CC BY
17
РО! 10.34216/1998-0817-2019-25-3-62-66 УДК 821.161.1.09"18"
Маслова Анна Геннадьевна
доктор филологических наук Вятский государственный университет, г. Киров
usr10021@vyatsu.ru
ПОЭТИКА ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И. КОСТРОВА
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект «Творчество Е.И. Кострова в контексте русской поэзии XVIII века» № 17-04-50062-ОГН
В статье рассматривается пространственно-временная организация произведений Е.И. Кострова, выявляются особенности, отражающие эволюцию его творчества. Автор статьи анализирует оды и эпистолы Е.И. Кострова, так как именно эти жанры были самыми устойчивыми в системе классицизма. Анализ художественного времени и пространства поэзии Е.И. Кострова раскрывает эволюцию его творчества в контексте литературного процесса переходной эпохи последней трети XVIII века. Поэт в произведениях, посвященных близким по духу современникам -А.В. Суворову и Г.Р. Державину, - отказывается от «готового» риторического слова и обращается к выражению индивидуально-личностных переживаний. В его одах и эпистолах звучат характеристики конкретных особенностей личности или творческих открытий адресатов произведений, отражаются автобиографические факты. Это соответствует общему движению литературного процесса переходной эпохи последней трети XVIII века.
Ключевые слова: русская поэзия XVIII века, классицизм, жанровое мышление, художественное пространство, переходные явления в литературном процессе, традиции и новаторство в литературе.
Творчество Е.И. Кострова разнообразно в жанровом отношении. Несмотря на то, что большая часть его произведений -это приветственные торжественные оды «на случай», поэт является автором эпистол, послания, идиллии, эклоги, переложения псалма, станса, мадригала, новогодних (эонических) стихотворений, басен, анакреонтической и философской лирики. Кроме того, некоторые произведения автор обозначает как «стихи» или «песнь», по своей родовой природе они, как правило, сочетают элементы различных жанров: похвальной оды, эпистолы, элегии, анакреонтического стихотворения. Как верно отмечал Г.А. Гуковский, история литературы видит в Е.И. Кострове «фигуру выразительную, свидетельствующую о значительных художественных процессах, протекавших в русской литературе 1770-1780-х годов» [3, с. 462], поэтому анализ пространственно-временной организации поэзии Кострова позволяет раскрыть ведущие тенденции, характерные для всей русской литературы последней трети XVIII века.
В данной статье рассматривается пространственно-временная организация произведений Е.И. Кострова ведущих для классицизма жанров - оды и эпистолы, выявляются особенности, отражающие эволюцию его творчества в контексте литературного процесса переходной эпохи последней трети XVIII века, характеризующегося постепенным отказом от «готового» риторического слова и обращением к выражению индивидуально-личностных переживаний.
Для русской торжественной оды как ведущего жанра классицизма, тесно связанного с идеологией абсолютизма, традиционным является хронотоп, воссоздающий мифологему непреходящего «золотого века». Характерными приемами становятся: восхождение одического певца в «высшие» сфе-
ры - «на Парнас», парение и панорамный взгляд на деяния монарха «вне времени и пространства»; мотив преображения пространства в связи с деятельностью или же простым присутствием воспеваемого в оде субъекта; топос исторической преемственности монархов на троне, создающий иллюзию бесконечности благих деяний российских правителей.
В одах Е.И. Кострова присутствуют все эти приемы. Одна из ранних од «На всерадостный день коронации Екатерины II» (1778) открывается вступлением, в котором лирический герой обращается к Музе, находящейся на вышине «священных гор» [4, с. 5], и именно оттуда раздаются звуки, возвещающие о радости всей российской державы. Ода «На день рождения Екатерины II» (1779) открывается строками: «Парнасским пламенея духом, / Отверзу к пению уста: / Вы радостным внимайте слухом - / Земля и горние места» [4, с. 24], указывающими на точку зрения лирического героя, возвышающуюся над обыденным миром, позволяющую вещать для «горних мест».
Не отказывается от подобных приступов Е.И. Костров и в одах середины 1780-х годов, хотя его восхитила «Фелица» Г.Р. Державина, в которой автор отказался от приема «парения» и «не седлает парнасска бегунца» [4, с. 111]. Сам же Е.И. Костров, приветствующий новаторские приемы своего современника, не спешит отказаться от традиционного приема. Ода «На прибытие Ея Им-ператорскаго Величества в Москву» (1785) открывается приступом, указывающим на традиционное для классической оды возвышение одического певца над миром:
Благовествуй, о Муза, радость! Внезапный устреми полет: Внезапна весть восторга сладость В сердца московских чад лиет...
62
Вестник КГУ ^ № 3. 2019
© Маслова А.Г., 2019
Все нашему веселью внемлет, Все очи в высоту подъемлет И в новых зрит себя лучах [4, с. 78].
Кроме топоса «возвышения над миром» Е.И. Костров использует здесь и топос «внезапного восторга», сформировавшийся в ломоносовской оде, вспомним, например начало оды «На взятие Хотина 1739 года» М.В. Ломоносова: «Восторг внезапный ум пленил, / Ведет на верьх горы высокой» [5, с. 61].
Даже отказываясь от традиционной десятистрочной одической строфы в одах второй половины 1780-х годов и адресуя свои оды уже не венценосным особам, а видным государственным и церковным деятелям, Е.И. Костров все-таки не считает возможным отказаться от приема «восхождения на Парнас» и привычного топоса «внезапного восторга». Так, во вступлении к оде «На день рождения Михаила Матвеевича Хераскова» читаем: «Позволь, Херасков, мне в сей день, тобою чтимый, / Оставя дол, лететь Парнасса в высоту...» [4, с. 121], в приступе к «Оде Преосвященнейшему Платону в день тезоименитства» звучат строки: Что венценосных Нимф соборы, Оставя злак Темпейских мест, Стремятся на Фессальски горы, Возвышенны до самых звезд, Где их язык вещает радость, Уста лиют небесну сладость? [4, с. 158]
Приступ «Оды его сиятельству графу Александру Васильевичу Суворову-Рымникскому» воссоздает ситуацию «внезапного восторга»: «Но тем же громом я, внезапно возбужден, / В восторге зрю себя усердию понятном.» [4, с. 146], а молниеносное перемещение взора лирического героя от ошеломительных побед полководца к изображению его нравственных качеств и восхищению его литературными занятиями воспроизводит характерную для оды панорамную точку зрения.
«Общим местом» одических текстов Е.И. Кострова становится мотив преображения пространства в связи с появлением или присутствием восхваляемого объекта, восходящий к основной государственной мифологеме абсолютизма - идее о монархе-демиурге, творящем из хаоса и мрака свет и гармоничный космос. В оде Е.И. Кострова «На день рождения Екатерины II» (1781) мотив преображения пространства объединяется с идиллическим топосом: речь, взгляд, движение одической героини повсюду вызывают ликование в природе: Речет: бесплодные пустыни Преобратятся в вертоград, Градов прекрасные твердыни От недр земных восстать спешат. Под кроткими Ея стопами Одевшися луга цветами Струи нектарные лиют [4, с. 55].
Характерно то, что мотив преображения пространства звучит не только в одах, адресованных представителям правящей династии, но и в оди-
ческих текстах, посвященных видным государственным деятелям. Так, в «Оде графу Захару Григорьевичу Чернышёву на случай его вступления в правление Москвы» читаем: «Где были терния колючи / И мрачныя носились тучи, / Там розы днесь цветут, там чистый блещет свет.» [4, с. 131-132].
Значимой в одах Е.И. Кострова становится космологическая мифологическая идея повторения благих деяний Петра I в деяниях его потомков, что является залогом непрерывного течения «златых времен». Приведем некоторые показательные примеры из од Е.И. Кострова, посвященных дням рождения членов царской семьи. Так, в «Оде на все-радостный день коронации Екатерины II» (1778) читаем: «Но кто сии при Ней толь млады? / Какая нежная чета? <...> / То мудрый Павел и Мария, / Твоей надежды столп, Россия!» [4, с. 11]. В оде «На день рождения Екатерины II» (1779) присутствуют картины вечного блаженства, пришедшего в мир с рождением Екатерины, и здесь же упоминается о наследниках: Павле и Александре. Тот же мотив - в оде «На рождение Александра Павловича» (1778), обращенной к Екатерине: «Твоих благодеяний реки / Текут, и будут течь вовеки. / Твой в Павле дух, и дух его / Во Александре воцарится, / И тако вечно утвердится. / И что дражае нам сего?» [4, с. 23]
Стоит заметить, что мотив продолжения «златых времен» в потомках Екатерины становится своеобразной «визитной карточкой» од Кострова и нередко композиционно завершает оду. Соблюдая узаконенный М.В. Ломоносовым принцип «лирического восторга», согласно которому финал оды «не должен быть ни в коем случае "замкнутым" и создавать какую бы то ни было иллюзию завершенности/исчерпанности темы» [6, с. 131], Костров при помощи топоса исторической преемственности направляет художественное время-пространство оды в бесконечность.
Е.И. Костров, таким образом, на протяжении всего творческого пути создает торжественные оды, в которых ведущей становится возвышенная, панорамная точка зрения лирического героя; сквозными в его одах, посвященных Екатерине II и ее потомкам, оказываются: мифологема «золотого века», мотив преображения пространства и топос исторической преемственности монархов на российском престоле. В одах, адресованных не представителям правящей династии, а государственным, церковным деятелям и меценатам, Е.И. Костров не отказывается от традиционного для торжественной оды хронотопа воспарения одического певца над миром и топоса «внезапного восторга», использует мотив преображения пространства.
В то же время в одах, не связанных с государственно значимыми «случаями», Е.И. Костров иногда отходит от привычного канона. К.Г. Бронников
отметил, что в период с 1783 по 1792 года «ода Кострова усваивает манеру "домашнего тона", мотивы простоты и интимности», этот период характеризуется близостью художественных позиций Кострова творчеству Г.Р. Державина [2, с. 30-31].
Уже упомянутая выше «Ода его сиятельству графу Александру Васильевичу Суворову-Рым-никскому» (1789), с одной стороны, ориентируется на одический канон, предполагающий панорамный, стремительно перемещающийся в пространстве взгляд лирического героя. С другой - в оде возникают конкретные картины, создающие индивидуализированный образ одического героя. Так, в оде Е.И. Кострова, еще задолго до державинского «Снегиря», возникает образ А.В. Суворова, сочетающего в себе одновременно и героический облик великого полководца, и черты простого, отнюдь не величественного человека, чуждающегося роскоши и лести. На фоне традиционных для героико-патриотической оды восторгов по поводу грандиозных побед упоминаются и конкретные качества личности Суворова, и его домашние привычки. Автор оды восхищается тем, что великий вождь русской армии «Любим подвластными, их попечитель нужд, / Труды являет им как некия забавы» [4, с. 148]. Здесь мы видим индивидуализацию в создании образа одического героя. Такие качества Суворова, как забота о простом солдате и его нуждах, - вовсе не фантазия автора. Подчеркивается и любовь Суворова к искусствам. Если в военном деле он ужасен для врагов и является образцом твердости духа для российских полков, то «средь лика чистых Муз» он «с ласковым и радостным лицом» внимает их песням. «Почтен сединами, средь шума, средь войны» Суворов искусно «уловляет» минуты для наук: «С цветами тишины / Ты лавры сопрягаешь» [4, с. 149]. Упоминается и о труде Суворова, призванном обучить военному искусству молодое поколение: «К младенцам ты, как быть героем, пишешь» [4, с. 149]. Чувствуется, как меняется эмоциональная тональность оды. «Гремящий звук», провозглашающий хвалу герою-победителю, сменяется более искренними интонациями. Е.И. Костров, изображая своего героя в повседневных трудах, использует более простой и естественный тон, разрушая единство лирического восторга классицистической оды. В попытке лирического героя вести непосредственную беседу с адресатом звучит «домашний» тон:
О! если б мне твой дух - и легкое перо, Изобразил бы я. судьба не так решила: Вития слабый я, усердье лишь быстро, Усердие быстро, изнемогает сила [4, с. 149].
Показательно в данном отрывке многоточие, заменяющее фантастические воображаемые картины, призванные поддерживать парящие интонации оды. Можно увидеть в анализируемом произведении близость к художественной позиции Г.Р. Державина, вводившего в свои оды картины повсед-
невной жизни, конкретику деталей в противовес абстрактности и схематичности классицистических образов.
Рассмотрим пространственно-временную организацию произведений Е.И. Кострова, созданных в жанре эпистолы.
Эпистолы, послания, стихотворные письма -родственные жанры, общей особенностью которых является диалоговая природа, обращение к адресату. Эпистола, как отмечает С.Ю. Артемова, «ориентирует преимущественно на общезначимую тематику и условную аудиторию», а стихотворное письмо - это «стихотворение на частную тему, понятную кругу конкретных адресатов: поэтов, знакомых, специалистов в какой-либо области» [1, с. 177]. Пространственно-временная организация в жанре эпистолы ориентируется на ситуацию абстрактного диалога в некоем идеальном пространстве, лишенном каких-либо указаний на конкретное место и время. Письмо, как правило, ориентировано на более конкретную ситуацию, связано с конкретными целями автора, обращающегося к адресату с просьбой или похвалой по конкретному случаю. Однако в целом, как замечает В.Н. Топоров, между эпистолой, письмом и посланием четкого теоретически обоснованного разделения не существовало, «в русской поэзии немало примеров относительно безразличного употребления обозначений текстов этих разновидностей» [7, с. 661].
Е.И. Костров является автором «Эпистолы на день восшествия на престол Екатерины II» (1780 года), «Эпистолы на взятие Измаила» (1791) и «Письма к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелицы» (1783). В эпистоле, адресованной Екатерине II, меняется - по сравнению с одой -точка зрения лирического героя, отсутствует ситуация воображаемого восхождения на Парнас, поэт предается своим размышлениям, сидя на берегу Балтийского моря: «Восторгами объят и предан сладкой неге, / Сидя в безмолвии на гордом Бель-та бреге, / О божествах земли священных мыслей полн...» [4, с. 89] Восторженная песнь в адрес монархини звучит не с горней высоты, а «из глубины души» [4, с. 89]. Можно отметить в этой эпистоле некоторую конкретику в перечислении реальных завоеваний и преобразований русской монархини: «И буйный Херсонес стал дней весенних тише»; «Рекла: не буди раб, Отечества будь сын, / Герой, любитель Муз, похвальный гражданин. Будь добрый человек, пороков убегай / И Матерью меня отныне называй» [4, с. 91]. Однако в большинстве случаев автор остается в рамках абстрактной поэтики классицизма, избегая конкретизации места и времени. Даже факт реального присутствия поэта на берегах Балтики может быть подвергнут сомнению, так как воссозданные в эпистоле картины природы играют символическую роль: чудесное преображение грозной стихии в идиллический пейзаж
призвано показать великие свершения Екатерины, несущей счастье, тишину и спокойствие россам.
«Письмо к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелицы» воссоздает хронотопическую ситуацию диалога с современником, своими эстетическими открытиями оказавшимся понятным и близким автору послания. Упомянуты такие достижения Державина, как отказ от привычного для оды «парения», умение создать живописные поэтические натюрморты и пейзажи. Знаменательно, что в послании, где отмечаются открытия «певца Фели-цы» в области поэзии, Костров позволяет и себе поэтические эксперименты, отходя от классицистической абстрактности и риторичности образов, смешивая «высокое» и «низкое», включая в текст разговорные выражения и автобиографические мотивы, экспериментируя с ритмикой и строфикой.
Примером автобиографизма могут служить строки, в которых поэт упоминает об основной теме своих произведений - прославление русской монархини («По звучной арфе я перстами пре-бегал, / Киргизкайсацкую царевну прославлял»), о холодности, с которой встречались его оды («Хвалы холодные лишь только получал»), о лести, которую расточали в адрес университетского стихотворца окружающие, и о забвении, ожидающем его как сочинителя вышедших из моды парящих од («Стихи мои там каждый славил, / Мне льстил, себя чрез то забавил; / Теперь в забвении лежать имею честь» [4, с. 113-114]). Костров вводит в свое похвальное послание иронию, размышляя о создателях традиционных одических панегириков: «Наш слух почти оглох от громких лирных тонов, / И полно, кажется, за облаки летать, / Чтоб, равновесия не соблюдя законов, / Летя с высот, и рук и ног не изломать [4, с. 113].
Мы видим, что в первом же отклике на держа-винское новаторское произведение Е.И. Костров выступает как ценитель и продолжатель открытий «певца Фелицы», разрушает абстрактный хронотоп жанра классицистического послания, отказывается от «готового» риторического слова и передает свое индивидуальное, личное восприятие державинско-го произведения.
В «Эпистоле на взятие Измаила», адресованную А. В. Суворову, мы видим характерную для торжественной оды ситуацию восторга, стремительного полета возвышающегося над обыденностью взгляда лирического героя, свободно перемещающегося от описания сражений к изображению мирных дней и благодарных герою соотечественников. Однако в самом финале Е.И. Костров, обращавшийся на протяжении всего произведения к А.В. Суворову от лица всей нации, разрушает привычный для классицизма абстрактный хронотоп, переходя на «домашний тон», свидетельствующий о близких, дружественных отношениях автора послания и адресата:
Умеешь побеждать, люби побед награду, Прочти с улыбкою миролюбива взгляду, Я удостоюся таких тогда похвал, Как будто бы и я турецку крепость взял [4, с. 156].
Национально значимая победа под Измаилом не просто сопоставляется с таким же значимым для всей нации литературным трудом, что было бы естественно для поэта-классициста. Осознание важности своего литературного труда должно прийти к поэту благодаря одобрению его творения одним человеком - А.В. Суворовым. Здесь мы видим отход от обобщенной позиции поэта-классициста и обращение к индивидуально-личностному эмоциональному опыту.
Как можно убедиться, в произведениях, посвященных А.В. Суворову, Е.И. Костров выступает как представитель новой эстетической эпохи, отказывающейся от «готового» слова и создающей возможности раскрыть индивидуальные черты как лирического героя, так и адресата. При этом Е.И. Костров выражает свой личностный взгляд в крайне редких случаях, например в обращении к Суворову, в котором он видит равного себе человека, простого в общении как с именитыми вельможами, так и с солдатами.
Таким образом, в пространственно-временной организации традиционных для классицизма жанров - од и эпистол - выявляется ориентация Е.И. Кострова на эстетические поиски, но готовность автора на те или иные эксперименты зависит от конкретной ситуации, с которой связано написание произведения, и адресата. Если речь идет о событии общественного значения, а объектом восхваления становится монархиня, Е.И. Костров остается в рамках официальной поэтики классицизма. В торжественных одах его, независимо от года создания, сохраняются топосы «восхождения на Парнас», «внезапного восторга», наступившего и непреходящего «златого века», исторической преемственности монархов на троне, панорамная точка зрения, позволяющая лирическому герою стремительно перемещаться в пространстве и времени. В эпистолах остается существенной абстрактная хронотопическая ситуация диалога в некоем идеальном пространстве-времени, лишенном каких-либо указаний на конкретное место и время. Однако если возникает возможность непосредственного общения с объектом похвалы в оде или адресатом послания, представляющимися автору близкими по духу, Е.И. Костров отходит от традиций, включает в свои произведения личный взгляд на своих современников, в частности на А.В. Суворова, свое индивидуальное восприятие творчества Г. Р. Державина. Все это свидетельствует, с одной стороны, о значимости жанрового мышления для Е.И. Кострова и инертности утвердившихся традиций поэтики классицизма в русской литературе последней трети XVIII столетия, с другой стороны - о несомненном проникновении в сознание по-
этов этой переходной эпохи нового эстетического мышления, ориентированного на выражение личных, индивидуально значимых взглядов и чувств.
Библиографический список
1. Артемова С.Ю. Послание стихотворное // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. -М.: Изд-во Кулагиной: ШИМа, 2008. - С. 177-178.
2. Бронников К.Г. Поэт осьмнадцатого столетия. Творческий путь Е.И. Кострова. - М.: Прометей, 1997. - 80 с.
3. Гуковский Г.А. Костров // История русской литературы: в 10 т. Т. 4: Литература XVIII века. Ч. 2. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. - С. 462-472.
4. Костров Е.И. Полное собрание всех сочинений и переводов в стихах г. Кострова: в 2 ч. Ч. 1. -СПб.: Императорская типография, 1802.
5. Ломоносов М.В. Избранные произведения. -Л.: Сов. писатель: Ленингр. отд-ние, 1986. - 558 с.
6. Пашкуров А.Н., Разживин А.И. История русской литературы XVIII века: в 2 ч. Ч. 1. - М.: Флинта: Наука, 2017. - 408 с.
7. Топоров В.Н. Из истории русской литературы. Т. 2: Русская литература второй половины XVIII века: Исследования, материалы, публикации. М. Н. Муравьев: введение в творческое на-
следие. Кн. 2. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - 928 с.
References
1. Artemova S.YU. Poslanie stihotvornoe // Poetika: slovar' aktual'nyh terminov i ponyatij. - M.: Izd-vo Kulaginoj: Intrada, 2008. - S. 177-178.
2. Bronnikov K.G. Poet os'mnadcatogo stoletiya. Tvorcheskij put' E.I. Kostrova. - M.: Prometej, 1997. - 80 s.
3. Gukovskij G.A. Kostrov // Istoriya russkoj literatury: v 10 t. T. 4: Literatura XVIII veka. CH. 2. -M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1947. - S. 462-472.
4. Kostrov E.I. Polnoe sobranie vsekh sochinenij i perevodov v stihah g. Kostrova: v 2 ch. CH. 1. - SPb.: Imperatorskaya tipografiya, 1802.
5. Lomonosov M.V. Izbrannye proizvedeniya. - L.: Sov. pisatel': Leningr. otd-nie, 1986. - 558 s.
6. Pashkurov A.N., Razzhivin A.I. Istoriya russkoj literatury XVIII veka: v 2 ch. CH. 1. - M.: Flinta: Nauka, 2017. - 408 s.
7. Toporov V.N. Iz istorii russkoj literatury. T. 2: Russkaya literatura vtoroj poloviny XVIII veka: Issledovaniya, materialy, publikacii. M. N. Murav'ev: vvedenie v tvorcheskoe nasledie. Kn. 2. - M.: YAzyki slavyanskoj kul'tury, 2003. - 928 s.
