CC BY
40
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: ПОЛЕМИКА ЦИВИЛИЗАЦИЙ
УДК 008 ББК 71.05
Я. Кеневич
ПОГРАНИНЬЯ: ПОЛЬСКОЕ, ЕВРОПЕЙСКОЕ, ЕВРО-АЗИАТСКОЕ?..*
Пограничье рассматривается на континентальном пространстве от Тихого до Атлантического океана. В истории, в памяти и размышлениях о прошлом Пограничье здесь связано с ответом на экспансию, идущую как с Запада, так и с Востока, оно результат вхождения в цивилизацию западного христианства и столкновения с миром Великой Степи. Исчезновение Пограничья ведет к формированию Периферии. Фиксируется трехмерный опыт Пограничья - польский, европейский и евро-азиатский. Показано, что для формирования идентичности ключевое значение имеет способность к иденти-фикаии Своих без отвергания Других, то есть стремление к Диалогу, а не замкнутость в кругу собственной культуры.
Ключевые слова:
государственность, граница, идентичность, политические границы, Периферия, Пог-раничье, Свои, Чужие, экспансия, этнические границы.
Если мы собираемся рассматривать пограничья культур и культуры Пограничья, следует определить, какой смысл мы вкладываем в это понятие. Об этом я писал не раз, и подводя итог, напомню только, что я сосредотачиваю внимание на особенной форме жизни там, где существует граница между своими и чужими. Имеется в виду как граница в реальном пространстве, так и воображаемые границы, и наконец, - барьеры между людьми и сообществами.
Скажем так, Свои и Чужие - это особая интерпретация отношений между Другими. Другие для нас - это люди разных культур. Это не Мы, а идентифицируемые нами Они. Наши друзья и враги. Но мы также относимся к Другим, осознаем наши различия, но и точки узнаваемости. Мы устанавливаем нашу идентичность, чтобы осознать собственное существование, но и также и для того, чтобы Другие могли нас идентифицировать, чтобы в общем нам мире могли установить с ними диалогические отношения. Мы упрочняем между собой этнические и политические границы, вытекающие из нашей интерпретации прошлого и связей, которые нас в такой же мере разделяют, как и объединяют. Эти
границы известны нам в ландшафте и связаны с необходимостью не только владения, но и господствования. Эти границы вытекают также из потребности в идентификации, и в равной мере свидетельствуют о культурном разнообразии. Но мы знаем и выделяем Других настолько далеких, что мы не в состоянии идентифицировать наши с ними отношения. Мы считаем их Чужими. Граница, которая отделяет нас от Чужих, - именно цивилизационная. Я говорю о Пограничье как о реальной близости подобной границы. границы и барьеры - существующие и ощущаемые, выражаемые и интерпретируемые людьми в прошлом. А также рассказываемые. А также понимаемые и высказываемые нами. Я считаю пограничье явлением, связанным с экспансией системы, как следствие пересечения границ [4].
Я хотел бы также указать на то, что для формирования Пограничья как пространства человеческих действий имеет значение характер границы - открытой или закрытой. Также важно установить, как и когда эти границы и барьеры пересекаются. В связи с этим я все же подтверждаю свою гипотезу о том, что Пограничье в различных
* Изначально данный текст был лекцией, открывшей семинар «Пограничья культур, культуры пограничья», организованный в Варшаве в рамках программы «Academy in Public Discourse: Poland-Russia» 2-29 мая 2012 года.
своих измерениях - это цивилизационное явление. Это влияет на отношения между культурами, и непосредственно переносится на отношения между людьми.
С этой целью я выбрал случай, в котором можно заметить все измерения пог-раничности, в то же самое время имея возможность наблюдать в нем процесс исчезновения Пограничья и формирования Периферии1. Имеется в виду та часть континента между Балтийским и Черным морем, между Вислой и Днепром, а может, между Эльбой и Волгой [15]. Но в то же время это случай, объединяющий все континентальное пространство от Тихого до Атлантического океана. Объединяющий в истории, в памяти и неизбежных размышлениях о прошлом. Пограничье было здесь связано с ответом на экспансию, идущую как с Запада, так и с Востока, результатом вхождения в цивилизацию западного христианства и столкновения с миром Великой Степи. Вплоть до XV в. это была экспансия западного христианства в отношении раннегосударственного мира язычников - пруссов, литовцев, латышей, а в то же самое время в отношении восточного христианства, присутствие которого сильно ощущалось в древнем литовском государстве. Следует заметить, что битва под Грюнвальдом в 1410 г. была победным столкновением литовского государства с представляющим Запад Орденом крестоносцев (ср.: [24]). В польском сознании это должно было запечатлеться как барьер немецкому напору, но стало прежде всего, переходом к Польше гегемонии в экспансии на восток.
Следует также рассмотреть экспансию, движущуюся с востока, сначала русскую (на юге), а затем московскую (на севере), целью которых было формирование западных пограничий Киевской, Московской Руси, и наконец - России. Эти экспансии были связаны с восточным христианством, в сущности, с русской Православной церковью. Но я не хочу сосредотачивать внимание на католическо-православном конфликте, поскольку это искажает интерпретацию. Подчеркивание конфессионального характера столкновения влечет за собой недооценку его цивилизационного аспекта. В этом контексте я хотел бы обратить внимание на то, что между X и XVI столетиями на восточном пространстве континента государственные образования формировались, используя мощность проходящих мередионально осей интеграции того времени: днепровской и висло-днестровской. В Киевскую Русь обращались за этими возможностями сосредо-
точения человеческой активности Литва и Новгород, а с XIV в. - также Польша2. И так как напор Орды мог прервать сообщение Севера с Югом, так и наступление Ордена крестоносцев должно было отрезать этот мир от Балтийского моря. Столкновения формировали ощущение пограничности, роли, вытекающей из представления некоего большего целого, и стали для государств фундаментами мифов об их основании. Однако вызванная конфликтами травма успешно скрыла от нас принципиальную роль интеграционных процессов на Пограничье. Мысля схожим образом о преобразовании Великого княжества Московского в Русское царство, полагаю, что это произошло благодаря опоре на интеграционную мощь оси Волги, формирующей пространство между Белым и Каспийским морем, между Астраханью и Архангельском. Отсюда логика российской экспансии в сторону Балтийского и Черного моря. Она, конечно, не объясняет все изменения, произошедшие в социальных и государственных формах со времен Ивана III.
Таким образом, формирование в XV-XVI вв. польско-литовской государственности, в значительной мере поглотившей прежнюю Русь, замахнувшуюся на доминирование на всей территории, связанной с обеими интеграционными осями, создало воистину конфронтационнную конфигурацию. Ее выражением стала Речь Посполитая, с момента Люблинской унии (1569) называемая Речью Посполитой Обоих Народов. Это была своеобразная, специфическая форма европейской цивилизации на Востоке ([17] и др.; см. у Анджея Новака [30]).
Лишь эта форма реализации Пограни-чья стала принципиально чуждой развивающейся российской государственности. На протяжении двух столетий Речь Пос-политая оставалась для нее важной, хоть и отнюдь не единственной, формой Европы [8]. Когда же после потрясений XVI и XVII века сформировалась имперская Россия, европейская экспансия в польской форме уже отошла в прошлое. Российская экспансия пошла по пути поиска владычества над осями, формирующими пространство Пограничья между морями. Слабеющая Речь Посполитая уже не воспринималась как Европа или ее Пограничье. Затем Пог-раничье выразило европейскую экспансию в период новой истории и потеряло свое значение вследствие российской экспансии.
Итак, я задаю вопрос о перспективе, с которой мы смотрим и что мы видим.
3
ю О
Мой взгляд устремлен к опыту. Я имею в виду ресурсы, из которых общество создает свои Трансформации, то есть своды правил поведения в непрекращающихся и обязательных для существования процессах изменения [18]. Я подразумеваю три измерения человеческого опыта, которые достаточно условно представлены в названии: я рассматриваю польский опыт, но хочу также охватить европейскую и евроазиатскую перспективу. Я хочу показать, что пограничность как обусловленность человеческих отношений может стать удобным случаем для размышления над возможностью их формирования.
В то же время, если проблемы обществ, рассматриваемые в пограничной перспективе, действительно стары, то есть, связывают нас с прошлым, то вызовы новы в том смысле, что нам бесспорно следует найти решения, принципиально отличные от прежних. Наши общества будут изменяться, хоть и не вполне ясно, в каком смысле. Зато очевидно, что эти изменения мы хотим держать под контролем. Иначе говоря, стремясь к собственной идентификации, мы хотим совершать обязательные преобразования автономно. Если быть еще точнее, новые трансформации как принципы адаптационных преобразований, например, в процессе модернизации, должны, или обязаны, принимая во внимание последствия, осуществляться самостоятельно, а не в виде пассивного копирования существующих образцов. «Самостоятельно» означает, что в данном социуме система управления пользуется собственной структурой, а не обращается к структурам доминирующей системы. То есть, не подчиняется внешнему управлению. Вопрос, который я хотел бы поставить, звучит следующим образом: предоставляет ли нам пограничность ресурсы, делающие возможным именно такой характер трансформации.
Автономия общественных преобразований отличает постулируемое направление изменений от периферийности. В обрисованном здесь пространстве история складывалась таким образом, что на месте прежнего Пограничья разместилась Периферия. Пограничность явно связана с трансформациями обществ, стремящихся к расширению, или своего пространства, или возможности контроля. Пограничье не подвергалось уничтожению, когда наступал переворот в отношениях, то есть когда общественная система защищала доступ к своей территории. Эти два вида опыта можно легко обнаружить на упомянутой
территории. зато процесс периферизации представляется нам не столь однозначно.
В какой-то мере это вопрос языка, вопрос выбора концепций, используемых для презентации явлений и традиций, необходимых для их понимания. Пограничья в нашем случае - это результат динамики развития Литвы и Польши, а впоследствии - и своеобразия Речи Посполитой как формы Европы на Востоке. Формирование современного европейского Мира-Системы не низводило автоматически нашу территорию до роли Периферии. здесь я бы не согласился с тезисами, представленными Иммануилом Валлерстайном [29]. Я скорее склоняюсь к предположению о цивилизационной особенности Речи Пос-политой, нежели о ее зависимости от европейского Мира-Системы. Долгое время мы наблюдаем здесь, по-моему мнению, своеобразие, заключающееся в особенном выражении трансформации латинского христианства в Европу. Особую роль играла форма политического строя, отсылающего к республиканской традиции Рима [23]. В этой традиции важнейшее место занимает понимание Свободы [12].
По этим причинам мне хотелось бы указать на значение этого трехмерного опыта, который мы назовем польским, европейским и евро-азиатским.
Обзор опыта, которым обладают общества, пытающиеся изменить свою периферийную позицию, а потому сознающие потребности трансформации, независимой от образцов, навязанных или рекомендуемых доминирующим Центром, является существенным шагом, ведущим к принятию решений в сфере идентичности и инициации трансформационных практик. Я подчеркиваю проблему свободного выбора цивилизационной принадлежности, что не означает пренебрежения обстоятельствами, в которых сообщества определяют свои структуры, а люди определяют свою систему ценностей.
Польский опыт указывает на то, что поворотным моментом была потеря контроля над границами. Ей предшествовало ослабление экспансивных возможностей, потеря способности обеспечения своеобразия формы общества и государства. Как говорили в давние времена, «не на правительстве зиждится Речь Посполитая, а на праве» (ср.: [28]). Только в XVII в. наступает утрата суверенитета, которая тем не менее не исключает способности принятия автономных решений. Разделы означали потерю контроля над границами. Ликвидация государственных границ и обоз-
начение чуждого территориального деления были не только гибелью государства. Столь же существенным было уничтожение возможности формирования отношений между сообществами и способности переживания отношений между людьми.
Обретение государства казалось главной задачей, и таков основной опыт польского народа. Однако это не все, что должно быть сказано. О польском Пограничье, то есть о переживании поляками существования границы, многое скажет нам их реакция на трагедию утраты независимости. Поэтому замечу, что ответом на утрату границы является мифологизация действительности, которая в XIX в. приняла форму Кресов. Кресы - это форма прежней реальной вооруженной границы -или против татар и турок, или же против московитов. В новых обстоятельствах Кресы укрепляются в воображаемой действительности как миф и одновременно как заменитель утраченной границы. Воображаемое пространство становится убежищем независимого Духа, Королевством, которым правят поэты. За это воображаемое пространство будет вестить борьба на протяжении всего периода Разделов. Кре-сы - это великий польский утешительный миф, но также и свидетельство сопротивления (ср.: [20]). Кресы отождествляют не только протест против захватнического давления, но и являются свидетельством сопротивления периферизации [16].
Таким образом, польское пограничье (см. работы в [22] - прежде всего, Романа Вапиньского и Яцека Кольбушевского) существовало лишь тогда, когда поляки умели и могли определить свою европейскую цивилизационную принадлежность. Когда же они утратили способность автономного управления изменениями и впали в зависимость, их территории, некогда пограничные, перестали выполнять свою роль. Скажем так, не будучи польскими (при отсутствии государства), они переставали принадлежать европейской цивилизации. А когда реальность не выражала уже европейскую экспансию, прежнее пог-раничье тоже перестало быть европейским. Не будучи польским, не могло также выполнять оборонительную роль. Во времена расцвета европейской гегемонии в XIX в. Польша оказалась излишней. Это общество без государства, разделенное между державами, могло в Европе рассчитывать лишь на статус периферии. Периферийность в свою очередь означала углубление зависимости. защита национальной идентичности и усилия, направ-
ленные на сохранение цивилизационной принадлежности, отличают польские общества на захваченных территориях от современных им колониальных обществ. Отличают, но не отделяют. Проблемой, требующей изучения, является не столько классификация этого общества как колониального, сколько сущность совершающихся тогда модернизационных процессов. Речь Посполитую как пограничье Европы невозможно интерпретировать в колониальных категориях, однако стоит попытаться по-новому взглянуть как на ее экспансию, так и на генезис неудачи. Периферизация означала утрату места и роли в Европе. Это в свою очередь ставило под вопрос цивилизационную принадлежность народов, формирующихся на землях прежней Речи Посполитой [25]. Сравнение их судьбы с колониальными странами может дать интересные результаты, но не может означать механического переноса образцов интерпретации [1].
Польское Пограничье, по-моему мнению, передает два рода опыта. Во-первых, способность образования культурных общностей, существующих рядом друг с другом, а не только друг против друга. Это опыт Встречи [18]. Во-вторых, ликвидация Пограничья выявляет ресурс, заключенный в мифологии и коллективной памяти, в способности к защите воображаемого пространства. Это опыт Диалога. Потеря способности к диалогу означает триумф периферизации, а следовательно, закрытие путей автономной модернизации. Это опыт катастрофы.
Пограничье также является европейским. Суть не в том, что жители этих земель, этого востока Европы или европейского Востока, чувствовали себя, в разной мере, по-разному, европейцами, не важно, происходило это в XVI, XIX или XX веке. Цивилизационная принадлежность является выбором свободных людей, она была также способом выражения свободы поляков. Также и тех поляков, которые были меньшинством среди Других, необязательно осознающих свою идентификацию. Невозможно установить, как частой должна была быть во времена неволи национальная идентификация, чтобы европейская принадлежность стала очевидной и понятной. Дело скорее в том, что эта часть континента бывала Пограничьем также с перспективы непольской, а именно европейской. Обзор европейских судеб этой территории делают Халецки [13], Клочов-ски [19], Самсонович [26], Вандыч [27]. Но не только польские исследователи отмеча-
ют европейскую пограничность этих земель в XIII, XVI, XVIII веке.
Европа во время своей самой могучей экспансии в XIX в. теряет свои Пограничья, не только на Востоке, но и на западе. Формируются там две новые формы цивилизации: Россия и Америка. Установление зависимости мира, подчиненного посредством колониальной экспансии, производится в форме периферизации. Ее результатом и ее орудием является, например, ориентали-зация. Следствием этого процесса является провал Европы в XX в., деколонизацию опережает война и тоталитарный эксперимент. Объединение Европы происходит как следствие ее сведения к Западу [31].
Прежнее европейское Пограничье стало в XIX в. западным рубежом Империи, лишенным динамизма участия в экспансии. Западная часть бывшей Речи Поспо-литой может рассматриваться в это время как пограничье динамично развивающейся Германии. Тем не менее, кажется, что эта экспансия европеизирует местное население схожим образом, как это имело место в случае современной американизации индейцев. Периферизация подчеркивает колониальный характер этой экспансии и решительно перечеркивает смысл Погра-ничья как зоны Встречи культур.
Европейскость Пограничья заметна особенно явно, когда оно уменьшается, когда периферийность становится очевидной причиной для отказа от цивилизационных притязаний. Российская экспансия вводит Россию в Европу, но Европу также выталкивает дальше на запад. Окончательное формирование Запада как единственной Европы после 1945 года означает окончательный отказ восточным территориям в статусе европейскости [14]. Это находилось в явном противоречии с духом европейской цивилизации, но полностью соответствовало убеждению европейцев: мир периферии, мир колонии, мир, скрытый за железным занавесом, не находится в Европе. Однако это означает также, что Европа сокращает свои пограничья, окончательно закрывает эпоху своей экспансии (см.: [10], ср.: [21]).
Европейский опыт упомянутых здесь территорий и их населения связан в современном периоде с оборонительной позицией, ностальгической мифологией и усиливающейся конфронтацией сообществ, строящих свою национальную структуру на этническом фундаменте. Защита ци-вилизационной принадлежности оказывается сломлена в результате трагедии Холокоста и заканчивается вместе с установлением новых границ «Лагеря Мира».
Здесь могут пригодиться постколониальные категории [9].
Только в таком контексте можно поднять вопрос о евро-азиатской перспективе. Этой проблеме я посвятил доклад «Евро-азия как пространство цивилизационных встреч», предназначенный для международной конференции в Якутске «Единое пространство культуры Евразии» (2-3 декабря 2011 г.)3. Не буду здесь повторять свои мысли, а сразу перейду к вопросу о возможности евро-азиатской перспективы опыта Пограничья [7].
Для пространства, находящегося «между Европой и Азией», как иногда определяют территории, которым посвящены мои рассуждения, нелегко найти ответ. В случае поляков озабоченность признанием их чувства принадлежности к Европе закрывает от них любые другие идентификационные возможности. Предложение рассматривать свою цивилизационную принадлежность в евроазиатской перспективе или вообще другой, нежели европейская, кажется полякам неприемлемым. Разумеется, многие совершали иной, не европейский, выбор и принимали иную идентификацию. Некоторые мыслители указывали на то, что роль Польши заключается в сближении католицизма с православием, России с Европой. Введение в эти рассуждения категории Евро-Азии может, конечно, иметь геополитический смысл, так как ссылается на географическую действительность. Трудность в том, что Азия остается конструкцией европейского происхождения. Ее трудно применять к размышлениям в цивилизационном ключе. На пространстве между морями можно очень легко поддаться иллюзии «временного» характера цивилизационных выборов.
Следует взглянуть на проблему с другой стороны. Прежде всего, стоит задуматься об опыте, который был и является участью сибирских обществ, подвергнутых различным формам воздействия российской цивилизации. Это создает возможность для сравнительного исследования экспансии и доминирования, зависимости и модернизации в условиях отсутствия собственной государственности и чувства чуждости государства. Россия считается колонизатором и покорителем в восточной части Евро-Азии. Можно ли сказать то же самое о ее роли в западной части [11]? По разным причинам россияне и поляки сомневаются или отбрасывают тезис о колониальном характере царской и советской империй (ср.: [5]). Возможно, решение придет быстрее, если мы поместим всю проблему в евро-азиатскую перспективу?
затем можно рассмотреть, в какой мере польский опыт уничтожения Пограничья, периферизации и перехода к самостоятельным формациям можно использовать в случаях обществ, лишенных государства.
Таким образом, евро-азиатское Пог-раничье - это опыт защиты собственных
границ от экспансии и перспектива строительства открытых границ. Для формирования идентичности ключевое значение имеет способность к идентификации Своих без отвергания Других, то есть стремление к Диалогу, а не замкнутость в кругу собственной культуры.
Список литературы:
[I] Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) I Авт. нер. М. Крисань. - М., S011.
[?] Кеневич Я. Выбор ценностей и цивилизационная принадлежность: возможность или необходимость? II Кеневич Я. Цивилизационный выбор и Пограничье. Debaty IBI AL. Том IV. - Warszawa, S011.
[3] Кеневич Я. Обстоятельства диалога на пограничье: некоторые размышления II Кеневич Я. Цивилизационный выбор и Пограничье. Debaty IBI AL. Том IV. Warszawa, SO 11.
[4] Кеневич Я. Пограничные территории и встреча цивилизаций II Общество. Среда. Развитие. - S011, № S. - C. 66-7S; S011, № З. - С. 45-5S.
[5] Новак А. Борба за окраины, борба за выживание: российская империя XIX в. и ноляки, ноляки и империя (обзор современной польской историографии) II Западные окраины российской империи.
- М. S007. - С. 4S9-464.
[6] M. Тымовский, Я. Кеневич, Я. Xольцер. История Польши. - Москва, 2003.
[7] Фон Xаген М. Империи, окраины и диаспоры: Евразия как антинарадигма для ностсоветсткого периода II Новая имперская история постсоветского пространства I Под ред. И. Герасимова и др.
- Казань, S004. - С. 144-149.
[8] Янов A. Европейское столетие России. 1480-1560. - Москва, S008.
[9] Bakula В. Colonial and Postcolonial Aspects of Polish Discourse on the Eastern „Borderlands" II From Sovietology to Postcoloniality. Poland and Ukraine from a Postcolonial Perspective I Ed. by J. Korek. -Huddinge, S007. - С. 41-59.
[10] Bauman Z. Europa niedokoñczona przygoda. Kraków, S005.
[II] Etkind A. Internal Colonization. Russia's Imperial Experience - Cambridge, äOll.
[1S] Grzeskowiak-Krwawicz A. Regina Libertas. Wolnosc w polskiej mysli politycznej XVIII wieku. - Gdañsk, S006.
[13] Halecki O. The Limits and Divisions of European History. - London, 1950.
[14] Kieniewicz J. Czy Europa Wschodnia jest mozliwa II Kieniewicz J. Ekspansja, kolonializm, cywilizacja. - С. 207-225.
[15] Kieniewicz J. Del Baltico al Mar Negro: «Intermarium» en la política europea. Política Exterior. - 1998, № 61. - С. 59-7З.
[16] Kieniewicz J. Kresy II Wçzly pamiçci (в печати).
[17] Kieniewicz J. Pierwsza Rzeczpospolita: przestrzeñ wielu kultur czy spotkañ cywilizacyjnych II Rzeczpospolita wielokulturowa I Ed. by J. Kloczowski. - С. 57.
[18] Kieniewicz J. Wprowadzenie do historii cywilizacji Wschodu i Zachodu. - Warszawa, 2003.
[19] Kloczowski J. Polska - Europa. - Gdañsk, S00S. P?0] Kolbuszewski J. Kresy. - Wroclaw, 1995.
P?1] Matvejevich P. La Méditerrnée et l'Europe. Leçons au Collège de France. - Paris, 1998. [SS] Miçdzy Polsk^ etniczn^ a historyczn^. - Wroclaw, 1988.
[?3] Pietrzyk-Reeves D. tad Rzeczypospolitej. Polska mysl polityczna XVI wieku a klasyczna tradycja
republikañska. - Kraków, S01S. [S4] Romanowski A. Ruskie pluco literatury polskiej II Fazan J., Zajas K. Na pograniczach literatury. - Kraków, S01S. - С. 147-161.
P?5] Snyder T. Rekonstrukcja narodów. Polska, Ukraina, Litwa, Bialorus. 1569-1999. - Sejny, S006. [?6] Samsonowicz H. Miejsce Polski w Europie. - Warszawa, 1995.
P?7] Wandycz P. S. The Price of Freedom. A history of East Central Europe from the Middle Ages to the present.
- London and New York, 199S.
[?8] Uruszczak W. In Polonia lex est rex. Niektóre cechy ustroju Rzeczypospolitej XVI-XVII w. II Polska na tle
Europy XVI-XVII wieku I Ed. by J. Brodacki. - Warszawa, S007. - С. 14-S6. [?9] Wallerstein I. World-systems Analysis. An Introduction. - Duke University Press, S004.
[30] Was the Polish-Lithuanian Commonwealth an Empire? II Nowak A. History and Geopolitics: A Contest for Eastern Europe. - Warsaw, S008. - C. 37-58.
[31] Zielonka J. Europe as Empire. The Nature of the Enlarged European Union. - Oxford, S007.
1 Такая точка зрения не означает принятия теоретической перспективы Мира-Системы (World-System) в понимании того же Иммануила Валлерстайна или же Андре Гундера Франка. Это скорее попытка обращения к традиции целостного мировосприятия Фернана Броделя.
2 Тезис уже был представлен в 1986 г. в [6, с. 160].
3 Текст не был опубликован. Но эти мысли были представлены в [2; 3].
3
ю О
