CC BY
12Имагология и компаративистика. 2023. № 19. С. 7-25 Imagology and Comparative Studies. 2023. 19. pp. 7-25
КОМПАРАТИВИСТИКА
Научная статья УДК 82.091
doi: 10.17223/24099554/19/1
Поэтика гвоздики: слово и образ в русской поэзии от Тредиаковского до Бродского (в контексте европейской традиции). Часть 3
Вера Сергеевна Полилова
Институт мировой культуры МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия, уега.роШоуа@^таИ.сот
Аннотация. Завершающая часть статьи посвящена гвоздикам в поэзии модернистов. Показано, что исключительное значение цветок приобретает в лирике Бальмонта. Рассмотрен «генезис» (испанский провенанс) и «эволюция» бальмонтовских гвоздик, прослежено их влияние на современников. Продемонстрировано, что в русской поэзии начала XX в. за гвоздикой окончательно закрепляется статус поэтического растения, и само слово полностью осваивается русским поэтическим языком, начиная входить в состав перифрастических конструкций и метафор.
Ключевые слова: гвоздика, Dianthus, историческая лексикология, слово, образ, символ в поэтическом языке, тропы, топика
Источник финансирования: Работа выполнена при поддержке Российского научного фонда (проект № 19-78-10132; Институт мировой культуры МГУ).
Благодарности: Автор выражает сердечную благодарность А.С. Бело-усовой, А.А. Добрицыну, А. Шеле, Н.В. Перцову и И.А. Пильщикову, прочитавшим эту статью в рукописи, высказавшим ценные замечания и указавшим на неточности, которые удалось исправить. Особая признательность - М.В. Ослону за советы, консультации и поддержку.
Для цитирования: Полилова В.С. Поэтика гвоздики: слово и образ в русской поэзии от Тредиаковского до Бродского (в контексте европейской традиции). Часть 3 // Имагология и компаративистика. 2023. № 19. С. 7-25. doi: 10.17223/24099554/19/1
© В.С. Полилова, 2023
Original article
doi: 10.17223/24099554/19/1
The poetics of the carnation: The word and image in Russian poetry from Trediakovsky to Brodsky (in the context of European tradition). Part Three
Vera S. Polilova
Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russian Federation, vera.polilova@gmail. com
Abstract. The article outlines the use of the word gvozdika [Eng. "carnation"] ("flower of the Dianthus genus") in the language of Russian poetry. Part 3 focuses on carnations in the poetry of Konstantin Balmont, who featured carnations more often than any other Russian poet did. In Balmont's verse, the carnation functions as an explicitly individual image. The author examines the "genesis" (Spanish provenance) and "evolution" of Balmont's carnations and traces their influence on the poetry of his contemporaries. Carnations appeared in European poetry much later than other popular flower. Dianthus flowers acquired their permanent names in European languages as late as in the 14th or 15th century, when they were listed among popular ornamental flowering plants. After coming into fashion, the carnation found its way from everyday life into literature, where it developed a stable range of associations. In Renaissance and Baroque poetry, they was on a par with other flowers and assumed typical floral poetic functions: it entered landscape flower catalogues and was used to describe feminine beauty, gradually ousting the rose in the specific metaphorical roles with the red colour as the key attribute, eg. in descriptions of blush, lips, dawn, and dusk. Along with these concrete metaphors, the carnation also borrowed abstract symbolic roles from the rose: like the rose, the carnation was used as a symbol of transient youth, beauty, and inevitable death. Since the Renaissance and onwards, poets would erroneously antiquate the carnation by placing it in an idyllic landscape; for later poets, the status of the carnation as a traditional poetic flower was undeniable. It is Spanish poetry where the image of Dianthus is particularly significant and most developed. Russian poetry borrowed the carnation from Western European poetry: the carnation appeared rarely, more often in translated poems or imitations set in particular conventional contexts (for instance, Alexander Pushkin never used carnations in his verse). The total number of texts mentioning the carnation was gradually growing and by the turn of the 19th century became quite noticeable. The carnation could be found in poetic descriptions of the Russian landscape, as a detail of the interior or a character's outfit.
The carnation became exceptionally important in the lyrics of Balmont, who was inspired by his favorite Spanish poets of the Golden Age. Balmont made the carnation an important element of his own symbolic system. His contemporaries learned through his lyrics about the Spanish origin of this association and internalized its active and expressive image. By the 1910s, the carnation had a completely established status of a poetic flower and moved from high literature into popular culture. By this time, the word gvozdika was fully assimilated by the Russian poetic language as part of periphrastic constructions and metaphors.
Keywords: carnation, Dianthus, historical lexicology, word, image, symbol in poetic language, tropes, topics
Financial Support: The research is supported by the Russian Science Foundation, Project No. 19-78-10132; Institute of World Culture, Moscow State University.
Acknowledgments: The author would like to express her deep gratitude to Anastasiia S. Belousova, Andrey A. Dobritsyn, A. Shele, Nikolay V. Pertsov and Igor A. Pilshchikov, who read the manuscript for inaccuracies and made valuable suggestions. She would also like to thank Mikhail V. Oslon for advice and assistance.
For citation: Polilova, V.S. (2023) The poetics of the carnation: The word and the image in Russian poetry from Trediakovsky to Brodsky (in the context of European tradition). Part Three. Imagologiya i komparativistika - Imagology and Comparative Studies. 19. pp. 7-25. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/19/1
Гвоздика в языке русской поэзии: «испанские гвоздики» Бальмонта, гвоздика в поэзии модернистов
Общее число текстов, упоминающих гвоздику, постепенно растет и к рубежу XIX-XX вв. становится весьма заметным. Цветок появляется в стихотворных описаниях русского пейзажа, как деталь интерьера или туалета персонажей. В этот же период исключительное значение образ гвоздики приобретает в лирике одного поэта - Константина Бальмонта. Можно без преувеличения сказать, что Бальмонт стал певцом гвоздик: они щедро «рассыпаны» по страницам его стихов и прозы и встречаются у него чаще, чем у любого другого русского (и, вероятно, европейского) поэта. Пользуясь терминами М.Н. Эпштейна, можно сказать, что у Бальмонта происходит «кон-
денсация» образа, т.е. «степень» его «сгущенности» в творчестве выше (в случае Бальмонта и его гвоздик - значительно выше) среднестатистического употребления [1. С. 287]).
Закономерно, что гвоздики вынесены в заглавие одного из баль-монтовских стихотворений. Это не просто особый предмет, но самостоятельная поэтическая тема.
Когда расцветают гвоздики в лесах, Последние летние дни истекают. В гвоздиках июльские дни замыкают Ту юную кровь, что алеет в лучах. И больше не вспыхнут до нового года Такие рубины, такая свобода («Гвоздики», 1904) [2. С. 105].
В «Гвоздиках» частично представлена типичная для Бальмонта, начиная с его книги «Горящие здания», ассоциативная цепь: красные цветы (гвоздики, розы, маки) - кровь - алые лучи солнца/луны -июль - рубины - огонь - любовь - смерть (сема огня в этом примере выражена только через глагол вспыхнут). Большая часть элементов этого ряда присутствует и в более раннем бальмонтовском стихотворении с гвоздикой - «Красный цвет» (1899):
Быть может, предок мой был честным палачом: Мне маки грезятся, согретые лучом, Гвоздики алые, и, полные угрозы, Махрово-алчные, раскрывшиеся розы. Я вижу лилии над зыбкою волной: Окровавленные багряною луной, Они, забыв свой цвет, безжизненно-усталый, Мерцают сказочно окраской ярко-алой, И с сладким ужасом, в застывшей тишине, Как губы тянутся, и тянутся ко мне.
И кровь поет во мне... И в таинстве заклятья Мне шепчут призраки: «Скорее! К нам в объятья!»
«Целуй меня... Меня!.. Скорей... Меня... Меня!..» И губы жадные, на шабаш свой маня,
Лепечут страшные призывные признанья: «Нам все позволено... Нам в мире нет изгнанья...» «Мы всюду встретимся... Мы нужны для тебя... » «Под красным месяцем, огни лучей дробя, Мы объясним тебе все бездны наслажденья, Все тайны вечности и смерти и рожденья»1.
Образ кровавых гвоздик мы находим и в стихотворении Бальмонта «Красный» 1905 г.:
Когда, как безгласно-цветочные крики,
Увижу я вдруг на июльских лугах
Капли крови в гвоздике,
Внутри, в лепестках,
Капли алые крови живой,
Юной, страстной, желающий ласк,
и деления чуждой на «мой» или «твой»:
Мне понятно, о чем так гвоздика мечтает,
Почему лепестки опьяненному солнцу она подставляет;
Вижу, вижу, вливается золото в алую кровь
И теряется в ней, возрождается вновь,
Взор глядит — и не знает, где именно солнце,
Где отливы и блеск золотого червонца,
Где гвоздики девически-нежной любовь.
О кровь, как ты странно-пленительна, кровь!
Первым на бальмонтовские гвоздики обратил внимание В.Ф. Марков, комментируя стихотворение «Красный цвет» (1899): «„Гвоздики" Б.<альмонта>, - пишет он, - вдохновлены Кальдероном <...>» [3. С. 104]. Он же приводит пассаж из переведенной Бальмонтом (1901) кальдероновской драмы «Поклонение кресту», где гвоздики упоминаются в характерном контексте:
Глаза хотела бы закрыть я, Чтобы не видеть этой крови,
1 Здесь и далее в цитатах курсив мой. - В.П.
Чтобы не знать, что цвет гвоздики Взывает к мщенью за себя <...> [4. Кн. I. C. 424]
(= Quisiera cerrar los ojos / a aquesta sangre inocente, / que está pidiendo venganza, / desperdiciando claveles <...>) [5. P. 293].
И комментарий самого Бальмонта к нему: «Во времена Кальдерона гвоздика была таким же модным цветком, как в наши дни орхидея. Она и до сих пор осталась любимым цветком испанок, в чем легко убедиться, проходя по улицам Севильи или слушая народные песни» [4. Кн. I. C. 853 примеч. 5]. Далее в этом месте цитируются три народных коплы о гвоздиках (пер. Бальмонта), из которых первая построена на ассоциации гвоздик и губ («Красная, красивая гвоздика, / Сорванная с каплями росы, - / Эти раскрасневшиеся губы / Не твои, теперь они мои»1 [4. Кн. I. C. , примеч. 5]) и, по-видимому, является самым ранним русским поэтическим текстом, где эта устойчивая ассоциативная связь выражена. Сравнения-клише губ или рта с гвоздиками, обычные, как мы видели, для западноевропейской лирики, не были подхвачены русскими поэтами XVIII-XIX вв. (хотя в процитированных в первой части статьи строках В.Л. Пушкина «Гвоздика поцЪлуев ждетъ» и Кострова «Лети и с нежностью гвоздичку поцелуй» можно подозревать метафорическую подоснову, сближающую губы и цветы), но, конечно, были знакомы и понятны читающей публике2.
Связка гвоздика - кровь (выписанная ранее в христианском гербарии, а позднее - в революционной и военно-траурной иконографии) у Бальмонта могла быть поддержана и другими контекстами из Кальдерона и испанских поэтов золотого века, его начитанность в испанской литературе была и обширна, и глубока3.
1 Здесь мы оставляем в стороне вопрос о содержании метафоры сорванного цветка.
2 О.И. Сенковский в отзыве на «Рисунки Санктпетербургской флоры» (1837) так писал об умении «ботанизировать»: «<...> мы старались проникнуть таинства ботаники, дивились чуду природы въ каждой былинкЬ, цвЬтъ незабудки сравнивали с пвЬтомъ глазъ, красноту юной полевой гвоздики съ карминомъ ве-сеннихъ устъ <...>» [6. С. 32-33, 6-я паг.].
3 Подробно о Бальмонте и Испании, Бальмонте и Кальдероне см.: [7, 8 и др.].
«Кровавые гвоздики» (исп. sangrientos claveles) мне удалось обнаружить в текстах кальдероновской драмы "Con quien vengo vengo" (j. II) и в ауто "Cordero de Isaías". Сополагают кровь и гвоздики Гон-гора и Кеведо (см. раздел 1.2.1 первой части, а также [9. P. 237, 283, 397, 459]). Не меньшее влияние на Бальмонта, безусловно, оказали гвоздики из испанских народных песен, упомянутые выше (о их переводе см.: [10]). В книге «Любовь и ненависть», где он собрал свои переложения испанской песенной народной лирики, к примеру, розы упоминаются 19 раз, а гвоздики - 18. Поэтическое равенство этих цветов, немыслимое в русской традиции, зафиксировано, например, в таком народном четверостишии, переведенном Бальмонтом: «Въ этой улицЪ, сеньоръ, / ВсЪ вы пЪть должны звучнЬе, / Здесь цвЪтетъ при входЪ - роза, / А при выходЪ - гвоздика» [11. С. 74].
Гвоздики прямо ассоциируются у Бальмонта с Испанией в стихотворных и прозаических текстах: «Испанский ум, как будто весь багряный, / Горячий, как роскошный цвет гвоздик» («Похвала уму», 1903; Бальмонт снова прибегает к формуле, использованной в процитированном отрывке из перевода Кальдерона, - «цвет гвоздик»); гвоздика - «любимый цветок испанцев» (эссе «Испанец-песня» [12. С. 411]); Испания - «садъ горячихъ гвоздикъ» (эссе «Костры Мирового слова», 1908 [13. С. 10]). Во вступлении к переводу из Кальде-рона Бальмонт пишет: «В Севилье растут гвоздики, каких нет на Севере. Их цветы по величине равняются розам, а их нежный запах в своей свежей пряности сладко необычен для северянина» [4. Кн. II. С. 664]. В отрывке «Из записной книжки» (1904), предпосланном очередной публикации книги «Горящие здания», Бальмонт рассуждал о стремительном ходе времени и дал заключение: «<...> мне осталось лишь несколько золотых песчинок из сверкавшего потока времени, несколько страстных рубинов, и несколько горячих испанских гвоздик, и несколько красных мировых роз» [14. С. 84]. В стихотворной дарственной надписи Ю. Балтрушайтису на книге «Любовь и ненависть» Бальмонт назвал гвоздиками свои переводы испанских песен: «Я свои гвоздики шлю» (цит. по: [15]). Список примеров легко продолжить.
Как реальный предмет, напоминающий о Севилье, claveles, гвоздики, попадают в не вошедшее в сборники поэта стихотворение «Смешинка» (указано: Markov 1988: 104), где опять использована
формула «цвет гвоздик»: «Мимозы, fleurs d'orange, мы взяты въ плЪнъ цветами, / Claveles, цвп>тъ гвоздикъ, цвЪты, цвЪты, цвЪты» («Смешинка», 1908 [16. С. 140]1).
Подражая испанскому фольклору и испанским поэтам, Бальмонт вводит и образ губ-гвоздик вместо традиционного для русской поэзии XVIII-XIX вв. сравнения уст, рта, губ с розой: «И уста твои гвоздики» («Нежный жемчуг, Маргарита...», 1903; об этом стихотворении см. подробнее в работе [17]). Ср. также: «Я все в тебе люблю. Ты нам даешь цветы - / Гвоздики алые, и губы роз, и маки <...>»2 («Гимн Солнцу», 3, 1903; отмечено Марковым [3. С. 104]). Подобные метафоры - сравнения губ и рта с гвоздиками - можно найти в любимых Бальмонтом испанских народных коплах: «<...> Labios de clavel morado <...>» (= Губы пурпурной гвоздики <генитивное сравнение, = губы как пурпурная гвоздика> [18. T. III. P. 113 с. 3975]); «<...> Tu boca un clavel de Mayo <...>» (= Твой рот - майская гвоздика [18. T. II. P. 22 с. 1169]).
Заимствованный у испанцев образ, встраиваясь в систему бальмон-товской лирики, сохраняет часть своих характеристик и типичных контекстов, но в целом преображается и приобретает новые обертоны. Так, и это хорошо видно из примеров, приведенных выше, Бальмонт дает гвоздикам собственный постоянный эпитет - «горячие». В нем откликается традиция изображения гвоздики как цветка страсти и любви, нечуждая и поэту-символисту («Лежать в траве, когда цветет гвоздика / И липкая качается дрема. / Смотреть, как в небе сумрачно и дико / Растут из шаткой дымки терема. / <...> Огонь в огонь. Уста до алых уст» («Часы», 3; 29 декабря 1922). Поддерживает образ «горячих гвоздик» ассоциация с кровью, которая также и красная, и горячая.
Кроме того, гвоздика у Бальмонта, и это также видно из представленных выше примеров, включается в цветочное трио, образованное красными цветками - гвоздикой, розой и маком3. Эта триада
1 Стихотворение, насколько нам известно, никогда не перепечатывалось.
2 Бальмонт любит генитивные метафоры такого рода: Розы губ и губы роз, нежные как стих, / Опьяняющий намек раковин немых («Талисман», 1905).
3 Напомним характеристику Ю.И. Айхенвальда: «Испанец, идальго, кабальеро, любитель алости и пряности, певец махровых цветов, гвоздики и мака» [19. С. 375].
для Бальмонта константна, гвоздика, роза и мак не только ассоциативно сополагаются, но и характеризуются сходным образом. Так, каждый из этих цветов может подразумеваться в строках: «<... > Почему так люблю я измену и цветы с лепестками из крови» («К случайной», 1903). Не только для гвоздики, но и для розы и мака характерны сравнения с кровью и огнем (или, наоборот, огня - с ними): «Ты их сожгло. Но в светлой мгле забвенья / Земле сказало: "Снова жизнь готовь!" / Над их могилой - легкий звон мгновенья, / Пылают маки красные, как кровь» («Гимн Солнцу», 6: «Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска...», 1903); «Ты от солнца идешь и, как солнечный свет, / Согревательно входишь в растенья / И, будя и меняя в них тайную влагу, / То засветишься алой гвоздикой <...>» («Гимн Огню», 1903 [14. С. 68]); «<...> И сдавленность воплей я слышу сквозь пенье, / И если мечте драгоценны каменья, / Кровавы гвоздики и страшен рубин. <...> Закатное Небо. Костры отдаленные, / Гвоздики, и маки, в своих сновиденьях бессонные» («Огонь», 3: «Огонь приходит с высоты...», 1905 [20. С. 168-169]).
Втроем или попарно роза, гвоздика и мак появляются и в умиротворенных пейзажных зарисовках, и как атрибуты любовной темы: «И птичка полетела по кустам. / Тогда впервые заалели розы, / Гвоздики, маки, целый алый храм. // И кровь любовью брызнула к сердцам. / И молния, узор небесной грезы, / Велела быть грозе и лить дождям» («Рождение любви», 1917); «Прочь от елочки хмурной, / Мимо роз и гвоздик, / До сирени лазурной / Пробегает родник» («Родник», 1905 [21. С. 153]); «В них нет гвоздик тревожных, / В них нет пьянящих роз <...>» («Жемчужине», 1908 [22. С. 476]).
Символическую значимость и равный (или близкий) поэтический «вес» розы, мака и гвоздики показывает и система персонажей единственной бальмонтовской пьесы - лирической драмы «Три расцвета», где действуют фигуры Девушка-роза, Девушка-мак и Девушка-гвоздика. Описание места действия второй сцены подобно прозаическому пересказу бальмонтовских стихотворений, воспевающих стихии: «Повсюду - множество красныхъ цвЪтовъ. Часъ - предзакатный. На НебЪ - воздушность розовыхъ, алыхъ, и густо-красныхъ то-новъ» [23. С. 12]. В диалоге героев также артикулируются те же цепочки ассоциаций, на которых строятся стихотворения «Красный цвет» и «Красный»:
Любящi й. Сколько другихъ цвЪтовъ! Есть розы, гвоздики, шипов-никъ, и маки. Есть красные лепестки, напоенные лучами и кровью.
Елена. И кровью.
Любящi й. Это цвЪтъ жизни.
Елена. Мы живемъ въ такомъ странномъ мiрi, что цвЪтъ жизни совпадаетъ въ немъ со цвЪтомъ смерти [23. С. 14].
Девушкам-цветам Бальмонт вкладывает в уста куплеты, где кроме сходства акцентируются их символические различия, укорененные в литературной традиции. Так, Девушка-роза поет о мимолетности: «Мой мигъ летитъ, мгновенна греза, / Зажгутся скоро янтари, / Не будетъ многодневной роза, / Она лишь знаетъ двЪ зари. / Заря разсвЪта и заката / Во мнЬ рождаетъ всЪ мечты, / Но кратки ласки аромата, / Минутна пышность Красоты. / Царицей-розой садъ укра-шенъ, / Люби же, сердце, нЬжный свЪтъ, / Ужь Ночь глядитъ съ небесныхъ башенъ, / РасцвЪту грезъ возврата нЬтъ» [23. С. 21]. Девушка-мак - об успокоении, опьянении, сне: «Краснымъ макомъ пышно поле, / Въ красномъ макЬ - сладкий сонъ, / Я живу на вольной волЪ, / Вижу Землю, Небосклонъ, / Опьяняясь, опьяняю, / Сно-видЪн1я - мой м1ръ, / Слишкомъ помню, слишкомъ знаю: / Сонъ оконченъ, - конченъ пиръ. / Сновъ, зажженныхъ красной краской, / Ярко свЪтитъ череда. / Сердца, пей, упейся сказкой, / Сны проходятъ безъ слЪда» [23. С. 21-22]. А Девушка-гвоздика - о своем внутреннем огне: «Я гвоздика луговая, / МнЬ желаненъ алый цвЪтъ, / Я горю, пылая, зная, / Что для грезъ возврата нЬтъ. / Я вбираю лучъ го-рячш, / Вижу Солнце, вижу лугъ. / Сердце, будь какъ я - иначе / СвЪтъ уйдетъ, - онъ гаснетъ вдругъ» [23. С. 22].
Обращает на себя внимание еще одна выразительная особенность бальмонтовских гвоздик. Бальмонт сопровождает цветок собственным эпитетом - «июльский» (или включает слово в ближайший контекст): «В гвоздиках июльские дни замыкают <...>» («Гвоздики», 1904); «Увижу я вдруг на июльских лугах / Капли крови в гвоздике <...>» («Красный», 1905); «Заслушавшись их песен, Июнь я промечтал, / Очнулся лишь, заметив какой-то цветик ал. // Гляжу - ну, да, гвоздики Июльские цветут, / Багряностью покрылся Июньский изумруд» («Солнечник», 1908 [22. С. 482]). Подчеркиваемая Бальмонтом особенность - летнее, а не весеннее цветение - одна из важней-
ших для 01аПЬш'а как объекта ботанических описаний, которая в поэтическом языке часто игнорировалась.
После установления у Бальмонта прочной связи между гвоздикой и Испанией она укрепилась и устоялась в русской лирике, перейдя к другим поэтам. В укоренении этой ассоциации, возможно, играла роль и сценическая практика - Кармен из оперы Бизе в эскизах к постановке в Мариинском театре (1908) А.Я. Головина изображена с красной гвоздикой, а не розой. Выразительные примеры «испанской гвоздики» обнаруживаются в стихотворениях Т.Л. Щепкиной-Куперник и С.Я. Парнок: «Мантильи... яркие наряды / Непобедимого "Эспады"; / На бой быков спешит Кармен. / На улицах ряд бойких сцен, / Звук кастаньет, а ночью лунной / Гитары тихий ропот струнный, / Цветы пунцовые гвоздик / И смуглых девушек цветник.» (Т. Л. Щепкина-Куперник, «Марьяна Волховская», 1907); «Я не знаю моих предков - кто они? / Где прошли, из пустыни выйдя? / Только сердце бьется взволнованней, / Чуть беседа зайдет о Мадриде. / <...> Как завидишь певца с гитарою / Или женщину с красной гвоздикой?» (С.Я. Парнок. «Я не знаю моих предков - кто они...», 15 июня 1915, Коктебель)1.
Вместе с тем силу растения-символа гвоздика приобретает, кроме как у Бальмонта, только в стихах Елизаветы Дмитриевой, как подписанных именем Черубины де Габриак, так и написанных после снятия литературной маски. Реконструкция псевдороманской старофранцузской и испанской стилистики («Затем [мы с Е. И. Дмитриевой] решили внести в стихи побольше Испании», -вспоминал о ходе создания мистификации М. Волошин [24. С. 182]2) в стихах Черубины в значительной степени опирается на бальмон-товскую манеру репрезентации испанского колорита. Бальмонтов-ский вариант Испании, представленный им в стихах и прозе, был усвоен поэтами-современниками в первом десятилетии XX в. (это
1 Ср. блоковское: «Шаль испанскую на плечи, / Красный розан - в волосах» («Анне Ахматовой», 16 декабря 1913).
2 А именно Испании XVII в. См. разбор Волошина в «Гороскопе Черубины де Габриак»: «Этот „цветок небесных серафимов" <...> переносит нас в Испанию XVII века, где аскетизм и чувственность слиты в одном мистическом нимбе» [25. С. 517].
подтверждают хотя бы испанизированные пародии на поэта) и вошел в стихи Черубины в качестве интертекста, отсылающего к испанском мифу, а в более поздних стихах Дмитриевой отсылал уже не к Испании, а к мифу о самой Черубине.
Волошин, друживший с Бальмонтом с 1902 года, вероятно, воспринял его представление об Испании и испанской поэзии золотого
1
века не только через тексты, но и непосредственно от их автора . Сама же Дмитриева признавалась, что «прошла через Бальмонта» [26. С. 268]. Так что совершенно неудивительно, что испанские мотивы, не только гвоздика, в поэзии Дмитриевой-Черубины бальмон-тизированы: даже девиз на гербе мистифицированной поэтессы -«Sin miedo» (= без страха) - название стихотворения Бальмонта (отмечено: [27. С. 11]).
В стихотворении Черубины де Габриак «Твои цветы... цветы от друга...» (1909), посвященном С. Маковскому, гвоздики названы «огненными» «цветами моей Испании». Также Черубина использует образ кровавой гвоздики:
В овальном зеркале твой бледный вижу лик С висков опущены каштановые кудри, Они как будто в золотистой пудре. И на плече чернеет кровь гвоздик
(«Retrato de una Niña», 1909-1913).
Как испанская деталь гвоздики появляются и в ее «Романсе» (1920-1922): «Черный шелк - его ресницы, / гордый взор поник... / Я в окно его темницы / брошу пять гвоздик <...> / Говорят, - во всем Толедо / я прекрасней всех... / А над мавром злым победа / разве это грех?» Бальмонтовская формула «цвет гвоздик» используется и Дмитриевой: «И мы позабыть не можем / красоты раздробленный
1 См. его стихотворение «Бальмонт» (15(2) февраля 1915), где старший друг представлен в испанизированном облике: «<... > Смесь воли и капризов детских, / И мужеской фигуры стать - / Веласкес мог бы написать / На тусклом фоне гор Толедских. / Тебе к лицу шелка и меч, / И темный плащ оттенка сливы; / Узор-но-вычурная речь / Таит круженья и отливы, / Как сварка стали на клинке, / Зажатом в замшевой руке. <...> И о твоих испанских предках / Победоносно говорят / Отрывистость рипостов редких / И рифм стремительный парад».
лик, - / тебя манит смуглая кожа, / меня - рот цвета гвоздик... » («Ты сказал, что наша любовь - вереск...», 1924). Как и Бальмонт, она сравнивает с пылающими гвоздиками собственные стихи: «Пусть в чаше стихов тебе светится пламя / невидимых черных гвоздик» («Опять, как в письме, повторяю я то же...», 6 ноября 1925). В последних строчках специального комментария заслуживает указание на цвет. Если у Бальмонта гвоздики окрашены в разнообразные оттенки красного, от алого до багряного, то у Дмитриевой они черные или темные: «Горький и дикий запах земли: / Темной гвоздикой поля проросли!» («Горький и дикий запах земли...», 1909).
Именно в поэтическом языке Бальмонта и Черубины происходит полное освоение гвоздики: у них слово начинает входить в состав тропов, у Дмитриевой - даже в состав генитивных метафор: кровь гвоздик1, рот цвета гвоздик.
Введенное в русскую поэзию Бальмонтом сравнение рта, уст, губ с гвоздиками было подхвачено не только Черубиной де Габриак-Дмитриевой, но и другими поэтами2, в том числе Михаилом Кузми-ным, соответствующими строками которого открывалась первая часть этой статьи.
Заключение
Гвоздика вошла в европейскую поэзию значительно позже других цветов. Закрепление за родом В1аПЬш устойчивых наименований в европейских языках произошло лишь в Х1У-ХУ вв., когда наш
1 Ср. у нее же «розы крови» («Хореи», 1915) и «Алой крови розы / На полях чужбины» у Ф.К. Сологуба («Розы битв жестоких...», (1906). Вообще, метафорические конструкции структуры «кровь как компонент 1, чаще опорный, + растение, цветок как компонент 2» очень популярны у символистов и постсимволистов: «Земля сочится свежей кровью / Рябин» (И.Г. Эренбург, «Осень», 1913); «Кровь земляники.» (Ю.К. Балтрушайтис, «Аллея», 1912); «Краснеет кровью гиацинта / Твое последнее "прости!"» (В.Г. Шершеневич, «Память», 19111912); «Истекая кровью маков, / Оседая и дрожа» (Саша Черный, «Шляпа», 1911) (см. также: [28. С. 213 и др.]). Ср. строки Большакова: «Впетличив в сердце гвоздичной крови, / Синеозерит усталым взором бульвар» (К.А. Большаков, «Посвящение», 1913).
2 См.: «Две расцветших гвоздики - уста» (А.М. Гмырев, «Русалочка», 1908).
цветок был включен в число популярных садовых декоративных растений. Войдя в моду, гвоздика проникла из быта в литературу и обзавелась кругом устойчивых ассоциаций. В поэзии Возрождения и барокко она становится в один ряд с другими цветами и берет на себя типичные цветочные поэтические функции: входит в пейзажные цветочные каталоги, используется для сравнения с прекрасной дамой, теснит розу в тех конкретных метафорических ролях, где ключевой атрибут - алый цвет: в описаниях румянца, губ, рассвета и зари. Вместе с этими конкретными метафорическими употреблениями гвоздика заимствует у розы и абстрактные символические роли - как и она, гвоздика может указывать на мимолетность юности и красоты и неизбежность смерти. Уже поэты Возрождения ошибочно антики-зировали гвоздику, помещая ее в идиллический пейзаж, для позднейших поэтов статус гвоздики как традиционного поэтического цветка бесспорен. Особенно значим и более всего разработан образ диантуса в поэзии Испании. В испанской традиции, в том числе в испанской народной лирике, гвоздика по употребительности уступает лишь розе, а часто - равна ей.
Русская поэзия XVIII-XIX вв. заимствует гвоздику из западноевропейской: этот цветок появляется редко (у А. С. Пушкина, к примеру, ни разу), чаще в переводных стихотворениях или в имитациях с определенными, заданными традицией, контекстами. Общее число текстов, упоминающих гвоздику, постепенно растет и к рубежу XIX-XX вв. становится весьма заметным. Гвоздику уже нередко можно встретить в стихотворных описаниях русского пейзажа, в качестве детали интерьера или туалета персонажей. В этот же период исключительное значение образ гвоздики приобретает в лирике одного поэта - Бальмонта. Заимствовав ее у своих любимых испанских поэтов золотого века, он сделал гвоздику важным элементом собственной символической системы, прочно связав ее с рядом традиционных и новых ассоциаций: красные цветы (гвоздики, розы, маки) - кровь - алые лучи солнца/луны - июль - рубины - огонь - любовь - смерть. Эта цепь в своей основе восходит к риторической традиции и ее романтической переработке (Гейне), но одновременно в ней изрядно расширена сфера значения конкретных образов. Поэты-современники Бальмонта усвоили через его лирику связь гвоздики с Испанией и восприняли созданный им активный и экспрес-
сивный ореол цветка. К 1910-м гг. статус гвоздики как поэтического растения утвердился совершенно, и она перешла со страниц высокой литературы в массовую культуру.
Так, к немногим текстам русской поэзии, дающим гвоздику крупным планом, добавилось стереотипно-бальмонтовское стихотворение Н. Сакиной «Гвоздика» (оно открывает одноименный сборник поэтессы, напечатанный в Ярославле в 1910 г.)1. Эта гвоздика «алеет, как кровь в незалеченных ранах, как злая улыбка на алых устах», она «цветок преступленья», «несущий коварство и измену», «ядовитый цветок», «отравляющий сердце кровавым огнем», но дающий «минуты блаженства и страсти». Двумя годами позже появилась «Гвоздика» Александра Ширяевца (19122), приобретшая к середине десятилетия популярность салонного и городского романса («Гвоздики пряные, багряно-алые...»).
При всей схожести функционирования цветочных образов в поэзии (см. примеры разнообразных метафор, в частности, сравнения цветов с губами в «Материалах к словарю метафор и сравнений русской литературы XIX-XX вв.» [28. С. 142-146]), выделение и описание их индивидуальных траекторий на протяжении веков позволяет обнаружить точки роста и развития, выяснить, как в рамках традиции созревает и формируется нечто новое, причем влияния одних текстов на другие, как показывает наш очерк, не ограничены языковыми и хронологическими рамками.
Список источников
1. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной...»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М. : Высшая школа, 1990. 302 с.
2. Бальмонт К.Д. Солнечная пряжа: Стихотворения, очерки. М. : Детская литература, 1989. 238 с.
3. Markov V. Kommentar zu den Dichtungen von K.D. Bal'mont: 1890-1909. Köln ; Wien : Böhlau Verlag, 1988. 463 S. (На рус. яз).
1 Имя Сакиной попало в брюсовский список поэтов, перепевающих Бальмонта, Сологуба и Блока, которым он советует писать прозу: «что в их творчестве было созданием и подвигом, в копии не превышает ценности трехкопеечной фотографической "открытки", слабо воспроизводящей великий подлинник» [29. С. 367].
2 Об истории романса см. [30].
4. Кальдерой де ла Барка П. Драмы : в 2 кн. М. : Наука, 1989. 858 с.; 748 с.
5. Calderón de la Barca P. Obras completas / ed., prol., y notas por A. Valbuena Briones. Madrid : Aguilar, 1959. T. 1. 2284 p.
6. [Сенковский О.И.]. [Литературная летопись]: Рисунки Санктпетербург-ской флоры // Библиотека для чтения. 1837. Т. XXV. С. 31-33.
7. Полилова В.С. Еще раз о Бальмонте и Испании // Феномен К.Д. Бальмонта в современном культурном пространстве : сб. материалов Всерос. науч.-практ. конф. с междунар. участием (XXIV Бальмонтовские чтения. ИвГУ-ШГПУ, 16 июня 2012 года, г. Шуя). Иваново : О.В. Епишева, 2012. C. 91-100.
8. Полилова В.С. Полиметрия испанских комедий Золотого века и поэтический перевод: случай Кальдерона в России // Новый филологический вестник. 2014. № 2(29). C. 88-98.
9. Peña Alvarez J. de la. Flores en la poesía española del Renacimiento y Barroco: Memoria para optar al grado de doctor. Universidad Complutense de Madrid. Facultad de filología. Madrid, 2010. 507 p. URL: https://eprints.ucm.es/10139/ 1/T31436.pdf
10. Полилова В.С. Испанские народные песни в переводе К. Бальмонта // Вестник МГУ. Сер. 9: Филология. 2013. № 1. С. 147-161.
11. Любовь и ненависть: Испанские народные песни / предисл. и пер. К. Бальмонта. М. : Т-во И. Д. Сытина, 1911. 108 с.
12. Бальмонт К.Д. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М. : Правда, 1991. 606 с.
13. Бальмонт К.Д. Гимны, песни и замыслы древних. СПб. : Пантеон, 1908. 212 с.
14. Бальмонт К.Д. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М.: Ху-дож. лит., 1983. 750 с.
15. Петрова Т.В. Вехи большой дружбы: К. Бальмонт и Ю. Балтрушайтис: (Литературная хроника) // Солнечная пряжа : науч.-поп. и лит.-худож. альманах. 2010. Вып. 4. С. 112-120.
16. Бальмонт К.Д. Смешинка // Современный мир. 1908. Март. С. 140-141.
17. Полилова В.С. Белый четырехстопный хорей с окончаниями ЖЖЖм как вариант «испанского хорея»: (Бальмонт и размер поэтической переписки Блока и Ахматовой) // Труды Института русского языка им. В.В. Виноградова. 2017. Т. 11. С. 76-88.
18. Cantos populares españoles recogidos, ordenados e ilustrados por Francisco Rodriguez Marín: V tomos. Sevilla : Francisco Alvarez y Ca, 1882. T. II, III. 524 p.; 510 p.
19. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М. : Республика, 1994. 589 с.
20. Бальмонт К.Д. Солнечная пряжа: Изборник. СПб. : Акад. проект, 2003. 350 с.
21. Бальмонт К.Д. Светлый час: стихотворения и переводы из пятидесяти книг. М. : Республика, 1992. 589 с.
22. Бальмонт К.Д. Собрание сочинений : в 2 т. Можайск : Можайск-Терра, 1994. 830 с.; 702 с.
23. Бальмонт К.Д. Три расцвета: Драма. СПб. : М.В. Пирожков, 1907. 39 с.
24. Воспоминания о Максимилиане Волошине. М. : Сов. писатель, 1990. 717 с.
25. Волошин М.А. Лики творчества. Л. : Наука, 1988. 848 с.
26. Черубина де Габриак. Исповедь. М. : АГРАФ, 1998. 383 с.
27. Палачева В.В. Родословная Черубины де Габриак // Русская литература в XX веке: имена, проблемы, культурный диалог. Вып. 9: «Отцы» и «дети» в русской литературе XX века. Томск, 2008. С. 3-20.
28. Кожевникова Н.А., Петрова З.Ю. Материалы к словарю метафор и сравнений русской литературы XIX-XX вв. М. : Языки славянской культуры, 2015. Вып. 3: Растения. 446 с.
29. Брюсов В.Я. Собрание сочинений : в 7 т. М. : Худож. лит., 1975. Т. 6. 652 с.
30. Койнова Е.Г. О романсе Александра Ширяевца «Гвоздики пряные, багряно-алые...» // Мир Есенина. Ташкент, 2012. URL: http://zinin-miresenina.narod.ru/2012.html
References
1. Epstein, M.N. (1990) "Priroda, mir, taynik vselennoy... ": Sistema peyzazhnykh obrazov v russkoy poezii ["Nature, the world, the secret of the universe ...": The system of landscape images in Russian poetry]. Moscow: Vysshaya shkola.
2. Balmont, K.D. (1989) Solnechnaya pryazha: Stikhotvoreniya, ocherki [Solar Yarn: Poems, Essays]. Moscow: Detskaya literatura.
3. Markov, V. (1988) Kommentar zu den Dichtungen von K.D. Bal'mont: 18901909. Köln, Wien: Böhlau Verlag.
4. Calderón de la Barca, P. (1989) Dramy [Dramas]. Translated from Spanish. Мoscow: Наука.
5. Calderón de la Barca, P. (1959) Obras completas. Vol. 1. Madrid: Aguilar.
6. [Senkovskiy, O.I.]. (1837) [Literaturnaya letopis']: Risunki Sanktpeterburgskoy flory [[Literary chronicle]: Drawings of the St. Petersburg flora]. Biblioteka dlya chteniya. XXV. pp. 31-33.
7. Polilova, V.S. (2012) Eshche raz o Bal'monte i Ispanii [Once again about Balmont and Spain]. In: Okeanskiy, V.P. (ed.) Fenomen K.D. Bal'monta v sovremennom kul 'turnom prostranstve [The phenomenon of Konstantin Balmont in the modern cultural space]. Ivanovo: O.V. Epishe. pp. 91-100.
8. Polilova, V.S. (2014) Polimetriya ispanskikh komediy Zolotogo veka i poeticheskiy perevod: sluchay Kal'derona v Rossii [Polymetry of the Spanish comedies of the Golden Age and poetic translation: The case of Calderon in Russia]. Novyy filologicheskiy vestnik. 2(29). pp. 88-98.
9. Peña Álvarez, J. de la (2010) Flores en la poesía española del Renacimiento y Barroco. Memoria para optar al grado de doctor. Universidad Complutense de
Madrid. Facultad de filología. Madrid. [Online] Available from: https://eprints. ucm.es/10139/1/T31436.pdf
10. Polilova, V.S. (2013) Ispanskie narodnye pesni v perevode K. Bal'monta [Spanish folk songs translated by K. Balmont]. Vestnik MGU. Seriya 9: Filologiya. 1. pp. 147-161.
11. Balmont, K.D. (1911) Lyubov' i nenavist': Ispanskie narodnye pesni [Love and Hate: Spanish Folk Songs]. Translated from Spanish by K. Balmont. Moscow: I.D. Sytin.
12. Balmont, K.D. (1991) Izbrannoe: Stikhotvoreniya. Perevody. Stat'i [Selected Works: Poems. Translations. Articles]. Moscow: Pravda.
13. Balmont, K.D. (1908) Gimny, pesni i zamysly drevnikh [Hymns, Songs and Plans of the Ancients]. St. Petersburg: Panteon.
14. Balmont, K.D. (1983) Izbrannoe: Stikhotvoreniya. Perevody. Stat'i [Selected Works: Poems. Translations. Articles]]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
15. Petrova, T.V. (2010) Vekhi bol'shoy druzhby: K. Bal'mont i Yu. Baltrushaytis: (Literaturnaya khronika) [Milestones of great friendship: Konstantin Balmont and Jurgis Baltrusaitis: (Literary chronicle]. Solnechnaya pryazha. 4. pp. 112-120.
16. Balmont, K.D. (1908) Smeshinka. Sovremennyy mir. March. pp. 140-141.
17. Polilova, V.S. (2017) Blank trochaic tetrameter with fffm endings. Trudy Instituta russkogo yazyka im. V.V. Vinogradova - Proceedings of the V.V. Vinogradov Russian Language Institute. 11. pp. 76-88. (In Russian).
18. Rodríguez Marín, F. (ed.) (1882) Cantos populares españoles recogidos, ordenados e ilustrados por Francisco Rodriguez Marín: V tomos. Vols. 2-3. Sevilla: Francisco Alvarez y Ca.
19. Aykhenvald, Yu. (1994) Siluety russkikh pisateley [Silhouettes of Russian Writers]. Moscow: Respublika.
20. Balmont, K.D. (2003) Solnechnaya pryazha:Izbornk [Solar Yarn: Selected Works]. St. Petersburg: Akademicheskiy proekt.
21. Balmont, K.D. (1992) Svetlyy chas: stikhotvoreniya i perevody iz pyatidesyati knig [Bright Hour: Poems and Translations from Fifty Books]. Moscow: Respublika.
22. Balmont, K.D. (1994) Sobranie sochineniy: V 2 t. [Collected Works: in 2 vols]. Mozhaysk: Mozhaysk-Terra.
23. Balmont, K.D. (1907) Tri rastsveta: Drama [Three Blooms: Drama]. St. Petersburg: M.V. Pirozhkov.
24. Kupchenko, V.P, & Davydov, Z.D. (ed.) (1990) Vospominaniya o Maksimiliane Voloshine [Memories of Maximilian Voloshin]. Moscow: Sovetskiy pisatel'.
25. Voloshin, M.A. (1988) Liki tvorchestva [Faces of Creativity]. Leningrad: Nauka.
26. Cherubina de Gabriak. (1998) Ispoved' [Confession]. Moscow: AGRAF.
27. Palacheva, V.V. (2008) Rodoslovnaya Cherubiny de Gabriak [Cherubina de Gabriak's genealogy]. In: Rybalchenko, T.D. (ed.) Russkaya literatura v XX veke:
imena, problemy, kul'turnyy dialog [Russian literature in the 20th century: Names, problems, cultural dialogue]. Vol. 9. Tomsk: Tomsk State University. pp. 3-20.
28. Kozhevnikova, N.A. & Petrova, Z.Yu. (2015) Materialy k slovaryu metafor i sravneniy russkoy literatury XIX—XX vv. [Materials for the dictionary of metaphors and comparisons of Russian literature of the 19th-20th centuries]. Vol. 3. Moscow: Yazyki slavyanskoy kul'tury.
29. Bryusov, V.Ya. (1975) Sobranie sochineniy: V 7 t. [Collected Works: in 7 vols]. Vol. 6. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
30. Koynova, E.G. (2012) O romanse Aleksandra Shiryaevtsa "Gvozdiki pryanye, bagryano-alye... " [About Aleksandr Shiryaevts's romance "Gvozdiki pryanye, bagryano-alye..."]. [Online] Available from: http://zinin-miresenina.narod.ru/ 2012.html
Информация об авторе:
Полилова В. С. - канд. филол. наук, старший научный сотрудник отдела русской культуры Института мировой культуры МГУ имени М.В. Ломоносова (Москва, Россия). E-mail: vera.polilova@gmail.com
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
V.S. Polilova, Cand. Sci. (Philology), senior research fellow, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russian Federation). E-mail: vera.polilova@gmail.com
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 11.12.2021. The article was accepted for publication 11.12.2021.
