CC BY
14С.В. Алексеев
ПОЭТИЧЕСКИЕ ФРАГМЕНТЫ О «НАЧАЛЕ ЗЕМЛИ РУССКОЙ» В НАЧАЛЬНОМ ЛЕТОПИСНОМ СВОДЕ
На необходимость выявления и реконструкции поэтических фрагментов в прозаических памятниках древнерусской литературы не раз обращалось внимание исследователей. Они рассматриваются как важный признак устных источников летописания, как материал для исследования эволюции восточнославянского эпического стиха. Одним из первых проанализировал следы последнего в Повести временных лет (далее ПВЛ) Н.С. Трубецкой (Трубецкой, 1995: 559-563). Существенное внимание «историческому эпосу», в том числе в поэтической форме, как источнику летописания, уделил Д.С. Лихачев (Лихачев, 1947: 100-144). Сохранению в летописи поэтической и ритмической формы «дружинных сказаний типа былин» придавал большое значение Б.А. Рыбаков (Рыбаков, 1982: 143-144, 159). Княжеско-дружинные сказания, облеченные в поэтическую форму, выделяет в летописании Е.А. Мельникова (Мельникова, 1999). «Сказовым» и предположительно песенным фрагментам текста уделено большое внимание в комментариях к ПВЛ А.Г. Боброва, С.Л. Николаева и А.Ю. Чернова (Повесть, 2012). Истории древнерусского эпического стиха специально посвящены работы последних двух авторов (Чернов, 2006; Николаев, 2014; Николаев, 2018).
Важность исследования формальных структур повествовательной поэзии как признака ее устного происхождения общепризнана в мировой науке. Применение соответствующих методов позволило конкретизировать гипотезы об устном генезисе различных древних и средневековых эпических памятников (Foley, 1990; Signs, 1999).
Следует отметить, что не со всеми современными реконструкциями древнерусского стиха можно безоговорочно согласиться. Прежде всего, вызывает сомнение стремление некоторых специалистов в реконструкции структуры изначально песенных текстов исходить из грамматической «нормы». Между тем, это стремление заметно уже в некоторых работах, посвященных Слову о полку Игореве, и оно переносится на разбор стихотворных фрагментов в летописании. Так, делались попытки прочесть Слово строго на основе правил древнерусской акцентуации, которые сами еще — предмет реконструкции (ср., например: Колесов, 1976; Николаев, 2014). Между тем, природа «песни» в любом случае закладывает возможность отклонения от правил. К тому же акцентуация, чему много примеров и на восточнославянском материале, весьма варьируется диалектно, а для изучения акцентных различий древнерусских диалектов источников крайне мало (см. лучший свод данных, основанный притом на источниках с XIV в.: Зализняк, 2014)11.
1 С учетом отсутствия какого-либо бесспорного материала XI-XШ вв. здесь всегда остается поле для сомнений относительно самой «нормы». Лингвистические реконструкции раннедревнерусского ударения могут существенно расходиться, а экстраполяции норм современных диалектов на столь древнюю эпоху сомнительны. Требовать же от устно-песенных по происхождению текстов абсолютного соблюдения норм ударения как живой речи, так и тем более литературного языка, реконструировать акцентуацию таких текстов «по (гипотетическим) правилам», на основе «словаря и собственных познаний» (см. Николаев, 2018), не беря в расчет ритмики и хотя бы предполагаемого напева, потенциала ассонансов и аллитераций, игнорируя разницу между грамматическим и музыкальным ударением, — ошибка. С.Л. Николаев, говоря о былинном ударении, признает, что многие ударения «являются вторичными, заимствованными из текстов, исполняемых нараспев» (там же: 372; формулировка, впрочем, не очень ясна, — былины и исполняются «нараспев»). Однако при этом он же утверждает, что в реконструкции древнерусских стихотворных фрагментов следует исходить только из формальных акцентологических правил без исключений (см. там же: 354). Думается, что сторонники такого подхода к древнерусскому песенному (по самоопределению) стиху неправы. Основанием или следствием их построений является восприятие
фрагментов песен как «стихотворений», представляющееся нам неуместным. Для такого рода рекон-
Из других лингвистических проблем на реконструкцию древнерусского стиха влияет решение вопроса о ходе процесса падения редуцированных гласных. На Руси этот процесс затянулся надолго. В древненовгородском диалекте падение срединных еров началось только в первой четверти XII в., а завершилось уже в ХШ-м. На юге Руси, а применительно к концевым ерам и на севере это важнейшее фонетическое изменение произошло раньше, в течение Х1-Х11 вв. (см.: Славянские языки, 2005: 420, 438, 441). В то же время в книжной речи, сформированной болгарскими (или знавшими болгарский извод церковнославянского греческими) учителями, слабые редуцированные начали исчезать раньше. Для как минимум некоторых южнорусских книжников они уже в XI в. стали неслоговыми1. Первые признаки падения еров на письме (третья четверть XI в.) должны были проявиться позже, чем начало падения в устной речи. С учетом всего этого строение рассматриваемых ниже фрагментов может почти на равных основаниях реконструироваться в двух или даже трех вариантах2. Следует по возможности отталкиваться в реконструкции метрики отрывков от строк без слабых еров.
В данной статье рассматриваются поэтические фрагменты из статьи Начального летописного свода (далее НС), выделяемого на основании Новгородской первой летописи младшего извода (далее Н1Лм) (см.: Начальная летопись, 1999; Алексеев, 2006). Разбивка на стихотворные строки наша (публ.: Алексеев, Плотникова).
струкций исходно необходим культурологический синтез, выходящий за пределы лингвистических методов. В основе же его должны быть и профессиональное знание всего массива древнерусских источников соответствующего периода (включая нелитературные), и глубокое знакомство с книжностью и фольклором славянских народов.
1 На это указывают ранние примеры исчезновения концевых еров в рукописях XI в., а также почти последовательное изъятие изолированных срединных, — например, в слове к[ъ]нАзь. Написание кънАзь в оригинальных записях древнерусских книжников XI в. отмечено только в новгородском Остромировом Евангелии 1057 г. (см.: Столярова, 2000: 14). В дальнейшем, начиная с Изборника 1073 г., в собственных записях писцов почти всегда кнАзь (Там же: 26, 29, 46, 67, 70). Интересен случай с Мстиславовым Евангелием начала XII в. Писец Алекса в своей записи употребляет кназь (Там же: 67), но княжеский чиновник Наслав в своей — кънАзь (Там же: 74), что является единственным случаем в записях XII в. Это подтверждает мысль о «социолектном» изначально характере падения еров. В Успенском сборнике XII в., включающем и старо-/церковнославянские, и древнерусские тексты, встречаются обе формы, но кназь чаще и в восходящих к XI в. древнерусских памятниках — Сказании о Борисе и Глебе, Сказании чудес и Житии Феодосия Печерского. Противоположной тенденцией, в результате переосмысления практики озвучивания сильных еров как е и о, являлось складывание книжного «истинноречия», при котором и слабые еры в церковном обиходе читались так же. Самым верным будет заключить, что к 70-м гг. XI в. в Южной Руси сложилось представление, что еры в слабой позиции могут не звучать, имевшее подкрепление и в живой речи как минимум образованных людей. Данные же новгородских берестяных грамот указывают, что и на Севере падение срединных еров началось в «зачаточной» фазе не позже третьей четверти XI в. (Зализняк, 2004: 58). Что касается конечных редуцированных, то начало их падения в новгородском диалекте «можно теперь более уверенно, чем прежде, относить к XI в.» (Там же: 65).
2 А.Ю. Чернов (Чернов, 2006) предполагает сохранение концевых редуцированных в поэтической речи вплоть до времен создания Слова о полку Игореве включительно. Его реконструкции и поэтических фрагментов в летописи, и Слова основаны на этой гипотезе. Из сохранения всех редуцированных исходит в своей реконструкции неравносложного силлабо-тонического стиха в ПВЛ С.Л. Николаев, на этом основании датируя приводимые им примеры не позднее конца XI в. (Николаев, 2018). Может быть, из-за неудачности формулировок при этом складывается впечатление, что падение являлось одномоментным событием конца XI в. — что, конечно, было бы фантастично. Кроме того, нельзя не отметить некоторого «насилия» над имеющимися текстами в этом направлении — прежде всего, бросается в глаза повсеместная подстановка ера в слово кназь. Если согласится с этим, то получится, что ПВЛ заново пересочинена в XIV в. с последовательной заменой написаний, — но об этом речь не идет, и, как мы видели, кназь вполне нормативно и для XI — начала XII в. Приведенные выше факты, свидетельствующие о начале падения редуцированных в XI в., и основанное на изучении конкретного источникового материала мнение А.А. Зализняка С.Л. Николаевым никак не комментируются и не упоминаются. Интересно, однако, что даже в рамках своего подхода исследователь признает возможность «пропуска» в стихе «метрически безударных слогов на конце слова» (Там же: 356) — как правило, с концевыми ерами.
В самом начале НС собственное рассуждение летописца о Кие, основателе Киева, и величии города оформлено ритмически. Ритм этого фрагмента близок к свободному стиху литургической поэзии, и логично считать его личным творчеством летописца. В совершенно иной манере сложены поэтические фрагменты о том же Кие и о Рюрике в первой летописной статье 6362 (854) г. Прежде всего, стоит отметить их сюжетную близость между собой, притом что в науке «народное» сказание о Кие нередко противопоставляется «дружинному» о Рюрике. На самом деле тексты параллельны и по содержанию, и по оформлению. Два сказания являются двумя смысловыми центрами единого повествования под 6362/854 г., озаглавленного «Начало земли Рускои». Оба повествуют о трех братьях, причем в обоих, что необычно для внимательной к родословиям традиции, у братьев не назван отец. Оба организованы ритмически, причем весьма сходно, с легко выделяемыми строками, аллитерациями, ассонансами, внутренними рифмами и частыми И в начале строк.
Говоря о сюжете всего этого двухчастного повествования, стоит отметить, что сказания не столько сопоставляют, сколько противопоставляют своих героев. Кий — автохтон, а Рюрик — пришелец. Кий основывает город, Рюрик садится в существующий. Но после Кия его княжение приходит в упадок, его постигают «обиды», завоевания — пока из Новгорода не приходит сын Рюрика. От Кия «до сего дня» поляне просто называются «киянами», от спутников Рюрика — «до нынешнего дня» тянутся родословные.
Логично заключить, что оба фрагмента представляют собой запись по памяти слышанного, а не собственное творчество летописца. запись по памяти слышанного, а не собственное творчество летописца. Сама успешность такого рода записей подразумевает сколько-то основательное знакомство с принципами построения записываемых текстов. Но в случае с русскими летописями следует ожидать меньшей точности в воспроизведении ритма и размера. Воспроизведение песни человеком, не являвшимся сказителем, в рамках прозаического произведения, не могло быть абсолютно строгим в этих отношениях.
1 Живяху кождо с родомъ своимъ
2 На своихъ странахъ,
3 ВладЪюща кождо родомъ своимъ.
4 И кыша три Братия:
5 Единому имя Кии,
6 Второму же имя Щекъ,
7 Третьему же имя Хоривъ,
8 А сестра их Лыкедь.
9 И сЪддше Кии на горЪ,
10 ИдЪже нынЪ увоз Боричевъ,
11 И бЪ с родомъ своимъ;
12 А кратъ его Щек на друзии горЪ,
13 ^т него же прозвасд Щековица;
14 А третии Хоривъ,
15 ^т него же прозвасд Хоривица.
16 И сотвориша градокъ
17 Во имя крата своего старЪишаго
18 И нарекоша имя Киевъ.
19 И кдше около их лесъ и коръ великъ,
20 И кдху ловища звЪрье.
21 И кЪша мужие мудри и смысленЪ,
22 И нарицахусА полдне,
23 И до сего дне от них же
24 Суть киянЪ [полдне];
25 Бдху же поганЪ,
26 Жруще озером и кладязем, рощениемъ,
27 Якоже прочии погани.
(Н1Лм, 6362, с учетом разночтений; см.: Алексеев, 2006: 203-204, в том числе о конъектуре в 24-й строке1).
Стих здесь тонический 3-иктовый и неравносложный. Притом колеблется он не очень значительно. Только 4 раза (строки 12, 17, 19, 26) даже при условии огласовки всех редуцированных и краткого и в строке более 11 слогов. 5 слогов возможно только в строках 22 и 14; достоверно 6-сложная строка тоже одна (25), еще в 2 случаях (8, 11) очень возможна. Это, кроме 11-й, и единственные случаи, где возможен отход от 3-иктовой нормы. В целом диапазон колебаний — между 7-8-сложником и 10—11-сложником, вполне традиционными для восточнославянской эпики. Чередование их, как видно из древнерусских поэм, вполне допустимо.
Структуру ударений восстановить непросто, но, во всяком случае, в строках 22, 24, 25 и 27 оно должно бы падать на рифмующиеся предпоследние слоги3. Как явствует из Слова о полку Игореве, в древнерусском эпосе при короткой строке это было еще нередкое явление. Но в большинстве случаев прослеживаются традиционные для эпоса восточных славян ударения на последний и на 3-й—4-й с конца слоги. Судя уже по первым строкам, ритм мог поддерживаться частичным произношением концевых еров. При этом допущении в двух первых строках чередуются ударения на 4-й и 3-й с конца слоги. Строка 2 совпадает с 4-й, тоже 7-сложной, ударным слогом: странах[о] — к ра-тия, 1-я же совпадает с 3-й большей частью слов и рифмуется. В дальнейшем основным способом поддержания ритмики являются многочисленные параллелизмы и аллитерация. Анафоры используются нерегулярно, но подчас весьма искусно, как в строках 9—11: И сгъддше — Идгъже — И вгъ. Традиционное И в начале строк непостоянно, периодами (9—11, 19—23). Рифмовка в середине строк довольно часта, но «правильные» концевые рифмы не появляются до конца фрагмента (22 — 24 — 25 — 27). В 10—22-й чередование долгих и кратких строк, возможно, намеренное. Звучание текста, видимо, следует реконструировать так (акценты изредка смещены относительно собственного ударения слов4 или приходятся дважды на одно слово; неслоговое и передано как и; слоговые еры передаются в квадратных скобках буквами о и е):
1 В этой версии, опровергаемой затем в ПВЛ, утверждалось, что кияне зовутся полянами только со времен Кия и братьев. Текст восстанавливается на основе сравнения Воронцовского и Троицкого списков Н1Лм, хотя порядок слов, скорее всего, лучше отражен (или правильно реконструирован, — см. следующее примечание) в Комиссионном.
При воспроизведении текста по сравнению с изданием Н1Л 1950/2000 г. восстановлено написание а.
2 При этом можно видеть, что писец Комиссионного списка Н1Лм попытался ее улучшить, вставив слова мЪстех и перед странахъ. В данном случае удивительно то, что, судя по всему, оборот был заимствован писцом из какого-то списка ПВЛ (где нет «стран», но есть именно «места»). Восходить к НС вставка не может, поскольку имеется только в одном списке. Это свидетельствует о том, что писец сознавал поэтическую природу отрывка и готов был специально искать способы ее подчеркнуть. Подобные улучшения он производил, как увидим, и дальше.
3 Впрочем, рифма здесь дактилическая, что допускает возможность смещения ударения во всех четырех случаях. Тогда существенного изменения ритмики текста и вовсе не происходит.
4 Принимая за норму реально засвидетельствованную с XIV в. и реконструируемую на этой конкретной основе предшествующую (см.: Зализняк, 2014), можно отметить, что наиболее вероятно смещение в сводм[о] (11 строка), нарекоша (18), мудри (21) (подчеркнуты нормативные ударения). В таких случаях, как сотвориша (16), старЪйшаго (17), зв^р[«]е (20) сама норма допускала варьирование. «Отклонения»,
1 Живяху кождо с родом своим
2 На своих[о] странах[о],
3 ВладЪюща кождо родом своим.
4 И кыша три братия:
5 Единому имя Кий,
6 Второму же имя Щек,
7 Третьему же имя Хорив,
8 А сестра их Лыкед [е].
9 И сЪддше Кии на горЪ,
10 ИдЪже нынЪ увоз Боричев,
11 И кЪ с родом[о] своим[о];
12 А крат его Щек на друзий горЪ,
13 ^т него же прозвасд Щековица;
14 А третии Хорив [о],
15 ^т него же прозвасд Хоривица.
16 И сотвориша градок[о]
17 Во имя крата своего старЪйшаго
18 И нарекоша имя Киев[о].
19 И кдше около их лес и кор велик,
20 И кдху ловища зв"Ьр[е]е.
21 И к^ша мужи мудри и смысленЪ,
22 И нарицахусА полдне,
23 И до сего дне от них же
24 Суть киянЪ полдне;
25 Бдху же поганЪ,
26 Жруще озером и кладязем, рощениемъ,
27 Якоже прочии погани.
Складывается ощущение, что не только слоговая структура, но и конкретное положение акцентов здесь не столь важно, как их постоянное число и звуковая игра. Вкупе с обилием аллитераций это подталкивает к мысли, уже высказывавшейся в литературе (ср.: Бубнов, 2006; Николаев, 2014) применительно к древнерусской дружинной поэзии. Не имеем ли мы дело с воздействием германского (и скорее скандинавского, чем древнеанглийского) аллитеративного стиха? Ведь смысловое единство обеих легенд о «начале Русской земли» подразумевает северный по происхождению источник информации НС. На новгородского боярина указывает и незнание традиции о том, что и до сея кратья кяху полдне — то, с чего начинается коррекция рассказа НС в ПВЛ (см.: Алексеев, 2006: 281-284).
Кроме того, с высокой вероятностью, этот фрагмент вторичен. Он сложен самими информаторами летописца (скорее всего, из рода Остромировичей — см.: Лихачев, 1947: 103-114; Гимон, 2013) или певшими для них певцами по образцу лучше выстроенного родового сказания «новгородцев от рода варяжска». Сама тема указывает на такую вторичность. Представленный в летописи текст — преобразование в эпическую песнь локального топонимического предания без (проговоренных) героического или генеалогического мотивов.
Но в любом случае речь не о славянизированном «скальдическом» стихе, а об использовании его приемов славянским певцом. Никаких твердых правил аллитерации
как видим, весьма редки, и расстановка «правильных» ударений незначительно скорректировала бы нашу реконструкцию — а концептуально не изменила бы вовсе.
нет, а строки выдержаны в типично славянском эпическом размере. Большая их часть, по нашей реконструкции, в диапазоне 8—12 слогов, с редкими строками по 7 и единственной 6-сложной. Только в конце типичный для «былинного» стиха ритм сменяется иным, но тоже известным из древнерусской эпики. Отход от древнего силлабического стихосложения мог иметь и иные внешние источники, помимо свободного стиха литургической поэзии, но оставался естественным процессом.
Вмешательство самого летописца в текст неочевидно. Ему могут принадлежать некоторые нестандартные усечения и продления строк, естественные при записи по памяти и в прозе. Особенно «под подозрением» слово своего в строке 17. Конец (строки 25—27 при нестандартно длинной и содержащей книжный оборот 26-й) о языческих обычаях полян развивает мысль, связанную с образом Кия и во введении. Он, кроме того, хорошо встроен в общую концепцию летописца (крещеные люди разделяют многие заблуждения предков и не обладают их воинскими добродетелями). Но, с другой стороны, песнь и могла породить идею привязать упоминание о смене язычества христианством к первому появлению Кия на страницах летописи. Книжное влияние на эпос, тем более в передаче знатного человека из образованной семьи, к этому времени уже естественно.
Можно отметить некоторые исправления, внесенные в текст НС при создании ПВЛ (см.: Алексеев, 2006: 281—284). Здесь исчезло обличение язычества полян, а «поляне» и «кияне» в тексте поменялись местами, благодаря чему изменился смысл: поляне прозвались киянами от Кия (так в Ип.). Сильвестр, вероятно, не поняв мысль Нестора и не видя его источника, в своей редакции изменил формулировку на От нихъ же суть полдне КыевЪ и до сего дни. В итоге в Радз. и Лавр., следующих этой редакции, смысл оказался потерян, и от НС они ушли дальше. Впрочем, та же ошибка (под влиянием ПВЛ?) проникла и в Троицкий список НС.
Рассмотрим теперь второй поэтический отрывок в статье 6362 г., повествующий о призвании варягов (см. также: Алексеев, 2019):
1 И въсташа словенЪ и кривици
2 И меря и чудь на вардгы,
3 И изгнаша я за море;
4 И начаша владЪти сами сокЪ
5 И городы ставити,
6 И въсташа сами на ся воевать,
7 И кысть межи ими рать велика и усокица,
8 И въсташа град на град,
9 И не кЪше в нихъ правды.
10 И рЪша к секЪ: «Князя поищемъ,
11 Иже кы владЪлъ нами
12 И рядилъ ны по праву».
13 Идоша за море к вардгомъ
14 И ркоша: «Землд наша
15 Велика и шкилна,
16 А нарАда у нас нЪту;
17 Да поидЪте к намъ кнАжить и владеть нами».
18 ИзъкрашасА три крата с роды своими,
19 И пояша съ сокою дружину многу и предивну,
20 И приидоша к Новугороду.
21 И сЪде старЪишии в НовЪгородЪ,
22 БЪ имя ему Рюрикъ;
23 А другыи сЬде на Б'ЬлЪозер'Ь, Синеусъ;
24 А третеи въ ИзкорьскЪ, имя ему Труворъ.
25 И от т^хъ вардгъ, находникъ т^хъ,
26 Прозвашасд Русь,
27 И от т^хъ словет Руская землА;
28 И суть новгородстии людие
29 До днешняго дне от рода варджьска.
Как уже говорилось ранее, построение обоих поэтических фрагментов в статье 6362 г. очень сходное. В них даже почти совпадает число строк. Фразы, вводящие братьев, близки фонетически, образуя род повторяющейся звуковой формулы: И кыша три вратия — ИзъкрашасА три крата. Перечисление братьев и их мест оседания строится по одной и той же схеме, хотя не без отличий. Структура повествования, прежде всего в финальной части, тоже идентична. В одной и той же последовательности описаны: размещение братьев, прозвание от них земли или племени, связь братьев с нынешним днем. Всё это делает почти несомненным принадлежность обеих песен одному певцу или по меньшей мере одной «школе»1.
На «сказовый ритм» летописного повествования совершенно справедливо указывалось как на доказательство его устного происхождения (Повесть, 2012: 241). Некоторые черты фрагмента разобраны в предыдущей статье автора этих строк (Алексеев, 2019). Размер достаточно четко выдержан в начале фрагмента, затем становится более свободным, но в целом остается как минимум «сказовым». Некоторые слова, «продлевающие» строки, могут быть дополнениями как летописца, так и того, от кого он услышал текст. К таким излишним украшениям относятся велика и усокица в строке 7, и предивну в 19-й. Первый случай особенно показателен, поскольку разрушает рифмованный ряд воевать — рать — град — правды. Как и во всех рассматриваемых случаях, о точном воспроизведении устного прототипа речь не идет. Стоит отметить, что в ПВЛ (под 6370/862 г.) метрика фрагмента подправлена и «улучшена» в начале: И изгнаша вардгы за море И не даша имъ дани И почаша сами в сокЪ володЪти...
— хотя в дальнейшем оказывается размыта пояснениями летописца (в частности, перечнем варяжских племен).
Этот стихотворный текст построен на тех же не совсем обычных для славянской средневековой и народной поэзии принципах, что и предыдущий. Сходство с германской аллитеративной поэзией здесь еще заметнее. Сочетание краткости строк, частых внутренних рифм и аллитераций как будто указывает на источник. Так могла бы выглядеть попытка передать скандинавский или англосаксонский стих К—К! вв. средствами славянского языка и славянского стихосложения. Но вновь следует говорить скорее об усвоении отдельных приемов аллитеративного стихосложения на собственно славянской почве. Показательна конструкция строк 14-16: И ркоша: «ЗемлА наша Велика и шкилна, А нарАда у нас нгьту;
Ассонансы здесь почти полностью подчиняют себе аллитерацию. Особенно это заметно в строке 15, где перекликаются три и под ритмическим ударением. Строка 16
1 Нельзя исключить даже единство текста, в летописи разделенного вставными рассказами (о хазарской дани, походе на Царьград, Аскольде и Дире). Начало повествования о Рюрике (Въ времена же Кыева и Щека и Хорива...) в летописи дано периодически ритмизованной, а к концу почти рифмованной прозой, за которой может стоять и тот же эпический стих.
тоже выглядит разбитой на аллитерирующие полустроки, но и здесь ключевую роль играют акценты и гласные.
Стих построен действительно весьма четко. И в начале почти каждой строки (1— 14, 18—21, 25, 27—28) как бы отбивает внутренний ритм — гораздо более заметный, чем в песни о Кие. Те строки, чья слоговая структура устанавливается с несомненностью, — в основном 7—8-сложные (3, 5, 14—16). 7 или 8 слогов также в строках 8—9, 11—12, 22. Одна строка (4) достоверно 11-сложная и одна же (19), за счет и предивну, 17-сложная. Начиная со строки 17 длинные строки вообще преобладают. До этого, кроме продленной 7-й, нет ни одной которая бы достоверно превышала 11 слогов. После этого рубежа их становится заметно больше: 17—19, 23—24. В то же время именно в этой части встречается единственная сверхкраткая строка (26) в 5 или 6 слогов, — еще одна точная параллель с предыдущим фрагментом, Вместе с тем, в обоих половинах стихотворения есть 9—10-, 10—11-, 11—12-сложные строки, которых почти столько же, сколько 7—8-сложных. За 12-сложный рубеж строки явно выходят лишь трижды (7, 19, 23), и во всех случаях можно подозревать искажение. В строке 7 при пении, видимо, было от 7 до 9 слогов (И кысть межи ими рать); в 19-й — 12—13, в 23-й без необязательного сЪде (ср. о Щеке выше) — 12—14. Можно заключить, что количество слогов в песни в целом колебалось от 7—8 до 12, в известном из Слова о полку Игореве и фольклорного эпоса диапазоне.
Стих здесь также 3-иктовый. Иногда (строки 4, 6) при ударении на последний слог в длинной строке может появляться 4-й акцент, как в позднейшем былинном эпосе. Он возможен (на предпоследнем слоге) также в длинных строках 17—18. Акцент падает на предпоследний слог в строках 2—3, 9, 11—16, 26, но это не нарушает общего ритма. В случае со строками 11—16 это, наряду с ускоренным слогом, отмечает прямую речь послов. В 15 строках (1—2, 5, 10, 13, 17, 20—25, 27—29) реконструируется дактилический акцент, еще в 5 (строки 4, 6—7, 18—19) — акцент на 4-й слог с конца. В первых трех случаях это сопряжено с ударением на последний слог, а в 8-й строке акценты на последний слог и 3-й с конца. Анапест встречается в 15 строках (1, 2—4, 6, 8—9, 16—17, 19—20, 23—25, 27). Только в усеченной строке 26 ударение на первом слоге, как и в ее «двойнике» из песни о Кие. В остальных случаях акцент ставится на второй слог. Судя по отмеченным выше колебаниям слогов, особенно в избыточно длинных строках, концевые еры и здесь произносились лишь частично. В отдельных случаях, при метрической необходимости (например, в строках 18, 24, 29) могли скрадываться и срединные еры в слабой позиции. Смещение ударений вероятно в строке 10 (р@ша, поищем), 24 (Изкорск@), 25 (вардг), 27 (Руская). Фонетически текст может быть представлен так (без упомянутых нами выше вероятных «продлений»):
1 И в[о]сташа словенЪ и кривици
2 И меря и чудь на вардгы,
3 И изгнаша я за море;
4 И начаша влад@ти сами сокЪ
5 И городы ставити.
6 И в[о]сташа сами на ся воевать,
7 И кыст[е] межи ими рать,
8 И в[о]сташа град на град,
9 И не к@ше в них[о] правды.
10 И р@ша к секЪ: «Князя поищем,
11 Иже кы влад@л[о] нами
12 И рядил[о] ны по праву».
13 Идоша за море к вардгом
14 И ркоша: «ЗемлА наша
15 Велика и шкилна,
16 А нарАда у нас нЪту;
17 Да пойдете к нам кнАжИть и влад@ть нами».
18 ИзкрашасА три крата с роды своими,
19 И пояша с сокою дружину многу
20 И прийдоша к Новугороду.
21 И сЪде стар@йший в НовЪгородЪ,
22 БЪ имя ему Рюрик[о];
23 А другый на БЪлЪозерЪ, Синеус;
24 А третей в ИзкорскЪ, имя ему Трувор.
25 И от тЪх вардг, находник тЪх,
26 ПрозвашасА Рус [е ],
27 И от тЪх словет Руская земля;
28 И сут[е] новгородстии людие
29 До днешняго дне от рода варАжска
Текст песни действительно гораздо лучше проработан, — очевидно, как скази-тельской импровизацией, так и долгим бытованием и широкой известностью сюжета, что подразумевало «социальный контроль». Сказание о Рюрике четче демонстрирует механизмы складывания неравносложного тонического стиха русского эпоса. Здесь мы видим длительные периоды в одном и том же или близком ритме, причем деление производится осмысленно, в зависимости от содержания песни, чего сказание о Кие не демонстрирует. Песнь четко распадается на три части:
1) Экспозиция об изгнании варягов (строки 1-7, чередуются длинные 11 сложные с короткими)
2) Распря, совет и призвание (строки 7/8-16, 7-8-сложник с редкими и, возможно, случайными удлинениями, прямая речь в тексте)
3) Приход братьев и устроение Руси (строки 17-29, 10-12-сложник с редкими, подчеркивающими нечто важное по смыслу, усеченными).
При этом все три части искусно, но в пределах возможностей устного пения, друг с другом связаны: первая и вторая рядом рифм и анафор, вторая и третья длинной строкой 17 в завершение прямой речи. С другой стороны, здесь незаметно следов книжного влияния — ни в содержании, ни в лексике. Текст имеет ясное назначение, относясь к разряду генеалогической поэзии, причем по меньшей мере в данной версии объясняет происхождение не Рюриковичей, а знатных новгородцев. Можно допустить, что в «оригинале» песнь имела продолжение, «незаученное» и опущенное летописцем как явно частное по содержанию и не относящееся к общей истории Руси.
Поэтические отрывки о «Начале земли Русской» характеризуют изменения в стихе древнерусской повествовательной поэзии на переходе от силлабического к тоническому стихосложению. Характерной чертой их (а также ряда других летописных отрывков) ритма было чередование размеров в зависимости от содержания песни, обращение к 6-7- и 7-8-сложнику на целые периоды. Таким образом достигалось привлечение внимания слушателей к ускорению действия, прямой речи персонажей, похвальному слову. Этот вариант во многих отношениях ближе к внешним источникам и потому у исследователей напрашивается на сравнение то с церковной гимнографией, то со скальдическим стихом. В дальнейшем тот же стих используется в литературном эпосе Древней Руси.
Грамотное же воспроизведение местами весьма вычурного «смешанного» стиха требовало серьезных навыков либо профессионального «песнотворца», либо хорошего
знатока. Скорее всего, летописцы нашли такового, но от самих летописцев передача услышанного потребовала усилий, и мы не можем быть уверены в точности результата.
Имели ли песни такого рода жанровые отличия от иных эпических сказаний? В большинстве бесспорных случаев употребления «смешанного» стиха, а также в позднейших написанных им поэмах, описываются события так или иначе актуальные. К этому разряду фактически относится и сказание о Рюрике — генеалогический эпос или его начало (а сказание о Кие создано как его распространение, по его образцу).
Фрагменты славянской повествовательной поэзии рассматриваемого периода суммарно насчитывают немногим более 300 стихотворных строк (см.: Алексеев, Плотникова). Ни одного написанного отдельно эпического произведения старше Слова о полку Игореве не сохранилось. Даже с учетом Слова заметен контраст с некоторыми другими европейскими литературами. Можно вспомнить в этой связи литературу германских народов, где уже первые века развития книжности на родных языках дали тысячи строк эпоса.
Принципиальным отличием славянской литературы от германской или, например, древнегреческой было появление переводной литературной прозы на родном языке раньше поэзии. У греков и германцев литература на родном языке начиналась с поэтических произведений. У славян же книжная поэзия носила в основном заимствованный характер. Ее формы, близкие к ритмической прозе, воздействовали на устную поэзию едва ли не больше, чем наоборот. Поэтические произведения во всех случаях — результат встречи устной поэзии и возникшей независимо от нее книжной, которая влияла и на устную. Всё это, однако, только повышает значимость тех немногих образцов, которые могут быть возведены к устным прообразам.
БИБЛИОГРАФИЯ
Алексеев С.В. Предания о дописьменной эпохе в истории славянской культуры XI-XV вв. М.: Национальный институт бизнеса, 2006. 412 с.
Алексеев С.В. «Устроение земли» в древнерусской и средневековой южнославянской литературе // Novogardia. №1. 2019. С. 5-32.
Алексеев С.В., Плотникова О.А. Указатель сюжетов и мотивов устного происхождения в древнейших памятниках славяноязычной литературы [Эл. ресурс] URL: http://ukazatel.iporadetel.ru/
Бубнов Н.Ю. «Слово о полку Игореве» и поэзия скальдов. М.: Русская симфония, 2006. 416 с.
Гимон Т.В. Янь Вышатич и устные источники древнерусской Начальной летописи // Древнейшие государства на территории Восточной Европы. 2011. Устная традиция в письменном тексте. М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2013. С. 65-118. Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004. 872 с.
Зализняк А.А. Древнерусское ударение: Общие сведения и словарь. М.: Языки славянской культуры, 2014. 728 с.
Колесов В.В. Ударение в «Слове о полку Игореве» // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. Вып. XXXI. СПб., 1976. С. 23-76. Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.: Издательство АН СССР, 1947. 480 с.
Мельникова Е.А. Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий // Восточная Европа в исторической ретроспективе. М.: Языки славянских культур, 1999. С. 153-165.
Начальная летопись / пер. и комм. С.В. Алексеева. М.: Историко-просветительское общество, 1999. 192 с.
Николаев С.Л. Лексическая стратификация «Слова о полку Игореве» // СловЪне. International Journal of Slavic Studies. №2. 2014. С. 7-109
Николаев С.Л. К реконструкции древнерусских стихотворных текстов // Славянское языкознание. XVI Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М.: Институт славяноведения РАН, 2018. С. 351-382. Повесть временных лет. СПб.: Вита Нова, 2012. 512 с.
Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.: Языки русской культуры, 2000. 720 с.
Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М.: Наука, 1982. 590 с. Славянские языки. М.: Academia, 2005. 656 с.
Столярова Л.В. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI-XIV веков. М.: Наука, 2000. 543 с. Трубецкой Н.С. История. Язык. Культура. М.: Прогресс, 1995. 799 с. Чернов А.Ю. Хроники изнаночного времени. СПб.: Вита Нова, 2006. 525 с. Foley J.M. Traditional Oral Epic: The "Odyssey", "Beowulf', and the Serbo-Croatian Return Song. Berkley; Los Angeles; London: University of California Press, 1990. 430 pp. Signs of Orality. The Oral Tradition and Its Influence in the Greek and Roman World. Leiden; Boston; Köln: Brill, 1999. 261 pp.
