CC BY
119
Н. В. Алексеева
Череповецкий государственный университет alekseevanv35@mail.ru
ПОКАЯННАЯ ПРАКТИКА В КОНТЕКСТЕ РЕФОРМ ПЕТРА I
Петровские реформы затронули и таинство исповеди, которое стало основой для государственного контроля вероисповедания прихожан. Однако такой контроль и введение штрафов за неисполнение таинства создавало условия для смещения реализации покаянного чувства в сферу личных духовных трудов. По степени сложности исполнения и продолжительности эту практику можно представить на нескольких уровнях: повседневная жизнь и события жизненного круга; обетная практика (экстремальные, кризисные ситуации); уход от «мира».
Ключевые слова: реформы, исповедь, покаяние, штрафы, исповедные книги, духовник, Синод.
Nadezhda V. Alekseeva
Cherepovets State University
PENITENTIAL PRACTICES IN THE CONTEXT OF THE REFORMS OF PETER I
Among the different things Peter's reforms touched on the sacrament of confession, which became the basis for state control over the faith of the parishioners. However, such control and the introduction of penalties for failure to ordinances caused the conditions for the implementation of offset penitential sense to the scope of personal spiritual works. According to the degree of difficulty and the duration, this practice can be presented on the several levels: daily life and events of the life circle; votive practice (extreme, crisis situations); a departure (escape) from the "world".
Key words: reforms, confession, repentance, fines, confessional books, the priest, the Synod.
Состояние покаянной практики русских крестьян в XVIII-XIX вв. чаще всего в исследовательской литературе связано с проблемой так называемой «явки на исповедь». Этому вопросу уделяется большое внимание во многих работах по истории крестьянства, его культуры и образа жизни. Автор не ставит своей целью специальное изучение статистики «небытейщиков», тем более что достоверность информации по этому вопросу подвергается обоснованному сомнению. К тому же в историографии отмечается, что неявившиеся на исповедь в Великий пост могли прийти к исповеди в другое время. Это, кстати, подтверждается и наблюдениями за данными алтарных книг. Очевидно и то, что небывший у исповеди православный крестьянин в текущем году фиксировался в качестве исповедавшегося через год или
два.1 Одним словом, в среде православного крестьянства неявка на исповедь означала не столько неразвитость религиозного чувства, сколько слабость религиозной дисциплины, как говорили в то время — «простоту». Поэтому, оставляя в стороне вопрос о статистике «явки на исповедь», обратимся к рассмотрению тех мер церковного и государственного воздействия, которые были призваны укрепить внешнюю дисциплину покаянной практики. Это важно еще и потому, что в XVIII веке русская православная традиция вместила в себя опыт бытования государственных штрафных санкций за неявку на исповедь — опыт, оставшийся достоянием лишь этого столетия.
К началу XVIII века в России существовала устойчивая практика церковной исповеди. Для православного человека, как правило, обязательным было исповедоваться, по меньшей мере, один раз в год в какой-либо из постов. Для желающих делать это чаще преград не было. Помимо ежегодной исповеди, церковное правило требовало исполнения исповеди и причастия еще в двух случаях: 1) исповедь перед браком; 2) исповедь перед смертью.
Перед исповедью необходимо было духовно подготовиться, для чего предназначался пост, посещение церковных служб, чтение (по возможности) Св. Писания и житийной литературы, усиленная молитва.
Исповедь принимал священник, выбранный самим прихожанином. Правда, такое было возможно по большей части в городах в связи с тем, что там было несколько церквей. Однако в сельской местности такая возможность тоже могла иметь место в том случае, если поблизости находился монастырь.
Сама исповедь начиналась общей молитвой исповедующихся и священника и его краткими советами по поводу проведения исповеди. Затем шла личная исповедь — кающийся рассказывал духовному отцу о всех своих неблаговидных поступках, исходя из знания семи смертных грехов. Священник имел право задавать вопросы после того как прихожанин выговорится и в завершение всего произносил молитву о «ниспослании сердечного сокрушения кающемуся и прощении ему грехов». Если он считал нужным, то давал совет, как преодолеть конкретный порок, накладывал епитимию и призывал к долготерпению и «простоте». Чтение разрешительной молитвы происходило в том случае, если духовник допускал исповедовавшегося до причастия Святых Тайн. Духовник мог поинтересоваться и совершением добрых дел, помогает ли пришедший ближним, «так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную». (Мф. 25:45-46.) Отпущение грехов заканчивалось причащением.2
В начале XVIII века государство предпринимает известные попытки реформы Церкви, задевавшие и сложившуюся покаянную практику.
В. С. Шульгин отмечает, что до XVIII века церковному суду были подсудны по всем гражданским и уголовным делам, «кроме разбойных и татиных и кровавых дел», все духовенство, церковный причт и зависимые от духовенства
Камкин А. В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в. Дис... д. и. н. М., 1993. С. 292-299.
2 Настольная книга священнослужителя. Т. 4. М., 1983. С. 251.
люди. Юрисдикция церкви по весьма широкому кругу дел простиралась на все население государства. Однако уже в 1700 году в комиссии, созданной для составления нового уложения, были поставлены под сомнение полномочия церковного суда. И к 80-м годам XVIII века сфера деятельности церковного суда ограничивалась наложением епитимий на уклоняющихся от исповеди и виновных в прелюбодеянии, а также наложении церковного покаяния на лиц, присылаемых из светских судов,3 т. е. полномочия церкви ограничивались исключительно духовным наказанием провинившихся.
На протяжении всего XVIII века издаются указы, регламентирующие повседневную приходскую деятельность. Управление Церковью стало не соборно-церковным, а государственным, духовенство же, по выражению тогдашних законов, отныне несло службу «духовного чина».4 В указе от 16 июля 1722 года были перечислены все те праздники, в которые прихожане обязаны были посещать храм во все службы. В воскресные дни большинство жителей также должны были приходить в церковь, за исключением тех, кто должен был остаться «для охраны домов» или, «кроме того, разве кто заболит, или какая невозможность не допустит». Священники должны были следить за тем, «чтобы крестьяне по воскресеньям, праздничным и царским дням не работали и ходили в церковь и не отвлекались во время службы на посторонние дела».5
Специальные меры были предусмотрены для того, чтобы весь народ исправно ходил на исповедь. Духовники, как несущие государственную службу, были обязаны доносить о грехах против государства.6 О том, что о «государственных умыслах» (заговорах против царя и государства), услышанных на исповеди, они будут объявлять, священники давали присягу при вступлении на должность. Эта присяга была введена именным указом императора от 17 мая 1722 года после издания Духовного регламента. Мерой наказания за невыполнение было лишение сана и отдача под светский суд.7 Однако нарушение тайны исповеди касалось только государственной измены и как положение нетрадиционное для Церкви оно особо мотивировалось и обосновывалось в Духовном регламенте8 с целью еще раз убедить в правомерности этого решения.
Там же содержится требование к духовным отцам не ссориться со своими духовными детьми, ибо сказанное в ссоре может быть воспринято последними как разглашение сказанного на исповеди. За это священнику грозили лишением сана и телесным наказанием в мирском суде.9 А в приложении к Духовному регламенту специально подчеркивалось, что священник не должен быть «тяжестен», дабы кающиеся не боялись открыться ему. Категорически
о
Шульгин В.С. Религия и церковь // Очерки русской культуры XVIII в. Ч. 2. М., 1987. С. 371, 372.
4 Концевич И. М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси. М., 2009. С. 200.
5 Полное собрание законов Российской империи-1 (далее — ПСЗ). Т. VI. № 4052. П. 3.
6 ПСЗ-1. Т. VI. № 4012.
7 ПСЗ-1. Т. VI. Там же.
8 ПСЗ-1. Т. VI. № 3718.
9 ПСЗ-1. Т. VI. Там же.
запрещалось использовать узнанное на исповеди как средство давления на прихожанина в бытовых спорах и дрязгах.10
Таким образом, таинства исповеди и причастия стали основой для государственного и церковного контроля вероисповедания прихожан. Для этого именным указом Петра I от 17 февраля 1718 года была введена форма внутриприходских именных книг исповедавшихся — духовные росписи или исповедные книги.11 Однако на практике ежегодная периодичность их подачи и регулярное ведение приживались медленно, и Синод еще неоднократно рассылал формуляры ведомостей и призывал к регулярности и точности ведения такой отчетности. До конца XVIII века эти напоминания были довольно частыми, в XIX веке они идут на убыль.12 В 1722 году данное требование было подтверждено совместным указом Сената и Синода,13 что закрепляло и символизировало полное единство в этом вопросе светских и церковных властей. Таким образом, основное внимание центральных органов было направлено на организацию системы фиксации совершенных каждым прихожанином актов исповеди и покаяния. Изредка Синод обращался и к регуляции самого обряда исповеди — подготовки к нему священника и прихожан, проведения, поведения во время таинства и после него и т.д., рассылая, как например, в 1725 году специальные книжицы для исповедей, которые в печатных или рукописных копиях доводились до каждой церкви.14
Однако столь огромное желание поставить исповедную практику под контроль государства было вызвано не уменьшением благочестия народа и его нежеланием посещать исповедь, так как установка на святость среди русского народа была достаточно велика, чему ярким свидетельством служит тот факт, что к началу синодального периода число канонизированных святых, по исследованиям А. В. Карташева, «возросло до 230, а вместе с местночтимыми именами даже и до 500», другим наглядным примером «обилия святости на Руси» было широкое развитие монашества и монастырей.15 Основной из причин подобных действий стала необходимость создания четкого учета количества раскольников в России для принятия необходимых мер по пресечению дальнейшего распространения раскола.
С начала XVIII века государство, поставив под свой контроль посещаемость таинства исповеди и причастия, взяло на себя в случае с «небытейщиками» финансовые меры пресечения подобных нарушений, т. е. штрафы. Священники обязывались вести учет непосещающих исповедь, система денежных штрафов вводилась за «небытие на исповеди» и за сокрытие священниками
10 ПСЗ-1. Т. VI. Там же.
Законодательство Петра I. М., 1997. С. 583-539.
12 ПСЗ-1. Т. VI. №№ 3914. 3963. п. 24. 4022; Т. VII. №№ 4648. 4688.4982; Т. VIII. №№ 5496; Т. X.; №№ 8204, 8553; Т. XII. № 15096; Т. XIV. № 10338; Т. XX. № 15096; ПСЗ-2. Т. VII. Ч. 1. № 14409. Ст. 15-17.
13 ПСЗ-1. Т. VI. № 4052. П. 3.
14 Нечаева М. Ю. Монастыри в системе регуляции общественной и хозяйственной жизни Урало-Сибирского региона (1721-1764). Дис... к. и. н. Екатеринбург, 1994. С. 416.
15
Карташов А. В. Очерки по истории русской Церкви. М., 1992. Т. 2. С. 319-320.
«небытейщиков».16 Это объясняется, главным образом, опасениями распространения раскола. Кроме того, правительство преследовало при этом и финансовые цели—упорно непосещающий исповедьпризнавался раскольником и, следовательно, должен был платить двойной подушный оклад.17
По указам Петра I с крестьян взимали штраф в следующем размере: в первый раз — 5 коп., во второй — гривну, а в третий — по 15 копеек, да кроме того было приказано о тех, «которые в таковых противностях явятся,... подавать ведомости в губерниях губернаторам и им, по тем ведомостям, таковым чинить наказания». Небытие на исповеди влекло за собой также ограничение некоторых прав, а именно: таких людей нельзя было избирать ни на какие должности. Для оброчных крестьян, занимавшихся торговлей, штраф был скоро значительно повышен: они должны были платить половину того, что платят купцы, то есть 50 коп. — в первый раз, 1 руб. — во второй, и 1,5 руб. — в третий. В этом указе от 17 февраля 1718 года не совсем ясно — следовало ли не явившихся на исповедь отсылать для наказания к гражданскому начальству уже при первой неявке. Через четыре года это положение было разъяснено — присылать для наказания к гражданскому начальству только в третий раз, но и тут не определено было — каково должно быть это наказание.18
Императрица Анна именным указом 1737 года подтвердила, чтобы все православные от семилетнего возраста ежегодно исповедовались и причащались в Великом посту, в противном случае было предписано брать штрафы без послабления. Во избежание непосещения исповеди и причастия давались самые мелочные предписания: так, например, исповедаться можно было в другом приходе, но причащаться следовало обязательно в своем, представив свидетельство о бытии на исповеди от того священника, у которого исповедовался.19 Кстати, это указание на деле не исполнялось — причащались там, где исповедовались. Об этом свидетельствуют записи в алтарных книгах, а также письма от священников других приходов, вшитые туда же. Все эти правила, по словам В. И. Семевского, «вызывали огромную канцелярскую переписку: подавал священник росписи о бывших у него на исповеди в Великом посту, а потом являлись исповедники в другое время и он должен был подавать дополнительные росписи, духовные власти сличали их с прежними и, затем, о не явившихся ни в Великий пост, ни в Петров, ни в Успенский посты сообщали светскому начальству для взыскания штрафов с виновных. Штрафные деньги затем отсылались в военную коллегию».20
В начале царствования императрицы Екатерины II снова появилась необходимость уточнений по вопросу о взыскании штрафных денег с «небытейщиков», так как встречались и такие, что не являлись на исповедь
16 ПСЗ-1. Т. V. № 2921. Т. VI. № 4012.
17 Семевский В. И. Сельский священник во второй половине XVIII в. // Русская старина. 1877. С. 503.
18 ПСЗ-1. Т. V. № 3169.
19
Семевский В. И. Сельский священник во второй половине XVIII в. // Русская старина. 1877. С. 504-505.
20 Там же.
по пятнадцати лет и не потому, что были в расколе, а вследствие отлучек или даже по своей «простоте».
Нужно было уточнить два вопроса: какие штрафы брать с них и не подвергать ли их телесному наказанию.21 Екатерина II ответила на них именным указом от 30 сентября 1765 года, где еще раз подтвердила, какое количество денег следует брать за неявку к исповеди: с разночинцев и посадских за первый раз по рублю, за вторую неявку — по два, за третью — по три; с поселян, соответственно, по 5, 10, 15 копеек; «коим за то положенных денежных штрафов за совершенною скудностью и нищетою платить будет нечем, употреблять по рассмотрению губернаторскому в работы казенные и полицейские, и в той работе содержать по две недели, и сверху того оным в работу употребляемым, доколе они в той работе будут, давать в пищу только хлеб и воду. А телесного наказания им не чинить. За помещичьих и владельческих людей и крестьян, кои за неисповедь положенных штрафов сами платить будут не в состоянии, взыскать те штрафы с помещиков их и владельцев, а в небытность оных с прикащиков и старост, а за дворцовых и экономических с управителей казначеев и старост же, в чьем ведомстве те крестьяне находятся..., с воинских, сухопутных и морских нижних чинов, с их жен и детей так же, как и с поселян».22
Несмотря на все эти подтвердительные указы, количество «небытейщиков», видимо, не сокращалось. Так, по свидетельству В. И. Семевского, Архангельский архиерей сообщил Ярославскому и Вологодскому генерал-губернатору Мельгунову ведомость о не явившихся в 1783 г. на исповедь по его епархии, из которой оказалось, что при населении епархии в 215762 души обоего пола, на исповедь в Великий пост не пришло 79243 человека, то есть более одной трети, между тем из них записанных в раскол было лишь около полуторы тысячи.
В. И. Семевский не уточняет, по каким причинам эти люди не явились на исповедь, но судя по тому, что архиерей требовал, чтобы со всех неявившихся не только были взяты штрафы, но и чтобы они были подвергнуты публичному покаянию, не зависимо от указа 1765 года, приведенного выше, по которому публичное покаяние назначалось только тем, кто не был на исповеди больше трех лет, основной причиной явилось «нерачение». Мельгунов приказал взыскать с них штраф по 5 копеек, но «отсылать такое огромное число людей на покаяние находил не только крайне затруднительным и убыточным для народа, так как это отвлекло бы его от обычных промыслов, но даже опасным, потому что вследствие этого распоряжения могло бы усилиться обращение в раскол». Это «удаление от церкви» Мельгунов объяснял недостатком ученых священников, которые могли бы иметь влияние на народ, и при этом ссылался на то, что среди самих духовных лиц Архангельской губернии были 67 человек, которые не исповедались.
21 Там же. С. 505.
22
Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Царствование государыни императрицы Екатерины Второй. 17621777. Т. 1. СПб, 1910. С. 309-311; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 3597. Л. 23.
Сенат согласился с мнением губернатора и представил Синоду подумать над возможными путями предотвращения подобных явлений и порекомендовал ему позаботиться об увеличении числа образованных священников.23
Нужно, однако, заметить, что большое количество неявившихся на исповедь было в весьма немногих уездах, главным образом в тех, где существовал «неучтенный раскол». По результатам явки на исповедь в Красноборском уезде Вологодской епархии, в составе которого находился 41 приход, из 43180 человек взрослого населения (т.е. старше 7 лет) в 1790 году не явилось без уважительной причины, «по нерачению», 546 человек, что составило 1,3 %.24
Данные исповедных книг позволяют определить типичных «небытейщиков». Например, среди крестьян того же уезда чаще всего пренебрегали исповедью молодые парни, престарелые вдовцы и вдовы, старые девы, сироты, матери-одиночки. Можно предположить, что неявка в этих случаях объяснялась либо молодостью, либо немощью, либо нестрогим образом жизни.
Очевидно, что строгие меры принуждения, предпринятые государством в столь деликатной сфере религиозной жизни, коей является покаяние, стали приводить к появлению в приходской практике таких несвойственных ей прежде явлений как укрытие истинного положения дел, своего рода «очковтирательство». Известно, что отдельные священники, не желая вступать в конфликт со своей паствой, подавали в епархиальные органы заведомо ложные сведения. Консистории пытались с этим бороться.
В алтарных и исповедных книгах обязательно записывались имена лиц, свидетельствовавших о приходе на исповедь в церковь или, по особым причинам, о проведении исповеди дома — «в присутствии домашних», «в прис. дьякона...», «...священника...» и проч. Делалось это, скорее всего, во избежание указанных подлогов, за которые священнослужители наказывались духовными властями путем штрафов, а иногда и «отлучением» от должности. Например, в доношении дьякона Васильева из церкви Леонтия епископа Ростовского, находящейся в деревне Кочково Вологодского уезда, сообщается именно о таком случае, когда местный священник половину своих прихожан, небывших на исповеди, записал в исповедную книгу как исповедавшихся. Да еще и угрожал дьякону за то, что тот «не приложил руку» к записям в «духовенственной книге».
При расследовании данного инцидента выяснилось, что часть записанных исповедались 25 декабря в Рождество Христово, уже после отправления доноса. Тем вина священника была смягчена и он приговорен был к шести месяцам монастырских трудов или «штрафу в 20 рублей».25 Священник выбрал штраф — «на богодельни». С него также была взята подписка, где, в частности, говорилось: «...обязать сей подпиской, чтоб он впредь детей своих
2 3
Семевский В. И. Указ. соч. С. 505-506.
24 Государственный архив Вологодской области. Ф. 496. Оп. 19. Д. 390. Л. 14, 29, 39, 48 об, 54 об, 81, 98, 108, 131, 154, 155, 166 об, 175 об, 199 об, 200-201, 262-278, 298, 262 об. - 263, 310-340, 341-344, 346-375 об, 377-421, 448, 455, 496, 516, 525, 559, 593, 613, 633, 662, 663-675, 690, 716, 734, 779, 799, 837.
25Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 3134. Л. 2.
духовных не мог по незнанию исповедной книжицы лишать сам собою Святых Христовых Тайн причастия, так же по должности священства поступать во всем сходственно с правилами святых апостолов и отцов, духовным регламентом, указами и данной ему священнической грамотой, так же, чтоб и церковники по его чести непременно приходивших к исповеди записывали достоверно под опасением за неисполнение указанного оштрафование».26
Иногда наказание за недобросовестное заполнение исповедных книг было достаточно суровым. Так, за невписание беглого крестьянина в духовные росписи в течение 17 лет в конце XVIII века священника церкви в деревне Копосово Лосевской волости Кирилловского уезда отослали на месяц в монастырские труды, а дьячка и пономаря уволили с должностей.27 В данном случае священник обязан был ежегодно фиксировать письменно отсутствие этого крестьянина на исповеди.
Но вообще контролировать истинность сведений, изложенных в духовных росписях, было достаточно сложно. Священники подавали исповедные ведомости раз в год в заказные правления, откуда их отправляли в консисторию. В самом заказном правлении их достоверность не проверяли, да и в консистории тоже. Случаи нарушения духовенством правил ведения отчетности выявлялись именно в процессе взыскания штрафов, когда зачисленные в списки неявившихся заявляли, что у исповеди были. Такие дела передавались в консисторию, а оттуда уже следовал указ в заказное правление провести расследование или же виновных священников забирали для разбирательства в консисторию. В процессе этих расследований требовался второй экземпляр исповедной росписи, который должен был храниться в приходской церкви. Тогда и выяснялось отсутствие или неисправное ведение таковых. За это, как уже указывалось выше, священников наказывали — налагали штрафы в установленном размере, ссылали в монастыри на срок от нескольких месяцев до 2-3 лет, отлучали от должности. О подобных случаях обычно объявляли для острастки по всем церквям епархии. Однако угроза подвергнуться наказанию не всегда отвращала священников от подачи ложных сведений — перспектива получения непосредственной выгоды от взятки или нежелание портить отношения с паствой оказывались при этом более веским доводом.28
Те же требования распространялись и на ведение алтарных книг, где записывались исповедники не по сословиям и половозрастным группам, а по мере прихода их на исповедь в течение всего года. В правилах их заполнения священнику и причетникам указывалось ставить свои подписи под списком исповедавшихся ежемесячно, даже если таковых не было. В противном случае накладывался штраф «со всего клиру за каждый месяц по десяти копеек, а ежели кто один не подпишется, с того по пяти копеек за месяц...».29
26 Там же. Л. 24.
27 Там же. Д. 3897. Л. 23.
2 Я
Нечаева М. Ю. Монастыри в системе регуляции общественной и хозяйственной жизни Урало-Сибирского региона (1721-1764 гг..). Дис... к. и. н. Екатеринбург, 1994. С. 416-417.
29 Государственный архив Архангельской области. Ф. 359. Оп. 3. Д. 114. Л. 2.
Складывается впечатление, что практика установления «небытейщиков» была показателем своеобразного неприятия духовенством этой системы штрафных санкций. К концу века на это стали осторожно, но весьма настойчиво указывать и архиереи. Приведем в связи с этим пример из архиерейского послания архиепископа Архангельского Варнавы: «...ныне святая четыредесятница (Великий пост) мати целомудрия, очистилище грехов, десятина лет наших, в сию ж паче подобает со всяким благотишием приходити в церковь святую и слушати божественнаго пения и чтения святых книг, мы же заповедаем вам, священникам и всему причту церковному, еже бо вам всегда первое явити образ чистаго жития и в покаянии пребыти: так же и прихожан своих тощно и прилежно принуждати, чтоб никто мужеска полу, женска отнюдь без покаяния не были, так же и дети их, и от вас бы были учены с прилежанием к посту и молитве и о вышеявленном почитании креста и сложение триперстном.., и обучал дети своя во младенчестве церковном хождению, и от семи лет до покаяния паче же двоенадесятных лет сущим исправлением отроков и дев, и накрепко вам, священником, попечение ти о прихоженех, чтоб не отлучались покаяния во святей четыредесятнице умножением трудов жительственных в мире, отходящих за купечество за приставления дела кому врученныя, за тяжкий труд дровосечества или земледелства каковато великий труд понесть, да не будут отягченми новыми, еже бо повелевати без святого покаяния не быти.., не лишайте покаяния и тридневным прихождением еже пяток, субботу, неделю, и тако вси пришед, очищая грехи своя покаянием, по разсуждению достойнии да причащаются...».30
Очевидно, что архиерей перемещает внимание духовенства в вопросе об исповеди с принудительно-штрафных мер на меры преимущественно духовного воздействия. Он призывает самих членов причта постоянно учить этому паству. Особо на себя обращает внимание отдельное замечание по поводу троеперстного крещения — проблема раскола в Архангельской губернии стояла особенно остро. Далее владыка указывает на серьезное отношение к заполнению исповедных росписей: «А которые против сего нашего указу Вам, священником, в чем противны явятся или до покаяния не будут приходить, и вам на противников чинить ведомость немедленно, а кто не будет в покаянии нынешнюю четыредесятницу и вам по пасце святей приносить росписи со всяким объявлением и виною, каковою кто чего ради отлучился покаяния, и таковых ради вин сыскано будет, и наказаны будут не токмо духовным, но и градским прещением, а если что в вас, священниках, явятся нерадение о прихожанех своих к покаянию и ко исправлению жития их, и вы за то не толико наказаны будете, но и священства запрещение приимите».31 Так как документ подлежал чтению в храмах, «когда схожение людей бывает», то он сам уже являлся поучением прихожанам в правильном поведении во время поста и обязательности покаяния.
Судя по «Делам о наложении епитимий», к концу XVIII века церковные
30 Там же. Ф. 1025, Оп. 5. Д. 38. Л. 2-3.
31 Там же. Ф. 1025. Оп. 5. Л. 3об.
и государственные власти приходят к убеждению, что необходимо воздействовать на верующих духовными средствами, а не экономическими, для этого делается ставка на хорошую подготовку священников и повышение требований к их моральному поведению. Императорский указ 1801 года «О наказании людей Грекороссийского исповедания за уклонение от исповеди и Св. причастия вместо денежного штрафа церковным покаянием»32 официально отменил штрафные санкции против «небытейщиков»: «яко за духовное прегрешение духовными же наказаниями привесть в вящее возчуствование своего прегрешения и к истинному в том раскаянию...».33
Однако и в народной среде введение штрафов за неявку на исповедь, т. е. материального наказания за духовное прегрешение, с самого начала создавало некоторое напряжение и условия для появления духовных практик, куда постепенно переносился акцент покаянной традиции вне таинства.
Жесткость государственного контроля поневоле придавала покаянной практике синодального периода известную долю формализма, хотя и очевидно, что отношение крестьян менялось только к обязательно-принудительному исполнению исповеди, но ни в коей мере не к ее духовным основам. Данные источников позволяют утверждать, что усиление контроля исполнения этих таинств со стороны государства закрепляло в среде верующих той поры практику покаяния вне таинства как средства духовного самосовершенствования.
По степени сложности исполнения и продолжительности эту практику можно представить на нескольких уровнях: первый — это повседневная жизнь и события жизненного круга; второй — обетная практика (экстремальные, кризисные ситуации); третий — это уход от «мира».
Практика покаяния вне таинства среди православного населения была основана на главной черте христианского аскетизма — покорности воле Божьей, смирении. За пределами храма покаяние принимало внебогослужебные, а порой и опосредованные формы. Оно как бы оберегало от совершения греха, очищало помыслы, становилось нормой повседневного религиозного поведения православного населения, независимо от обстоятельств жизни: ежедневно — молитва; еженедельно — слушание или чтение духовной литературы, посещение служб в церкви, пост по средам и пятницам; ежегодно — годовой круг церковных праздников, пожертвования на содержание церкви и причта, милостыня, четыре поста, молебны в честь «своих» святых, обряды земледельческого цикла; в течение жизни — обряды жизненного цикла (роды, крестины, свадьба, поминальная обрядность). Можно считать это первым уровнем и покаянной и духовно-молитвенной практики.
Церковная исповедь и первый уровень покаяния вне таинства ритмично и стабильно воспроизводились во времени и пространстве. Сакральным пространством первой является храм, второго — дом, семья, храм. В данной ситуации горожанин был в более выгодных условиях, чем сельский житель, так как, хоть и был прихожанином какой-то одной церкви, все же имел возможность
32 ПСЗ-1. Т. XXVI. № 19743.
33 Там же. С. 522.
выбрать себе духовника и в другом храме, и, возможно, в монастыре, которые часто располагались в городах или близ них.
Второй уровень покаянной практики вне таинства возникал в экстремальных, кризисных ситуациях.
В зависимости от масштабов кризисной ситуации — носила ли она общественный (война, эпидемия, природные катаклизмы и т. д.) или личный семейный характер (болезни, несчастья) — можно выделить коллективные формы покаяния (обетные посты, крестные ходы, молебны, построение всем миром культовых сооружений, взятие на себя единовременных или долговечных обязательств по содержанию их и т. п.) и индивидуальные (пост, молебен, жертва на святыню или храм в виде вещи или денежного взноса, паломничество). Основой этого уровня являлась обетная практика, которая вобрала в себя практически все формы духовно-молитвенной практики и покаяния.
Огромную роль в реализации покаянного чувства играли монастыри. Территория Русского Севера наполнена монастырской топографией. Все монастыри имели свой сакрально-реликтовый комплекс, который был представлен личными вещами — ризами преподобных подвижников, четками, посохами, веригами и др.; богослужебными предметами — например, фелонь и стихарь преподобного Кирилла, священные сосуды и проч., используемые в литургических целях; письменными памятниками — комплекты книг из келейной библиотеки, переписанные подвижниками, духовные завещания и т. д.; мемориальными объектами — камень-следовик на горе Маура (Горицы), три часовни вне Кирилло-Белозерского монастыря, кривая сосна на территории Филиппо-Ирапской пустыни, кору которой использовали при различных недугах и др.34
Второй уровень покаянной практики характеризуется прерывностью, своего рода пульсацией и острым субъективным чувством раскаяния. Обет мог быть взят на определенное время или на «вечные времена» (в случае коллективного покаяния — вечное содержание храма или какой-то его части — лампадное масло, ризы, ремонты и др.), в случае личного обета — до конца жизни. Но даже если исполнение какого-либо покаянного действия совершалось один раз, оно никогда не проходило бесследно — извлекались уроки, порой избавлялись от вредных привычек или заметно меняли образ жизни. В коллективном покаянии всегда присутствовало раскаяние каждого.
Третьим уровнем покаянной практики можно назвать наивысшую его форму — уход от мира: келейничество, старчество, странничество, монашество, юродство во Христе. Подобное решение могли принять только люди высоко духовные, особо благочестивые. Жизненный выбор этих людей всецело поддерживался обществом и считалось особым благом для прихожан присутствие на территории прихода такого богомольца.
Этот уровень характеризовался уникальным, временным и личным ха-
34 Третьякова С. В. Основатели монастырей в исторической памяти и религиозном укладе Бе-лоозера (вторая половина XIX - первая четверть XX вв.). Дисс... к. и. н. Вологда, 2007. С. 88.
рактером. Сакральное пространство этой формы покаяния составлял ареал «мира» и ближних церковных святынь.
Обращение к последним двум формам покаяния зависело от двух факторов — от масштаба «кризисной информации» (Т. Б. Щепанская) и числа особо благочестивых членов сельского общества.
Интенсивность обращения ко второму и третьему уровням покаяния могла носить весьма яркий характер, была большим духовным порывом. Эта практика вновь возвращала верующего в Церковь, к отдельным ее святыням — чудотворным иконам, святым мощам, особо чтимым храмам, монастырям, обетным крестам и к основе всей покаянной практики — таинству исповеди.
Таким образом, к концу XVIII века и церковные власти, и народ достаточно определенно начали реагировать на государственное вмешательство в столь интимную сферу духовной жизни, как исповедь и покаяние. Нельзя считать, что формы покаянной практики вне таинства появились в синодальный период или начали активно использоваться только со времени установления государственного контроля за практикой посещения исповеди. Однако можно утверждать, что данная традиция в исследуемый период оформилась в стройную и логичную систему действий с осмысленным пониманием личной ответственности каждого перед семьей, обществом и Богом.
