CC BY
91
И. Крыцка-Михновска (Варшава, Польша)
«ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ, НО ЧЕЛОВЕКОМ БЫТЬ ОБЯЗАН...» О ПРИЗВАНИИ ПИСАТЕЛЯ В ЭМИГРАНТСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ ЗИНАИДЫ ГИППИУС
Аннотация. На обширном материале творчества З.Н. Гиппиус эмигрантского периода (публицистика, литературная критика, автодокументальные тексты) впервые дается обзор взглядов автора (в их динамике) на призвание русского писателя и его этическую ответственность за судьбы России и Европы. После 1917 г. понимание призвания писателя у Гиппиус во многом совпадало со взглядами радикальной части русской диаспоры, которая считала одной из важнейших задач эмигрантов не только сохранение культурной традиции, но и возрождение России. Подобно Д.С. Мережковскому, И.А. Бунину или Д.В. Философову, Гиппиус воспринимала эмиграцию как призвание и историческую миссию, полагая, что литература и ее создатели - это ключевой фактор в процессе формирования культурной и национальной идентичности. Литература в понимании Гиппиус была связана с историческим процессом, поэтому эмигрантские писатели, которых она считала «хранителями истины и подлинных ценностей», должны были, по ее мнению, участвовать в освобождении России. Гиппиус акцентировала вопрос об их гражданской ответственности и активности не только в культурной, но и в общественной жизни. Она не принимала индивидуализм и субъективизм писателей (концепция «чистого искусства»). Характерной чертой эмигрантской критики Гиппиус стал особый интерес к идейному уровню произведений, а ее оценки писателей часто определялись их мировоззрением и политическими взглядами. Публицистика, литературная критика и автодокументальные тексты Гиппиус свидетельствуют о том, что определения «настоящий писатель» и «настоящий человек» были для писательницы синонимичными, особенно в тех случаях, когда литератор чувствовал себя ответственным не только за свое слово, но и жизненный выбор.
Ключевые слова: З.Н. Гиппиус; публицистика; литературная критика; эмиграция; призвание писателя; миссия литературы.
I. Krycka-Michnowska (Warsaw, Poland)
"You do not have to be a poet, but you must be a human..."
On the Vocation of the Writer in the Emigration Publicism and Literary Criticism of Zinaida Gippius
Abstract. Based on such plentiful material as journalism, literary criticism and ego-documents by Zinaida Gippius of the emigration period this article is the first one to present an analysis of her views on the vocation of Russian writers and their moral
responsibility for the fates of Russia and Europe. After 1917, the understanding of the writer's vocation seen by Gippius in many aspects coincided with the views of the radical part of the Russian diaspora who considered the preservation of cultural traditions and the rebirth of Russia as one of their most important tasks. Similarly to D. Merezh-kovsky, I. Bunin or D. Filosofov, Gippius perceived emigration as a vocation and a historical mission, claiming that literature and its creators are crucial in shaping cultural and national identity. Emphasizing the connection of literature with a given historical moment, Gippius considered émigré writers as "depositories of truth and values", who should participate in the liberation of their homeland. Gippius raised the question of their civic responsibility and activity, their participation not only in cultural life, but also in social life. She disapproved of the writers' individualism and subjectivism (the concept of "pure art"). A characteristic feature of Gippius's émigré critics became a special interest in the ideological meaning of the works, and her assessment of the writers was often dependent on their worldview, especially their political views. Gippius' journalism, literary criticism and ego-documents prove that she considered the terms "true writer" and "true man" as synonyms, especially when the author took moral responsibility not only for his own words but also for his own life choices.
Key words: Z.N. Gippius; journalism; literary criticism; emigration; writer's vocation; mission of literature.
Вопрос о предназначении писателя, а также о сущности литературы и ее задачах, интересовал З.Н. Гиппиус (1869-1945) всю ее жизнь. Как в критике, эссеистике и публицистике, так и в дневниках, воспоминаниях и переписке она многократно обращалась к этим важным для нее проблемам, пытаясь обозначить собственную писательскую идентичность. Безусловно, эстетические взгляды Гиппиус эволюционировали, но их основы были сформированы еще на рубеже XIX-XX вв. В 1890-е гг., в «период чистого эстетизма», она обосновывала автономную ценность искусства как высшего творения человеческого духа, находящегося «вне добра и зла». Однако уже в начале XX столетия Гиппиус стала воспринимать культурную миссию искусства как инструмент совершенствования человека и мира, в том числе - формирования «нового религиозного сознания». Свои эстетические взгляды того периода Гиппиус выразила в «Литературном дневнике» (1908), опубликованном под псевдонимом Антон Крайний [Крайний 1908]. Призванием писателя Гиппиус считала его активное и непосредственное влияние на жизнь, которую следует «охристианить», что должно было способствовать выходу человечества из духовного кризиса и в итоге привести к превращению государства в Церковь.
Гиппиус стремится к синтезу духовных и материальных ценностей, этических и эстетических идеалов [Гиппиус 2001-2012, VII, 34-37]. В духе греческой классической культуры нормой и образцом для нее выступает единство (или взаимодополняемость) Истины, Добра и Красоты [Гиппиус 2001-2012, VII, 101]. Ориентируясь на романтическую традицию, она утверждала, что писатель является носителем культурной и общественной миссии [Гиппиус 2001-2012, VII, 103-104]. Это пушкинский пророк,
который «глаголом жжет сердца людей», постигает и провозглашает Истину, проникает в тайну бытия, и наконец - способствует трансформации человечества в братское сообщество. Но для того чтобы развивать свой уникальный дар, независимо от обстоятельств, творец должен оставаться внутренне свободным и верным самому себе. Свое credo свободы Гиппиус выразила в письме к Н. Минскому от 8 ноября 1893 г.: «Мое лечение рабства - беспощадно, может быть, грубо, - но оно единственно. <...> Свободе нужно приносить жертвы без меры, - но и она дает без меры. Знаете, что она мне дала? Правду. Я путалась, вязла, тонула во лжи, стараясь жалко оправдать свою ложь и приблизить ее к красоте. Теперь мне свободно, мне правдиво, и потому чисто, и потому красиво. Вне этого нет спасения» [Литературное наследство 2018, 106, кн. 1, 273-274].
Проблема этической ответственности русского писателя за судьбы России и Европы оказалась в центре внимания Гиппиус в период эмиграции. Этот вопрос представлен в публицистике и литературной критике Гиппиус, которые она воспринимала как важные исторические свидетельства. Именно публицистика и литературная критика писательницы, а также примыкающие к ним автодокументальные тексты, созданные в изгнании, будут объектом исследования в данной статье. Наша цель - систематизировать на малоизученном материале представления (в их развитии) Гиппиус о миссии русского писателя в эмиграции и задачах, стоящих перед литературой, что делается в таком объеме впервые.
Подобно существенной части русской диаспоры во Франции (главным образом писателям старшего поколения), Гиппиус восприняла эмиграцию прежде всего как призвание и историческую миссию. Такая модель писателя и литературы, как отмечает Игорь Сухих, начиная с эпохи романтизма, соответствовала магистральной линии развития русской литературы, которая рождалась под знаком слова, понимаемого как пророчество и поэта и писателя - как мудреца, мученика, вождя [Сухих 1998, 234]. Именно эту, «другую Россию» эмигранты считали хранительницей национальной идентичности, отрицаемой большевиками культурной традиции, а также наследницей памяти и духовных ценностей, являющихся залогом будущего возрождения отечества.
Это представление о литературе и призвании писателя с особой силой проявилось в текстах И. Бунина и Д. Мережковского. Первый в известной парижской речи «Миссия русской эмиграции» (1924) назвал эмигрантов единственными защитниками вечных, божественных основ человеческого существования; борцами против «московского Антихриста» - Ленина [Бунин 1998, 148]. А второй в 1927 г. призывал русских эмигрантов к духовному единству, указывая на их моральную ответственность за Россию, ими покинутую: «Тяжела и грозна павшая на нас ответственность: мы ведь сейчас, может быть, отвечаем не только за Россию, но и за мир, нами оставленный» [Мережковский 1927, 22]. Подобные задачи ставил перед эмигрантами долголетний друг Мережковских, редактор варшавской газеты «За Свободу!» - Дмитрий Философов, который в статье 1930 г. «Долг
Новый филологический вестник. 2019. №3(50). --
русских писателей эмигрантов» утверждал:
«Именно сейчас, когда эмигрантское "патриотичество" занимается желанием резины, когда эмигрантская молодежь все больше и больше устраняется от политики, голос писателей должен звучать особенно сильно.
Но, увы! Писатели "устали", разочаровались и замолкли.
И это великая беда» [Философов 1930, 2; Krycka-Michnowska 2017, 95-96].
Не желая оставаться в охваченной террором большевистской России, лишившей своих граждан духовной свободы, Гиппиус покинула страну в декабре 1919 г. С тех пор начинается качественно новый этап ее жизни. Кризисная ситуация изгнания (потеря родины, семьи, близких и читателей) способствовала углублению самосознания и переосмыслению писательницей жизненных ценностей. Напомним, что события 1917 г. Гиппиус восприняла как «контрреволюцию», а большевиков - как олицетворение Антихриста как для России, так и для Европы. По ее словам, в октябре 17-го произошла вселенская трагедия, потрясение, пожар, в котором сгорел старый мир. Приход к власти большевиков был для Гиппиус также концом литературы, которая из России «выплеснулась» тогда в Европу [Гиппиус 2002-2003, I, 309-310].
Писательница считала, что «дело эмиграции - это дело России» [Гиппиус 2002-2003, II, 487-494], т.е. борьба за освобождение родины от большевизма, в которую должны включиться писатели. Гиппиус требовала от них гражданской ответственности и активности, внутренней свободы, гуманизма, верности фундаментальным ценностям, мужества. В первые годы парижской жизни из-под ее пера выходила прежде всего публицистика, эссеистика и литературная критика. Гиппиус сотрудничала почти со всеми эмигрантскими печатными изданиями, а также с французским журналом «Mercure de France», но из-за радикализма ее политических взглядов не все ее статьи публиковались. Как в публицистике, так и в эго-документах она постоянно подчеркивала связь искусства и творчества с жизнью, политики с литературной деятельностью, мысли с действием [Гиппиус 2002-2003, I, 499], ратовала за идейность искусства.
Мережковские предполагали, что важнейшие вопросы истории и культуры будут обсуждаться эмигрантами в созданном ими в 1927 г. литературно-философском обществе «Зеленая лампа». Его собрания, продолжавшиеся до 1939 г., подобно литературным «воскресеньям», организованным в парижском салоне этой писательской четы, духовно формировали молодых литераторов так называемого «незамеченного поколения». В прочитанном на собрании «Зеленой лампы» программном докладе «Русская литература в изгнании» (1927), анализируя душевное состояние эмигрантов и смысл изгнания, Гиппиус утверждала, что высшая ценность, приобретенная беженцами, - это свобода слова, а «главная задача, заданная эмиграции» - выучиться свободе [Гиппиус 2002-2003, II, 269]. Также в статье «Земля и свобода» (1927) она отмечала ценность свободной куль-
туры: «Если народ <...> - живой организм, культура - его дыханье. <...> Культура - дух свободы и только свободы <...>. И если мы, здесь, - не случайное собрание беженцев, а действительные эмигранты, мы должны сознать наш долг и перед культурой нашей, и перед Россией. <...> только у нас, лишенных земли, есть свобода» [Гиппиус 2002-2003, II, 137-138].
Писательница, защищавшая право художника на свободное выражение своего «я», в том числе - его философских, общественных и политических убеждений, резко критикует безыдейность эмигрантской литературы. В ситуации изгнания она осуждает крайний индивидуализм и субъективизм творцов, идею самоценности искусства и независимости художественного творчества от общественной жизни, а также от политики и нравственности, считая такое бегство путем к духовной смерти. Гиппиус требует от литераторов участия не только в культурной, но и в гражданской жизни, убеждает их в необходимости запечатлевать опыт изгнания и катастрофу, которая постигла Россию:
«Если эмиграции задана задача выучиться свободе, так значит, и художникам она задана. И нечего воображать, что обойдешься какой-то фиктивной свободой фиктивного, химически чистого искусства.
Эмигрантская литература не существует, поскольку в ней не отражается ни политическая русская катастрофа, ни опыт изгнания. И мы ничего не узнаем о духовной жизни эмиграции по тем писателям, старым или молодым равно, которые "дописывают", "пописывают", "расписывают", "записывают" или "переписывают"» [Гиппиус 2002-2003, II, 273].
Подчеркивая связь литературы с исторической эпохой и ее реалиями, в упоминаемом уже докладе «Русская литература в изгнании», писательница заявляла: «химически чистого искусства нет. <.> И его свобода - такая же фикция, как оно само. Художественное творчество, словесное по преимуществу, находится в нерасторгаемой связи со всей сложностью данного исторического момента, и даже так, что чем теснее связь, тем выше творчество» [Гиппиус 2002-2003, II, 272].
Несколько лет спустя, в письме к своей шведской подруге Грете Ге-релл, она утверждала, что секрет искусства - в верности художника как «земной», так и «небесной» действительностям, которые являются единым целым [Пахмусс 2002, 211]. В других, более поздних высказываниях - публичных и частных - Гиппиус возвращалась к дискуссии о взаимосвязи искусства и действительности. Опыт войны и революции навел ее на мысль, что «жизнь шире, чем искусство» [Пахмусс 2002, 211].
Как и раньше, писательница отстаивала тезис, что литературе свойствен телеологический характер; она неустанно подчеркивала особую ответственность художника за слово, а также единство Красоты, Истины и Добра [Гиппиус 2002-2003, I, 324]. Об этом она писала в эссе «О любви» (1925): «Искусство - великая сила. Дар художественный - страшный дар.
В слове произнесенном всегда есть что-то от заклинания. Зови смерть, побеждающую любовь, и она явится к тебе сонным призраком» [Гиппиус 2002-2003, I, 458].
В посвященной Ивану Бунину статье «Тайна зеркала» (1921), ссылаясь на классиков русской литературы - Толстого, Лермонтова, Гоголя и Бунина, Гиппиус отстаивала этический императив единства жизни и творчества в русской литературе, отмечая, что писательский гений отражает гений человеческий, а гениальные писатели, как личности, не менее гениальны, чем их произведения:
«Каждый русский замечательный писатель - в то же время и замечательный человек. Может быть, это правило (с исключениями, его подтверждающими) распространяется и на писателей других стран. Сейчас я говорю о России, где так ярка и полна гармония между человеком, - личностью, - и ее талантом. <...>.
Писатель вообще, - а русский писатель в особенности, - неотделим от своих произведений» [Гиппиус 2002-2003, I, 162-163].
Миссия эмиграции, по ее мнению, заключается в продолжении этой жизнетворческой модели русской литературы - в сохранении и передаче будущим поколениям русской культурной традиции и ценностей, уничтожаемых в советской России. Она утверждала, что литература и ее создатели - это важный фактор в процессе формирования культурной и национальной идентичности: «надо напоминать: Россия есть, была и будет. Россия вечна. - Не только потому, конечно, что у нее была такая литература и такие люди, ее создавшие; но между прочим и потому, что эта литература и эти люди есть» [Гиппиус 2002-2003, I, 164].
С течением времени Гиппиус все более разочаровывается в эмигрантах: замечает их пассивность, падение духа, отдаленность от гражданских вопросов, отсутствие общих идей. Ее публицистические статьи, а также дневниковые записи свидетельствуют, что эмигранты, которых писательница призывала не только к сохранению культурной традиции дореволюционной России, но и к работе над ее возрождением, не оправдали ее ожиданий. Поэтому в дневниках она пишет пренебрежительно об участниках литературных воскресений в своем салоне, называя их «зародышами». Видит их душевную пустоту, отсутствие высших стремлений и интересов, жалуется на одиночество и непонимание:
«Эти "зародыши" очень начинают быть скучными. Сегодня их было довольно мало. Ад.<амович> хочет читать о Кларе Милич. Но какой он - и не пустой <...>, а тщательно себя опустошающий.
Г. Иванов хороший и беспомощный.
У нас ни одного ни помощника, ни друга» [Шрр^ 1932, 14.02];
«Когда мы вернулись с прогулки, уже сидел Сперанский. Потом стали наваливаться разные зародыши.
Было <...> скучно. О пустяках болтают» [Шрр^ 1932, 21.02].
Гиппиус активно включилась в дискуссию о статусе писателя в эмиграции, которая разгорелась в эмигрантской печати 30-х гг. Свое отношение к литературе, а также к эмигрантской цензуре (олицетворением которой она считала редактора газеты «Последние новости» Павла Милюкова), писательница выразила эксплицитно в статье «У кого мы в рабстве? Слова, произнесенные на собрании кружка "Зеленая Лампа"», опубликованной в газете «За Свободу!» 21 июня 1931 г.; здесь также проявляется жизнетвор-ческое представление об этосе писателя и особой миссии русской литературы: «никогда русский писатель не был чистым литератором. Никогда не была наша литература в полном отчуждении от вопросов общественности и политики <...>. Истинно человеческая широта, включающая в себя все стороны бытия, все, чем жив человек, - это и есть сердце русской литературы. Его непрестанное биенье, - непрестанное движенье литературы во времени, со временем, ее - подлинная жизнь» [Гиппиус 2002-2003, III, 352].
Позже, в статье «Современность» (1933) Гиппиус критиковала безразличие писателей, главным образом младшего поколения, к общественным и политическим вопросам, их инертность и скептицизм. В характерном для себя афористическом стиле она осуждала эмигрантскую литературу и «чисто эстетический» метод критики: «Все дело в том, что слово "талант" употребляется нами неуместно. <...> В так называемой "беллетристике" еще обольщает порою, у того или другого литератора, его специальная способность, словесная и глазная. За уменье приятно и красиво соединять слова, "рисовать" ими видимое, мы, по привычке, называем такого находчивого человека "талантливым писателем". Подобных талантов у нас много <...>. К примеру назову лишь одного писателя, из наиболее способных: Сирина. Как великолепно умеет он говорить, чтобы сказать... ничего! Потому что сказать ему - нечего» [Гиппиус 2002-2003, III, 464].
«Талант» Гиппиус отождествляла с заинтересованностью «общими идеями». Поэтому она резко критиковала безыдейных литераторов как «человечески бездарных писателей со способностями», «"спецов", сосредоточившихся <.> на словосочетаниях, или на статистике, или на изучении какой-нибудь пятой тараканьей ножки» [Гиппиус 2002-2003, III, 465]. К безыдейным, кроме Набокова, она относила также Владислава Ходасевича, с которым полемизировала в 30-е гг. [Гиппиус 2002-2003, I, 418] и Валерия Брюсова, героя ее нескольких эссе и мемуарного очерка «Одержимый. О Брюсове» (1923).
Еще в 1916 г. в направленной к Александру Блоку статье «Судьба Аполлона Григорьева» Гиппиус парафразирует слова программного стихотворения Николая Некрасова «Поэт и гражданин»: «Поэтом можешь ты не быть, / Ты человеком быть обязан» [Гиппиус 2001-2012, VII, 469]. Эту мысль она повторяет в эмиграции в очерках «Бальмонт» [Гиппиус 2002-2003, I, 276] и «Мальчики и девочки» [Гиппиус 2002-2003, II, 176]. Свое этическое credo выражает также в некрологе Льву Баксту: «до конца жизни моей буду твердить, - человек сначала, художник потом» [Гиппиус
2002-2003, I, 388].
Одним из важнейших критериев человечности становится для писательницы отношение к большевикам, а характерной чертой ее эмигрантской критики - особый интерес к идейному уровню художественных произведений. Свои оценки литераторов Гиппиус часто обуславливает их идейной позицией и политическими взглядами [Pachmuss 1971, 305-383]. Свидетельствуют об этом также высказывания в «Петербургских дневниках» о Горьком, Блоке, Белом или Брюсове. Гиппиус разделяет литераторов на тех, кто положительно отнесся к Ленину и большевистской власти, и на тех, кто ее не признал. С первыми она порывает, считая (как Блока) «потерянными детьми» или «человекообразными существами» «без внутреннего стержня». Классическим примером нравственной деградации и упадка человека является для нее Сергей Есенин:
«На Есенине можно наблюдать процесс разложения и конечной гибели человека; нормально в человеке происходит процесс обратный, - развития личности. Любопытно, что никакие отдельные способности, - не спасают от разложения; бескостное существо, человек без спинного хребта (без веры и закона) гибнет вместе с ними. Пропадом пропадает все. <...>.
Иначе и быть не может: человек без внутреннего стержня, без foi и loi, без веры и закона, уже не человек. В лучшем случае он лишь никуда не годное человекообразное существо» [Гиппиус 2002, I, 273-274].
Гиппиус дискредитирует и стигматизирует тех, кто высказался за большевистскую власть. Например, своего когда-то близкого знакомого В. Брюсова называет «живым трупом», подвергая его критике на уровне идейном - как духовно мертвого релятивиста, и эстетическом - как сосредоточенного на совершенствовании художественной формы писателя. Но особенно она клеймит его политическую, пробольшевистскую позицию. Видя в Брюсове поэта-ремесленника, Гиппиус полемизирует с концепцией творчества, понимаемого как arspoética, и концепцией художника, считавшего, что литература - это лишь «сумма приемов», которыми можно овладеть [Гиппиус 2001-2012, VI, 56].
Гиппиус противопоставляет этому концепцию поэта, призвание которого - активно влиять на жизнь. Она высказывает мнение, что, независимо от обстоятельств, писатель не может перейти установленную Богом границу, если хочет сохранить свой талант и достоинство человека и литератора [Пахмусс 1981, XXII, 454]. В очерке «Бальмонт» Гиппиус задет риторический вопрос: «Человек ли - поэт? Несет ли он человеческую ответственность или ему "все позволено"? Дает или не дает "свободное" искусство своему служителю - свободу от всякого человеческого устоя, от всякой "банальной морали"»? [Гиппиус 2002-2003, I, 275].
Ссылаясь на авторитет Адама Мицкевича, в одном из выступлений 30-х гг. Гиппиус уверяет, что послереволюционный период способствовал пересмотру взаимоотношений между политикой и поэзией: «настоящему
поэту - считает она - нужны атрибуты политика. Поскольку в поэте есть и политик, постольку он настоящий поэт» [Гиппиус 2002-2003, III, 481].
На особый интерес писательницы к политике и публицистике обратил внимание Марк Вишняк, многолетний редактор журнала «Современные записки». В своих воспоминаниях он назвал ее не только поэтом, драматургом, писателем и литературным критиком, но и политиком: «Несмотря на все политические неудачи <...>, политика неизменно влекла ее к себе. И до самой кончины не переставала она политически метаться из стороны в сторону, меняя, иногда на протяжении месяцев, героев политических увлечений, но неустанно возвращаясь к своей неистребимой "страсти"» [Вишняк 1957, 215].
Еще в Польше в 1920 г. Гиппиус подчеркивала особую роль и миссию выходцев с «того света» как «хранителей истины и настоящих ценностей» [Гиппиус 2002-2003, I, 112-113]. В статьях того времени писательница пыталась доказать, что советский империализм имеет преступный характер, а большевизм противоречит русской традиции, предостерегала Европу и мир перед опасностью большевизма и призывала к борьбе с ним [Krycka-Michnowska 2015, 311-324]. В варшавской газете «Свобода» в статье «Еще о мире с большевиками» (1920) свое политическое участие она объясняла следующим образом: «Если я занимаюсь "политикой" - то ведь ясно: политика давно стала жизнью, а жизнь политикой. Их уже не разделишь. А не заниматься жизнью могут только мертвые. В Совдепии все еще не умершие <...> политики» [Гиппиус 2002-2003, I, 121].
Обвиняя в трусости аполитичных эстетов и конформистов, Гиппиус противопоставляет им яростных противников большевизма, «настоящих художников-людей», вроде Арцыбашева, Мережковского, Куприна, Бальмонта. Это, по ее мнению, те, кому удалось сохранить человеческую и писательскую честность: «Вдвое, во сто раз дороже и ценнее испытание выдержавший; тот, кто продолжает свое дело на чужбине, без родины, без земли, - почти без тела; если даже раны его незалечимы - творчество его бессмертно...» [Гиппиус 2002-2003, I, 310].
Хотя исключительно талантливым русским писателем и первым художником-беллетристом современности Гиппиус называет Бунина, все же уверена, что он «слишком художник» (или чистый художник). Она пренебрежительно называет его «описателем», т.к. не видит в его произведениях отношения автора к описываемому:
«Критики поумнее, отдавая должное художнику, прибавляли: да, он удивительный описатель... Но быть замечательным описателем - довольно ли, чтобы быть и замечательным писателем?
Все это было, конечно, несправедливо. Но какая-то правда скрывалась за неточными и неверными словами. Говоря совершенно грубо, от Бунина бессознательно хотели тенденции. И правильно хотели, ибо, если это требование перевести на язык иной, <.> мы скажем: от писателя с таким громадным даром виденья ждали отношения к тому, что он видит. А еще глубже, еще вернее - жаждали ощу-
Новый филологический вестник. 2019. №3(50). --
тить замечательного человека в замечательном писателе» [Гиппиус 2002-2003, I, 314].
Среди тех, кто «выдержал испытание», сохраняя писательское целомудрие, Гиппиус особо выделяет эмигрировавшего в Варшаву и активно сотрудничавшего с газетой «За Свободу!», автора «Записок писателя» Михаила Арцыбашева: «Арцыбашев - настоящий художник. У него очень неровный, со срывами, но сильный талант. <...> Но Арцыбашев не только художественный писатель, он как-то весь талантлив, сам; не художник-беллетрист, а и художник-человек. Поэтому я и говорю о несомненной художественности его статей» [Гиппиус 2002-2003, I, 311].
Гиппиус, которая в эмиграции выступала как представительница новой, «третьей» России - не царской и не большевистской, основанной на принципах свободы, равенства и братства, отмечает общность их политических взглядов в статье «По Арцыбашеву» (1925): «Арцыбашев "единственный" из писателей; если и есть у других такая же беспримесная, чистая ненависть к убийцам России, такая же готовность на всякую борьбу, на всякую жертву ради воскресения родины, - эти чувства - увы - слишком часто соединяются с тоской о России прошлой, невозвратимой и ненужной; но Арцыбашев, при всей кристальной непримиримости своей к большевикам, хочет России не старой, а новой, не рабской - но свободной. Большевики для него не только убийцы тела <.> они - хулители и гонители Духа Божьего, в человеке проявляющегося; Духа свободы, красоты, творчества, истины и любви...» [Гиппиус 2002-2003, I, 432-433].
Таким образом, представление Гиппиус о призвании писателя восходит к «новому религиозному сознанию» рубежа веков с его идеей «охристиа-нить» жизнь и романтической идеей единства Истины, Добра и Красоты. Писательница продолжает модель русской литературы, с ее этическим императивом единства жизни и творчества, экзистенциальной цельностью, свободой слова, ответственностью за слово и служением обществу. В условиях эмиграции Гиппиус развивает эту модель, критикуя концепцию «чистого искусства», моральный релятивизм и конформизм, чем определяются ее жесткие оценки идейных противников в литературе (в этих оценках Гиппиус часто прибегает к иронии и гиперболе). В классическую жизнетворческую модель русского писателя в ситуации эмиграции Гиппиус включает и политику как способ реального изменения жизни.
Понимание Гиппиус призвания писателя после 1917 г. во многих аспектах совпадает со взглядами радикальной части русской эмиграции. Подобно Мережковскому или Арцыбашеву, одной из важнейших задач диаспоры она считала не только сохранение культурной традиции, уничтожаемой большевиками, но и возрождение родины. Одновременно писательница полемизировала с теми, кто искал каких-либо контактов с советской Россией. Гиппиус неизменно подчеркивала тесную связь между жизнью и творчеством, высокую мораль человека и создателя произведений искусства. Она считала, что литература имеет телеологический ха-
рактер, а писательский гений отражает гений человеческий. Писательница искала гармонию между формой и содержанием, стремилась к синтезу духовных и материальных ценностей, этических и эстетических идеалов, но прежде всего требовала от литературы верности моральным ценностям и ответственного использования слова как инструмента идеологической борьбы. Эмигрантская публицистика, литературная критика и автодокументальные тексты Гиппиус свидетельствуют о том, что быть настоящим или «талантливым» писателем значило для нее быть «настоящим» человеком, несущим моральную ответственность не только за слово, но и за свой жизненный выбор, причем одним из важнейших критериев в ее оценках стало отношение эмигрантов к большевикам.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бунин И.А. Миссия русской эмиграции // Бунин И.А. Публицистика 1918— 1953 годов. М., 1998.
2. Вишняк М.В. «Современные записки». Воспоминания редактора. Bloom-ington. 1957.
3. Гиппиус З.Н. Неизвестная проза: в 3 т. СПб., 2002-2003.
4. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений: в 15 т. М., 2001-2013.
5. Крайний Антон (Зинаида Гиппиус). Литературный дневник (1899-1907). СПб., 1908.
6. Литературное наследство. Т. 106: в 2 кн. Эпистолярное наследие З.Н. Гиппиус. Кн. 1 / сост. Н.А. Богомолов, М.М. Павлова. М., 2018.
7. Мережковский Д.С. О свободе и России // Новый корабль. 1927. № 1. С. 2023.
8. Пахмусс Т. Зинаида Гиппиус: Hypatia двадцатого века. Frankfurt am Main. 2002.
9. Пахмусс Т. Из архива Мережковских. I. Письма З.Н. Гиппиус к И.А. Бунину // Cahiers du monde russe el soviétique. 1981. № XXII (4). С. 417-454.
10. Сухих И.Н. Русская литература: свидетельство? пророчество? провокация? // Звезда. 1998. № 4. С. 234-238.
11. Философов Д. Долг русских писателей эмигрантов // За Свободу! 1930. 17 июля. № 191 (3172). С. 2.
12. Hippius Zinaida. Agenda book 1932 // University of Illinois Archives. Temira Pachmuss and Vladimir Zlobin Collection. 1901-1996. Record Series Number 15/20/21. Box 22.
13. Krycka-Michnowska I. O sobie, o Rosji, o duszy rosyjskiej. Dzienniki Zinaidy Gippius. Katowice, 2015.
14. Krycka-Michnowska I. Dymitr Filosofow o Adamie Mickiewiczu i literaturze polskiej // Klicové problemy soucasné slavistiky. Brno, 2017. P. 93-101.
15. Pachmuss T. Zinaida Hippius. An Intellectual Profile. Carbondale, 1971.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Sukhikh I.N. Russkaya literatura: svidetel'stvo? prorochestvo? provokatsiya? [Russian Literature: Testimony? Prophecy? Provocation?]. Zvezda, 1998, no. 4, pp. 234-238 (In Russian).
2. Pakhmuss T. Iz arkhiva Merezhkovskikh. I. Pis'ma Z.N. Gippius k I.A. Buninu [From the Merezhkovskys Archive. I. Letters of Z.N. Gippius to I.A. Bunin]. Cahiers du monde russe el soviétique, 1981, no. 22 (4), pp. 417-454. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Krycka-Michnowska I. Dymitr Filosofow o Adamie Mickiewiczu i literaturze polskiej. Klicovéproblemy soucasné slavistiky. Brno, 2017, pp. 93-101. (In Rolish).
(Monographs)
4. Krycka-Michnowska I. O sobie, o Rosji, o duszy rosyjskiej. Dzienniki Zinaidy Gippius. Katowice, 2015 (In Polish).
5. Pachmuss T. Zinaida Hippius. An Intellectual Profile. Carbondale, 1971. (In English).
6. Pachmuss T. Zinaida Gippius: Hypatia dvadcatogo veka [Zinaida Hippius: A Hypatia of the 20th century]. Frankfurt am Main, 2002. (In Russian).
Крыцка-Михновска Ивона, Варшавский университет.
Доктор филологических наук, кафедра межкультурных исследований Центральной и Восточной Европы. Научные интересы: литература Серебряного века, литература и культура русской эмиграции, эго-документ.
E-mail: iekrycka@uw.edu.pl
ORCID ID 0000-0001-7293-1240
Iwona Krycka-Michnowska, University of Warsaw.
Post-doctoral degree, Associate Professor, Department of Central and East European Intercultural Studies. Research interests: the Silver Age in Russian Literature, Literature and Culture of Russian Emigration, Egodocuments.
E-mail: iekrycka@uw.edu.pl
ORCID ID 0000-0001-7293-1240
