CC BY
25
© 2008 г.
Л.В. Егорова
ПОКАЯННЫЕ ПСАЛМЫ СЭРА ТОМАСА УАЙЕТА
Точная дата обращения сэра Томаса Уайета к переложению покаянных псалмов (6, 32, 38, 51, 102, 130, 143) неизвестна; предположительно их относят к 1536 или 1541 — годам тюремных заключений Уайета. Соотнесение с первой из дат представляется более убедительным. В 1536 г. Анна Болейн и пять ее предполагаемых любовников казнены; Уайета тогда освободили из Тауэра с повелением вернуться домой (в Allington Castle) и научиться — под присмотром отца — «лучшему обращению» («to address him better»1). Если не непосредственно в Тауэре, то по возвращении в родные места Уайет мог именно в творчестве искать этот новый, «лучший» способ обращения, будь то в устремлении к смирению (в псалмах) или отрицанию (в сатирах).
Основным источником текста псалмов является рукопись Е — Egerton MS. 2711, хранящаяся в Британском музее (псалмы написаны рукой сэра Томаса Уайета). Отсутствующие в ней строки восполняются из R — Royal MS 17A, xxii; A — Arundel Castle MS; печатного текста 1549 г.: «Certayne Psalmes chosen out of the Psalter of David commonlye called the vii Penytentiall Psalmes, drawen into englysshe meter by Sir Thomas Wyat knyght, whereunto is added a prologe of the auctore before every psalme, very pleasant and profettable to the godly reader» (London: T. Raynauld for J. Harrington). Как зафиксировано в названии издания, Уайет перелагает семь покаянных псалмов (терцинами), сопровождая их приятными и полезными для благочестивого читателя прологами (написаны октавами), рисующими душевное состояние Давида на момент пения. Тем самым песнопения включаются в пространное повествование, основанное на истории Давида и Вирсавии.
Появление рамы — не нововведение Уайета; главный источник заимствования — парафраз покаянных псалмов Пьетро Аретино 1534 г. (Pietro Aretino, 1492—1556). Прологи к первым трем псалмам Уайет переводит близко к тексту, отклоняясь от итальянской интерпретации только в случае расхождений теологического плана. Начиная с четвертого пролога, удаление становится все более ощутимым; эпилог выпускается вовсе.
Обретение все большей независимости наблюдается и в самих псалмах. Уайет постепенно отказывается от значительного расширения библейского текста, характерного для Аретино. Если в первом из псалмов, следуя за Аретино, он распространяет десять стихов Писания до ста двенадцати строк, в пятом для парафраза двадцати восьми стихов ему требуется всего восемьдесят девять строк. Начиная с третьего псалма, ощутима как эклектика в использовании источников («Enchiridion Psalmorum» И. Кампенсиса 1532 г., последующее переиздание 1533 г. с латинским парафразом У. Цвингли, перевод Цвингли Джорджа Джойя (George Joye) 1534 г., переводы Лютера, Тиндейла, Фишера), так и все большая независимость от них.
Уайет искусен в передаче ощущения греха, стремления к очищению, отражения проходимого кающимся пути, уподобленному течению болезни. Каж-
дый из псалмов представляет собой некую версию подхода к целому с различными степенями интенсивности разработки происходящего; присутствует и линейно-последовательное, и цикличное движение.
При допущении того, что псалмы переложены во время тюремного заключения 1536 г. (на грани гибели в связи с крахом А. Болейн), становится очевидным одно из возможных прочтений цикла как своего рода урока Генриху VIII. Мораль состоит в том, что монарху следует руководствоваться не чреватым казнями гневом, но последовать примеру Давида: раскаяться в прегрешениях, в том числе в злоупотреблении властью при удовлетворении сладострастия. Размышляя о псалмах Уайета, еще граф Сарри писал: «Rulers may see in a mirror clear/ The bitter fruit of false concupiscence».
Обращение Уайета к библейской истории могло восприниматься и как страховка от возможного гнева правителя, если урок не пойдет впрок. Защита была надежной — двойной: не только мораль почерпнута из жизни библейского правителя, но и окружение истории позаимствовано из итальянского источника. Как справедливо отмечал Стивен Гринблат, поэтическая индивидуальность Уайета не могла быть неким снятием покрова — открытием, обнажением; нет, мы имеем дело скорее с облачением, созданным восхитительной ассимиляцией литературного материала2.
Одним из самых интересных для рассмотрения представляется вопрос о мастерстве Уайета в искусном сплетении темы болезни и темы слова, некоторые аспекты которого мы отразим в данной статье. С первого пролога Уайет помогает ощутить овладевающую Давидом страсть: поражающую глаза, ядом дыхания нежно касающуюся чувств, воспламеняющую кости, пронизывающую сердце и душу. Она активна и действенна; Давид подобен объекту, в состоянии транса побеждаемому ею. Предусмотрительность и мудрость покидают его (Уайет отмечает, что горе государствам, правителям которых их недостает): отправляя Урию на смерть, он забывает и о величии Господа, и своем собственном. Пророк раскрывает Давиду глаза на грехи прелюбодеяния, предательства, убийства — жар страсти покидает в миг холодеющие члены того. Развернутая сравнительная конструкция like ... so ... («Like him that meets with horror and with fear/ The heat doth straight forsake the limbs cold;/ The colour eke droopeth down from his cheer,/ So doth he feel his fire manifold» 41-44); выразительные перечислительные ряды, рисующие внутреннее и внешнее («His heat, his lust and pleasure all in fear/ Consume and waste, and straight his crown of gold,/ His purple pall, his sceptre he lets fall» 45-47), завершаются показом крупным планом распростертой на земле фигуры: «And to the ground he throwth himself withal» (48). Наступает время покаяния. Темная пещера становится прибежищем, арфа — спутником и поводырем. Пролог завершается характерным — присутствующем в шести из семи прологов — двоеточием, и далее представлен первый из псалмов (Пс. 6. Domine ne in furore), где Уайет тотчас дает зазвучать теме слова.
Казалось бы, первый стих (моление обличать не в ярости и наказывать не в гневе) не дает для этого никаких оснований, но Уайет органично подчеркивает трудность обращения к Господу, невозможность произнесения Его имени грешными устами: «О Lord, since in my mouth thy mighty name/ Sufferth itself my Lord to name and call...» (73-74). Позднее он озвучит размышления о природе
хвалы, о необходимости сначала очищения крови, затем — отверзании уст Господом, чтобы устранить момент препятствия щедрому потоку хвалы: «My mouth shall spread thy glorious praises true./ But of thyself, О God, this operation/ It must proceed by purging me from blood,/ Among the just that I may have relation;/ And of thy lauds for to let out the flood/ Thou must, О Lord, my lips first unloose» (489-495).
В прологе к пятому из псалмов Уайет покажет осознание глубинности и величия воспеваемых вещей — милости, веры, бренности человеческой, благодати Господа, и удивление по поводу того, что выражено все это им — грешником. Что же сказано им такого, что благость Господа входит в песнь? — «Of deep secrets that David here did sing,/ Of mercy, of faith, of frailty, of grace,/ Of God’s goodness, and of justifying,/ The greatness did so astun himself a space/ As who might say: ‘Who hath expressed this thing?/ I, sinner I, what have I said, alas,/ That God’s goodness would within my song entreat?/ Let me again consider and repeat.’» (509-516). Давид возносит хвалу милости, окружившей его, недостойного, и сокрывшей меч правосудия ради слова его. Надежда, что он не лишен света благодати, крепнет — он смеет обращаться к Богу.
Интересен привнесенный Уайетом нюанс в нарисованную картину всемогущества Господа. Время будет уносить Им сотворенное — ветшающее, как риза. И как ризу, Он переменит все, — начинает традиционное сравнение Уайет, и далее смещает разговор с перемены платья на перевод («...change them like apparel,/ Turn and translate.»). Уайет фиксирует занимающее его действо, в процессе которого находится — изменение внешнего облика (языка в данном случае) при сохранении сути: «Thou wroughtst the earth, thy hands Ше heavens did make;/ They shall perish, and thou shalt last alway,/ And all things age shall wear and overtake/ Like cloth, and thou shalt change them like apparel,/ Turn and translate, and they in worth it take» (620-624).
Тема слова звучит и в последнем из прологов. Повествователь рисует свои ощущения («it seemeth unto me»), какое впечатление произвело на Давида только что произнесенное им слово «искупить». Оно словно ввело в транс: уставившись в землю, Давид прозревает высоты небес и видит Слово, что сокрушит меч смерти. Слово, воспринятое/услышанное смертной девой, воспримет земное и искупит человечество: «This word ‘redeem’ that in his mouth did sound/ Did put David, it seemeth unto me,/ As in a trance to stare upon the ground/ And with his thought the height of heaven to see,/ Where he beholds the Word that should confound/ The sword of death, by humble ear to be/ In mortal maid, in mortal habit made,/ Eternal life in mortal veil to shade» (695-702). В последних строках — проявление метафизической поэзии: метонимия зачатия Слова смиренным слухом смертной девы («...the Word ... by humble ear to be/ In mortal maid...»), звуковое сближение слов («.In mortal maid, in mortal habit made.») остроумно запечатлевают чудо воплощения.
Подход Уайета кардинально отличался от предшественников (Кавердейла, Стернхоулда), на смену «сомнительным песням» вводившим псалмы. Уайет стал первым, кто с исключительным вниманием к слову, языковому жесту представил псалмы как поэзию раздумий, самоанализа.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Life and Letters of Sir Thomas Wyatt / Ed. Kenneth Muir. Liverpool, 1963. P. 35.
2. Greenblatt S.J. Renaissance Self-fashioning: From More to Shakespeare. Chicago, 1980.
P. 122.
SIR THOMAS WYATT’S PENITENTIAL PSALMS L.V. Yegorova
Information on Sir Thomas Wyatt's Penitential Psalms, their dependence on Italian version by Pietro Aretino, and novelty is being introduced to the Russian reader. Wyatt's approach was cardinally different from his predecessors (Coverdell, Sturnhold), the «dubious songs» were replaced with psalms. Thomas Wyatt was the first who placed high emphasis to a word or a language gesture; he understood psalms as poetry of meditations and introspection.
© 2008
А.А. Рожкова
«СЛУЧАЙНАЯ ЛЮБОВЬ» СИМОНЫ ДЕ БОВУАР КАК ПОПЫТКА ТРАНСЦЕНДЕНЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ «CORRESPONDANCE
CROISEE 1937-1940»)
Словосочетание «случайная любовь» появляется у Симоны де Бовуар в книге мемуаров «Сила зрелости». Ссылаясь на Сартра, она объясняет происхождение и появление словосочетания «amour contingentes»: «У Сартра не было пристрастия к моногамии. «Между нами, — говорил он в своей обычной манере, — необходимая любовь (amour necessaire), но, я допускаю, что мы можем познать и любовь случайную» (amours contingents)1.
Если обратиться к словарю, то вариантами «случайной любви» будут являться «возможная любовь», «несущественная любовь», «любовь, достающаяся при разделе» при том, что «необходимая любовь» — это любовь «нужная», «неизбежная», а если рассматривать «необходимость» как философский термин, то и «безусловная, абсолютная»2.
Такую «случайную любовь» в 1938 году во время пешего путешествия по Альпам Симона де Бовуар обрела с учеником Сартра — одним из членов «сар-трической семьи»3, автором опубликованного в 1946 году военного дневника «Последнее из ремесел» — Жаком-Лораном Бостом.
Исследовать взгляды Бовуар на «случайную любовь» стало возможным, благодаря ее сохранившимся 250-ти письмам к Босту. Эти письма вместе с фрагментами его дневника и письмами к ней были опубликованы в 2004 году отдельной книгой — («Перекрестная переписка 1937-1940»). Публикация «живо-
