CC BY
240
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 821.161 Л.И. Донецких
ПОЭТИКА О.МАНДЕЛЬШТАМА ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ
Рассмотрены семантико-стилистические функции эллинизмов в творчестве О.Мандельштама.
Ключевые слова: интертекстуальность, эллинизмы, традиционные символы, ассоциативные смыслы.
Термин «интертекст» принадлежит Ю. Кристевой, но само явление интертекстуальность получило всестороннее теоретическое обоснование и практическую характеристику в работах Ю.Н. Тынянова и М.М. Бахтина [1-3]. За последние годы в отечественной лингвистике появилось много работ, реализующих указанную проблему в разных аспектах [4-6]. Это объясняется объективными причинами: литература активно осваивает опыт мирового постструктурализма и постмодернизма, а бахтинские концепции культурного процесса как диалога заслужили общее признание в среде филологов. У последователей М.М. Бахтина и Ю.Н. Тынянова интертекстуальные опыты открывают полезные пути освоения традиций и ментальности других народов и стран.
У каждого писателя свой особый тезаурус. В соответствии с ним осмысливается задуманное, выстраивается архитектонический каркас произведения, продумывается аура музыкального сопровождения, раскрываются взаимоотношения автора и читателя. Культурные знания, авторская позиция -все участвует в восприятии текста.
В процессе работы над этой проблемой оказалось любопытным посмотреть на опыт бережного отношения к чужим традициям у такого мастера слова, каким был Осип Мандельштам, яркий представитель акмеизма. Его образной и поэтической формулой стало высказывание: «Прочь от символизма, да здравствует живая роза». «Символизм обратил окружающий мир в фантом, важный лишь постольку, поскольку он сквозит и просвечивает иными мирами (курсив наш. - Л.Д.), и умалил его высокую самоценность. У акмеистов роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями и мистической любовью или чем-нибудь еще... Отныне безобразно только то, что безобразно, что недовоплощено, что завяло между бытием и небытием» [5. С. 93].
Акмеисты обосновывали устремленность к совершенствованию искусства через освоение вершин древних культур. Отсюда не только размышления об их достижениях, но и попытки сравниться с ними.
В статье «Утро акмеизма» (1913 г.) Мандельштам объявляет, что вводит «готику в отношения слов» во имя «трех измерений»; что его волнует «сознательный смысл», Логос (т.е. слово-идея), и объясняет заглавие своего первого сборника «Камень» ссылкой на Тютчева «С горы скатившись, лег в долине» [8. Т. 2. С. 141-143]. Поднятый им «тютчевский камень» - слово, - он положил в основу своего творчества. Реальный камень, со всеми изъянами и достоинствами.
Одной из ярких черт, отличающих Осипа Мандельштама «в мире цветущего разнообразия» [8] русской поэзии ХХ в., было глубоко личное переживание мировой культуры в системе ее истории. Стихи поэта с многочисленными историко-литературными образами и реминисценциями рождают ощущение живой и органической сопричастности поэта к великим творениям человечества, с одной стороны, а с другой - рождают чувство внутренней связи между историческими событиями и современностью [9. С. 323].
В своей программной статье «Слово и культура» поэт высказывает мысль о том, что начать новый мир можно только в случае сохранения всего высокого и прекрасного древнего, в непрерывности и узнаваемой повторяемости жизни в масштабах человеческой истории. Ничто не исчезает бесследно, прошедшее способно возрождаться в новых эпохах и по-новому. Эту живую связь времен Мандельштам осознал и прочувствовал так, что созданные им картины выступают и свидетелями и участниками происходившего.
Люди былых времен, иных культур в его произведениях становятся соучастниками сегодняшних событий как «символы всечеловеческой жизни». Не случайно в «Шуме времени» поэт говорит: «Мне хочется . следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному» [8. Т. 2. С. 179]. В описаниях, например, московского утра непрошенными гостями входят исторические тени:
Уже светает. Шумят сады
Зеленым телеграфом К Рембранту входит в гости
Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души Не чает.
(И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме..., 1934).
Такую содержательную сопричастность мы вправе называть интертекстуально-новаторской. Мандельштам, сравнивая судьбу России и Эллады, провидит грядущие беды и страдания своей страны.
Текстовые проекции Мандельштам поддерживает не только на сюжетном уровне, но прежде всего - на языковом. Он высоко ценит и любит свой язык: ему подвластно все.
В статье «О природе слова» поэт пишет: «Русский язык - язык эллинистический. По целому ряду исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загощиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самоуверенную тайну эллинистического мировоззрения, тайну, свободного воплощения, и поэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью.
... Эллинистическую природу русского языка, - утверждает Мандельштам, - можно отождествлять с его бытийственностью. Слово в эллинистическом понимании есть плоть деятельная, разрешающаяся в событие. Поэтому русский язык историчен уже сам по себе, так как в своей совокупности он есть волнующееся море событий, непрерывное воплощение и действие разумной и дышащей плоти. Ни один язык не противится сильнее русского назывательному и прикладному назначению. Русский номинализм, то есть представление в реальности слова как такового, животворит дух нашего языка и связывает его с эллинской филологической культурой не этимологически и не литературно, а через принцип внутренней свободы, одинаково присущей им обоим» [8. Т. 2. С. 175-176]. В этом случае О. Мандельштам имеет в виду внутренний эллинизм, адекватный духу русского языка.
В поэтике Осипа Мандельштама эллинизмы - это и номинативные реалии, связанные с античной эпохой, и приемы, обусловленные древнейшими традициями, стилистическим культом и той фоновой высотой, с которой осознается прошлое и современность, а эмоциональная аура эксплицирует себя через общечеловеческую оценочную призму. Эллинизм для О. Мандельштама - это не просто вербальная примета давнопрошедшего времени, а богатый метатекстовый родник, питающий искусство всех народов.
Стихи поэта пропитаны образами античной мифологии: Ипполит и Федра, Дионис и Елена, Афина и Тезей, Юдифь и Олоферн, Овидий, Гомер, Сократ, Цицерон и др.
Образ прекрасной Эллады появляется уже в первом сборнике «Камень». Античность служит фоном и исполняет, казалось бы, номинативную функцию, подчеркивая историческую достоверность описаний. Однако, сопоставив содержательные ряды (Троянская война, любовь Париса к Елене), поэт делает философское обобщение: «жизнью, событиями движет любовь».
О. Мандельштам заимствует из античности традиционные символы, обогащая их содержание новыми смыслами: море - стихия, часть разноликой природы. Оно символизирует «жизнь с ее неизменными связями, бурями и покоем, изменениями и гармонией».
Останься пеной, Афродита,
И, слово в музыку вернись,
И, сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
(Silentium, 1910)
К ветру Орфея поэт обращается в стихотворении «Отчего душа так певуча.», утверждая неизменность мироздания, а в проекции на современность размышления Мандельштама оттачивают оце-ночность трудного революционного времени в России, высвечивают неупорядоченность, изъяны происходящих событий.
Приемами ввода книжной лексики Мандельштам стремится облечь текст в одежды высокой античности; музыка торжественности аккумулируется гармонией естественности - сопряжением высокого и простого: «разорваны трех измерений узы» (Адмиралтейство)., «жребий дивный» (Ода Бетховену); «в простоволосых жалобах ночных»; «сулит пастушка восклицанье» (Tristia).
Традиционный книжный материал придает звучанию эмоционально-ответственный настрой, гражданственное звучание:
Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год!
В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет.
Восходишь ты в глухие годы,
О солнце, судия, народ!
(Прославим, братья, сумерки свободы, 1918).
Книжная лексика в общем метафорическом контексте - сумерки свободы, роковое бремя, сумеречное бремя - обрастает новыми обобщенно-эстетическими смыслами: «великий поворот в мировой истории, хотя и трагичен, но не лишен надежды на лучшее».
Образы эллинов, ищущих счастье, поэт переносит в свое время, воодушевляя современных «мужей» на испытания, на подвиги. Так, подтекстно рождается смысл «герой», «правдоискатель».
Содержательный фон, эллинистическая мелодика используется Мандельштамом как стилистическое средство утверждения мажорности, как музыка грядущей веры в будущее. В этом плане созвучие стихов «Илиады» и «Одиссеи» стихам «Гшйа» поразительны.
Гомер терпим: он не питает ненависти к троянцам - бесспорным виновникам войны (ведь царевич Парис, вопреки благодарному чувству гостеприимства, похитил Елену, жену Менелая - спартанского царя). Поэт уважает врагов, но утверждает, что защищая свой дом, город, семью, надо сражаться против них. Такая позиция провозглашает всечеловеческую доброту. Именно ее должны блюсти люди и боги.
Жизнью тебя и твоими родными у ног заклинаю.
О! не давай ты меня на терзание
псам мирмидонским,
Меди, ценного злата, сколько желаешь ты, требуй;
Вышлют тебе искупление отец и почтенная матерь,
Тело лишь в дом возврати, чтоб
трояне меня и троянки,
Честь воздавая последним, в доме огню приобщили (Гомер. Илиада [10])
Эллинистическое доброхотие пронизывает и стихи О. Мандельштама.
Гомер проклинает бедствия войны. О. Мандельштам вторит своему великому поэтическому собрату. Он делает пророческое предупреждение в 1937 г. в «Стихах о неизвестном солдате»: огонь грядущих столетий не должен отравить радость земного существования.
Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат <.>
Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте, -Доброй ночи! Всего им хорошего От лица земляных крепостей!
Боги у Гомера способны только помочь человеку.
Неподвластен богам и человек в поэзии О. Мандельштама:
Иных богов не надо славить:
Они как равные с тобой,
И осторожною рукой Позволено их переставить.
(Есть целомудренные чары, 1909).
Поэт идет дальше Гомера: его боги не просто подобны человеку, они равны с ним. Эту мысль он утверждает в стихотворении «Есть иволги в лесах» и «Бессоница. Гомер. Тугие паруса.».
Важное место в поэтике Мандельштама занимают первоистоки античной культуры - природа, человеческое сознание, мифы и история. Образы черепахи, петуха, вола, птицы, коня, ласточки как ключевые становятся центральными, порождающими новые ассоциации, при этом смысловое и эмоциональное ядро получает индивидуально-авторское прорастание в текстах.
Великолепный миф об Амуре и Психее при общей сохранности сюжета в творчестве О. Мандельштама получил новую содержательно-психологическую интерпретацию: античная Психея спустилась в подземный мир из-за любви, у Мандельштама она изгнанница, «беженка» поневоле. Вернуться назад домой ей не дано, как не могут вернуться многие, покинувшие Россию в годы революции и гражданской войны, не сумевшие выполнить наказа богов, преодолеть свои желания, убеждения сдерживающими силами души. Миф осовременивается, становится идиозначимым, поэзия острой и злободневной.
Любопытную метаморфозу претерпел в его творчестве и образ черепахи, на панцире которой архаический греческий герой Терпандр первым натянул семь бычьих жил, извлекших аполлоний-скую музыку, вслушаться в звуки которой призывает поэт в стихотворении «На каменных отрогах Пиэрии» (1919):
Бежит весна топтать луга Эллады...
Простоволосая шумит трава.
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба,
И колесо вращается легко.
Изобразительное полотно текста прозрачно, возникающие ассоциации емкие, подтекстная оце-ночность не затруднена, ее вектор четко нацелен на современность, то есть на те раздумья, которые терзали сознание О. Мандельштама.
Ту же функцию выполняет и символический образ «петуха» в стихотворении «Ті^йа». Глашатай нового, как и раньше, прокричит трижды, но не ради предательства:
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи И женский плач мешался с пеньем
Муз ...
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит?
И на заре какой-то новой жизни Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет? ...
Все было встарь, все повторится
Снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.
Напряженная знакомая образность, торжественная патетика, создаваемая открытыми интертекстовыми знаками, подбором книжной лексики, хорошо узнаваемыми аллюзиями, табуированием надежды на лучшее, введением евангельских картинок - такой широкий ассоциативный фон благословляет основную классическую мысль, утверждаемую поэтикой О. Мандельштама: «все было встарь, все повторится снова» - «Да будет так!»
Античность, выстроенная содержательно, лексически, стилистически - риторическими вопросами и восклицаниями, реминисценциями - воспроизводит новые смыслы и эмоции, сквозь которые без труда угадываются в современном пространстве до боли знакомые картины мира.
На символике мифа Орфей и Эвридика построено стихотворение «Чуть мерцает сумрачная сцена» (1920), посвященное актрисе, художнице, возлюбленной Мандельштама - Ольге Арбениной. В ее образе запечатлен «символ нежной и верной любви и безвозвратности потери». Любовь беззащитна перед роком, судьбой. Поэт вводит новый символический образ - трепетной ласточки, которая не может защитить жизнь от смерти.
Своеобразием этого стихотворения является тонкая соразмерность и сообразность в использовании языковых средств, в ассоциативном сближении книжного, торжественного с бытовым, просторечным, обыденным.
Эллинизмы всегда были индикатором настроения поэта, его социально-бытового состояния, указателями разочарований и трагедий.
Отчаяние, охватившее поэта в 30-е гг. ХХ в., реализовалось в отречении от всего эллинского. Античные темы исчезли из его творчества. И только через 3 года он обретает второе дыхание: возвращение на родину - в Воронеж - вновь дает ему силы. Античность снова вернется в его стихи. В 1937 г. появляется стихотворение «Рим». Только теперь это Рим - город не вне времени и пространства, а цитадель союзника Гитлера - Муссолини, палача Абиссинии и республиканской Испании. Взрывы Второй мировой войны уже слышны на страницах этого произведения. Рим осквернен чернорубашечниками. Он перестал существовать для Мандельштама! Поэт резок, категоричен в своей оценке, бескомпромиссен в защите прекрасного города.
На фоне эллинистических символов в поэзии Мандельштама рождаются новые, но ассоциативная связь их освещается традиционно.
В гражданском по направленности стихотворении «Зверинец» этот процесс представлен особенно выразительно.
Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры, -Светильник в глубине пещеры И воздух горных стран - эфир,
Эфир, которым не сумели, не захотели мы дышать ...
Германец выкормил орла,
И лев британец покорился,
И галльский гребень появился Из петушиного хохла.
А ныне завладел дикарь Священной палицей Г еракла,
И черная земля иссякла,
Неблагодарная, как встарь.
Я палочку возьму сухую,
Огонь добуду из нее,
Пускай уходит в ночь глухую Мной всполошенное зверье! ...
Мы для войны построим клеть,
Звериные пригреем шкуры!
А я пою вино времен -Источник речи италийской,
И в колыбели праарийской Славянский и германский лен! .
В зверинце заперев зверей,
Мы успокоимся надолго.
И станет полноводней Волга, -И рейнская струя светлей, -И умудренный человек Почтит невольно чужестранца,
Как полубога, буйством танца На берегах великих рек.
Провидческое понимание времени поэтом потрясает: не сумели, не захотели дышать мирным воздухом, не сделали вывода. Его надо сделать - призывает Мандельштам, чтобы не повторить трагедии «греческого эфира»: не потревожить мира богов, опекающих британцев, немцев, французов, славян. Мандельштама беспокоит, что палица находится в руках современного дикаря, а не античного непобедимого Геракла, однако, он верит в будущее великих рек. Метонимические образы: Волга -Россия, Рейн - Германия - поразительны!
Провидчество поэта намного опередит время. Это напрягает текст, оттеняя гражданственные коннотации, важные для современности. Ретровзгляд еще и еще раз убеждает в этом. Не случайно Мандельштам считал эллинизм такой системой, «которую человек развертывает вокруг себя как веер явлений, освобожденных от временной зависимости, соподчиненных внутренней связи через человеческое я» [6. Т. 2. С. 170]. Вот почему поэту нужны новые символы: он наполняет их новыми чувствованиями и такими ценностями, которые не уступают истинным эллинизмам.
В стихотворении «Пусть имена цветущих городов» из книги «Tristia» поэт поднимает человека до эллинистической сферы, обожествляет место человека на Земле:
Пусть имена цветущих городов Ласкает слух значительностью Бренной,
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной.
В стихотворении «Посох» Мандельштам воспевает свободу как вневременную ценность. Эллинистическую значимость получает именно этот символ.
Посох мой - моя свобода,
Сердцевина бытия,
Скоро ль истиной народа Станет истина моя?..
Снег растает на утесах,
Солнцем истины палим.
Прав народ, вручивший посох Мне, увидевшему Рим!
Гимном личной свободы человека становится это стихотворение поэта.
Велико и бесценно наследие, оставленное нам лириком и пророком начала ХХ в. - Осипом Мандельштамом. Его поэзия, основанная на большой филологической культуре, отличается сложностью и глубиной. Ее характеризует ассоциативность, непредсказуемые выходы в ретро- и перспек-
тивные сферы, которые создавали неожиданные сцепления, порождали новые обобщения, обогащая литературу индивидуально-авторскими смыслами и коннотациями. При этом он никогда не отказывался от проверенного временем, традиционного. Эллинизмы служили ему фоном для объективности, достоверности исторических картин; философским фоном для размышлений; античной меркой он оценивает современное; создает свои идейно-ценностные символы, векторно связанные со старыми античными образами, мифами, сложно просвечиваясь сквозь призму начала ХХ в. В этой проблеме поэтики Мандельштама еще непочатый край работы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Kristeva J. Semiotike. Paris, 1969.
2. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
3. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
4. Жолковский А.К. Блуждающие сны. М., 1992.
5. Ямпольский М.Б. Память Тирегия. М., 1993.
6. Топоров В.М. Миф, ритуал, символ, образ. М., 1995.
7. Поэтические течения в русской литературе конца XIX - начала ХХ века. М., 1988.
8. Осип Мандельштам. Сочинения: в 2 т. Т. 1: Стихотворения. Переводы. Т. 2: Проза. Переводы. М.: Худ. лит., 1990.
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2012. Вып. 2
9. Бортникова А.Б. Поэзия «распахнутого кругозора» в книге «Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама». Воронеж, 1990.
10. Гомер. Илиада. М.: Правда, 1985.
Поступила в редакцию 14.05.12
L.I. Donetskikh
Poetics of O. Mandelshtam through intertextuality
The following paper touches semantic and stylistic functions of Hellenisms in O.Mandelshtam’s poetry Keywords: intertextuality, Hellenisms, traditional symbols, associative meanings.
Донецких Людмила Ивановна, Donetskikh L.I., doctor of philology, professor
доктор филологических наук, профессор Udmurt State University
ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya st., 1/2
426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
