CC BY
376
МАГИЯ СЛОВА
С.Я. Левит ПОЭТИКА ЖУКОВСКОГО
Аннотация. Поэтика творчества Жуковского, ее категориальный аппарат, система понятий, передающих эстетику звучащего слова, музыку смысла, а также основные мотивы, образы, формулы, из которых вырастает его поэтика, - в центре внимания статьи. Особый интерес представляет проникновение в творческую лабораторию Жуковского, изучение его эволюции, летописи поэтической души Жуковского, претворяющего свою жизнь в поэзию. Открытие Жуковским сферы поэтической невыразимости, создание психологической лирики, нового языка поэзии рассматривается как важная ступень в эволюции понимания поэзии и поэтического творчества.
Ключевые слова: поэтика; мотивы; образы; формулы; литературный манифест; слово; символ; музыка смысла; язык поэзии; импрессионизм языкового мышления; состояние сознания; таинство творчества; внутренний мир человека; метафизика воспоминания; сновидение; жизнетворчество; психология творчества; лирическая философия; философия невыразимого; мистическая философия вдохновения; звездная философия; горная философия; поэтика творчества.
Abstract. The article is focused on the poetics of V. Zhukovsky's poetry works, on his categorical apparatus, on the system of concepts that expresses the aesthetics of the words' music, as well as key motifs, images, formulas, from which his poetics grows. The insight into the creative laboratory of Zhukovsky, the study of his evolution, the chronicles of Zhukovsky's poetic soul, that translate his everyday life into poetry - all
these things are of the particular interest of the author. The sphere of the neverthemore poesy, found by Zhukovsky, the creation of the psychological lyrics, of the new language of poetry are considered as an important step in the evolution of understanding of the poetry in general.
Keywords: poetics; motifs; images; formulas; word; symbol; the music of sense; the language of poetry; impressionism of the linguistic thinking; state of consciousness; the mystery of creation; the inner world; the metaphysics of memories; psychology of creativity; lyrical philosophy; the philosophy of the ineffable; the mystical philosophy of inspiration; star philosophy; mountain philosophy.
Произведения поэтов дают неисчерпаемый материал для философии художественных переживаний, размышлений о тайнах творчества, «поэтике творчества». И решению этой сложной задачи способствует все творчество Жуковского - не только его поэзия, но и письма, записные книжки, дневники, статьи, которые представляют собой замечательные образцы русской прозы и лирической философии.
Особое место среди исследований творчества Жуковского занимает книга А.Н. Веселовского «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"» - последний крупный труд великого русского ученого. Обратившись от исторической поэтики к «тайнам личного творчества», Веселовский создал непревзойденный по глубине образ поэта. Книга построена на обширном материале писем и дневников; в ней воссоздается индивидуальный облик поэта, его жизнь и трагическая любовь, «история сердца», неповторимое видение поэта.
Эта книга задумана как «энциклопедия эпохи», духовная летопись сентиментализма и предромантизма. Как замечает Жирмунский, «книга о Жуковском «...с большим художественным мастерством воссоздает не только индивидуальный биографический облик поэта, но, говоря словами самого автора, - его "общественно-психологический тип" на фоне умственного движения и общественных настроений его времени» (10, c. 493).
Для Веселовского Жуковский выступает как поэт-карамзинист -сентименталист, «единственный настоящий поэт эпохи нашей чувствительности, единственный, испытавший ее настроение не литературно только, но страдой жизни» (1, с. 61).
Как полагал Ц.С. Вольпе, от Веселовского ускользает реальный смысл литературной позиции Жуковского, противоречия в его поэзии, наличие в его работе движения, развития; все сводится к созиданию статического портрета, что не позволило раскрыть историко-литературный смысл творческой деятельности поэта. А.Н. Веселов-ский в своей монографии «снял проблему романтизма Жуковского, рассматривая его поэзию в ее отношении к сентиментализму, определив ее как «поэзию чувства и сердечного воображения» (5, с. 365). Проводя связь между «душой Жуковского» и направлениями западной литературы, которые отразились в ней, Веселовский отмечает, что Жуковский - пиетист с идеалом Schöne Seele и выспренной дружбы; поэзия для него «религиозное откровение», являющее «святость жизни... во всей ее красе небесной» (1, с. 431). Из сферы сентиментализма перешло к Жуковскому «пристрастие к мечтательности, загробным образам и таинственной луне и то настроение меланхолии, которое он тщился превратить в понятие - христианской грусти» (там же).
Время было глухое, подавленное сознанием несбывшихся надежд, осталось уйти в себя, удалиться от действительности в область искусства, погрузиться в недеятельное прозябание. Понимание искусства, поэзии повторяло воззрения сентиментализма и Sturm und Drang'a, но обосновывается теоретически. «Чувство подчиняется рефлексии, бессознательное - анализу сознания» (1, с. 432).
Как и романтики, Жуковский позабыл «низость настоящего», но для него жизнь наполнялась уютной меланхолией, тоской «по счастию семейственной жизни» (1, с. 264). За ним опыт «романтической любви»; звук своего сердца или сердечного воображения он положил на ноты. Задушевная дума Жуковского невольно просилась на музыку; музыка была для него чем-то «божественным», пробуждающим воспоминания, открывающим тот «незнаемый край», откуда ему «светится издали радостно, ярко звезда упования» (29). Его притягивает «невыразимое», «неизреченное»; оно есть прекрасное: недаром он так часто возвращается к толкованию афоризма Руссо. «Руссо говорит, -пишет Жуковский в письме А.А. Воейковой и А.И. Тургеневу, посылая свою "Лалла Рук", - il n'y a de beau que ce qui n'est pas [прекрасно лишь то, что не существует]; это не значит: только то, что не существует; прекрасное существует, но его нет, ибо оно, так сказать, является нам единственно для того, чтобы исчезнуть; чтоб нам сказать,
оживить и обновить душу - но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем...
Оно действует на нашу душу не одним присутственным, но и неясным настоящим, а темным, в одно мгновение слиянным воспоминанием всего прекрасного в прошедшем и тайным ожиданием лучшего в будущем:
А когда нас покидает, В дар любви у нас в виду В нашем небе зажигает Он прощальную звезду».
(«Лалла Рук») (12, с. 223)
Эта прощальная и навсегда оставшаяся звезда в нашем небе есть знак того, что прекрасное было в нашей жизни, и вместе - того, что оно не к нашей жизни принадлежит! «Звезда на темном небе - она не сойдет на землю, но утешительно сияет нам из дали и некоторым образом сближает нас с тем небом, с которого неподвижно нам светит!» (11, с. 156)
Посредником между небесным и земным, вестником неба на земле является «таинственный посетитель», «вестник», «мимопролетев-ший гений», «ангел», «гений чистой красоты», «Лалла Рук». «Мимо-пролетевший гений» является на мгновение, распахивает завесу:
Часто в жизни так бывало: Кто-то светлый к нам летит, Подымает покрывало И в далекое манит.
(«Таинственный посетитель») (12, с. 240)
Из-за приоткрывшейся завесы сияет небесный свет, - но только на мгновенье, ибо «гений» быстро скрывается из глаз, оставляя после себя «прощальную звезду».
Звезды становятся у Жуковского окнами в мир небесного - прекрасными, но недоступными. Они освещают земной путь человека, оживотворяют душу. «Жизнь наша, - пишет Жуковский, - ночь под звездным небом; наша душа в лучшие минуты бытия открывает сии
звезды, которые не дают и не должны давать полного света, но, украшая наше небо, знакомя с ним, служат в то же время и путеводителями на земле» (11, с. 156-157). Вся эта аллегория подчеркивает трагическую невозможность преображения земли в небо, невозможность спасения от зла в земном мире. «Лишь когда душа развоплотится от тела и, покинув земную чужбину, вернется на небесную родину, совершится ее спасение. Пока же она должна томиться в "темной области земной" и довольствоваться слабым утешением - мимолетными явлениями небесной красоты. Эта концепция - всецело романтическая, свойственная скорее платоническому, чем христианскому мировоззрению» (9).
Начиная с первой элегии «Сельское кладбище» (1802), Жуковский обращается к новому для русской литературы направлению - романтизму. В его последующих произведениях складываются основные черты лирики этого направления, определяются основные темы, мотивы, образы, возникает новый поэтический язык и особая романтическая философия, связанная с идеей двоемирия, состоящей в противопоставлении реальности и мечты, идеала, обыденного и чудесного, таинственного. Итогом этих творческих исканий явились стихотворения зрелого периода (1819-1824). Они стали своеобразным манифестом русской романтической поэзии.
Созерцая красоту природы, поэт пытается проникнуть в тайны мироздания: «Сие присутствие Создателя в созданье» - вот то главное, что интересует лирического героя стихотворения. Именно с этим связана основная проблема: возможно ли выразить словами ту тайну, ощущение которой смутно рождается при созерцании прекрасной природы. «Прелесть природы - в ее невыразимости», - писал в 1821 г. Жуковский (К вел. кн. Александре Федоровне, Карлсбад 17/29 июня 1821 г.) (11, с. 175).
Летом 1819 г. Жуковский пишет стихотворение, служащее декларацией его художественного кредо, его литературным манифестом, -«Невыразимое»:
Но то, что слито с сей блестящей красотою -Сие столь смутное, волнующее нас, Сей внемлемый одной душою Обворожающего глас,
Сие к далекому стремленье, Сей миновавшего привет (Как прилетевшее внезапно дуновенье От луга родины, где был когда-то цвет, Святая молодость, где жило упованье), Сие шепнувшее душе воспоминанье О милом радостном и скорбном старины, Сия сходящая святыня с вышины, Сие присутствие Создателя в созданье, -Какой для них язык?.. Горе душа летит, Все необъятное в единый вздох теснится, И лишь молчание понятно говорит.
(«Невыразимое»)
В этом стихотворении Жуковский определяет задачу поэзии - выразить «невыразимое», выразить красоту с помощью слов. «И есть слова для их блестящей красоты», но остается неразрешимым главный вопрос: «Невыразимое подвластно ль выраженью?» Поэт ищет подходящие слова, пытаясь «ненареченному» названье дать, что это возможно лишь в особом состоянии: «Когда душа смятенная полна пророчеством великого виденья». Именно в состоянии вдохновения, которое рождается от соприкосновения с прекрасной природой, приоткрывается таинственная завеса над невыразимым. Известный литературовед Г. А. Гуковский в книге «Пушкин и русские романтики» так определяет идею этого стихотворения: «Основная мысль стихотворения в том, что объективный мир природы не есть нечто подлинное, а искусство призвано передавать лишь то невыразимое душевное волнение, те зыбкие оттенки настроений, которые составляют суть внутренней жизни сознания и для которых внешняя природа является лишь условным возбудителем, поводом» (8, с. 47), т.е. поэзия должна стать условным ключом, открывающим тайники духа в восприятии самого читателя. «Самый метод, - пишет Г.А. Гуковский, - становится субъективным, и слово теряет свою общезначимую терминологич-ность, свойственную ему в классицизме. Слово должно звучать как музыка, и в нем должны выступать вперед его эмоциональные обертоны, оттесняя его предметный, объективный смысл» (8, с. 48).
Жуковский чувствует мучительное желание слиться с прекрасным и великим в природе, но останавливается перед ней в сентиментальной рефлексии, в грусти «от прелести и одиночества», ставит вопросы о «душе и счастье». «Красота природы в нашей душе» (11, с. 192), «главный живописец - душа», - пишет он в дневнике (11, с. 216). «...Человеческая душа становится для нас голосом, который вещает в пустыне, который ее украшает и одушевляет» (1, с. 442). Душа принадлежит не здешнему, а иному миру. «То, что составляет ее достояние в этом ином мире, получает она независимо от здешнего - это достояние есть Бог, и Бог ее откровение. Этот Бог не есть идея ума, извлеченная им из мира материального и его отношений; эта идея есть собственность самой души, непосредственно из самого источника истекающая» (20, с. 296).
Разум, воля, чувство - три силы души, действующие в границах здешнего мира.
Разум постигает законы, т.е. исторический ход умственного и физического мира.
Воля постигает долг. Свобода воли есть не что иное, как способность сказать нет.
«Чувство постигает красоту, заключенную в гармонии целого. Этого целого нет в мире, оно только в чувстве, его постигающем. -Вера есть высшее чувство души: она есть свобода способности души принимать Откровение. - Вера есть в то же время результат сих трех врожденных сил души: чувства, постигающего откровение, разума, смиряющегося перед непостижимым, и воли, принимающей его непринужденно» (там же).
Для Жуковского «Чувство красота - живое знание Божественного происхождения души» (20, с. 297). Драгоценное качество человеческой души - способность понимать красоту, обладающую небесной природой. Красота есть нечто неземное, «принадлежащее земле только потому, что и душа наша принадлежит ей, но принадлежит на время, только для того, чтобы здесь, в немногие, но высокие минуты здешней жизни, пробуждать в нас предчувствие жизни лучшей» (20, с. 97), «чувством красоты мы земное... возвышаем в небесное», - пишет В.А. Жуковский (там же).
Размышляет Жуковский и о жизни, угасающей, как гаснут горы, когда «Бог покидает на время видимое творение» (1, с. 448).
Важным этапом в постижении философии единства Поэзии и Жизни, становления особой «философии жизни», соотносящей ее метафизические и бытовые измерения, включающей этико-эстетические проблемы романтизма Жуковского, был павловский период.
Павловск не просто резиденция вдовствующей императрицы Марии Федоровны, но особый историко-культурный феномен, оказавший большое влияние на творчество Жуковского. Павловские стихотворения представляют собой опыт создания романтической мифологии, основанной на взаимообратимости, метаморфозах живого и мертвого, материального и идеального, слова и вещи, высокого и низкого.
Стихотворения, послания, созданные в Павловске в 1815-1824 гг., по замечанию Н.Ж. Вётшевой, обозначили переход от жесткого представления о двоемирии к онтологическому и художественному ввдению единства мира, его полноты, к осмыслению тайн творческого процесса (25;3).
Дневники, письма, записные книжки Жуковского - «своеобразная история души поэта», «наглядная демонстрация основного мировоззренческого и эстетического тезиса «Жизнь и Поэзия одно», который «определил неразрывную слиянность двух ипостасей Жуковского -эмпирической и поэтической, уподобил Жизнь и Поэзию не только по их содержанию, но и по принципу творческого созидания жизненного факта и поэтического текста» (26, с. 420). Но, конечно, дневники неоценимы и как источник документальных сведений о его жизни и творчестве. Изучению творческого процесса, летописи души Жуковского весьма способствует сочетание текстов из разных реальностей -идеальной поэзии и документальной жизни, что дает «наглядную картину того, как из жизненного акта возникают поэтическая мысль и образ - и как в дальнейшем этот образ продолжает свое бытование в сознании эмпирического человека» (26, с. 422). Многослойные дневники Жуковского, в которых поэтические страницы прослаивают дневниковые записи, отражают третью реальность - «реальность поэтической души, которая свою жизнь претворяет в поэзию, а из поэзии выводит правила жизни» (там же). Уникальность дневников в том, что они открывают возможность проникновения в творческую лабораторию поэта, тщательно скрытую от посторонних глаз. Дневники позволяют проследить процесс рождения поэтического образа и «его дальнейшее бытование уже не только в качестве литературного,
поэтического факта, но и биографического фактора, устойчивой реалии сознания, из которой рождается жизненное событие, поступок, ситуация» (26, с. 423).
В дневниках 1800-1810-х, 1820-х, 1830-1840-х годов, отмечает О.Б. Лебедева, присутствует одна и та же отправная точка, с которой Жуковский смотрит на свою жизнь и из переживаний которой рождается поэзия: «связь времен, единство прошлого, настоящего и будущего в высоком мгновении бытия» (26, с. 441), в творческом и вдохновенном мгновении жизни. «Интенсивное переживание всей совокупности явлений европейской культуры от античности до современности -все это фрагментарные свидетельства острого ощущения категории времени как универсальной основы и жизни, и творчества Жуковского» (там же). Он не мог бы существовать без дневников, в которых отражались его путешествия, наполнявшие его эстетическими впечатлениями, дающими пищу для размышлений, творчества. В дневниках, летописях души, акцентирована связь времен: прошедшей жизни (добрый гений, воспоминание), настоящей минуты, насыщенной лирическими переживаниями, и будущего поэтического шедевра, «порожденного этим универсальным мгновением человеческого и поэтического бытия» (26, с. 427).
Его творчество, отмечает О.Б. Лебедева, «есть та высшая реальность, которая удерживает связь времени, восполняет утраты: "...для меня существует одно настоящее, ничем не связанное с прошедшим. <...> Я не могу изменить себе внутренно, цепь беспрерывно прерывается; могу изменить только с пером в руках"; карандаш и бумага сохраняют звенья цепи» (цит. по: 11, с. 442). В этом высказывании Жуковского, увидевшего в своем локальном бытии отблеск большого исторического времени, Жизнь окончательно уравнивается с Поэзией: «Жизнь и поэзия одно», - пишет он в стихотворении «Я Музу юную, бывало».
Лирика Жуковского 1815-1824 гг. - своеобразные романтические манифесты поэта: «Славянка», «Таинственный посетитель», «К мимо-пролетевшему знакомому гению», «Цвет завета», «Я Музу юную, бывало», «Невыразимое», «Лалла Рук», «Привидение». В его творчестве с максимальной полнотой выразились такие важнейшие аспекты романтического искусства, как природа вдохновения, романтическая тайна, вечность, красота, невыразимость, мимолетность, оживотворе-
ние природы. Как отмечают Ф.З. Канукова и А.С. Янушкевич, Жуковский в своей поэзии не только стал проводником эстетических открытий европейского романтизма, но «он придал романтической поэзии формы философского выражения мысли» (23, с. 431). Тема «поэзии и жизни» в его романтических манифестах разрабатывалась «через систему новых форм поэтического мышления» (там же).
Философскую универсальность поэзии Жуковского придает система символических образов: «цвет завета», «таинственный посетитель», «таинственное покрывало», «мимопролетевший знакомый гений», «скальд вдохновенный», «эолова арфа».
Жуковского интересует психология творчества, природа поэтического преображения мира. Для него муки творчества связаны не с воссозданием внешней красоты, мира природы, а с проникновением в глубины психологической жизни человека, с передачей на язык поэзии таких эмоциональных состояний, как «романтическое томление», «мировая скорбь», «бесконечное стремление», «мечтательность», описанных в системе эстетических понятий немецкого романтизма (23, с. 432).
«Слово для него не столько понятие, сколько символ - способ подсказать читателю душевное состояние», - пишет Ц.С. Вольпе. Психологизация слова, усиливающаяся по мере его развития, уводит Жуковского «от отвлеченно-рационалистического характера поэтической речи к психологизации словаря, к импрессионизму языкового мышления» (5, с. 362).
О природе поэзии Жуковский говорит в переведенной из Шиллера балладе «Граф Гапсбургский»:
Не мне управлять песнопевца душой, -Певцу отвечает властитель, -Он высшую силу признал над собой;
Минута ему повелитель; По воздуху вихорь свободно шумит;
Кто знает, откуда, куда он летит? Из бездны поток выбегает:
Так песнь зарождает души глубина, И темное чувство, из дивного сна
При звуках воспрянув, пылает.
Подсознание человека определяет существо его поэзии. Жуковский создал психологическую лирику, научил изображать оттенки душевных движений, внес в русскую литературу индивидуалистическое миропонимание. Главным содержанием его поэзии становится личность и ее внутренний мир.
Заслуга Жуковского определяется Ц.С. Вольпе не только тем, что он подготовил русскую литературу к восприятию мировоззрения романтического индивидуализма, создал новый язык поэзии, внес новое содержание в русскую поэзию, создал психологическую лирику, но и тем, что он раскрепостил поэтическое слово, превратил стих в гибкий инструмент для выражения сложного внутреннего мира человеческой личности (5, с. 366).
Слово у него преодолевает свою рациональную функцию, вызывает ответное движение в душе читателей, ассоциативно откликающейся на призыв словесной мелодии.
Когда Жуковский говорит:
Не часто ли в величественный час Вечернего земли преображенья... -
у него «объективное утоплено в словах эмоций; величественное переживание вечера, а не сам вечер; преображение - это слово не внешней природы, а молитвенного экстаза... Жуковского интересует таинственное чувство умирания и как бы одухотворения картины природы...», - пишет Г.А. Гуковский (8, с. 49). Не видимость внешнего изображения вечера, а состояние сознания, полнота чувства, переживания смятенной души, уносящейся в «беспредельное» - вот что для Жуковского наполнено смыслом. «Это и есть выражение невыразимого; иначе говоря, это и есть система, стремящаяся объективный мир поглотить субъективным, а во внешнем бытии видеть лишь повод для внутреннего, в описании видеть не описание мира, а отражение его в сознании, в слове - не обозначение предмета или понятия, а прежде всего - отношение души к предмету и понятию» (там же). В его устах слова превращаются в слова-символы и знаки состояния души.
Современников поражала музыкальность его стиха, певность, мелодическое выражение, сладкозвучие. Его стихи были естественным
музыкальным выражением чувства. Звуки его стиха - тихое роптание ручейка, легкое веянье зефира по струнам воздушной эоловой арфы.
Открытие Жуковским сферы поэтической невыразимости «ознаменовало важную ступень в эволюции понимания поэзии и поэтического творчества, основанного на музыкальности, эмоциональности, суггестии - важнейших средствах лиризации поэзии в эпоху романтизма», - пишет А. Гижицкий (6, с. 126).
В его поэтическом словаре 1815-1824 гг. возникает система понятий, передающих эстетику звучащего слова, музыки смысла: «голос арфы», «песнь надежды», «дарователь песнопений». Музыкальность как отражение эмоциональной жизни индивида, как средство передачи впечатлений о мире, полагают Ф.З. Канукова и А.С. Янушкевич, расширяет возможности психологического анализа (23, с. 433).
Ф.З. Канукова и А.С. Янушкевич отмечают органическую связь психологической направленности романтизма Жуковского с философскими формами его выражения. «Размышления Жуковского о языке поэзии, о выразимом и невыразимом неотделимы от общей концепции жизни, смерти, любви, природы, вдохновения. Сам процесс мышления, эстетическая проблематика органично входят в ткань поэтических раздумий Жуковского, что рождает особую поэтическую философию» (23, с. 434), «звездную философию» (Ц. Вольпе), философию невыразимого, мистическую философию вдохновения и поэтического творчества. Поиск «божественного» в человеке и искусстве определяет у Жуковского теорию таинства творчества, его непредугаданно-сти, невыразимости. «Я бы каждое прекрасное чувство назвал Богом. Оно есть Его видимый, или слышимый, или чувствуемый образ», -пишет он в дневнике 1821 г. (11, с. 124). А сущность красоты он определяет как «основание нашего бытия», как то, что составляет «сущность души человеческой», что «во всякую минуту жизни присутственно, что служит масштабом всех возможных модификаций нашего бытия. Grund-Ich - das Göttliche in dem Mens^en! (11, с. 165).
Цель всякого искусства - творение, суть творения он видит в умении понять внутренний смысл природы, в открытии ее тайны, очеловечивании природы, за «величественным зрелищем природы» увидеть «еще более величественное зрелище души человеческой». В своем познании мира он исходит из теории невыразимости загадок и тайн бы-
тия, но как поэт он передает в образах, в музыке стиха всю неповторимость и очарование жизни, пишут Янушкевич и Канукова.
Определяя поэзию как «религии небесной сестру земную», заявляя, что «поэзия есть Бог в святых мечтах земли», Жуковский акцентирует особую силу искусства в очищении людских душ, поддержании «веры в лучшее». Идея религиозной миссии искусства, отмечают Ф.З. Кану-кова и А.С. Янушкевич, не заслоняет в творчестве Жуковского веры в просветительскую миссию искусства высоких чувств и дум.
Делая душу поэта средоточием человеческих способностей -«душа мыслит, избирает, творит, верует», - Жуковский раскрывает процесс творчества как процесс познания красоты бытия (23, с. 440).
Свое понимание поэзии и призвания поэта он развил в письме к Бенкендорфу и в «драматическом отрывке» «Камоэнс». С особой силой он выразил это в исповеди молодого поэта Васко Квеведо:
Нет! нет! не счастия, не славы здесь Ищу я: быть хочу крылом могучим, Подъемлющим родные мне сердца На высоту, зарей, победу дня Предвозвещающей, великих дум Воспламенителем, глаголом правды, Лекарством душ, безверием крушимых, И сторожем нетленной той завесы, Которою пред нами горний мир Задернут, чтоб порой для смертных глаз Ее приподымать и святость жизни Являть во всей ее красе небесной -Вот долг поэта, вот мое призванье!
(«Камоэнс»)
В заявлениях Жуковского о том, что в поэзии «все мелкие, разрозненные части видимого мира сливаются в одно гармоническое целое», что «красота художественного произведения состоит в истине выражения, т.е. в ясности идеи и ее гармоническом согласии с материальным художественным ее образом», в его утверждении свободы творчества, невозможности «ограничиться одними гимнами Богу», Ф.З. Канукова и А.С. Янушкевич отмечают сенсуалистскую закваску
и просветительские идеалы поэта (23, с. 441). Высшую цель творчества Жуковский видел в осуществлении идеи Творца, Бога, но религиозная миссия искусства для него не самоцельна.
В статье «О поэте и современном его значении» (13, с. 382) Жуковский утверждает высокий идеал поэта в «век раздробления», идею синтетического искусства, поэзию высоких идеалов. Именно это, несмотря на религиозный пиетизм, позволило ему выступить в защиту свободного выбора предметов для поэзии, ценить «разнообразный мир» в поэзии - от безобразного до самого возвышенного и божественного (21, с. 441).
Размышляя о взаимоотношении человеческой души с окружающим ее миром, Жуковский пишет: «Природа, окружавшая меня, была прелестна, но главная прелесть окружающего есть наша душа, есть то чувство, которое она приносит к святилищу природы» (10(22) июня 1821 г. Дневник) (11, с. 173). Красота природы в нашей душе и надобно быть в ладу с собою, чтобы почувствовать музыку, заключенную в самой природе, насладиться ею и запечатлеть в слове - образе.
В психологический рисунок вдохновения, складывающийся из состояний предчувствия, эстетического наслаждения, меланхолии, воспоминания Жуковский вводит категорию «воображения» - синоним творческой фантазии.
В дневниковых записях, отмечает О.Б. Лебедева, подготавливается тот комплекс устойчивых мифологем концепции жизнетворчества, на котором зиждется цикл эстетических манифестов - стихотворений Жуковского 1818-1824 гг., «варьирующих одни и те же образы-символы предчувствия и пророчества (взволнованное состояние творящей души), таинственности - неясности - невыразимости (тайна рождения поэтического образа), покрывала - занавеса - завесы (грань двух романтических миров, реального и идеального), наконец, воспоминания - неизменной психологической основы лирики Жуковского и непременного исходного состояния вдохновенной и творящей души» (26, с. 426).
Центральным для художественной индивидуальности Жуковского, по мнению И. Эйгеса, должно признать значение воспоминания. Уже в отроческих отрывках Жуковского сказался тот же основной тон, который проходит через все его творчество. Однако события его личной жизни (насильственная разлука, женитьба, а затем смерть лю-
бимой) содействовали тому, чтобы «именно воспоминание стало тем средоточием его творчества, которое вобрало в себя все имевшиеся налицо художественные элементы, придающие им единство и силу. Художественная фантазия Жуковского более обращена на то, чтобы из представлений прошлого создать сновидение. Как корень философии красоты - а отсюда и всей философии Платона - есть метафизика воспоминания, образующего мост между двумя мирами, так корень поэтического творчества Жуковского есть лиризм воспоминания (30, с. 41). «И если для Платона прекрасно то, что заставляет нас вспоминать образ единой и вечной красоты ("идею"), то для Жуковского все прекрасное было крепко связано и приводило неизменно к образам его прошлого: реалии для него были как бы реликвиями» (там же). У него имеется своеобразная «философия воспоминания как творческого состояния -воспоминания сквозь сон» (30, с. 42). Для Жуковского характерно сплетение метафизических созерцаний с религиозными: метафизика сновидения и религиозной веры в бессмертие (30, с. 43).
К творчеству предрасполагают те состояния, в которых «участие души в конкретных связях мира сводится к возможному мнимому - наподобие того, как в состоянии естественного сна» (там же). Таковы будут - молчание, тишина, одиночество. Быть с собой, давать своему бытию полноту и твердость, можно только в уединении, в котором - настоящая жизнь. В стихотворении «Невыразимое» Жуковский произносит: «Все необъятное в единый вздох теснится, и лишь молчание понятно говорит». Таинственное чувство тишины - самое глубокое чувство жизни; страдание - настоящее величие жизни, пишет Жуковский в своих дневниках и записных книжках. «Этот "воздух прежнего времени", это "неясное воспоминание без вида и голоса" есть не что иное, как первый просвет в метафизическое души, которое проглядывает из обступающих его тяжелых туч эмпирического, пока не засияет небесным светом восторжествовавшая лазурь сновидения; это - момент засыпания души для мира и загорающейся в ней жизни для творчества... Воспоминание пронизывает и самые образы художественных сновидений Жуковского», - пишет И. Эйгес (30, с. 44). Общими всем поэтам будут образы из жизни сновидений - образы легких бесплотных теней. «Образ сновидений - те же тени, и наоборот, сами тени могут быть созерцаемы нами, как призрачные образы нереальных существ» (там же).
И Патрокл с брегов забвенья В полуночной тишине Легкой тенью сновиденья Прилетал уже ко мне.
(Баллада «Ахилл»)
Излюбленный образ Жуковского - образ завесы (покрывала, пелены, покрова, занавеса). Это образ сновидческий, «со всею возможностью сновидческих отождествлений и перемещений значения» (30, с. 44). Это завеса, за которой таится нечто значительное для нас, «иной мир», трепетанья которого радуют нас и убеждают, что за этой завесой есть жизнь (28).
Вся поэзию Жуковского изливает вечерний свет, покой «обвече-ревшей жизни». Заходящее солнце было в особенной интимной близости к душе Жуковского:
Не часто ли в величественный час Вечернего земли преображенья, -Когда душа смятенная полна Пророчеством великого виденья И в беспредельное унесена, -Спирается в груди болезненное чувство... Что видимо очам - сей пламень облаков, По небу тихому летящих...
(«Невыразимое»)
Поэзии Жуковского свойственны лунные мотивы:
И светлым лебедем луна По бледной синеве востока Плыла, тиха и одинока.
И этот образ луны Жуковский напитывает своим «воспоминанием», давая затем нечто вроде лунной мистики, отмечает И. Эйгес.
Но как назвать очарованье, Которым душу всю луна
Объемлет так непостижимо?.. Как часто вдруг возвращено Каким-то быстрым мановеньем Все улетевшее давно!.. И то, что нашим было прежде, С чем мы простились навсегда, Нам мнится нашим, как тогда, И вверенным еще надежде...
(«Подробный отчет о луне. Послание к государыне императрице Марии Феодоровне»)
В образе звезд ярче всего сказывается единство лирического и метафизического; некоторые строки пронизаны звездной мистикой.
Ах! не с нами обитает Гений чистый красоты; Лишь порой он навещает Нас с небесной высоты; Он поспешен, как мечтанье, Как воздушный утра сон; Но в святом воспоминанье Неразлучен с сердцем он!.. Чтоб о небе сердце знало, В темной области земной, Нам туда сквозь покрывало Он дает взглянуть порой... А когда нас покидает, В дар любви у нас в виду, В нашем небе зажигает Он прощальную звезду.
(«Лалла Рук»)
«Эта прощальная звезда на нашем небе есть знак того, что прекрасное было в нашей жизни» (11, с. 156). Звезда никогда не сойдет на землю, но своим сиянием она сближает нас с небом.
Дорогу жизни освещает «ряд веселых фонарей». «Наслаждение -фонарь, зажженный на дороге жизни; воспоминание - свет, а счастие -
ряд этих прекрасных, воспоминаний, которые всю жизнь озаряют... Зажигай свой фонарь, не заботясь о тех, которые Провидение даст зажечь после: в свое время ты оглянешься, и за тобою будет прекрасная, светлая дорога!.. Можно некоторым образом сказать, что существует только то, чего уже нет! Будущее может не быть; настоящее может и должно перемениться; одно прошедшее не подвержено изменяемости: воспоминание бережет его... И ряд таких минут, в которые Божество, блеснув пред тобою твоим же собственным чувством, не угасло, но оставило тебе свет свой в воспоминании, ряд фонарей - вот счастие, и оно вечно, как сердце его, с его неизгладимыми воспоминаниями» (11, с. 133).
Жуковский часто прибегает к самому значительному образу поэтов - сновидению.
«Образ полета, летание, ощущение которого сопровождает блаженный миг наступления сновидения и не оставляет нас во все продолжение его, свойствен поэзии Жуковского настолько, что делает ее всю как бы воздушной» (30, с. 50). В обращениях к своей музе и поэзии Жуковский называет себя поклонником «чистой красоты»: ее гению внемлет его душа «в чистейшие минуты бытия». Видение, сон -вот образы, какими Жуковский выражает свои впечатления женской красоты.
Тебя в пророчественном сне
Видал я;
Тобою в пламенной весне
Дышал я;
Ты мне цвела в живых цветах;
Твой образ веял в облаках.
(Баллада «Узник»)
Переживание любимого образа, созерцание его, как образа сновидения, единение с ним является неизменно побуждающим к творчеству и преображающим все наши впечатления в творческие созерцания. Жуковский отмечает, что все его творчество наполнено волшебным ароматом сновидений прошлого: «Воспоминание и я - одно и то же: Я -образ, я - мечта; Для сердца прошедшее вечно».
Прошли, прошли вы, дни очарованья!
Подобных вам уж сердцу не нажить!
Ваш след в одной тоске воспоминанья!
Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!
К вам часто мчит привычное желанье -
И слез любви нет сил остановить!
Несчастие - об вас воспоминанье!
Но более несчастье - вас забыть!
О, будь же грусть заменой упованья!
Отрада нам - о счастье слезы лить!
Мне умереть с тоски воспоминанья!
Но можно ль жить, - увы! и позабыть!
(«Воспоминанье»)
Жизнь и ее образы носятся теперь перед ним, как мимолетные виденья, подобно утренним грезам. «Веяние неземной красоты с крыльев его стихов, таких бесплотных, слетающих к нам в душу, чтобы снова подняться с нею, нетронутость и чистота его веры - делают Жуковского добрым гением русской поэзии» (30, с. 53).
В 30-40-е годы усиливаются религиозно-пиэтистические настроения Жуковского, его творчество все более отражает круг идей о Божественном откровении, об искупительной силе молитвы, о предсказанном человеку провидением жизненного пути. В стихотворении «Чаша слез» (1831), а также в таких произведениях, как «Взгляд на землю с неба» (1831), «Горько плача и рыдая» (1837), «Выбор креста» (1845), «Египетская тьма» (1846) отчетливо прослеживаются религиозно-мистические мотивы. Поэзия окончательно становится для Жуковского религиозным откровением. Он принимает назначение поэзии, выраженное в переведенной им в 1839 г. поэме «Камоэнс» немецкого писателя Фр. Гальма:
.. .Поэзия религии небесной Сестра земная, светлолучезарный Маяк, самим создателем зажженный, Чтоб мы во тьме житейских бурь не сбились С пути. Поэт, на пламени его
Свой факел зажигай! Твои все братья С тобою заодно засветят каждый Хранительный свой огнь, и будут здесь Они во всех странах и временах Для всех племен звездами путевыми;
И пусть разрушено земное счастье,
Обмануты ласкавшие надежды
И чистые обруганы мечты...
Об них ли сетовать? Таков удел
Всего, всего прекрасного земного!
Но не умрет живая песнь твоя;
Во всех веках и поколеньях будут
Ей отвечать возвышенные души...
Поэт, будь тверд! душою не дремли!
Поэзия есть бог в святых мечтах земли*. (13, с. 382-383)
Мистический опыт становится темой постоянных размышлений поэта в 1830-1840-е годы: (при)видения оказываются «героями» его философских и автобиографических сочинений («Взгляд на землю с неба» (1831), впоследствии отозвавшийся в письме к Гоголю «О молитве» [1847], «Стихотворение на смерть Пушкина» [1837], «Очерки Швеции» [1838], «Камоэнс» [1839], «Две сцены из Фауста» [1848]. Одной из характерных для «позднего» Жуковского статей И.Ю. Виницкий называет «Нечто о привидениях», в которой он обращается к соотечественникам, еще не отравленным смертоносным неверием. В личном смысле она - одна из характерных для него попыток мечтательного бегства от страшного времени на духовную родину (4). Во «Взгляде на землю с неба» Жуковский пишет: «Наша участь есть безмятежное блаженство, а им (пылинкам) - им дано страдание!.. Страдание - для них оно непостижимо, а я с высоты моей постигаю всю божественную тайну. Страдание, творец великого, - оно знакомит их с тем, чего мы никогда в безмятежном блаженстве нашем не узнаем; с таинственным вдохновением веры, с утехою надежды, с сладостным упоением любви...» (14). Но в минуту разлуки с жизнью, они узнают и тайну смерти: она является им уже не страшилищем, губителем настоящего и будущего, а ясным воспоминанием минувше-
го, которое с ними вместе вылетает из праха, вечный товарищ новой жизни» (14).
В статье «Последние минуты Пушкина» (15) Жуковский говорит о том, что печать смерти на его лице изменила его облик: на его лице возникло выражение «глубокой, величественной, торжественной мысли», божественная тайна открылась только тогда, «когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти» (16).
Что же такое смерть? «Чистое ощущение своего духовного бытия, вне всякой ограничивающей его мысли, без всякого особенного и его стесняющего чувства, а просто душа в полноте своего бытия» (18, с. 132). Это свобода, положительная свобода души: ее полное самоузнавание с сохранением всего, что ей дала временная жизнь и что ее здесь довершило до жизни вечной, с отпадением от нее всего, что не принадлежало ее существу.
После смерти душа с своими земными сокровищами, воспоминаниями, любовью переходит в мир без пространства и времени; она слышит без слуха, видит без очей, всегда и везде может соприсутствовать душе ею любимой, не отлученной от нее никаким расстоянием (18, с. 74).
Но могут ли живые видеть и слышать души умерших? «Видение земное исчезло; место, так мило занятое, опустело; глаза не видят; ухо не слышит; самое... сообщение душ прекратилось», - пишет он в письме «О смерти» (22, с. 714).
Вопрос о вере в привидения, как пишет И.Ю. Виницкий, один из самых серьезных в XIX столетии. Это объясняется тем, что пришельцы были осознаны как единственное зримое свидетельство существования загробной жизни.
Привидениями населены баллады и элегии Жуковского, прозаические переводы, а также философско-религиозная и автобиографическая проза 1830-1840 гг. - баллады «Доника», «Ленора» (пер. 1831), стихотворение «Ночной смотр» (1836), второй перевод «Сельского кладбища» (1839), проза - «Очерки Швеции», «Две сцены из Фауста», статья «Нечто о привидениях». Мотив привидения у Жуковского связывается с идеей творчества как поэтического откровения, переживаемого при встрече с пришельцами из потустороннего мира. Возможность связи с ними, отмечает И.Ю. Виницкий, рассматривается как фактическое доказательство контакта материального и духовного миров (4, с. 147).
По словам И.Ю. Виницкого, данная тема в его творчестве направляла мысль от познания материального мира к непознаваемым человеческим разумом тайнам мира духовного, - это отражает логику его художественного развития.
Так верить или нет в привидения? Ни то ни другое. Эти явления, по Жуковскому, останутся «для нас навсегда между да и нет».
В самой невозможности дать ответ на этот вопрос Жуковский, по словам И.Ю. Виницкого, видит выражение закона Создателя, «который, поместив нас на земле, дабы мы к здешнему, а не к другому какому порядку принадлежали, отделил нас от иного мира таинственною завесою», непроницаемой завесой, которая иногда высшею волей приоткрывается перед редкими избранниками.
Человек не в силах сам приподнять ее, но ему дается таинственный намек на то, что за нею существует (см. стихотворения конца 1810-х - начала 1820-х годов: «На кончину ея величества королевы Виртембергской», «Лалла Рук», «Таинственный посетитель»). Жуковский указывает на то, что очевидность принадлежит материальному миру, мир же духовный есть таинственный мир веры. Эти явления духов - лучи света, иногда проникающие сквозь завесу, которою мы отделены от духовного мира; будем с смиренною верою стоять перед опущенною завесою, радоваться ее трепетаниям, убеждающим нас, что за нею есть жизнь, но не дерзнем и желать ее губительного расторжения: оно было бы для нас вероубийством. Словом, отмечает И.Ю. Виницкий, верить нужно не в привидение, а в Провидение, и лучше всего не гадать о загробной жизни, а ждать момента торжественного перехода в нее.
Виницкий полагает, что эта теория служит комментарием к прежней поэзии Жуковского (4). В статье «Нечто о привидениях» (там же) откристаллизовались взгляды Жуковского, выраженные в элегическом и балладном «циклах» 1810-1830-х годов, и оформились в цельную теорию, т.е. лирическая, образная философия переводится на тот язык, который Жуковский назвал в поздние годы философическим. В заключительной части этой статьи, отмечает И.Ю. Виницкий, Жуковский воскрешает свое прошлое, призывает к себе тени минувшего, и в результате статья оказывается своего рода обобщающим воспоминанием. Это уже не философская лирика, а лирическая философия (4).
Концепцию мира и человека Жуковского, выраженную в письме к великому князю Александру Николаевичу от 4(16) января 1833 г., принято называть горной философией.
«Вот вам философия здешних гор» (запись от 4(16) января 1833 г.). И далее: «...я видел на прекрасной долине, между Цюрихским и Ловерцким озером, развалины горы, задавившей за двадцать лет несколько деревень и обратившей своим падением райскую область в пустыню. <...> Вот - история всех революций, всех насильственных переворотов. <...> Разрушая существующее, жертвуя справедливо-стию, жертвуя настоящим для возможного будущего блага, - опрокидывать гору на человеческие жилища <. >: никто не имеет права жертвовать будущему настоящим...» (19; 11, с. 346-347).
Горная философия Жуковского, ее формирование, символическое выражение и роль в русской поэзии исследованы А.С. Янушкевичем, О.Б. Лебедевой, Н.Е. Никоновой и др.
О.Б. Лебедева отмечает, что горный мотив, который существовал в поэзии Жуковского как романтическое общее место, в дерптских письмах-дневниках приобретает символико-биографический характер -трудного восхождения и прекрасного вида с вершины, а в путешествии по Германии и Швейцарии - это факт реальной биографии, непрерывная цепь вершин, на которые он поднимается, и видов, которые открываются с этих вершин глазам, а не метафорическому духовному взору.
Эссе «Путешествие по Саксонской Швейцарии» («Полярная звезда». СПб., 1824) - эстетический манифест русского романтизма (11, с. 174-187). В письме к Александре Федоровне от 17(29) июня 1821 г. он пишет: «Как изобразить чувство нечаянности, великолепие, неизмеримости дали, множество гор, которые вдруг открылись глазам, как голубые окаменевшие волны моря, свет солнца и небо с бесчисленными облаками. <...> Каждый из этих предметов можно назвать особенным словом; но то впечатление, которое все они вместе в душе производят - для него нет выражения; тут молчат язык человека, и ясно чувствуешь, что прелесть природы - в ее невыразимости» (11, с. 175). Пейзаж как жанр в осмыслении Жуковского - поэта и художника - в 1830-1840-х годах получил статус «религиозно-романтической формы искусства, призванной показать в художест-
венном образе потенциальную святость лика природы, стал... "богословской концепцией' души» (27, с. 42).
В результате природа оказывается способной выразить божественное начало в его бесконечном совершенстве (27, с. 38-44).
Этот романтический манифест поэта, отмечает О.Б. Лебедева, актуализирует в качестве эстетической проблемы главный духовный опыт путешествия: оппозицию фрагмента («особенное слово») и универсума («вместе»), перекликаясь со сходными размышлениями еще одного письма-манифеста «Рафаэлева Мадонна»: «Не понимаю, как могла ограниченная живопись произвести необъятное; пред глазами полотно, на нем лица, обведенные чертами, и все стеснено в малом пространстве, и несмотря на то, все необъятно, все неограничено!» (11, с. 189). В самом общем своем звучании оба тезиса восходят к стихотворению «Невыразимое» (1819), которое сам Жуковский называл «отрывком»: «...Горе душа летит // Всё необъятное в единый вздох теснится».
Горные пейзажи Жуковского и сопряженные с их созерцанием «горние мысли», полагает О.Б. Лебедева, «выходят... за пределы дневников 1821 г., в перспективу жизни, поэзии и публицистики Жуковского 1830-1840-х годов, сохраняя свой универсальный смысл и лейт-мотивно-устойчивое словесное оформление. С горами, отмечает О.Б. Лебедева, у Жуковского ассоциируется все: люди («Встреча с человеком по сердцу есть то же, что вдруг открывшийся глазам прекрасный вид с горы» - запись от 3 ноября 1820 г.), творчество («Но в том-то и привилегия истинного гения, сказал мне Тик, что <...> он вдруг взлетает на высоту <...> - запись от 23(5) июня/июля 1821 г.), душа, жизнь и смерть («Видя угасающую природу, приходит мысль, что душа и жизнь есть что-то не принадлежащее телу, а высшее <...>, ничто так не говорит о смерти в величественном смысле, как угасающие горы») (11, с. 222). Позже, в 1830-х годах, универсальный аллегорический смысл горного мотива как ассоциативной подосновы творческого мышления Жуковского разрастется до более объективных и всеобъемлющих категорий истории («Какое сходство в истории этих божественных великанов с историей живого человеческого рода!» -запись от 4(13) января 1833 г.) и станет для поэта тем, что он сам назовет «горной философией»» (26, с. 432-433).
На оформление горной философии Жуковского, отмечает исследователь Н.Е. Никонова, оказали влияние идеи художественных школ немецкого мира. Дерпт выступил близкой поэту колыбелью романтизма. Дерптские эстетические штудии в литературе и живописи сформировали особый взгляд Жуковского-художника, стимулировали всплеск изобразительности в словесном творчестве. Этому способствовало его общение с дерптским художником - педагогом, представителем немецкого бидермайера Карлом Августом Зенфом. Огромное влияние на формирование его философии оказали дрезденские романтики во главе с Фридрихом и Тиком, они определили обостренное восприятие им идей натурфилософии, универсализма и синестезии, способной выразить невыразимое. Другой крупнейший представитель немецкого романтического пейзажа, друг Гёте, Карл Густав Карус, выразил в теоретико-философском труде «Девять писем пейзажной живописи» (1815-1824) (31) подхваченное Жуковским новаторство Фридриха, беспрестанно видевшего в природе символ человеческой жизни. Он вслед за Фридрихом полагал, что в природных мотивах следует видеть символы духовного состояния, или «эмблемы души». Свое впечатление и понимание картины Каруса, предназначавшейся для его воспитанника - наследника российского престола Александра, Жуковский выразил в дневниковой записи 5(17) сентября 1827 г.:
«Возвратясь домой, нашел у себя картину Карусову. Прекрасно. Это поэма и эмблема жизни. - С этой высоты надобно взглянуть на жизнь и сказанное в эту минуту слово взять с собою на дорогу. На этой же высоте надлежит и кончить жизнь. На ней цветет цвет невинности. Невинность младенца - эмблема будущего; невинность старца -результат жизни. Всё в слове: да будет воля Твоя. Царь произносит его, опираясь на власть, и тогда только меч царский есть сильная подпора, когда руки на него опирающиеся, слагаются в молитву смирения. Жизнь царя. Жизнь царя есть могущая покорность - покорность исполнительная. Жизнь вообще покорность деятельности. Человек свободен одною сею покорностию, и свобода его становится законною. Из-за утесов вид на великолепное, мирное творение. За границею его восходящее солнце; возместитель солнца звезда откровения» (11, с. 294).
Подобно Карусу, Жуковский находил в картинах Фридриха «символ человеческой жизни» и во время первого же посещения Дрездена
записал: «Красоты природы в нашей душе», «Главный живописец -душа» (11, с. 192, 216). Вполне в духе Жуковского звучит и карусов-ское толкование символики. «Важнейшая задача символики... должна рассматриваться как дивинаторная. Это слово можно употреблять в его собственном смысле (divinatio) - предсказание, от divine - божественный), ибо оно должно нам поистине предсказать нечто о Божественном, т.е. о глубоко внутренней идее человека, о том невыразимом и интеллигибельном, в котором пребывают (bedingtsind) как в своем высшем первоисточнике всякое мышление и высказывания, «всякая чувствительность и воля, всякое формообразование, да и вся человеческая жизнь» (24, с. 766).
Горная философия Жуковского, а по сути горняя философия вбирает в себя идеи Каруса, Фридриха, Рейтерна, вскрывающих Божественную сущность природы, ее религиозный смысл как откровение Божественного духа. Если Фридрих и Тик определили восприятие Жуковским идей натурфилософии, универсализма, синестезии, то Рейтерн повлиял на поворот к философскому осмыслению изобразительного искусства (27, с. 38-44).
* * *
«Поэтика творчества» Жуковского вырастает из литературных формул, шаблонов, образцов, устойчивых мотивов, которые одно поколение приняло от предыдущего; она вобрала в себя все богатство идей и впечатлений, проявив «удивительную приемчивость чужих впечатлений», способность «к какой-нибудь хорошей чужой мысли привить несколько своих» (1, с. 464).
В письме к Гоголю Жуковский сообщает: «Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, как их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей... Мой ум, как огниво, которым надо ударить о кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего творчества; у меня почти все или чужое, или по поводу чужого - и все, однако, мое» (22, с. 546).
Заимствуя известные сюжеты мировой литературы, он создает творчески оригинальные произведения. Подражая, он всегда оставался оригинальным.
Чужеязычные звуки - немецкие, английские, французские - соприкасались с его поэтической душой и выходили из нее всегда пле-
нительнее и нежнее. Общая черта нашей литературы, писал Гоголь, -«подражание опередившим нас иностранцам», но подражание своеобразное, не исключающее чисто русских элементов. Жуковский - «это одно из замечательных явлений, поэт, явившийся оригинальным в переводах, возведший все сильные и малосильные оригиналы до себя, создавший новый, совершено оригинальный род - быть оригинальным» (цит. по: 1, с. 466), (7, с. 346). «Жуковский - наша замечательная оригинальность», - повторяет Гоголь в «Выбранных местах из переписи с друзьями» (7, с. 149).
У него все взято у чужих, больше всего - у немцев, но Жуковский-переводчик не теряет собственную личность, а, напротив, обнаруживает ее больше других наших поэтов. На всех его переводах отпечаталось его стремление к незримому и таинственному; этим он отрешил поэзию от материализма «не только в мыслях и образе их выражения, но и в самом стихе, который стал легок и бестелесен, как видение» (7, с. 156). Сквозь личности всех поэтов, которых переводил Жуковский, пронеслась его собственная личность, «портрет его души». «Лень ума помешала ему сделаться преимущественно поэтом-изобретателем, - лень выдумывать, а не недостаток творчества» (7, с. 150). На это наложилось и его тонкое критическое чутье, которое изумляло Пушкина; его способность останавливаться с любовью перед готовым произведением, оценивать его.
Гоголь назвал Жуковского ювелиром среди других поэтов: «Не его дело добывать в горах алмаз - его дело оправить этот алмаз таким образом, чтобы он заиграл всем своим блеском и выказал бы вполне свое достоинство всем» (7, с. 152).
В нем силен гений восприимчивости, данный ему на то, чтобы «оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пре-небрежено другими народами» (там же).
Талант Жуковского проявляется в подборе самых подходящих из имеющихся в наличии форм: «Это - работа фантазии, не созидающей свои образы из ничего, а воспроизводящей их из глубины памяти: памяти о личном и прошлом либо об образах, созданных фантазией других поэтов», художников (2, с. 118). Посредством литературных формул, мотивов, образов, он выражает себя, выстраивает себя, вживаясь в те или иные образы, находя в них точки соприкосновения с собственными исканиями. Жуковский, применяя формы, использовавшиеся предыдущими поколениями, различными поэтами и художниками для
выражения настоящих чувств, перечувствовал чужие формы, адаптировал их на свой лад, и они становились его достоянием. Из этих формул и образцов вырастает его поэтика - совокупность формул, мотивов. В духовном облике Жуковского А.Н. Веселовский уловил верность однажды найденным образцам, формулам, посредством которых он выстраивает себя, свой образ, свою целостность. Его биография -«культурного человека своей эпохи» (11, с. 438) - рождалась из интенсивного поэтического жизнетворчества, из его собственных творческих установок. Такова личность Жуковского, его «синтез», обретенный им в «общих формулах».
Примечания
* ...Поэзия небесной
Религии сестра земная; светлый
Маяк, самим создателем зажженный,
Чтоб мы во тьме житейских бурь не сбились
С пути...
Мой сын, мой сын, будь тверд, душою
не дремли! Поэзия есть бог в святых мечтах земли.
(Этот вариант перевода поэмы «Камоэнс» немецкого писателя Фр. Гальма см.: Изд-во художественной литературы, 1954. - С. 480, 482.)
Список литературы
1. Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - 512 с. - (Серия «Российские Пропилеи».)
2. Веселовский А.Н. Определение поэзии // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006. -С. 81-170. - (Серия «Российские Пропилеи».)
3. ВётшеваН.Ж. «Ваш Павловский поэт...»: Поэтические диалоги Жуковского // Жуковский. Исследования и материалы: Сборник научных трудов. - Томск, 2013. -Вып. 2. - С. 164-178.
4. Виницкий И.Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - 328 с.
5. Вольпе Ц.С. Жуковский // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т лит. (Пушкин. Дом). - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941-1956. - Т. 5: Литература первой половины XIX века. - 1941. - Ч. 1. - С. 355-391.
6. Гижицкий А.В. А. Жуковский и ранние немецкие романтики // Русская литература. - 1979. - № 1. - С. 120-128.
7. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями // Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Худ. лит., 1953. - Т. 6: Избранные статьи и письма. - С. 123-184.
8. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. - М.: Худ. лит., 1965. - 353 с.
9. Долгушин Д.В., свящ. Литургическая тема в Павловском цикле стихотворений
B.А. Жуковского // Вестник ПСТГУ И: История. История Русской православной церкви. - М., 2013. - Вып. 4 (53). - С. 90-104.
10. Жирмунский В.А.Н. Веселовский // Веселовский А.Н. Избранное: Культура итальянского и французского Возрождения. - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - С. 471-494. - (Серия «Российские Пропилеи»).
11. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Сост. и ред. О.Б. Лебедева и А.С. Янушкевич. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - Т. 13: Дневники. Письма-дневники. Записные книжки. 1804-1833 гг. - 608 с.
12. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Под ред. А.С. Янушкевича и др. - М.: Языки славянской культуры, 2000. - Т. 2: Стихотворения 1815-1852 гг. -839 с.
13. Жуковский В.А.. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. - М.: Языки славянской культуры, 2012. - Т. 12: Эстетика и критика / Ред. А.С. Янушкевич, О.Б. Лебедева.-544 с.
14. Жуковский В.А. Взгляд на землю с неба (1831) // Жуковский В.А. Сочинения в стихах и прозе. - СПб.: Издание книгопродавца А.И. Глазунова., 1901. - С. 887-888.
15. Жуковский В.А. Последние минуты Пушкина // Современник. - СПб., 1837. -Т. 5. - С. 1-18.
16. Жуковский В.А. Письмо Пушкину С. Л., 15 февр. 1837 // Жуковский В.А. Собр. соч.: В 4 т. - М.; Л.: Гос. изд. худ. лит., 1960. - С. 602-607.
17. Жуковский В.А. Рафаэлева «Мадонна» // Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Сост. и ред. О.Б. Лебедева и А.С. Янушкевич. - М.: Языки славянской культуры, 2014. - Т. 13: Дневники. Письма-дневники. Записные книжки 1804-1833. -
C. 188-191.
18. Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. - СПб.: Изд. Маркса А.Ф., 1902. -Т. 10: Проза 1826-1850 гг. - 168 с.
19. Жуковский В.А. Две всемирные истории. Отрывок письма из Швейцарии // Библиотека для чтения. - 1935. - Режим доступа: https:ru.wikisource.org/wiki
20. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Сост. и ред. О.Б. Лебедева и А.С. Янушкевич. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - Т. 14: Дневники. Письма-дневники. Записные книжки 1834-1847. - 768 с.
21. Жуковский В.А. О поэте и современном его значении. Письмо к Гоголю // Жуковский В.А. Полн. собр. сочинений и писем: В 20 т. - М.: Языки славянской культуры, 2012. - Т. 12: Эстетика и критика. - С. 372-382.
22. Жуковский В.А. Собр. соч.: В 4 т. - М.; Л.: Гос. изд. худ. лит., 1960. - Т. 4: Письма. Письма к Н.В. Гоголю. - 784 с.
23. Канукова Ф.З., Янушкевич А.С. Романтическая эстетика и критика В.А. Жуковского // Жуковский В.А. Полн. собр. сочинений и писем: В 20 т. / Ред.
A.С. Янушкевич, О.Б. Лебедева. - М.: Языки славянских культур, 2012. - Т. 12: Эстетика и критика. - C. 413-451.
24. Карус К.Г. Символика человеческого облика. Руководство к человекознанию // Герметизм, магия, натурфилософия в европейской культуре XIII-XIX вв. - М.: Ка-нон+: ОИ «Реабилитация», 1999. - С. 716-776.
25. Примечания к текстам стихотворений / Лебедева О.Б., Янушкевич А., Серебренников Н., Реморова Н., Канунова Ф., Жилякова Э. // Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. - М.: Яз. рус. культуры, 1999. - Т. 2: Стихотворения 18151852 годов / Ред. О.Б. Лебедева, А.С. Янушкевич. - 2000. - С. 423-783.
26. Лебедева О.Б. Принципы романтического жизнетворчества в дневниках
B.А. Жуковского // Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Сост. и ред. О.Б. Лебедева и А.С. Янушкевич. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - Т. 13: Дневники. Письма-дневники. Записные книжки 1804-1833. - С. 420-443.
27. Никонова Н.Е. В.А. Жуковский и немецкие художники: От К.Д. Фридриха к назарейцам // Вестник Томского государственного университета. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 2013. - № 371. - С. 38-44.
28. Писатели 19 века: Жуковский В.А. - Эволюция романтизма. - Режим доступа: www.literature-xix.ru
29. «Стремление» 1827 г. Кашин, Булахов, Бортнянский, Верстовский, Глинка и др. сочиняли музыку на стихотворения Жуковского // Русские Ведомости. - 1902. -№ 123. - (Жуковский в музыке).
30. Эйгес И.В. А. Жуковский // Культурология: Дайджест / Отв. ред. и составитель С.Я. Левит. - М., 2016. - № 1. - С. 23-75. - (ЭйгесИ. В.А. Жуковский. - София; М.: Тип. К.Ф. Некрасова, 1914. - Апрель, № 4. - С. 60-86.)
31. Carus C.G. Neun Briefe über Landschaftsmalerei (1815-1824). - Dresden: Wolfgang Jess, 1927. - 229 S.
