CC BY
156
УДК 882.82.0
Т. А. Золотова, Е. А. Плотникова T. A. Zolotova, E. A. Plotnikova
Марийский государственный университет, Йошкар-Ола Mari State University, Yoshkar-Ola
Поэтика повседневности и современные фольклорные формы в «Настоящих сказках» Л. С. Петрушевской
The Poetics of Everyday Life and Modern Folklore Forms in L. S. Petrushevskaya’s “Genuine Tales”
В статье приведено исследование текстов «Настоящих сказок» Л. С. Петрушевской с позиций освоения в них так называемой узнаваемой реальности, или повседневности. Писательница прибегает к тем же маркерам современности, что и признанные мастера массовой литературы. Наряду с материальными объектами, Л. С. Петрушевская включает в свои сказки и многочисленные прецедентные тексты, аллюзии на классические произведения, популярные жанры фольклора и литературы.
Recent work investigates the texts of L. S. Petrushevskaya’s “Genuine Tales” to research how the so-called familiar reality or everyday life has been mastered in them. The writer restores to the same markers of modern times as the authorities of popular literature. In parallel with material objects L. S. Petrushevskaya includes into her tales numerous precedent-related texts, allusions to classical works, popular folklore genres and literature.
Ключевые слова: фольклоризм, традиционная культура, массовая культура, поэтика повседневности, словесные стереотипы, прецедентный текст.
Key words: folklorism, traditional culture, popular culture, poetics of everyday life, verbal stereotypes, precedent-related texts.
В последние десятилетия XX в. в отечественной фольклористике происходит качественное переосмысление ставшего традиционным понятие «фольклоризм». Существенно расширяются его границы, термин широко используется и представителями смежных областей знания. Так, неожиданным, но закономерным является осмысление массовой культуры в разных ее жанрах (от «народных картинок» и лубка до современных детективов, любовных романов, фэнтези, а также телешоу и телеигр) как явления близкого к фольклору [3].
В настоящее время расширяется методология исследования проблем взаимодействия фольклора с литературой и другими видами искусств / знания, и особенно в том случае, когда речь идет о так называемом латентном, или скрытом, фольклоризме. Именно он, по мнению А. Л. Налепина, способствует появлению в сознании читателя вполне «определенных фольклорных ассоциаций, аналогий» [8, с. 346].
Что касается литературы, то на рубеже веков принципы работы с фольклором и, соответственно, формы фольклоризма у мастеров слова в целом различны.
Особенно значительны в этом плане тексты, в основе которых — интерпретация народной сказки. Подобного рода образцы на рубеже ХХ-ХХ вв. известны в творчестве В. Войновича, Т. Толстой, А. Кабакова, М. Фрая и др. Любопытно в этом отношении и творчество Л. С. Петрушевской. Писательница, ярко заявившая о себе во многих литературных жанрах, в конце
ХХ столетия выпускает сборник «Настоящие сказки»
[10], который практически сразу нашел своего читателя, вызвал интерес у исследователей. В частности, Т. Т. Давыдова объясняет обращение Петрушевской к особым, изобретенным ею жанрам реквиема и настоящей сказки тем, что ей тесно в рамках традиционного рассказа или новеллы [2]. Сказки Петрушевской равно интересны как взрослым, так и детям. Они узнаваемы как жанр, ибо используют богатый арсенал художественных средств народной волшебной сказки: чудесное превращение, чудесные предметы и другие. Главным же отличием сказки Л. С. Петрушевской от классической народной сказки является, как считает исследовательница, ее укорененность в реальности [2, с. 36].
По мнению Л. В. Овчинниковой, «узнаваемые сказочные образы, мотивы, предметы» не просто помещены автором в реальную действительность, но переосмыслены и более того показаны в пародийной форме либо окрашиваются мрачной иронией [9, с. 211]. При этом позиция автора характеризуется исследовательницей как отстраненно-мудрая: «Л. Петрушевская, возможно, хочет, чтобы мы задумались над тем, что именно этот чудесный порядок правилен и естественен, а реальный мир отклонился от нормы» [9, с. 212].
Другие исследователи пытаются найти в сказочных повествованиях писательницы некую архетипи-ческую матрицу для свойственной постмодернизму интеллектуальной игры (курсив наш. — Т. З., Е. П.)
[11]. Так, постмодернистское начало в «Настоящих
сказках» рассматривается И. М. Колтуховой как переходное явление, предполагающее попытки «заново конструировать мир с опорой на символы и ценности предшествующих культурных эпох» [11, с. 192].
Принципиальный характер для нашей работы имеют замечания Т. Касаткиной о метафизичности творчества Л. С. Петрушевской: «за ее простенькими, на первый взгляд, маленькими рассказами, стоят глубокие и прочные вещи» [5, с. 217].
В «Настоящих сказках» Л. С. Петрушевской ярко и убедительно представлены реалии современной российской действительности: топографические реалии больших и малых городов, узнаваемые социальные типы, их образ жизни и речевая культура, окружающий предметный мир, мощное влияние на сознание СМИ, в первую очередь телевидения, рекламы, моды. Во всем этом, обозначаемом сегодня термином «поэтика повседневности», по мнению современных исследователей [1; 3; 8; 12], и возникают особого рода отношения между популярной культурой, литературой и фольклором.
В этом случае массовая культура рассматривается как «современный аналог фольклора, городского эпоса и мифа, <...> ее герои действуют в узнаваемых социальных ситуациях и типовой обстановке, сталкиваясь с проблемами, близкими массовому читателю» [12, с. 286]. По мнению К. А. Богданова, «стереотипы массовой и популярной культуры и формируют предпочтения, фольклоризуемые (курсив наш. — Т. З., Е. П.) в риторических и сюжетных инновациях повседневного дискурса» [1, с. 61]. Таким образом, современный фольклор в данном контексте не что иное, как «процедура произвольного коллажирования — монтаж образов, стереотипов, формул, пришедших из различных письменных, устных, визуальных источников информации» [1, с. 64].
Помимо материальных объектов, безусловно, «выступающих в функции символических ориентиров современной действительности» [1, с. 66], в сказках Л. С. Петрушевской есть и многочисленные тексты, «относящиеся, в частности, к самим этим объектам» и выполняющие выше обозначенную функцию (курсив наш. — Т. З., Е. П.) [1, с. 66]. Это может быть анекдот или пропагандистский лозунг, расхожая цитата классика, фраза из популярной песни или кинофильма и т. п. «Реальность коллективного взаимопонимания непредставима вне молчаливого знания таких текстов, «прецедентных» постольку, поскольку как бы уже самим фактом своей «общеизвестности» они представительствуют некую актуальную коллективность» [1, с. 48]. Например, в сказке «Отец» главный герой, несмотря на отсутствие практического опыта в общении с детьми, прекрасно знает, что под колыбельную «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю» [10, с. 66] любой малыш уснет в одночасье. Иногда, и в этом прослеживаются новые формы получения и распространения информации, в частности, «неспециализированной — фольклорной — трансмиссии» [1, с. 64].
Писательница также использует фрагментированные нарративные клише, тексты-сигналы, «которые не столько передают информацию, сколько указывают на нее и ее источник» [1, с. 65]. В ряде случаев Петрушевской достаточно лишь обронить фразу, воссоздать антураж, как у читателя моментально возникает ассоциативная параллель с классикой. (В данном случае можно говорить и об интертекстуальности и полицитатности, присущих постмодернизму, во временные рамки которого создавались сказки Л. С. Петрушевской. Подробнее об этом см.: [6; 11] и др.) Подобное встречаем в «Новых приключениях Елены Прекрасной»: предложенный писательницей ряд («курорт, духи, туманы, шляпы с перьями, упругие шелка, очарованные дали») [10, с. 19] явно указывает на «Незнакомку» А. Блока. Во второстепенной для развития сюжета «Остров летчиков» истории обычного пассажира, не попавшего на рейс, встречаем отсыл к хорошо знакомому тексту повести Г. Троепольского «Белый Бим Черное ухо»: «Он <молодой летчик> даже заплатил за авиабилет и такси одному особенно взволнованному человеку, который кричал, что ему теперь не нужны никакие деньги, так как из-за задержки рейса он упустил свой поезд, а его должна была прийти встречать одна собака, и именно к последнему вагону, она всегда приходила почему-то встречать именно его и именно к последнему вагону, и в этот раз он решил эту собаку усыновить за ее верность — и нате, самолет опоздал!» [10, с. 201].
Примеры словесных стереотипов встречаем и в кукольном романе «Маленькая волшебница». Так, неожиданно для всех из уст коварной ведьмы Валькирии, которую, кажется, ничто не способно вывести из равновесия, слышим: «Всех придушу за <...> слезинку <своего> ребенка» [10, с. 370]. Перед нами ключевая фраза из знаменитого монолога Ивана Карамазова, героя романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», который, беседуя со своим братом Алешей, монахом-послушником, говорит о том, что он не приемлет Бога, допускающего в этом мире страдания невинных детей ради некой «высшей гармонии». В другой главе кукольного романа в решающий момент горячего спора неожиданно обогатив -шихся бытовой техникой супругов муж отступает со ставшей крылатой фразой из пьесы А. Н. Островского «Бесприданница: «Не доставайся же ты никому» [10, с. 345].
Ввиду особой широты бытования подобных текстов в массовом сознании велико искушение отождествить прецедентность с фольклорностью [1, с. 47]. К. В. Богданов объясняет данный факт тем, что в «реальной речевой практике нашего современника сама номинация тех или иных текстов в качестве фольклорных подразумевает сегодня <...> такого рода «прецедентность» прежде всего, — «фольклорно» то, что «всем известно», что не предполагает каких-то специальных объяснений внутри данной (курсив. — К. Б.) социальной группы» [1, с. 47-48].
Л. С. Петрушевская при создании своего сказочного мира использует еще один стереотип массового сознания, играющий «огромную роль в процессе передачи информации» [7, с. 275], — маркировку произведения с помощью «базовых слов с одним значением и привычными коннотациями» [12, с. 369]. Заглавие, важная составляющая целого текста, «имеет принципиальное значение для понимания текста, восприятия его художественных особенностей» [12, с. 370]. Как отмечает М. А. Черняк, «исторические, художественные, стилистические процессы отражаются в своеобразии заглавий, характерных для литературы того или иного периода» [12, с. 372]. Так, заглавия многих сказок Петрушевской, как отмечает Т. Г. Прохорова, имеют «отсылочный» характер [11, с. 139], они заставляют читателя вновь обратиться к творениям именитых классиков отечественной и зарубежной литературы, «которые входят в жизнь каждого человека с детства и становятся неотъемлемой, дорогой ее частью» [11, с. 139]. Например, сказка писательницы «Девушка Нос» является, и это неоднократно подчеркивалось в исследовательской литературе [4, с. 86-95; 11, с. 144-153], прямым указателем на сказку Гауфа «Карлик Нос», а «Матушка капуста» — на сказку Г. Х. Андерсена «Матушка Бузина». В свою очередь название сказки «Королева Лир» моментально отсылает к шекспировской трагедии, и «начинается она почти по Шекспиру <...>, и читатель с легким трепетом ждет последующих, традиционно трагических событий. И не дожидается — наивность и аристократизм хранят царственных бабку с правнучкой от всех напастей грубой жизни» [4, с. 88]. В обозначениях некоторых глав кукольного романа «Маленькая волшебница» также имеются любопытные примеры подобного плана. Так, один из разделов романа имеет название «Звуки музыки», вызывающее у читателя ассоциации со всемирно известным мюзиклом, другая глава этого произведения обозначена цитатой из стихотворения А. С. Пушкина «К Чаадаеву» — «Души прекрасные порывы». Встречаются в названиях сказок Л. С. Петрушевской и типичные для обывателя
искажения известных текстов. Примером тому является «Принцесса Белоножка», которая вызывает ассоциации с «Белоснежкой».
Таким образом, писательница, включая в свои произведения словесные стереотипы, без которых трудно представить обыденную жизнь, в частности, прецедентный текст, знание которого «предполагается само собой разумеющимся» [1, с. 47], подчеркивает «социальную идентификацию» [1, с. 47] своих персонажей с современными людьми. Вместе с тем вкрапление ярких моментов из литературной классики препятствует медийности и массовости сегодняшнего дня с его вызывающим требованием заполонить собой все, в частности, и литературное пространство.
Литература
1. Богданов К. А. Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности. — СПб.: Искусство, 2001. — 438 с.
2. Давыдова Т. Т. Сумерки реализма: (О прозе Л. Петрушев-ской) // Русская словесность. — 2002. — № 7. — С. 32-36.
3. ЗоркаяН. М. Фольклор. Лубок. Экран. — М.: Искусство, 1994. — 239 с.
4. Зурабова К. Реальный портрет в сказочной действительности: [о творчестве Л. Петрушевской] // Дошкольное воспитание. —
2006. — № 3. — С. 86-95.
5. Касаткина Т. Но страшно мне: изменишь облик ты // Новый мир. — 1996. — № 4. — С. 212-219.
6. Колтухова И. М. Постмодернизм и традиция: трансформация
жанра в волшебной сказке Л. Петрушевской: дис. ... канд.
филол. наук. — Симферополь, 2007. — 210 с.
7. Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. — СПб.: Искусство, 1998. — С. 14-288.
8. Налепин А. Л. Два века русского фольклора: Опыт и сравнительное освещение подходов в фольклористике России, Великобритании и США в Х1Х-ХХ столетиях. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — 509 с.
9. Овчинникова Л. В. Русская литературная сказка ХХ века. История, классификация, поэтика. — М.: Флинта: Наука, 2003. — 312 с.
10. Петрушевская Л. С. Настоящие сказки. — М.: Вагриус, 1997. — 399 с.
11. Прохорова Т. Г. Проза Л. Петрушевской как художественная система. — Казань: Казан. гос. ун-т им. В. И. Ульянова-Ленина,
2007. — 264 с.
12. Черняк М. А. Массовая литература XX века. — М.: Флинта: Наука, 2009. — 432 с.
