CC BY
163
Л. Х. Танкиева
ПОЭТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ВОЛШЕБНЫХ СКАЗОК ИНГУШЕЙ
Волшебная сказка как своеобразный жанр характеризуется не только присущим ей идейным содержанием, системой образов, композицией, но и поэтическим языком. «Волшебная сказка уводит слушателя в мир чудес, где при помощи чудесных помощников борются чудесные герои. Естественно, такая сказка не может рассказываться в том же стиле, тем же языком, теми же словами, что и сказка о животных или бытовая. Эта сказка должна быть необычной и чудесной. Отсюда своеобразная обрядность волшебной сказки, ее богатая словесная орнаментика»1.
В чудесной сказке характерно специфическое оформление словесного материала. Она выделяется особенностями своей стилистики.
Все это должно привести к выводу, что «анализ фольклорной этики должен будет показывать, как выработаны традицией стилистические и композиционные приемы. С одной стороны они, содействуют запоминанию художественных текстов, а с другой — облегчают переработку их или создание новых текстов в порядке импровизации»2.
Стилистически выдержанная волшебная сказка имеет свои типические словесные формулы. Опираясь на эти формулы, и как бы связывая повествование с традиционным стилем, опытный сказочник умело передает народное произведение слушателям.
Типические формулы или «схемы» составляют запас, из которого сказочник черпает свой материал. Вместе с тем это известный кодекс правил, которому рассказчик подчиняется, часто даже бессознательно, и который облегчает задачу сказочника. Ему не нужно каждый раз заново выдумывать, где родился его герой, как он ехал совершать свои подвиги и какие случаи случались с ним в дороге! Для всего этого есть ряд традиционных формул, в которые повествование отливается равным образом. Он не задумывается над последовательностью действий — она также имеет свою определенность; можно сказать: сюжеты меняются, но обработка их остается одной и той же3.
Богатства выработанных народом своеобразных словесных формул, по традиции переходящих от поколения к поколению, очень искусно варьируются в устах отдельных сказочников. Это дает возможность проследить за специфическим, индивидуальным стилем разных сказителей.
Все это полностью относится и к ингушским волшебным сказкам. Они имеют свои типические формулы, свои так называемые присказки, зачины, концовки.
Присказка обычно не связана с содержанием сказки. Ее целью является сосредоточить внимание аудитории, настроить и самого сказочника, и слушателей на соответствующий лад. Присказка отличается ритмичностью и наличием внутренних рифм. Обычно присказка юмористична, часто даже неприлична, и это имеет целью завладеть вниманием слушателей, развеселить их.
Ингушская присказка отличается и своей социальной направленностью.
© Л. Х. Танкиева, 2008
Приведем несколько примеров ингушских присказок, хотя в переводе очень трудно передать своеобразную прелесть оригинала. В ряде случаев мы в переводе старались сохранить хотя бы рифму присказки.
Шоана Дала дикадар долда,
Шун вахар беркате хилда.
Берза к1аза къоргара ма яйла,
Аьлан бер агара ма далда.
Дала шоана г1о долда,
Са фаьлго мукъаг1а шун дог гіоздоаккхалда.
Шоана во дар де дагадехачунна Даьла ди кхеталда,
Из Іаьржа уйла дага йолаш ціагіара араваьнначунна,
Газа божа санна муіаш яйла.
Нахаца во вола судахо кастта лалва,
Цун тіехьа, дукха ца говш, гіолва харцлувш вола молла а.
Біеха рузкъа гулдаьраш Дала д1аэцалба,
Цар ахча-бохча къеча нахага діакхоачалда.
Во сесаг а сихагіа лайла,
Хіаьта мар, дукха віаштіехьа веце а, вахалва.
Шун да дийна вале, дала соца ди сабарца дойталда цунна.
Ціена тіехье кхуйла шун.
Хіаьта сона, аз шоашта бергболча сакъердама,
Цхьа лаьжг мистача шурий далаш.
Аз шоана фаьлг дика бувцаргба,
Хіаьта оаш, кхы а дикагіа ладувгіалаш.
Вот приблизительный перевод этой присказки:
Дай бог вам хорошего, живите благополучно... Чтобы из люльки не вылез княжеский ребенок, а из норы — волчонок!
Дай бог, чтобы у вас от моей сказки развеселилась душа.
Кто вам худого пожелает, пусть того бог покарает.
Кто из дома выйдет, пожелавши вам зла, чтобы у него выросли рога, как у козла.
Дай бог, чтоб корыстный судья скорой смертью подох, да и обманывающего чтобы бог взял к себе.
Да еще, вот если бы богатые все пропали, а их деньги беднякам в руки попали.
Пусть плохая жена поскорей умрет, а муж, хоть и неважный — пусть живет!
Коли жив ваш отец, пошли ему бог тихий конец.
Ваши дети пусть будут вам на старости в утеху. А мне за потеху, ради смеху, пожертвуйте, добрые люди, хоть кислого молока чашку. Я буду хорошо говорить, а вы еще лучше слушайте.
Почти все волшебные сказки, которые нам рассказала ингушская сказочница Сал-марзи Зугу Оздоева, начинаются со следующей присказки:
Шоана Дала дика дувцарг,
Шо дикаца сашорта дахарг.
Моттбеттачун мотт хадарг,
Аькхъухачун юкъ хадарг.
Къайлаг1а къахьа а дувцаш,
Гуча шаьра а дувцаш,
Метта т1а модз дехкаш,
Метта к1ала дохьаж а дехкаш, іехадаь, тувладаь вай кіалдита гіертар,
Ваха-вала мотт йоацаш,
Шаьрача ара вайна духьала нийслувла.
Вот примерный перевод этой присказки:
Чтобы Бог дал вам благополучия и жили бы вы в изобилии,
Чтоб у сплетника отсох язык,
А у доносчика-переломалась спина.
Чтоб трус умер от испуга.
С людьми, которые за глаза говоря зло, а в лицо — добро, кладя нам на язык мед, а под язык яд, пытаясь, обманув, подчинить себе, чтобы свела нас с ними судьба в открытом месте, лицом к лицу.
Другой сказочник Овдарх Муталиев свои сказки начинал часто так:
Хьона Дала дика дувцарг,
Хьо дикаца сашорта вахарг,
Къоргара берза кіаза ма яларг,
Базара юкъе сагота хьо ма хьовзарг,
Гіаж йоацаш жіалеша хьо ма хьовзаварг,
Хьай ниі хьа а къайла, наьха наіар тіа Йоахараш дувца яха сесаг енна хьо висарг.
Моцагіа, моцагіа....
Смысловой перевод этой присказки таков:
Чтоб Бог пожелал тебе благополучия, и жил бы ты в изобилии.
Чтоб ты не опозорился, породив волчонка,
Чтоб на тебя не напали собаки, когда нет в руках крепкой палки,
Чтоб ты лишился жены, ушедшей сплетничать к соседям.
Жили, были...
Присказки могут обозначать место и время действия.
В сказке место действия неопределенное, сказочное:
Шоана Дала дика дувцарг,
Шо дикаца сашорта дахарг,
Моцагіа, моцагіа,
Форд фордагіа бетталуш,
Фордаш декача,
Талгіи талгіех етталуш,
Талгіеш елхача,
Цхьан гаьнача мехка,
Кховзткъеи ийслагіча лоам дехьа бахаш хиннаб....
А вот какой перевод этой присказки:
Чтоб даровал вам Бог хорошее и жили бы вы в изобилии.
В далеком, в далеком прошлом,
Там, где, соединяясь друг с другом, ревут океаны,
Где, набегая друг на друга, стонут волны,
За шестьдесят девятой горой, жили-были...
Время действия в некоторых сказках неопределенное:
Дукха шераш діадахад цу хана денз,
Дукха хиш а діаихад.
Діадаха шераш юхадоагіаргдац,
Діаиха хиш юхадерзаргдац.
В переводе это звучит так:
Много лет прошло с тех пор.
Много воды утекло.
Утекшая вода не воротится.
Ушедшие годы не возвратятся.
Или другая присказка о прошедшем времени:
Цхьан ха-заманчухь, дукха шераш хьалха, бахаш хинаб, йоах, даи, нанеи, воіи, йоіи...
Это переводится как:
Когда-то, много лет назад, в былые времена, жили, говорят, отец, мать, сын и дочь...
Но чаще всего ингушские сказки начинаются с более простого зачина, а именно: «Жили-были»; «В далекие времена, когда людей уводили в плен, жил»; «В одной башне жила одинокая вдова с маленьким сыном»; «Поколений десять тому назад жили три брата-охотника» и т. д.
Присказки ингушей отражают характер горцев, их быт и в большинстве случаев составляют пожелания хорошего.
Подобно присказкам-зачинам, ингушская сказка выработала свои типичные формы концовок или заключений сказок. Концовка тоже непосредственно не связана с сюжетом. Она выполняет определенные художественные и эстетические функции, и основная ее цель разрядить внимание слушателя. Концовка иногда ритмична и имеет рифму.
Иногда концовка является как бы следствием, вытекающим из повествования или пожеланием слушателю: «Чтобы вот такой же мальчик был у всех, кого мы любим и кто нас любит»; «Тем, кто носит в сердце зло, пусть оно обратится против него же»; «Вот как хорошо иметь умную невесту, не дай бог, чтобы вам попалась глупая»; «Чтобы отсох язык у того, кто постарается посеять между ними зло, доносчик пусть умрет от разрыва сердца, а бесчестный пусть вообще не родится».
Сказочник стремится вызвать смех слушателей, а иной раз — обратить внимание на самого себя, чтобы получить угощение. Так, он говорит: «Вам красивые слова, а мне ложку меда» или «Того, кто любит нас, пусть любит народ, а тому, кто нас не любит, пусть ему шило колет пятки... »
Сказочница Зугу Оздоева, у которой автор статьи записала несколько сказок, говорила обычно так: «Пусть враги получат нож, а мы, бедные труженики, — по корове и быку, конечно, если будет где пасти».
Иногда сказочник, заканчивая сказку, ставит перед слушателями задачу, вытекающую из ее содержания. Например, «Спорили, спорили великаны, кто из них больше, но ни до чего не доспорились и поубивали друг друга, а как вы считаете, кто из них больше?»
Чаще всего сказка кончается обычно словами: «Устроили они на все село пир и стали жить-поживать, если сын рождался, то герой, а дочь — скромная мастерица» (имеется ввиду чаще всего швея).
Приведенными выше примерами не исчерпывается все богатство сказочной стилистики ингушей. Характерной чертой повествования волшебной сказки является стремление ее к общим формулам или к так называемым общим местам. Например, переходя от одной части к другой, сказочник говорит: «оставим героя и героиню наслаждаться жизнью и молодостью, а сами посмотрим, чем, например, занимается гарбаш (ведьма)».
Типичные формулы применяются при изображении внешности героев: «Зяглянул в запретные комнаты, а они полны золоченной, посеребряной одежды, надел их на себя и сделался удалым молодцом да красавцем, сел на коня — настоящий джигит», или: «Потрясла голубка золотым опереньем и превратилась в сказочную красавицу». Трусливый спутник героя говорит: «Что это за мрак несется за нами? От искр, мечущихся из глаз, пылает огонь, от одного его дыхания стоит туман» или: «Подскакал на хромом зайце старичок с локоток, борода длинная».
Типичные формулы также употребляются при изображении действий героев: «В полночь видит он, — богатырский конь стал копытами ломать могилу, прыгнул герой на коня, схватил за гриву и нажал на бока». Или: «Он идет добывать богатырского жеребенка. Пасет трех волшебных кобылиц три ночи и получает его».
Интересны также общие места при описании места действия: «Ехали лугами, горами, лесами, увидели стадо овец, потом стадо коров, табун лошадей, и, наконец, достигли моря, на дне которого Черный Хожа хранит богатырских коней». В других случаях: «Шли они, шли, долго ли, коротко ли, и пришли на край земли. Дальше идти некуда, там находилась дыра, ведущая в нижнее царство».
Типичные сказочные формулы применяются и при передаче речи героев. Обычно великан, возвращаясь домой, принюхивается и говорит: «Здесь должен быть кто-то, человеческим духом пахнет». Сказочная красавица, потеряв оперение, говорит: «Кто бы ты ни был, возвратившему мои перья я готова покориться».
От умения пользоваться подобными сказочными формулами зависит восприятие сказки, ее красочность.
Чрезвычайно важной специфической чертой волшебной сказки является прием повторения или многократность действия. Это делается, во-первых, для усложнения ситуаций, героизации образов, заострения эффекта, усиления эмоционального воздействия; во-вторых — способствует лучшему запоминанию сказки и, наконец, многократность действия необходима для ретардации, художественного замедления сказки.
Характерны для волшебных сказок ингушей, как и во всем мировом фольклоре, количество сказочных повторений — три. В сказке повторяются целые эпизоды, отдельные мотивы, и не просто повторяются, а со все большим и большим постоянным усилением действия. Наращение эффекта часто выражается в числовых отношениях. Так, например, герой сначала убивает трехголового, потом — шестиголового и, наконец, девятиголового
змея или великана. Такое же наращение проявляется и в повышении качества, и ценности чудесных помощников, предметов или явлений, в постоянном усилении трудности задач и препятствий. Героя от девы медведь прячет сначала в пещере и заслоняет собой, когда она находит его, героя проглатывает рыба, и все равно девушка находит героя, и только лисица, превратив юношу в букашку, надежно прячет его на груди у самой девы. Она не может отыскать юношу и вынуждена выйти за него замуж.
Троичность с наращиванием эффекта является типичным в употреблении волшебной чудесной сказки.
Волшебной сказке свойственен мотив загадывания герою трудных задач и загадок. В ингушском фольклоре широко бытуют целые сюжеты, полностью построенные на загадках и разгадках, и такие сказки горцы очень любят, они считают, что это дает возможность тренировать память.
В ингушском сказочном эпосе загадка иногда является или стержнем, вокруг которого сказка развивается полностью, или отдельным эпизодом в сказке. Часто в сказках загадка решает судьбу героя, даже страны.
Загадки, вводимые в сказки, можно разделить на несколько групп.
Прежде всего — это настоящая загадка в ее прямой непосредственной форме или метафора, которая еще не оформилась в загадку. Например, свекор, строивший в далекой стране одному князю башни, уличив хозяина в обмане, посылает сына князя и двух рабов к себе домой, якобы за подъемным механизмом /ціараціура/. Невестке передает такие слова: «Сокола привяжи крепко-накрепко, а воронов отпусти на волю». Невестка угадывает смысл иносказаний и задерживает княжеского сына.
Другой вид загадки сводится к тому, что на нее дается не разгадка, а остроумный ответ. Например, бедняк, зарабатывающий четыре рубля, говорит, что «одним рублем он кормит себя, другим — выплачивает долг, третий в долг дает, а четвертый выбрасывает». Широко распространены в фольклоре и вопросы: «Где середина земли?», «Сколько на небе звезд?», «Что я думаю?». На эти вопросы герои сказки дают остроумные ответы.
Многие сюжеты целиком состоят из загадок и вопросов. Т аков, например, известный сюжет «Кто больше?»: Козел, на рогах которого орел съедает огромного быка, пастух, в глаз которого попала лопатка этого быка, лиса, из половины шкуры которой можно сшить шубы целому селенью, или вдовий сын, которому из второй половины лисьей шкуры не вышла шуба?
Подобные сюжеты, полностью состоящие из загадок, особенно широко распространены среди горцев Северного Кавказа.
Ингушская волшебная сказка широко использует диалог. Спустившись в подземное царство, герой встречает красавицу. Она пугается и просит его покинуть эти места, пока дракон спит, но юноша отвечает, что не сделает этого. Они переговариваются, совместно строят план уничтожения страшилища. Или, герой приходит к избушке, что стоит на краю села, и просит Жер-бабу накормить его. Но та отвечает, что источник закрыл дракон и в селе нет воды и т. д.
Стилистической особенностью ингушских сказок является употребление вводных слов «говорят», «сказал». Этим как бы специально подчеркивается, что сказка не есть творение индивидуального характера, а народное произведение. Сказочник лишь передает то, что говорят все, весь народ. Вот один из примеров начала сказки: «В далекие времена, где-то на краю света, говорят, было море, а на его берегу жили старик со старухой, у которых не было детей... »
В поэтическом языке волшебных сказок необходимо отметить склонность к использованию словосочетаний, образованных из синонимов и однокоренных слов: «Тіакха волавеннав из деха, дека» / «и стал он тогда просить-умолять»/; «Ала-дувца чот йоацаш дуккхача нахах тіо баьб цо, ма гіовалар хьо?» — дийхар, йоах, йоккхача саго. / «Не сказать-рассказать, скольких она превратила в камни, не ходил бы ты к ней» — просила, говорят, старуха, «Чіоаггіане-чіоагіа из діа а вийхка, волавеннав іовдалг ший гіулакх де». / «Привязав его крепко-накрепко, стал Овдалг заниматься своим делом».
Часто сказка вводит в речь персонажа пословицы, поговорки, всевозможные фразеологические сочетания, свойственные разговорно-бытовому языку ингушей. Сказочник говорит: «Рассказывал бы я вам эту сказку три дня и три ночи, но умные люди говорят, что „веревка хороша длинная, а речь короткая“»; «Сказанное слово, что пущенная стрела, — сожалеет один из побратимов, — назад не воротишь». Или: «Вечер зарумянится — готовь еду в дорогу, утро зарумянется — готовь покрывало», «Не всегда вода течет по одному руслу: может быть, князь передумал, пойди опять сватать за меня княжну», — просил сын вдовы. Работник отрубил князю голову, потому что «язык взболтнет лишнее, а голова страдает». Оживший герой вскакивает на коня со словами «Ведь беда не бывает без последующего добра» и отправляется снова выручать свою невесту, прекрасную Тани Гуга. Вампал испытывал героя, а как только узнал о его непомерной силе, «стал бояться, трястись».
В образной системе волшебной сказки ингушей значительное место отводится сравнениям. Чудесная сказка использует сравнения в простой и развернутой форме. Меткие сравнения украшают сказку, усиливают эмоциональный эффект. Ингуши любят образные сравнения и широко используют их во всех жанрах поэтического творчества и в особенности в волшебных сказках.
Вот примеры:
«Друзья шли, шли и, наконец, увидели такую высокую и огромную башню, у которой основание уходило глубоко в землю, а верхушка пропадала где-то в облаках».
«Когда мать узнала, что сын отомстил за отца, она станцевала так легко, что даже на поверхности каши не оставила и птичьего следа».
«Герой и великан дрались так долго, что от льющегося пота образовалась грязь, а от выдыхаемого воздуха — туман».
«День был такой жаркий, — говорит герой, — что закипал в головах людей мозг».
Ведьма говорит братьям: «Что сидите, повесивши носы, словно птички, которым коты хвосты поотрывали?»
Герой поехал выполнять задание девушки, «дни за днями летели так быстро, как сухие листья, что гонит ветер по дороге».
«Закипела в сердце героя злоба, как горный ключ».
В волшебных сказках, как и в других жанрах фольклора ингушей, используются всевозможные эпитеты. Небо в сказке обычно голубое / сийна сигале, / земля — черная / і аьржа лаьтта, / солнце всегда золотое / дошо малх, / море обычно спокойное, но иногда ревущее, бурлящее / бека форд, / лес частый, дремучий /листа хьу.
Есть эпитеты, свойственные только чудесной сказке или эпосу и не применяющиеся в других жанрах сказки. А если и приводятся, то в сатирической форме. Например, «грязное чудовище» / біеха вампал /, «волшебный конь» / турпала говр, / «живая вода» / дийнву хий.
Для волшебной сказки ингушей типична гиперболизация. Она характерна и для других жанров устного народного творчества, но для чудесной сказки в большей мере. Гиперболизируются сила героев и их действия. Преувеличивается и темный мир волшебной сказки. Все это делается для того, чтобы оттенить, показать трудность того, чего добивается герой. Это способствует созданию необычности волшебной сказки.
Язык волшебной сказки ингушей образен и прост. В нем нет такой цветистости, которой отличаются, к примеру, арабские сказки «Тысяча и одна ночь». В отличие от них у ингушей отсутствует и циклизация сюжетов.
В сказке обычно сначала описывается мирная жизнь, герой ничем не отличается, его чудесные силы пока еще скрыты. Но вот приходит какая-нибудь беда, проявляются скрытые возможности героя, он совершает ряд подвигов и, как правило, уничтожив врагов, делает себе и людям добро и заживает счастливо. Как видим на этом примере, сказка, как и любое повествование, имеет завязку, кульминационный момент и развязку.
Эпический стиль обязывает к полноте и цельности в изображении действительности. Но сказка не многословна. Ее стиль не мельчит образа, здесь каждая деталь значительна, каждая формула на своем месте.
В этом отношении большое значение имеет память и мастерство сказителя... И в зависимости от этого есть сказки слабые и есть — сильные, безукоризненно художественные произведения, где тщательно разработана каждая деталь.
Талантливому сказочнику присущ такой стиль, который «предполагает полное растворение „личности“ рассказчика в художественных образах, картинах. Не теряя значительности образа, слушатель сказки невольно становится „сопереживателем“ ее повест-вования»4.
іПомеранцева Э. В. Русская народная сказка. М., і963. С. 64.
2 Соколов Ю. М. Русский фольклор. М., і938. С. і3.
3 Савченко С. В. Русская народная сказка: Истории собирания и изучения. Киев, і9і4. С. іі7. 4Аникин В. П. Русская народная сказка. М., і959. С. і85.
