CC BY
83
ИДЕИ И ПРАКТИКА: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОЧКИ
В.С. АВДОНИН
ПОЛИПАРАДИГМАЛЬНОСТЬ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ И НОРМАТИВНЫЕ ТЕОРИИ1
Парадигмальный подход: Синтетическая версия
Проблема парадигм в политической науке возникала неоднократно. По сути, она сопровождает ее развитие постоянно, то обостряясь, то затухая, выражаясь в виде многочисленных дискуссий вокруг ее идей, методов, подходов и формируя сферу метатеорети-ческой рефлексии этой дисциплины. В собственно парадигмаль-ном ключе, т.е. с использованием понятия «парадигма», эта рефлексия стала развиваться с 70-х годов прошлого века после включения в научный оборот этого понятия, выдвинутого в работах Томаса Куна [Кун, 1975]. В его концепции парадигма представляет собой интегральное понятие, рассматривающее упорядоченное когнитивное содержание науки (научной дисциплины) в аспекте его конституирующего взаимодействия с формированием, функционированием и воспроизводством научных сообществ. Развитие науки представляется с этой точки зрения как революционная смена несовместимых парадигм, в ходе которой смена одного порядка когнитивного содержания науки другим сопровождается но-
1 Работа выполнена в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789).
вой институционализацией научных сообществ. В дальнейшем теория научных революций, предложенная Куном, подвергалась критике по ряду аспектов [Локатос, 1995; Фейреабенд, 1986, Tulmin, 1970 и др.], но понятие научной парадигмы в основном закрепилось и стало вполне применимым в исследованиях по истории, социологии, методологии и философии науки.
В рефлексии политической науки понятие парадигмы прослеживается во многих работах. В хорошо известной российскому читателю книге «Политическая наука: новые направления» ее авторы и редакторы Роберт Гудин и Ханс-Дитер Клингеманн говорят о формировании парадигмальности в политической науке уже на первых страницах [Политическая наука..., 1999, с. 29-68]. Они также упоминают о признаках парадигмального анализа политической науки у своих предшественников - в многотомном труде Ф. Гринстайна и Н. Полсби «Политическая наука: основные направления», вышедшем на 20 лет раньше [Handbook of..., 1975], и в ряде других работ, а также в обзорах и исследованиях, посвященных смежным дисциплинам (экономике, психологии и др.). Не менее заметен парадигмальный подход и в современных исследованиях, в том числе в многотомной серии «Мир политической науки», представляющей состояние и перспективы политической науки в начале XXI в. [World of political science, 2006-2012].
При этом следует отметить, что в большинстве этих работ куновская трактовка парадигмы и парадигмальности определенным образом модифицируется. Кун в основном писал о доминирующих парадигмах в науке, которые скрепляют научное пространство дисциплин и обеспечивают их воспроизводство, конкурируя и вытесняя на периферию другие парадигмальные основания. Но в социальных науках вообще и в политической науке в частности положение иное. Маттеи Доган, например, пишет, что говорить о доминирующих или господствующих парадигмах в социальных науках и политологии неприемлемо, так как в них изначально присутствуют и развиваются несколько парадигм. Понятие «парадигма», по его мнению, к политической науке можно применять «лишь в кавычках», ибо фактически оно означает присутствие там множества «парадигм» [Доган, 1999, с. 120-122].
Близко к этому рассуждают и Гудин, и Клингеманн, обосновывая тезис о «полипарадигмальности» современной политической
науки. Правда, они при этом считают целесообразным и использование минималистского понятия «парадигма» для характеристики политологии как научной дисциплины по критериям профессионализма, компетентности, а также наличия некоего базового («пара-дигмального») компендиума знаний, разделяемых всем дисциплинарным сообществом [Политическая наука..., с. 40-45]. С точки зрения этого минималистского понимания «парадигма» скрепляет дисциплинарное сообщество, позволяет ему сохраняться и развиваться, но также и отграничивает его от того, что находится за его пределами. «Вход» в сообщество ограничен по критериям профессионализма и компетентности, предполагающим освоение, пусть и критическое, базового («парадигмального») комплекса знаний, навыков, норм и принципов их трансляции и воспроизводства.
Таким образом, в этой версии современная политическая наука «парадигмальна». Но она также и «полипарадигмальна», так как включает множество предметных и методологических субдисциплинарных комплексов, имеющих те или иные признаки парадигм и ведущих к высокой дифференциации и рыхлости всего дисциплинарного пространства. Эта сторона для многих также очевидна. Синтез парадигм складывается в политической науке далеко не просто. Различные парадигмы конкурируют и сталкиваются друг с другом, вступая в том числе и в конфликтные отношения, что побуждает вновь и вновь обращаться к поиску синтеза этих внутренних «парадигм» с помощью оптики различных подходов.
Парадигмы научности: От позитивизма к постпозитивизму
Для дальнейшего рассмотрения вопроса целесообразно сделать некоторое отступление в сферу философии и методологии науки, так как при множестве особенностей внутридисциплинар-ных парадигм политической науки важным сквозным моментом их дифференциации, на наш взгляд, остается, а в чем-то и актуализируется, различие в представлениях о науке и научности в сфере познания политического. На языке исследований науки эта проблематика может быть выражена как проблема «сильной» и «слабой» версий научности («научного стандарта») или в какой-то мере
как проблема эксплицитной или имплицитной конкуренции неопозитивистских и постпозитивистких подходов.
Эта конкуренция затронула наиболее развитый тематический контекст философии науки, традиционно ориентированный на изучение и разработку образцов и критериев научной рациональности с точки зрения их предпосылок, содержания, структуры, путей и способов достижения достоверного знания. В рамках этой тематики интересы исследователей первоначально были сосредоточены на эмпирическом познании в науке, на его природе, условиях, роли в обосновании научного знания. Затем акцент переместился на изучение роли теоретического познания, его структуры, видов, статуса, способов отношения с эмпирией и др. В какой-то момент повышенное внимание стало уделяться проблематике дедуктивного обоснования научного знания в аспекте его верификации и фальсификации [Канке, 2008].
На базе этой проблематики ко второй половине ХХ в. сформировался комплекс знаний и представлений о современной науке, который получил впоследствии определение «позитивистской» или «неопозитивистской» (вариант: «сциентистской») парадигмы. В ее рамках было представлено множество альтернативных подходов, выдвигавших на первый план различные аспекты и проблемы научного знания и варианты их решения, а также весьма критично относившихся друг к другу. Но их общим моментом было представление о некоем «стандарте» научности, включающем ряд базовых положений: сводимость научных знаний к эмпирическому базису и эмпирической верификации; универсальная рациональность научного метода и принцип элиминации субъективности [Erkenntnis Orientated, 1991].
С этой точки зрения всякое научное знание основано на эмпирическом определении реальности и ее логическом осмыслении. Лишь эмпирически наблюдаемое и измеримое поддается осмыслению с позиций истинного или ложного, поскольку лишь в этом случае мысленное может быть сопоставлено с фактическим и, таким образом, опровергнуто или подтверждено. В дальнейшем это, правда, стал отрицать Поппер, опираясь на Юма и доказывая, что эмпирия не может быть критерием верификации, так как не обладает статусом логического подтверждения. Она может лишь опровергать, обладая свойством логического опровержения [Popper,
1983; Поппер, 1983]. Связь эмпирического и мысленного обеспечивается посредством гипотез (гипотетических утверждений) относительно регулярно повторяющегося в наблюдениях, которые могут при определенных условиях трансформироваться в «законы» (номологические утверждения) относительно эмпирической действительности. Логически организованная совокупность таких утверждений образует теории, позволяющие «объяснять» эмпирическую действительность и предсказывать ее состояния [Гемпель, 1998; Hempel, 1965; Camap, 1968].
Разумеется, доминирование этой парадигмы в теории и философии науки никогда не было полным и всеохватывающим. Параллельно существовали и другие варианты парадигмальных представлений о науке, восходящие к неокантианству, феноменологии, марксизму и др. Но они не играли определяющей роли. Позитивистская парадигма, возможно, в силу ее близости к сообществу ведущих ученых, создававших науку ХХ в., была наиболее влиятельной.
Но постепенно господство этой парадигмы стало сталкиваться с проблемами, на которые указали тот же Кун, Поппер, Локатос, Фейерабенд и др. В какой-то мере это было обратной стороной ее влияния. С одной стороны, распространение позитивистского стандарта научности на все новые предметные области исследований ставило новые вопросы и порождало новые проблемы, стимулирующие ее критическую рефлексию. С другой стороны, углублялся философский анализ ее онтологических и гносеологических оснований, расширялось исследование ее социальных, исторических, культурных контекстов и предпосылок. В итоге это привело к расширению и переформатированию проблематики анализа науки, к расширению методов ее изучения и формированию так называемой постпозитивистской парадигмы.
Вряд ли ее существо можно определить как радикальный разрыв, в духе Куна, с прежней парадигмой. Скорее, его можно представить как более гибкое, расширенное и в то же время более углубленное и многоаспектное понимание стандарта научности, принятого в предшествующей парадигме. Сама эта проблематика из исследований науки никуда не ушла, а, по сути, расширилась и даже укрепилась, пройдя через горнило критики и тестирование в новых предметных областях, прежде всего социально-гуманитарного знания. Постановка многих традиционных проблем эмпирического
и теоретического знания, проверки и обоснования научного знания, его накопления и развития обновилась в новых контекстах и форматах, включающих исторические, социальные, дискурсивные, культурные измерения [Огурцов, 1995; Gilbert, Mulkay, 1984].
Проекции постпозитивизма на политическую науку
В какой-то мере процессы становления полипарадигмально-сти в политической науке можно сравнить с тем, что происходило в рамках «постпозитивистского поворота» в философии науки. Как и там, здесь имело место переосмысление рамок и границ «жесткого» научного стандарта, повлекшее сближение различных представлений о научности и поиски их возможного синтеза. В частности, это открыло путь к включению в «парадигмальный каркас» политической науки знаний и подходов нормативно-онтологического типа, которые ранее наталкивались на проблему «демаркации», связанную с «жестким» представлением о научном знании, а следствием неприятия нормативных политических теорий в лоно политической науки было их взаимное отчуждение и автономия.
Хотя фактически и тот и другой типы знаний о политике существовали и до становления современной полипарадигмальности в политической науке. Более того, тот тип знаний о политике, который мы называем нормативно-онтологическим, возник и существовал задолго до современной политической науки в образе философско-политических или историко-политических учений прошлого. Но в ходе формирования собственно политической науки и первых этапов становления ее дисциплинарной парадигмы этот тип знания оказался как бы вне научного пространства [Бэрри, 1999].
Основное внимание было направлено на создание эмпирической базы науки и развитие эмпирических теорий, что в методологическом плане стимулировало усвоение сциентистской парадигмы. Это понимание научности появилось и закрепилось в политической науке в период «поведенческой революции» середины прошлого века и развивалось на фоне бурного роста эмпирических исследований политики [Finifter, 1983]. Затем оно получило дополнительный импульс в условиях развития логических исследований современной науки и применения в изучении политики сис-
темных теорий [Easton, 1965; Luhman, 1984 и др.]. Методология эмпирических исследований политики была дополнена системным подходом и развитием логико-аналитической и формальной методологии исследований.
На этом фоне политическая философия, связанная с нормативно-онтологическим типом знаний, оставалась вне этих процессов. Тем более что сциентистская парадигма актуализировала проблему «демаркации» в плане исключения из науки и научной рациональности философской метафизики. В этих условиях нормативно-онтологическое знание не находило места в политической науке и развивалось относительно автономно от нее, в рамках политической философии и истории политических учений [Парех, 1999].
Здесь можно отметить еще одно обстоятельство, связанное с доминированием в политической науке американских исследовательских подходов, для которых была характерна ориентация на сциентистскую парадигму научности и ее применение к исследованиям политики. В континентальной Европе картина была более сложной. Здесь нормативно-онтологическое осмысление политики имело более прочные традиции и оказывало более активное влияние на формирование политической науки, размывая жесткие границы [Berndtson, 2012]. Но проблема сложных отношений политической философии и науки проявлялась и там, учитывая экспансию стандартов американских политических исследований во многих европейских странах.
Ситуация стала меняться, когда не только в Европе, но и в Америке возникла тенденция к критике и пересмотру сциентистских и неопозитивистских стандартов научности, к расширению и переформатированию проблематики анализа научного знания в духе упомянутой выше постпозитивистской парадигмы. В политической науке это создало условия для ее более тесного взаимодействия со знаниями нормативно-онтологического типа, что привело к усилению интереса к политической философии, ее проблематике и выводам. И важным моментом здесь, как отмечают многие исследователи [Парех, 1999; Бэрри, 1999], была публикация работы Джона Роулза «Теория справедливости» [Rowls, 1971]. Она показала, что и в самой сфере политической философии происходили изменения. Этот тип знаний избавлялся от спекулятивного философствования, адаптировался к эмпирической политической науке, сближался с
политической практикой в традициях практической философии, расширял арсенал методов эмпирического анализа. Результатом сближения стало включение нормативно-онтологических теорий в общую синтетическую или, как охарактеризовал ее более критично Алмонд [Алмонд, 1999], «эклектическую» парадигму современной политической науки.
Проблемы и возможности нормативных теорий
Тем не менее проблемы, связанные с включением этого типа знания в политическую науку, продолжают сохраняться и обсуждаться в работах методологического характера [Trent, 2012; Stein, 2012 и др.].
Считается, что главной характеристикой нормативного типа знания является его нацеленность на формирование норм или ори-ентаций для практической деятельности, и эта сверхзадача определяет всю его структуру. Оно должно быть построено так, чтобы открываемые им истины приобретали нормативное измерение, играли роль морально-этических регуляторов действий. Степень предписываемой этим знанием обязательности действия может быть различной и зависеть от многих его аспектов, но само это «предписание» в нем, так или иначе, присутствует.
Теоретическое строение нормативного знания, как правило, предполагает онтологическое представление о реальности, включающее иерархию форм бытия, в котором высшие формы «не редуцируются» к низшим через причинно-следственные объяснения. Некая «высшая» реальность или рациональность существует «не-редуктивно» и при этом способна задавать, подобно платоновской «эманации», ориентиры для действий людей [Vögelin, 1977]. В политической науке эти теории предполагают существование в этой «высшей» реальности некоего порядка, оказывающего влияние на организацию совместной жизни людей, в том числе и в сфере политики. Он может восприниматься людьми, поддаваться рациональному осмыслению и служить импульсом и ориентиром для действий в политике по осуществлению этого «высшего» порядка в политической организации общества [Höffe, 2008].
Наряду с онтологией, осмысливающей строение форм бытия, в структуре нормативных теорий в эксплицитном или имплицитном виде содержатся также и антропологические представления о природе человека. Осмысливаются ее сущность (конфликтная, злая, миролюбивая и т.д.), потенциал ее изменчивости путем различных воздействий, а также проблематика соответствия политической структуры характеру и сущности этой природы. В них также содержится и этика политических действий, позволяющая оценивать их с позиций «общего блага», «должного», «правильного» [Wissenschaft.., 1990].
Современное нормативно-онтологическое знание, как правило, избегает абстрактных спекуляций. Оно представляет собой систему правил этико-моральной ориентации практических действий, оно не чуждо эмпирическому исследованию и содержит механизмы адаптации к эмпирической науке, а также к требованиям логической непротиворечивости и обоснования. Вместе с тем научные истины нормативных теорий в политической науке имеют в качестве составных элементов также практический опыт, культуру, конвенции и др. [Beyme, 2000].
К слабостям нормативных теорий обычно относят сложность рационального обоснования нормативного знания или обоснования «должного», так как оно базируется не на рациональных, а на моральных, аксиологических аргументах, которые плохо поддаются квантификации в современной эмпирической науке. Способом их верификации является не эмпирическая проверка и указание на реально существующее, а ссылка на «высший смысл», «природу человека» или представление об «общем благе». Это вносит в познание «должного» иррациональные компоненты и ослабляет его логические обоснования, а отсутствие строгой логики не позволяет утвердить автономию метода. Поэтому нормативные теории, как правило, ориентируются на интерпретативное и контекстное понимание изучаемых предметных областей, чем пытаются компенсировать слабость логического обоснования нормативности, заменяя его интерпретациями и контекстными объяснениями долженствования в конкретных обстоятельствах [Beyme, 2002].
С другой стороны, контекстная интерпретация общих норм, призванная компенсировать недостаток их логического обоснования, составляет и определенное преимущество нормативно-онтологических теорий. Они оказываются ближе к актуальной и злобо-
дневной политической реальности, к конкретным обстоятельствам политических событий.
Еще одна их характерная особенность - критическое изучение действительности с позиций должного. Знание о реальности направляется на ее критику в комбинации эмпирических фактов и нормативных суждений. Юрген Хабермас предложил разделять в этом аспекте нормативные и критические теории, полагая, что первые критикуют действительность лишь для усовершенствования уже существующего и лишь вторые - подлинно критические - содержат критику, ведущую к изменению действительности в русле человеческой эмансипации [Habermas, 1999]. Он также отмечал еще один аспект критических теорий, отличающий их от нормативных. Они критикуют действительность, исходя не из общих норм, пребывающих над человеком и историей, а исходя из условий, возникающих в самой истории в силу определенных обстоятельств [Хабермас, 2011].
Но эта позиция разделения нормативных и критических (критико-диалектических) теорий поддерживается далеко не всеми [Honneth, Joas, 1986]. В связи с этим указывается, что данное разделение базируется на политических критериях, так как сторонники нормативных и критических теорий придерживаются, как правило, разных политических позиций. Но по типу знания, представленного в их теоретических построениях, они могут быть причислены к блоку нормативно-онтологических теорий. Тем более что обе группы объединены и общим критическим отношением к неопозитивистской парадигме «жесткой» научности.
Одна из известных типологий нормативно-онтологических теорий была предложена Дольфом Штернбергером в работе «Три корня политического» [Sternberger, 1978]. В какой-то мере его позиция была ответом на теорию политики Карла Шмитта в его знаменитой работе 1932 г. «Понятие политического», где Шмитт построил онтологию политики на основе «последнего различения» политического, состоявшего в оппозиции «друг - враг» или «свой - чужой» [Schmitt, 1963]. По Шмитту, вся политика строится вокруг этого онтологического базисного различения, из которого, так или иначе, вытекают все явления политического. Штернбергер предложил другую онтологию: политика в своем последнем существе - это мир или построение мира. Из этого определения вытекал и критерий его типологии нормативно-онтологических теорий политики. Он заключается в способе
их отношения к конфликтам. С этой точки зрения все исторические и современные теории политики можно разделить на три типа: те, которые ориентируются на урегулирование конфликтов, те, которые ориентируются на подавление конфликтов, и те, которые ориентируются на полное устранение конфликтов. В истории политической мысли они восходят к трем фигурам: Аристотелю, Макиавелли и Августину, каждый из которых символизирует одну из этих традиций. Аристотелевскую традицию Штернбергер называет «антропологической», вытекающей из интересов, разума и естественной природы людей и направленной на конституционно-правовое регулирование конфликтов. Традицию Макиавелли он называет «демонологической», поскольку речь в ней идет о специальных искусственных конструктах и технологиях властвования, устремленных к подавлению конфликтов и возникающих для власти угроз. Августин символизирует «эсхатологическую» традицию построения на земле «Божьего града», в принципе устраняющего все конфликты и уродства земного мира. Из каждой традиции вытекает и своя политическая антропология, и своя политическая этика с представлениями о «правильном» и «неправильном», «добром» и «злом» в политике. В современности наследником Аристотеля выступает традиция Просвещения и либерализма, наследником «эсхатологической» традиции - теория Маркса, а в политике - Ленин, провозгласившие построение «земного рая» -коммунизма. А к наследникам «демонологической» или макиавелли-стской традиции относится, в частности, и теория Карла Шмитта, аффилированная в какой-то мере с политической практикой разрушения демократии в Третьем рейхе. Штернбергер был также известен как один из авторов концепции «конституционного патриотизма», получившей распространение в ФРГ и носившей нормативный характер.
В современных условиях для эффективного отношения нормативных теорий с эмпирической наукой требуется разработка таких методов интерпретации данных, с помощью которых можно было бы применять упорядочивающие процедуры измерения к нормативной проблематике. Анализ нормативно-онтологического типа знания в политической науке и проблемы его сближения с эмпирико-аналити-ческим заключается сегодня не в их сохраняющемся иррационализме и в проблеме рациональности их обоснований, а в проблеме измеримости их эмпирической базы, в недостаточной строгости методов [М^Ые^, 1995; Вельцель, 2004; РаЪвИ, 2013].
«Драйверы» синтеза
Вопросы синтеза парадигм, таким образом, продолжают оставаться актуальными и привлекать внимание исследователей. И важным их аспектом является методологическая проблематика, в рамках которой могут быть проанализированы те тематические «поля» или «сюжеты», где взаимодействие парадигм и, следовательно, становление полипарадигмальности политической науки имеют наибольшие достижения и перспективы. Речь идет о методологических сюжетах, выступающих своего рода «драйверами» синтеза парадигм.
И здесь хотелось бы привлечь внимание к проблематике, связанной с методологическими аспектами теорий «рационального выбора» - одной из наиболее активно развивающейся области политологического знания. И объяснить это можно следующим.
В хорошо известной российскому читателю схеме видного исследователя политических теорий Клауса фон Байме [Байме фон, 1999, с. 500] теоретические построения политической науки представлены в двухмерном аналитическом пространстве. «Измерения» в нем образованы уровнями абстрактности различных теорий и их методологическими подходами, ориентированными соответственно либо на акторов, либо на структуры (системы). Это пространство автор характеризует как пример «единой дисциплины», теоретическое развитие которой тяготеет к двум полюсам -индивидуализирующему изучению акторов и абстрагирующему изучению систем. Поэтому для поддержания интеграции этого «разбегающегося» пространства столь важны теории «среднего уровня», помогающие «стягивать» его между полюсами. С этим, в частности, связывается и успешное развитие теорий «рационального выбора» в политической науке [Байме фон, 1999, с. 501-502].
Их роль в качестве «драйверов» синтеза разновекторного теоретико-методологического пространства политической науки вытекает из целого ряда их методологических и эвристических свойств. Прежде всего, это активное использование дедуктивных методов и формальных моделей, что радикально расширяет спектр их применения практически по всему полю политических исследований различных уровней, привнося в них «объяснения» с позиций акторной теории. При этом их методы анализа сближают по-
литическую науку с «жестким» стандартом научности, что укрепляет ее статус «строгой» научной дисциплины в кластере социальных наук. В то же время теории рационального выбора отталкиваются от уровня «актора, принимающего решения», что демонстрирует их связь и преемственность с «поведенческой» парадигмой политологии предшествующего этапа. Но само понятие об «акторах» в них радикально меняется, представляя абстрактные конструкции, весьма далекие от реальных действующих в политике личностей.
С нормативно-онтологическими теориями, включенными в парадигму политической науки, теории рационального выбора также находят определенные точки соприкосновения. Хотя во многих отношениях их позиции и остаются трудносовместимыми. Общность же обнаруживается, прежде всего, в проблематике социального (политического) действия и его регуляции, которая занимает в них центральное место. При этом в нормативных теориях принцип нормативной регуляции трактуется в ценностном и моральном плане, а в теориях рационального выбора нормы и правила действий понимаются в ценностно-нейтральном смысле, как формальные прагматические регуляторы предпочтительности принимаемых решений [Elster, 1989; Сморгунов, 2002]. Здесь очевидна «редукция» акторов к абстрактным конструкциям «носителей предпочтений», а не личностям и коллективам как носителям норм и ценностей. На этой почве и разворачивается большинство дискуссий сторонников и противников соответствующих теорий [Hardin, 1988; Ullman-Margalit, 1977].
При этом теории рационального выбора, как правило, включающие в себя теории социального выбора и теории стратегических взаимодействий, имеют на фоне этих дискуссий определенное преимущество. Созданные с помощью их методов формальные объяснительные модели политических действий распространяются на все новые исследовательские области и наборы проблем, поддерживая и укрепляя в известной мере единство всей дисциплины. Нормативные теории столь строгой и квантифицированной формальной методологией не обладают и больше связаны с традиционным способом анализа проблем, ориентированным на реальность и специфику исследуемых областей, что затрудняет их субдисциплинарную мобильность. Круг их проблематики остается более традиционным.
В то же время в складывающемся положении отмечаются и проблемы. В монографии Джона Трента и Михаэля Штайна статус теорий рационального выбора с их развивающимися и распространяющимися формальными моделями в качестве «драйвера» пара-дигмального синтеза в политической науке принимается с большим скепсисом [Trent, Stein, 2012]. Синтез идет далеко не безоблачно, о чем свидетельствовало, например, «движение за перестройку», возникшее в американской политической науке в 2000-е годы. По существу, оно было направлено против чрезмерного, по мнению ряда ученых, доминирования в дисциплинарном сообществе американской политической науки формализованных подходов, связанных с теориями рационального выбора [Stein, 2012, p. 79-83].
Отмечается и такое своеобразное обстоятельство, как «забегание методологического развития» в политической науке. Оно объясняется быстрым развитием в последние годы методов формальных и количественных исследований и их внедрением в новые предметные области. Результаты при этом оказываются не вполне адекватными, так как круг приоритетной исследовательской проблематики в рамках этих подходов выглядит достаточно далеким от реальных политических проблем. Наука в этом смысле как бы расходится с жизнью. Выход здесь видится в дальнейшем развитии теории, в том числе тех ее компонентов, которые касаются теории рационального выбора. Предполагается, что ее рационалистические компоненты должны быть поставлены в «более широкий реалистический формат», чтобы получать более адекватную и связанную с реальными проблемами интерпретацию. Дальнейшее развитие политической теории в этом «реалистическом» формате предполагает и ее распространение на новые домены (сферы) исследований (например, историю и религию) в более адекватном их содержанию режиме, корректирующем формальные конструкты «стратегически взаимодействующих акторов» [Trent, 2012, p. 155-178].
В этих условиях нормативные подходы получают свой шанс также выступить в роли «драйверов» синтеза. При этом они должны быть существенно обновлены и дополнены арсеналом эмпирических методов, что повысит их адекватность в исследовании ценностно-ориентированного политического действия в разнообразных исторических, культурных и социальных контекстах. За ними тогда может стоять и обоснование общих ценно-
стей, ведущих к преодолению разрывов между «должным» и существующим бытием глобализирующегося мира.
Список литературы
Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 69-112.
Бэрри Б. Политическая теория: вчера и сегодня // Политическая наука: новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 507-526.
Вельцель Х. Научно-теоретические и методические основы политической науки // Методические подходы политологического исследования и методологические основы политической теории. - М.: РОССПЭН, 2004. - С. 107-132.
Гемпель К.Г. Логика объяснения. - М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. -
240 c.
Доган М. Политическая наука и другие социальные науки // Политическая наука: новые направления - М.: Вече, 1999. - С. 113-148.
Канке В.А. Основные философские направления и концепции науки. - М.: Логос, 2008. - 400 с.
Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. -М.: Прогресс, 1971. - 390 с.
Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1975. - 288 с.
Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии. - М., 1995. - № 4. - С. 134-154.
Лакатос И. История науки и ее рациональная реконструкция // Структура и развитие науки. - М., 1978. - С. 203-269.
Огурцов А.П. Аксиологические модели в философии науки // Философские исследования. - М., 1995. - № 1. - С. 7-36.
Парех Б. Политическая теория: политико-философские традиции // Политическая наука: новые направления. - М.: Вече, 1999 - С. 478-494.
Политическая наука: новые направления / Под ред. Р. Гудина и Х.-Д. Клин-геманна. - М.: Вече, 1999. - 816 с.
Поппер К. Объективное знание. Эволюционный подход / Пер. с англ. Д.Г. Лаху-ти. - М.: Эдиториал УРСС, 2002. - 384 с.
Поппер К.Р. Логика и рост научного знания. Избр. работы / Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1983. - 605 с.
Сморгунов Л.В. Соотношение философии и науки в современном политическом познании // Россия и политические вызовы XXI века. Второй всероссийский конгресс политологов. - М.: РОСПЭН, 2002. - С. 638-641.
Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986. -542 с.
Хабермас Ю. Между натурализмом и религией. Философские статьи. - М.: Весь мир, 2011. - 336 с.
A new hand book of political science / Ed. by Goodin R.E., Klingemann H.-D. - Oxford: Oxford univ. press, 1996. - 845 p.
Beyme K. von Die politische Theorie der Gegenwart: Eine Einführung. - Wiesbaden: Westdeutscher Verlag, 2000. - 359 S.
Beyme K. von Politische Theorien im Zeitalter der Ideologien: 1789-1945. - Wiesbaden: Westdeutscher Verlag, 2002. - 1001 S.
Berndtson E. European political science (s): Historical roots of disciplinary politics // The world of political science: A critical overview of the development of political studies around the globe: 1990-2012 / Trent J., Stein M. (eds.). - Opladen; Farming-ton Hills: Barbara Budrich Publishers, 2012. - R 41-66.
Carnap R. Logische Syntax der Sprache. - Wien, New York: Springer-Verlag, 1968. - 274 p.
Easton D. A systems analysis of political life. - New York: Wiley, 1965. - 507 p.
Elster J. The cement of society. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1989.
Erkenntnis orientated: a centennial volume for Rudolf Carnap and Hans Reichenbach / Ed by Wolfgang Spohn. - Dordrecht Boston, Kluwer Academic Publishers, 1999. - 471 p.
Gilbert G.N., Mulkay M. Opening Pandora's box: a sociological analysis of scientists' discourse. - Cambridge, 1984. - 202 p.
Habermas J. Wahrheit und Rechtfertigung. Philosophische Aufsätze. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp Verlag, 1999. - 336 S.
Handbook of political science / Greenstein F.I., Polsby N.V. - Reading, MA: Addison-Wesley, 1975. - Vol. 1-8. - 576 p.
Hardin R. Morality within the limits of reason. - Chicago: - Univ. of Chicago press, 1988. - 234 p.
Hempel C.G. Aspects of scientific explanation and other essays in the philosophy of science. - New York, London: Free Press, 1965. - 505 p.
Honneth A., Joas H. Einleitung // Kommunikatives Handeln / Hrsg. von Honneth A., Joas H. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1986. - S. 3-13.
Höffe O. Praktische Philosophie: Das Modell des Aristoteles. - Oldenbourg: Akademie Verlag, 2008. - 192 S.
Luhmann N. Die Wissenschaft der Gesellschaft. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2009. - 732 S.
Luhman N. Soziale Systeme: Grundriss einer allgemeinen Theorie - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1984. - 674 S.
Mühleisen H.-O. Normative Theorien der Politik // Lexikon der Politik. Hrsg. von D. Nohlen. - Bd. 1. Politische Theorien. - München: Verlag C.H. Beck, 1995. -S. 369-383.
Patzelt W.J. Einführung in die Politikwissenschaft. - 7. Aufl. - Passau: Wissenschaftsverlag Richard Rothe, 2013. - 344 S.
Political science: the state of discipline / Ed. by Finifter A.W. - Washington, DC.: The American political science ass., 1983. - 614 p.
Popper K.R. The logic of scientific discovery. - London: Hutchinson, 1983. - 480 p.
Rawls J. A theory of justice. - Cambridge: Harvard univ. press, 1971. - 607 p.
Schmitt C. Der Begriff des Politischen: Text von 1932 mit einem Vorwort und drei Corollarien. - Berlin: Duncker & Humblot, 1963. - 124 S.
Stein M. Is there a genuinely international political science discipline? An overview and assessment of recent views on Disciplinary historical trends // The world of political science: A critical overview of the development of political studies around the globe: 1990-2012 / Trent J., Stein M. (eds.). - Opladen; Farmington Hills: Barbara Budrich Publishers, 2012. - P. 67-90.
Sternberger D. Drei Würzeln der Politik. - Frankfurt am Main: Insel, 1978. - 444 S.
The world of political science: A critical overview of the development of political studies around the globe: 1990-2012 / Trent J., Stein M. (eds.). - Opladen; Farmington Hills: Barbara Budrich Publishers, 2012. - 188 p. - (The world of political science -The development of the discipline).
Toulmin S. Does the distinction between normal and revolutionary Science hold Water? // Criticism and growth of knowledge. - Cambridge, 1970. - P. 39-47.
Trent J. An Essay on the present and future of political studies 2012 // The world of political science: A critical overview of the development of political studies around the globe: 1990-2012 / Trent J., Stein M. (eds.). - Opladen; Farmington Hills: Barbara Budrich Publishers, 2012. - P. 155-178.
Trent J.E. Issues and trends in political science at the beginning of the 21 ST Century: Perspectives from the world of political science book series // The world of political science: A critical overview of the development of political studies around the globe: 1990-2012 / Trent J., Stein M. (eds.). - Opladen; Farmington Hills: Barbara Budrich Publishers, 2012. - P. 91-155.
Ullman-MargalitE. The emergence of norms. - Oxford: Clarendon press, 1977. - 206 p.
Voegelin E. Die neue Wissenschaft von der Politik. - Salzburg: Stifterbibliothek im Univ.-Verl. Pustet, 1977. - 270 S.
Wissenschaft, Theorie und Philosophie der Politik / Hg. Haungs P. - Baden-Baden: Nomos, 1990. - 334 S.
World of political science. The development of the discipline book series / Ed. by Michael Stein and John Trent; Research committee 33 of the International political science association (IPSA), - Opladen; Leverkusen (Germany): Verlag Barbara Budrich, 2006-2012.
