad. of Sciences a. Letters, July 1-4, 1992 / Ed. by Hansen M.H. -Copenhagen, 1993. - P. 41-105.
23. Raaflaub K.A. Introduction // Origins of Democracy in Ancient Greece / Ed. by Raaflaub K.A., Ober J., Wallace R.W. - Berkeley etc., 2007. - P. 1-21.
24. Raaflaub K.A. Perfecting the «Political Creature»: Equality and «the Political» in the Evolution of Greek Democracy // The Greek Polis and the Invention of Democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Malden (MA), 2013. - P. 323-350.
25. Raaflaub K.A. Why Greek Democracy? Its Emergence and Nature in Context // A Companion to Greek Democracy and the Roman Republic / Ed. by Hammer D. -Oxford, 2015. - P. 23-43.
26. Sinclair R.K. Democracy and participation in Athens. - Cambridge etc., 1988. -XVI, 253 p.
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2019.03.002. ТАРАСОВА А.В. НЕВЕДОМОЕ МОРЕ, ДЬЯВОЛЬСКИЙ КОРШУН И НЕБЕСНЫЕ ОСТРИЯ: ПРИРОДА ГЛАЗАМИ УЧЕНОГО МОНАХА СЕВЕРНОЙ ФРАНЦИИ Х в. - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. - 232 с.
Ключевые слова: Франция, X в. ; человек Средневековья; система образования; ученый-монах и природа.
Кандидат ист. наук А.В. Тарасова (РГГУ) исследует один из аспектов мировоззрения средневекового европейца рубежа первого и второго тысячелетий - представления о природе, об окружающем человека мире, изложенные в трудах ученых-монахов северо-запада Франции второй половины Х - начала XI в. Автор также анализирует эмоциональное и эстетическое отношение к природе человека Средневековья. Книга содержит введение, четыре главы, заключение и библиографию.
Следуя методике Б. Стока, автор дополняет источниковедческий анализ приемами, заимствованными из антропологических и литературоведческих исследований, привлекает хронографичес-
