CC BY
33
УДК 581.1 Н.Е. НИКОНОВА
доктор филологических наук, доцент, зав. кафедрой романо-германской филологии, Национальный исследовательский Томский государственный университет
E-mail: [email protected] Ю.С. СЕРЯГИНА
аспирант, кафедра романо-германской филологии, Национальный исследовательский Томский государственный университет E-mail: [email protected]
UDC 581.1 N.E. NIKONOVA
Doctor of Philology, Department of Romance-Germanic philology, National Research Tomsk State University E-mail: [email protected] Y.S. SERIAGINA
Graduate student, Department of Romance-Germanic philology, National Research Tomsk State University E-mail: [email protected]
ПОЭЗИЯ Н. ЛЕНДУ НА СТРАНИЦАХ СИБИРСКОЙ ПЕРИОДИКИ НАЧАЛА XX В.: РЕЗОНАНСЫ ПЕРЕВОДЧЕСКОГО ВОСПРИЯТИЯ
THE POETRY OF N. LENAU IN SIBERIAN PERIODICALS IN THE EARLY OF THE 20TH CENTURY: RESONANCES OF TRANSLATIONAL PERCEPTION
Статья посвящена особенностям сибирской рецепции поэзии австрийского писателя Николауса Ленау на страницах сибирских периодических изданий «Сибирский Вестник» и «Сибирская жизнь». В статье дается литературоведческий и сравнительный анализ переводов поэзии Ленау авторов сибирского и центрального регионов.
Ключевые слова: Ленау, поэзия, метатекст, сибирская периодика, перевод.
The article is devoted to the Siberian reception of the poetry of the Austrian writer Nikolaus Lenau in the pages of the Siberian periodicals «Siberian Bulletin» and «Siberian life». The article provides a literary and comparative analysis of the translations, which belong to authors of the Siberian and central regions of Russia.
Keywords: Lenau, poetry, metatext, Siberian periodicals, translation.
Метатекст Сибири, предполагающий среди прочего активное осмысление непривычных литературных ландшафтов, представляет в настоящее время особый интерес для гуманитаристики, поскольку вопрос о региональном самосознании и его своеобразии неотделим от мирового поля культуры: формирование индивидуальности происходит только при условии фундаментальной относительности [3, с. 190].
В томской периодике последних десятилетий XIX-начала XX веков имеется богатый материал для осмысления сибирского текста в данном аспекте. На страницах «Сибирского вестника», «Сибирской жизни» и «Сибирской газеты» рубежа веков публикуются многочисленные переводы из английской, немецкой, австрийской и французской поэзии, прозы и беллетристики. Стихотворные тексты и рецензии на переводы органично включаются в состав каждого из изданий. Целью данной статьи является попытка научного описания избирательной переводческой рецепции лирики Н. Ленау в парадигме сибирского текста рубежа XIX-XX веков.
Николаус Ленау - псевдоним Николауса Франца Нибша Эдлера фон Штреленау (1802-1850), одного из самых талантливых немецких поэтов-романтиков на-
чала XIX века. Пластическая определенность образов при музыкальности внешней формы стиха и мягкости настроения сделали его наследие образцом меланхолической поэзии. Ленау при жизни попал в разряд «классиков» на родине, однако переводы его лирических стихотворений на русский язык были, главным образом, рассеяны по журналам. В истории русской школы поэтического перевода особое место занимают переводы из Ленау, сделанные в первые два десятилетия XX века русскими поэтами-символистами В. Брюсовым [2] и К. Бальмонтом [2]. Отдельными изданиями некоторые стихотворения Ленау выходили в России четырежды: в 1862 г. в переводе И. Чижова («Стихотворения»), в 1913 г. («Избранные стихотворения в переводах русских поэтов», СПб), в антологии Н.В. Гербеля в 1877 г. и позднее в переводе В. Левика в 1956 г. (Н. Ленау. Стихотворения. Ян Жижка). Томская рецепция Ленау, с одной стороны, дополняет библиографию русских переводов поэта. С другой стороны, изучение непосредственной рецепции западноевропейской поэзии в томской периодике, характера трансформации оригиналов позволяет выявить особенности регионального осмысления поэзии Ленау в сравнении с общероссийским.
В 1912 году на страницах «Сибирского вестника» и
© Н.Е. Никонова, Ю.С. Серягина © N.E. Nikonova, Y.S. Seriagina
«Сибирской жизни» появляются четыре стихотворения Н. Ленау: «Sonnenuntergang» («Закат солнца»), из цикла «Schilflieder» («Камышовые песни»), «Liebesfeier» («Торжество любви»), «Vorwurf» («Укор») в переводе И. Иванова и «An meine Guitarre» («К моей гитаре») в переводе П. Черневича с указанием имени Ленау в подзаголовке. Иосиф Иванов выбирает три репрезентативных, характерных по эстетичной форме и образности текста, в которых метафоричность и романтическая символика сочетаются с удивительной тонкостью пейзажа. В ассоциативном поле поэзии Ленау преобладает сумеречный свет, в поисках человечности каждое свое субъективное ощущение лирический герой переносит на явления природы, находя лишь признаки бренности всего земного. Осень, весна и лето представлены соответственно в переводах И. Иванова на страницах «Сибирской жизни»: «Упрек» (№42), «Праздник любви» (№86) и «Песня в камышах» (№149). Переводчику удается отразить две основные поэтические стратегии, образующие своеобразие романтического двоемирия австрийского поэта: пластичность образа и внутреннюю трагедию, безысходность в собственной разочарованности. В этом отношении томские переводы более удачны, чем другие попытки русских поэтов передать сущность поэзии Ленау, и одновременно значительно отличаются от них. Наиболее ярко их своеобразие открывается в сопоставлении с существующими переводами популярного в русскоязычной рецепции текста из «Камышовых песен», к которому обращались В. Брюсов, К. Бальмонт и В. Левик.
Таблица 1.
N. Lenau
Sonnenuntergang («Schilflieder») 1
Sonnenuntergang; Schwarze Wolken zieh'n, O wie schwül und bang Alle Winde flieh'n! 2
Durch den Himmel wild Jagen Blitze bleich; Ihr vergänglich Bild Wandelt durch den Teich. 3
Wie gewitterklar Mein' ich Dich zu seh'n, Und dein langes Haar Frei im Sturme weh'n!
И. Иванов
Песня в камышах (Из Ленау)
Вереницею туч Солнце скрыто внизу. Как удушлив и жгуч Всякий ветер в грозу!
Небо темное миг Жалят молнии, жгут; Тот изменчивый лик Повторяет мой пруд.
Если б в дни душных гроз Ты, любовью маня, Ароматом волос Обвевала меня!
И. Иванов (табл. 1) точно передает перекрестную мужскую рифму подлинника в каждом четверостишии (аЬаЬ) и аллитерацию, выдерживает соединение краткости немецкого слога и пластичности и мягкости образа Ленау, которые связывают со славянскими корнями поэта. Переводы Брюсова и Бальмонта как бы обращены к разным сторонам стихов Ленау: первого интересует точная детализация конкретного пейзажа, второй подчеркивает его эмоциональную окрашенность и при этом значительно сгущает краски и усиливает чувства. В результате ускользает главное - глубина и красота образа, создающая вместе с настроением личной трагедии не-
повторимую мечтательную меланхоличность немецкого лирика (табл. 2).
В переводе Левика [4, с.34] этот отрывок с переводческой точки зрения почти безупречен, однако Ленау в его интерпретации - это реакционный романтик, и его, не имеющая ничего общего с социальными настроениями, любовная натурфилософская лирика предстает в почти штюрмерском ключе с реалистической по характеру образной начинкой.
Та же «перегласовка» наблюдается в переводе В. Левика стихотворения Ленау «Liebesfeier», где три четверостишия, переполненные романтической образностью весеннего пейзажа, заключаются принципиально важным образом, отражающим внутреннее представление лирического героя. Сложное слово «Opferstorm» («поток жертв») реконструируется в общем контексте поэзии романтика трагически, и радостный пафос весенней картины оказывается иллюзорным, так как перечеркивается скрытой в последнем стихе трагедией «внутреннего человека». Это своеобразие художественной картины мира Н. Ленау, как и общее романтическое настроение весны (нем. поэт. «der Lenz»), в образах «роз», «смарагдов», «храма-небосвода» передает И. Иванов (табл. 3).
Привнесенное В. Левиком благословение радующимся весне («И благо тем, кто <...>») искажает лирический сюжет. Трагедию романтического двоемирия и недостижимость, иллюзорность идеала видимого, присутствующую в сдержанности и поэтической возвышенности образов немецкого текста и разрешающуюся в финальной сентенции, удается выразить томскому переводчику: души, реконструируя мысль Ленау, «немеют // В потоке жертвенной тоски». В концовке Ленау возникает аналогия человеческих душ с почками растений (schwellen - набухать), которые распускаются весной, подхваченные общим потоком настроения («und mündet Hinüber in den Opferstrom»). Религиозная лексика (Jubelchor, Altäre, im Dom), придающая весне сакральный смысл, вселяющий благоговение и восторг, также более полно передана в сибирском переводе.
Опубликованное в «Сибирской жизни» стихотворение Ленау в переводе И. Иванова «Упрек» не становилось предметом внимания известных переводчиков. Оно наиболее ярко раскрывает характерное элегическое настроение поэзии Ленау, содержит постоянные образы леса, ветра, птичьей стаи, картины осенней природы (табл. 4).
Меланхолию элегических мотивов И. Иванову удалось передать с помощью перевода эпитетов («bange Nehmuth» - «грусть злая»; «die müde Leidenschaft» - «усталой страсти») и метафор («Denkst du der Liebesglut?» - «В любви ты помнишь полдень твой?»), сохранив при этом ритм оригинального стихотворения.
Томский переводчик тонко чувствует и стремится передать своеобразие (романтической) мироконцепции Ленау, как и других представителей немецкоязычной литературы романтизма. Только в 1912 году он пере-
Таблица 2.
В. Брюсов К. Бальмонт В. Левик
Солнечный закат; Солнечный закат; Тучи нанесло,
Душен и пуглив Чёрны облака, Сумрак на земле.
Ветерка порыв; Ветры прочь летят, Ветер тяжело
Облака летят. Душно, и тоска. Бьется в душной мгле.
Молнии блеснут Молний огневых Стрелы молний, треск,
Сквозь разрывы туч; Борозды бегут; Гром, да ветра вой,
Тот мгновенный луч Быстрый образ их Бродит беглый блеск
Отражает пруд. Озаряет пруд. В бездне прудовой.
В этот беглый миг Мнится, ты — со мной, Вижу в блеске гроз
Мнится: в вихре гроз В чёткости зарниц, Лишь тебя одну,
Вижу прядь волос, Волосы — волной, Взвихренных волос
Вижу милый лик. Взоры — взмахи птиц. Вольную волну.
Таблица 3.
N. Lenau В. Левик И. Иванов
Liebesfeier Празднество любви Праздник любви (из Ленау)
An ihren bunten Liedern Как по ступеням звонких Вверх по своей узорной
klettert песен, песне
Die Lerche selig in die Luft; Взлетает птица в вышину, Порхает жаворонок. Хор
Ein Jubelchor von Sängern И воздух чист, и день В лесу, в цветах еще
schmettert чудесен, чудесней,
Im Walde, voller Blüt und Duft. И славит юный день весну. Лес дышит весь и нежит взор!
Da sind, so weit die Blicke У алтарей в лесу зеленом Скользящий луч, далекий,
gleiten, Счастливым парам нет ломкий,
Altäre festlich aufgebaut, конца. В лесу возносит алтари.
Und all die tausend Herzen И колокольным перезвоном И неотступной жизни
läuten Любовь приветствует сердца. громкий
Zur Liebesfeier dringend laut. Гимн душ поется до зари.
А там, как светочи
Der Lenz hat Rosen в соборе, В смарагдах неба розы
angezündet Цветы повсюду май зажег. тают,
An Leuchtern von Smaragd И благо тем, кто в общем Весна зажгла пламенники -
im Dom; хоре И души, взлет свершив,
Und jede Seele schwillt und Вольется в жертвенный немеют
mündet поток. В потоке жертвенной
Hinüber in den Opferstrom. тоски.
Таблица 4.
N. Lenau И. Иванов
Vorwurf Упрек
Du klagst, daß bange Nehmuth dich Ты сетуешь, что грусть к тебе
beschleicht, подкралась злая.
Weil sich der Wald entlaubt, Когда прощался лес с листвой.
lind über deinem Haupt И над твоею головой
Dahin der Wanderzug der Vögel streicht. Птиц южных пролетала стая.
O klage nicht, bist selber wandelhaft; Не сетуй, сам ты в той же вечной
Denkst du der Liebesglut? власти.
Wie nun so traurig ruht В любви ты помнишь полдень твой?
In deiner Brust die müde Leidenschaft! Какой теперь глухой покой
В душе, плененной сном усталой
страсти!
водит также лирику романтика Новалиса (Из Новалиса «Карбункул» [7, 54, с.3]), символиста Штефана Георгэ («Возвращение», из книги Стефана Георге «Год души» [7, 69, с.3]). Взгляды Иосифа Иванова на перевод выражены опосредованно в его рецензиях на выходящие в Москве и Петербурге издания переводной поэзии и прозы. Так, в рубрике «Библиография» он строго оценивает вышедший в Москве в 1911 году сборник стихов П. Верлена в переводе В. Брюсова. Автор пишет,
что перевод большинства стихов «точен по содержанию и музыкален по форме», но также справедливо указывает на промахи, замечая, что «свободно обращаться со смыслом стихов Верлена можно не разрешить даже Брюсову» (Курсив наш. - Н.Н., Ю.С.) [7, 51, с.4]. В то же время с одобрением говорит о выпущенном в Москве с предисловием Валерия Брюсова переводе Нины Петровской французского романа Л. Деларю-Мардрюс «Исступленная»: «Перевод весьма хорош. Роману мож-
но предсказать успех» [7, 63, с.3]. Иосиф Иванов предстает активным и строгим литературным и театральным критиком. Так, одним из первых он подвергает резкой критике с успехом ставившуюся на томской сцене пьесу К. Гуцкова «Уриель Акоста», полагая, что «борьба угрюмого косного старого с отвлеченным недейственным новым трагедии не создает» [5, с. 173].
Не менее интересен перевод крупного стихотворения Н. Ленау «An meine Guitarre», напечатанный в «Сибирском вестнике» в том же году, что и переводы Иванова [6, 86, с.3], и принадлежащий П. Черневичу. Это стихотворение Ленау более объемно (10 четверостиший) и репрезентирует основные природные образы (леса, стаи птиц, ветра) и элегические мотивы его поэзии (оплакивание утрат и ушедшей молодости, потеря возлюбленной, призрачность мечтаний). П. Черневич адаптирует их так, что читатель перевода без труда узнает в его тексте русскую элегию и одновременно балладу, своеобразие Ленау представляется через посредство русского интертекста. Элегическая «поэтика узнавания» (Л.Я. Гинзбург) позволяет воссоздать атмосферу меланхолии. Переводчик реконструирует своеобразие оригинала с помощью принципиальных черт русской лирики пушкинской поры, главным образом, «кладбищенской» и «унылой» элегии. Устойчивые эмоционально-оценочные эпитеты В. А. Жуковского наполняют русский перевод, не имея точных соответствий в оригинале: «тоскливо» («с тоской»), «скучно», «грустно», «милый», «мой нежный друг», «темнеет тихо» и др. П. Черневич изменяет сюжет стихотворения Ленау таким образом, что на первый план выходит мотив любви «за гробом», воспоминание об ушедшем «верном и славном друге» нивелируется. Сравним с довольно точным в сюжетном отношении переводом Левика (табл. 5).
В русский текст вплетаются и очевидные реминисценции балладного мира Жуковского: суггестия таинственного молчания («молчишь», «замолкла», «не слышна», «беззвучно», «затихло», «без ответа») и звука гитары, «призраки толпою», «виденья из гробов» и знаменитое «Чу!» (табл. 6).
В результате стихотворение австрийского романтика Ленау теряет свою самобытность, полностью превращаясь в набор цитат русского сентиментализма и романтизма, с одной стороны, и принимая черты городского романса. Адаптивная установка при переводе стихов, характерная для «золотого века» русской литературы, как и сам выбор материала, становятся понятными в контексте рассуждений томских литераторов о новой поэзии. Общее критическое восприятие тенденций развития русской поэзии рубежа Х1Х-ХХ веков выражено в публикациях томской периодики. Так, в статье известного в Сибири в начале XX века поэта и критика Г. Вяткина «Из новинок поэзии» декларативно утверждается, что «русская поэзия после четверти века резко и значительно уклонилась от того славного идеала, который был ей завещан Пушкиным, и во всяком случает она утратила главное достоинство пушкинской школы: художественную простоту». А читатель «хочет здоровых настроений, простых и ясных песен, молитвенно-чистых дум и помыслов» [7, 72, с.3]. Песни и стихотворения Н. Ленау как будто воплощают в себе представления томского литератора об «идеале». Можно с уверенностью говорить о том, что всплеск интереса к поэзии Н. Ленау в томской периодике вполне закономерен и обусловлен не только желанием познакомить читателя с западноевропейской классикой, но и стремлением найти в иноязычной словесности созвучное, потенциально близкое и понятное сибирскому читателю.
Таблица 5.
В. Левик
Не ты ли, друг мой? Ближе! Ближе! Не ты ль зовешь из темноты? Моя любовь, о подойди же! Ты здесь! Ответь, со мной ли ты?
Увы! Ни друга, ни любимой! Их голоса. То был обман! Лишь ветер свищет нелюдимый, И не подаст руки туман.
П. Черневич
Ты здесь, голубка дорогая! Твои я вижу здесь черты! Тебя я долго звал, рыдая... Скажи, родная, это ты?
Она молчит. Мне нет привета. О где же ты, мой бледный друг? А лес шумит, - и без ответа Темнеет тихо все вокруг.
N. Lenau П. Черневич
Dann ruft, dann zieht ihr lauter Chor
Die Lieben all in meinen Nachen Толпой виденья принесутся
Aus dunkler Todesflut empor. Из темных к нам своих гробов.
Es klingt! - doch fliehn im scheuen Fluge Чу! Первый звук слетел вдруг вяло,
Die Töne auf von meiner Hand<. .> С тоской из-под руки моей <.. >
Schon springen die versunknen Geister И призраки толпою милой
Herauf, herauf an meinen Bord! Со всех сторон ко мне спешат.
Таблица 6.
Библиографический список
1. Бальмонт К.Д. Из Мировой Поэзии. Берлин: Изд. Слово, 1921. 214 с.
2. Брюсов В.Я. Полное собрание сочинений и переводов. Стихи 1905-1909 гг. Т. 4. Санкт-Петербург: Сирин, 1914. 390 с.
3. Доманский В.А. Структурные уровни сибирского текста // Сибирский текст в русской культуре. Томск, 2007. 276 с.
4. Европейская поэзия XIX века. Майрхофер И., Цедлиц И., Грильпарцер Ф. и др. М.: Художественная литература,1977. 928 с.
5. Кафанова О.Б. Трагедия К. Гуцкова «Уриэль Акоста» на томской сцене // Сибирский текст в русской культуре. Томск, 2007. Вып.2. 276 с.
6. Сибирский Вестник. Томск. 1912. № 86.
7. Сибирская жизнь. Томск. 1912. №№ 42, 51, 54, 63, 69, 72, 86, 149.
References
1. Balmont K.D. From the World of Poetry. Berlin: Ed. Word, 1921. 214 р.
2. Bryusov V.Y. Complete works and translations. Poems, 1905-1909. V. 4. St. Petersburg : Sirin, 1914. 390 p.
3. Domanski W.A. Structural levels of the Siberian text // Siberian text in Russian culture. Tomsk, 2007. 276 p.
4. The European poetry of the XIX century. Mayrhofer I. Tsedlits I. Grillparzer F., et al. Moscow: Fiction, 1977. 928 p.
5. Kafanowa O.B. The tragedy "Uriel Acosta" of K. Gutzkow in the Tomsk stage // Siberian text in Russian culture. Tomsk, 2007. 276 p.
6. Siberian Bulletin. Tomsk. 1912. № 86.
7. Siberian life. Tomsk. 1912. № 42, 51, 54, 63, 69, 72, 86, 149.
