CC BY
19
П.В. Сивцева-Максимова
ПОЭМЫ А.Е. КУЛАКОВСКОГО: ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИЕ КОНТЕКСТЫ И ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ*
Динамика логического контекста поэмного образа изоморфна идейно-смысловой структуре произведения. Образ, как основа художественного творчества, входит в поэму со своим изначальным статусом диктующего начала. Это подтверждается значимостью заглавия произведения, где заключается его укрупненная идея, получающая авторское воплощение в систематизации содержания, адресованного читателю. Таким образом, позиция автора на актуальную проблему времени раскрывается в содержании и реализуется в сопереживании читателя. Отсюда можно сделать заключение, что в заглавиях поэм дается символическая авторская модель мира, т.е. поэма — это художественное представление семантически открытого образа. Например, в формулировках названий якутских поэм первых десятилетий XX в. концентрируются тематические ракурсы, проблематика, характерности жанровых особенностей. А.Е. Кулаковский называет одно из основных произведений — «Ойуун туулэ» (1910; «Сон шамана»), где данное сочетание заключает в себе своеобразную форму поэмы-концепции. А.И. Софронов стихотворения, первоначально задуманные как цикл под названием «Ырыа бы-стыыта хоИоон» («Моя лебединая песня»), оформляет как лирическую поэму «А^абар сурук» (1928; «Письмо отцу»). Драматическая поэма П.А. Ойунского, над которой он работал более семи лет и определил своим главным созданием, в окончательном варианте получает название «КыИыл ойуун» (1917—1925; «Красный шаман»), здесь неклассический эпитет изначально определяет и динамику сюжета, и драматизм противопоставлений в контексте реального времени.
В целом можно утверждать, что жанровая специфика произведений классиков якутской
литературы отражается в названиях стихотворений и поэм. К примеру, такие заглавия, как «9й сурэх икки моккуорэ» (1912; «Спор между умом и сердцем») А.Е. Кулаковского, «Уоллаах киИи кэпсэтиитэ» (1923; «Разговор юноши и мужчины»), «Ытык хайалар кэпсэтиилэрэ» (1921; «Разговор Священных гор») А.И. Софронова говорят о родовом синкретизме поэм, основанном на противопоставлении двух идей. Вместе с тем они выполняют художественную функцию уточнения фабульной специфики произведений. А названия «Ойуун туулэ», «А^абар сурук» и «КыИыл ойуун», наряду с конкретизацией эпической, лирической и драматической родовых ориентаций поэм, выступают начальным экспрессивным кодом произведений, дающим точную установку якутскому читателю относительно идейной и содержательной сторон крупных поэтических произведений. В характерных для якутской поэзии не метрических по своей природе названиях, например, у Кулаковского: «Саха дьахталларын мэ-тириэттэрэ» (1904; «Портреты якутских женщин»), «СууЬун туолбут эмээхсин ырыата» (1906; «Песни столетней старухи»), у Софронова: «Халба-рый» (1925; «Посторонись»), «Куотуман» (1926; «Не убегайте»), «Кырыйдым» (1926; «Я постарел»), по начальной строке — «Тохтоо эрэ, до^оруом» (1924; «Остановись-ка, друг мой...»), «Дьаданыт-тан тахсыбытым» (1928; «Я вышел из бедноты.»), от отдаленного намека до точного определения отражаются композиционно-структурные особенности произведений. С одной стороны, они выступают доказательством доминантности поэзии как жанровой формы в якутской художественной литературе первой трети XX в. в целом: взятые вне произведений эти названия вполне могут быть восприняты как прозаические (если не
* Исследование проведено при поддержке гранта РГНФ 10-04-79405 а/Т
Сивцева-Максимова Прасковья Васильевна, доктор филологических наук, профессор Северо-Восточного федерального университета имени М.К. Аммосова
© Сивцева-Максимова П.В., 2011
сказать бытовые) высказывания. С другой стороны, такой тип названий восходит к якутскому аллитерационному стиху, где главным стихооб-разующим ритмическим компонентом является анафора, а основной поэтической единицей — строфы и строфоиды, в которых повторяющиеся метафорические единицы речи или эпитеты и сравнения имеют важное смысловое и формообразующее значение. Если обратиться к названиям произведений П. Ойунского, то в них идейная направленность кодируется в метрическом оформлении неожиданных для классической якутской поэзии выражений: «Син-биир буолбаат?!!» (1919; «Не все ли равно?!!»), «БылааИы — Сэби-эккэ!» (1926; «Власть — Советам!»), «вруол кэ-риэИэ» (1929; «Завещание орла»), «КыИыл ойу-ун». В целом, в их творчестве диалогическое начало наблюдается в нескольких параметрах. Во-первых, это индивидуально-авторское обращение к поэтике фольклора: А.Е. Кулаковский создает эпические картины времени как мыслитель глобального масштаба, А.И. Софронов предпочитает поэтические «монологи» с ориентацией на раскрытие психологического состояния личности, «теряющего» привычный уклад жизни общества; П.А. Ойунский стремится отразить живой литературный процесс смены стилей, движения духовной культуры в период «невиданных перемен».
В изучении литератур народов Сибири одним из главных выводов выступает представление сходных мотивов в анализе своеобразия фольклорных истоков поэзии. В этом плане национальные контексты проявляются на уровне художественных форм в композиционных приемах, организующих изобразительно-выразительные средства, где «фольклорно-этнографический материал проникает в художественную ткань произведения, образуя вместе с другими элементами и компонентами художественной формы целостную эстетическую систему» [1, с. 191].
В истории якутской литературы начало национальным традициям положено в художественном наследии А.Е. Кулаковского (1877—1926). Его творчество в целом представляет раздумья писателя-мыслителя о судьбе родного народа. В этом плане особо значительны поэмы «врус бэ-лэхтэрэ» (1909; «Дары реки»), «Ойуун тууле», «Сайын кэлиитэ» (1924; «Наступление лета»). Четко выраженное типологическое качество — эпичность этих произведений — обусловило не столько разностороннее поэтическое освоение
исторического времени, сколько масштабность общей мысли автора, выдвинувшего актуальные проблемы современной ему общественной жизни и раскрывшего в художественных образах свое отношение к этим животрепещущим вопросам. Именно первая четверть XX в. является временем создания художественного наследия А.Е. Кулаковского. Данный период истории русской литературы определяется в специальном исследовании P.C. Спивак особенным, когда одним из актуальных идей стало художественное отражение мира в разрезе всеобщего [2, с. 66—67].
В этот период «чувство общности» проявляется в различных контекстах общественной жизни, начиная с христианских идей и натурфилософских воззрений, кончая публицистической основой диктатуры пролетариата. Концептуальные поэтические образы А.Е. Кулаковского образуют в этом ракурсе принципы философских воззрений о проблемах жизни общества в контексте художественного восприятия времени как системы значительных исторических явлений и общечеловеческих идей. Наряду с антиномиями художественных деталей или элементов детализации он создает логическую сюжетообразующую оппозицию таких образов-понятий, как природа — человек; цивилизация — отдельная культура, образ жизни; вечные ценности — этапы или переходные моменты в жизни народа.
Содержательная и смысловая значимость образов в творчестве якутского писателя основывается на диалогических аспектах российского литературного контекста начала XX в. Именно эти актуальные проблемы в ракурсе типологических схождений в истории литературы глубоко и разносторонне раскрывает Н.С. Надъярных. Размышляя о диалоге культур, исследователь правомерно отмечает, что «в силу особости собственных слагаемых (составляющих)» перед «цивилизаци-онно и стадиально различными типами участников» «при всех условиях оставалась сложнейшая дилемма согласовывать и / или не согласовывать параметры национальные, региональные, общероссийские, мировые, — до языковых, конфессиональных и других различий». Автор приходит к выводу: этот живительный контакт был безусловным цивилизационным стражем, ограждающим национальные духовные обретения от безумствующего мира, сильным противоядием изоляционизму и всеобщей унификации» [3, с. 32— 33]. Н.С. Надъярных подчеркивает необходи-
мость углубленного изучения литературного процесса в ракурсах культурной парадигмы с учетом социально-исторических сопредельных пространств.
В нашем случае (в ракурсе представленной темы исследования) национальное мировидение как особенность устойчивости духовного опыта народа диктовало авторам стремление вносить субъективную оценку времени с учетом современного содержания общественной жизни. В творчестве А.Е. Кулаковского — это обращение к жанру поэмы с ее семантически многогранными образами, равными автохтонным открытиям новых контекстов, и развитие художественных функций поэтических приемов фольклорной этимологии. В условиях зарождающихся литературных традиций убедительное жанровое начало выступает подтверждением диалога культур в форме естественной необходимости согласовывать параметры национальные с общероссийскими и мировыми. Ибо творчество по своей сути — это стремление к неповторимо оригинальному разрешению противоречий. В истории якутской литературы именно А.Е. Кулаковский открывает самобытные возможности фольклорной поэтики в своих художественных произведениях. Его эпические образы можно приравнивать к индивидуальным художественным формам решения творческих задач, результаты которого представляют начало самобытной национальной литературы, отличающейся личной и социальной значимостью и прогрессивностью как синтеза восточных истоковых традиций, и творческое освоение приемов и методов, идущих от российских и западных образцов художественного слова.
Например, сюжет и композиция поэмы «9рус бэлэхтэрэ» были навеяны стихотворением М.Ю. Лермонтова «Дары Терека» (1839). Однако проблематика и система образов в поэме А.Е. Кулаковского являются национально-самобытными. То, что образ Владычицы — Ледовитого океана («Ледовитый океан» — досл. пер. названия с якутского языка «Муустаах муора») в «9рус бэлэхтэрэ» оказался «родственным» образу Каспийского моря, обнаруживает типологическую близость данных произведений на уровне сюжетных элементов и композиционной структуры, а вне этого конкретного факта — сопоставимость художественных явлений в истории различных литератур. Таким образом, Бабушка-оке-аниха с ее Быком зимы, пристанищем жестокого
Аан-Даана, распространяющего беду по всей стране, сеющего ужас по великой земле, — это авторское художественное создание, восходящее к древним мифологическим представлениям народа саха. Фольклорные истоки имеет и река Лена, представленная в поэме символом доброго, жизнеутверждающего начала. Благородный нрав реки подтверждают ее обращения ко всем четырнадцати притокам величальным словом «хотун» («госпожа») — «Аллан хатын... Томпо хотун... Тыра хатын...». Лена покровительствует людям, живущим на ее берегах, преклоняется перед величием Ледовитого океана. А в ответах и в заключительном монологе Бабушки-океанихи звучат самоуверенность, безграничная вера в свою силу, гордость, доходящая до уничижительного отношения ко всему:
Ишъ, разболталась, девочка, Дурочка,
Решившая жалкой каплей воды Пополнить просторы славного океана, Спорящего вечно с солнцем самим, Громоздящего горы огромных льдин, Холодом дышащего неустанно
(пер. В. Солоухина).
Поэма «9рус бэлэхтэрэ» художественно воссоздает диалектическое противоречие, существующее в природе — единство и борьбу противоположностей. На первый взгляд, семантическая интерпретация образов основывается на противоборстве добра и зла как явлений социальных [4, с. 11—12]. Но в диалоге реки Лены и Ледовитого океана, кроме указанного социально-исторического содержания, не менее четко и убедительно прослеживается и другой, более глубокий философский подтекст: выражается мудрость Матери-природы, способной защищать себя от своего же создания — человека. Ведь в словах Лены, благодетельницы людей, звучит и обида на них, «забывших правду, добрые нравы», «одичавших в азарте горячечном»:
Шустрое течение Мальчика Бодайбо Как хотят изменяют. Охраняющие леса Темные
Изрубили в щепки Белые, как снежный сугроб.
Участились убийства
И преступления...
Вот что творится на бедной Лене
(пер. В. Солоухина).
И потому Бабушка-океаниха в своем извечном противоборстве с солнцем и человеком выступает не только безудержной в своих капризных желаниях владычицей, перед которой преклоняется величавая, добрая Лена-река, но и той единственной пока силой, которая необходима для обуздания ненасытной жажды людей приобрести, покорить, приспособить.
Неотделимость поэта от созданных им образов прослеживается и в финале поэмы. Здесь содержится вывод, определяющий исчерпанность сюжета: последний безоговорочный ответ океана «заморозить в прах» всех жалеемых Леной «людей солнца», а саму ее заковать «на девять месяцев в стужу и мрак, под ледяную пургу, под густую шугу» — это кульминационный трагический вывод о жизни и времени, перекликающийся с философскими воззрениями автора.
Каждое произведение основоположника якутской литературы — это фрагмент действительности. В его поэзии, зарождавшейся в условиях особой литературной ситуации, можно увидеть сосуществование разных жанровых элементов, которые подлежали кристаллизации, установлению. Но остается тот неоспоримый исторический факт: якутская литература начиналась с поэзии, с классических поэм А.Е. Кулаковского, созданных на основе диалектического движения «философской, религиозной и поэтической мысли, закрепленной словом». История литературы как история общественной мысли еще в классическом труде А.Н. Веселовского привлекает внимание исследователя тем, что задача изучения ее истории будет заключаться в определении, «каким образом новое содержание жизни» ... «проникает в старые образы, эти формы необходимости, в которые неизбежно отливалось всякое предыдущее развитие» [5, с. 41]. В унисон этому заключению звучит вывод Г.М. Васильева о том, что А.Е. Кулаковский «явился убежденным преемником фольклорной поэтики, в частности фольклорного стихосложения». Исследователь подчеркнул, что именно он «развил и возвел в степень писаных правил народный аллитерационный стих» [6, с. 57]. Именно на этой основе
поэзия Кулаковского, основанная на образах и поэтических приемах устной традиции, через концепцию автора дает первые самобытные образцы национальной литературы.
Фольклор как тип художественного сознания общества и как система образного мышления послужил непосредственной основой и таких крупных поэтических произведений А.Е. Кулаковского, как «Ойуун туулэ» и «Сайын кэлии-тэ». В исследованиях первой поэмы указываются социально-философская проблематика, эпическая масштабность, использование художественно-выразительных средств фольклора, прекрасный язык этого произведения, где наиболее полно выражены социальные и философские взгляды поэта с их достоинствами и спорными моментами [7; 8; 9]. Однако шаман А.Е. Кулаков-ского не выступает только поэтическим двойником автора. Он является и непосредственным носителем народной философии, пророком, мессией, прозревающим мировое единство. Он выражает недовольство нарушениями обычаев предков охранять родную природу, свято беречь ее богатства; в народном духе звучит самоуничижение, когда он говорит о новых, непонятных ему явлениях общественной жизни.
Содержание произведения воспринимается как рассуждения шамана перед слушателями, присутствующими рядом с ним. Его обращение построено в виде системы видений шамана. Содержание поэмы разделено самим автором на девять периодов вещего предсказания старца, что в тексте четко определено шаманским ритуальным припевом «Дом-ини-дом!». А шаман — «отстоявшийся в народной памяти готовый художественный образ, позволяющий преодолевать пространственные и временные дистанции» [4, с. 17], — представлен автором в двух ипостасях. Сюжет поэмы построен как переменное чередование мифологического и реального художественного времени, и шаман выступает как пророк, созданный поэтом в рамках народных традиций, и как реальный, размышляющий о своем конкретном историческом времени мудрый человек. Более того, мифологическое начало органически сливается с действительным историческим содержанием, не нарушает фабульной стройности, хро-никальности сюжета поэмы в целом. Эту художественную целостность, образную красоту придает поэме единственный герой, безграничная эмоциональность, неповторимая самобытность
которого сами по себе становятся предметом поэтического осмысления, вытесняя порой реальный сюжет на второй план. В этом отношении мудрость и дальновидность А.Е. Кулаковского заключаются и в том, что он подтвердил последовательность и целостность народной философии в уникальном поэтическом персонаже — образе шамана, гордо убеждающего вот уже несколько поколений «своих слушателей» в незыблемой закономерности развития общества. Поэт создал национальное эпическое произведение на фольклорной основе, потому что жанровым прототипом «Ойуун туулэ» послужило конкретное явление устного народного творчества, связанное с культурой и верованиями саха, т.е. с принципами мировоззрения и философии народа как носителя части мировой цивилизации.
Композиция поэмы представляется следующим образом.
Вступление. Единственная «авторская строфа» в поэме, в которой говорится о времени создания произведения — начале века: «Восьмилу-чевое из мглы / Величаво, ярое добела, / Вечное солнце, искрясь, / Восходило — в этот миг...» (пер. С. Поделкова). Шаман — «Белый шаман, жрец добрых божеств, не признающий над собою власти злых духов, одевался во все белое» — рассказывает свое видение в особый момент, а именно в начале века. Он, таким образом, отвечает на безмолвный вопрос народа, не без страха вступающего в новую эпоху, что соответствует постановке актуальной проблемы, раскрывающейся в необычном сюжете поэмы.
Первый период видения посвящен описанию социального кризиса как основной приметы переходного времени. Шаман раскрывает истоки и причины бедственного положения народов. Это глобальная экологическая проблема, связанная с проникновением цивилизации. Человек все более остро противопоставляется природе. И в поэме исходной проблемой ставится перенаселение, нехватка земель в развитых государствах.
Во втором периоде шаман описывает войны как последствия экономического кризиса стран. При этом он размышляет о колониальных войнах и мировой войне и видит в них своего рода стадии в историческом самоутверждении государств. Далее делает логический вывод о том, что именно войны между странами приводят к геополитическому противостоянию на-
ций как субъектов человечества (мировой цивилизации).
Третий период раскрывает слушателям настоящее положение Якутии как части мирового единства (цивилизации). Поэт в образе шамана-провидца доводит до современников свои мысли о нелегкой судьбе малочисленного народа, населяющего огромное географическое пространство. В этой части проблема земли (территории) рассматривается с точки зрения интересов Америки, Японии и Китая в их отношении к Якутии.
В четвертом периоде видения перед шаманом раскрывается «блистательная сердцевина Земли», «высокое чело всей планеты» — Европа. В поэме убедительно точно, в красочных образах раскрывается глобальность европейского влияния на цивилизацию в описании Англии, как великой колониальной державы, и Германии, как центра европейской и мировой социальной и политической мысли.
В пятом периоде шаман рассказывает о революционной ситуации, нарастающей с невиданной силой и угрожающей коренным переломом духовных и культурных устоев всего общества. Его видения заканчиваются следующими предсказаниями: «Когда будут изменяться / прежняя жизнь и ее законы, / наступят долгая засуха / и голод. / Когда традиционные навыки предков / будут разбиваться вдребезги, / будут теснить людей / великая нужда, возможность гибели... » (досл. пер. наш. — П.М.).
В шестом периоде шаман опять упоминает о духах войны — девице Идэмэр Кустуктай и молодце Уот Солуонньай, и его вещие слова описывают страшную картину современной мировой войны, зловещий дух которой может запросто стереть с лица земли «сиротливый», доверчивый, бесконечно дорогой ему народ саха.
В седьмом периоде в словах шамана звучит особое напряжение мыслей и чувств: он вещает о том, что мировая война перерастет в революцию и гражданскую войну. Наступают самые тяжелые моменты в состоянии старца-провидца: он предупреждает слушателей о том, что гражданская война по отношению к народу равна самоуничтожению. Драматизм «повествования» достигает здесь трагической кульминации, автор передает ее изменением ритмики поэмы. Развивая эту мысль, шаман представляет слушателям «новую партию» — «партию большевиков». В примечаниях к первому изданию А.Е. Кулаков-
ский сделал следующее пояснение: «Когда в 1910 г. писалась мною эта песня, то предполагалось, что как всемирная война, так и русская революция разгорятся не ранее чем через 20—25 лет. Великий голод и переселение на отдаленные окраины должны быши случиться тотчас вслед за войной и революцией как естественные их последствия. ...Все, что касается до партийные распрей внутри России, написано после революции» [10, с. 135].
Именно здесь, в дополнении (но включенном в основную часть поэмы), шаман предстает мудрым старцем, с болью в сердце констатирующим события, которые произошли после 1917 г. Все эти явления истории он воспринимает вне политических и идеологических ситуаций: его переживания выражены в том же духе народных верований и носят общечеловеческий, гуманистический характер. А своеобразное «подведение итогов» перекликается с тем, о чем шаман размышлял в предшествующих частях поэмы. И его трагические предчувствия связываются с рассказом не очень оптимистическим — «о том, что наступит в мире потом». Предвидения шамана относительно деятельности «первой партии» поэт дополняет советом «объединить помыслы многих в один», предугадать «горе и нужды людей», а главное — «учения своего узко понятые места» исправлять, остерегаясь «пустопорожних слов» и умея «отступать чуток».
Восьмой и девятый периоды посвящены размышлениям о судьбе народа саха, перед которым жизнь ставит нелегкую проблему выживания в условиях сосуществования с многочисленным народом с развитой современной культурой и высоким уровнем образованности.
Таким образом, в четырех начальный периодах видения шаман размышляет об экологических и социальных закономерностях цивилизации: обернувшись гигантским орлом, достигнув «вечных небес», обозревает «весь круг земной». Здесь проблема родной земли становится частью проблемы мирового единства стран и государств, где Якутия и Европа «сопоставляются» в ракурсе «края» (крайней, начальной точки) и «центра». С другой стороны, большая территория и малочисленность населения противопоставляются европейской проблеме нехватки земли. А в последующих периодах камлания мудрый шаман эту систему в виде всеобщего закона переносит на российский регион и размышляет о судьбе на-
ции в конкретных временных и пространственных масштабах. Отсюда его обращение-призыв к народу приобретает не только социально-исторический, но и философский смысл.
Тема произведения — размышления о судьбе народа саха в масштабах мировой цивилизации — раскрывается в форме логической спирали, где общественные закономерности развития государств представлены в виде целостной философской концепции. Концептуальной идеей-обобщением выступает и финал поэмы: трагическое предвидение будущего нации, усиленное в передаче экстаза шаманского камлания, завершается все же оптимистически — верой в лучшее будущее. Брошенная шаманом колотушка священного бубна (туорэх) упала углублением вверх, «что предвещает удачу», и он крикнул обязательное в таких случаях счастливое слово «Тускуо!» (примерный перевод — «Будь благословен!»). Сам А.Е. Кулаковский подобное гадание назвал «самым общественным (т.е. распространенным в народе. — П.М.) в старину» [11, с. 79— 80]. Все это высказывается шаманом с целью зародить в душе слушателей широкую цепь эмоционально-оценочных ассоциативных размышлений о времени и о себе, выводы из которых ни в коем случае не могут быть сведены к однозначному определению. Данная особенность содержания и идеи произведения — художественное объединение в одно целое национального, исторического и философского начал — с течением времени не утрачивают своего значения.
Сложный многоплановый сюжет, своеобразный историзм, художественная идея борьбы за благополучие своего народа и, наконец, непосредственное «присутствие» слушателей — все эти особенности жанровой природы поэмы Кулаков-ского позволяют увидеть ее художественный аналог в эпических произведениях якутского фольклора. И.В. Пухов при определении жанровой специфики олонхо подчеркивает особенности его сюжета и композиции, языка и стиля повествования, объема произведений, историзм и героический характер содержания [12, с. 24—33]. В данном случае жанр эпических произведений фольклора не становится внешним шаблоном. Наоборот, поэтика «Ойуун туулэ» послужила художественным толчком и основой проявления индивидуального, национального и исторического начал зарождающейся якутской художественной литературы. В самом названии автор сконцентрировал своеобразие произведения: в «сновиде-
нии», уточненном образом шамана, отражена «кодовая установка» жанровой особенности поэмы, которая стала классическим произведением якутской литературы, ибо каждое поколение читателей раскрывает ее по-новому, находит в ней то самое существенное, что непременно перекликается с наболевшими проблемами своего времени.
Другая поэма А.Е. Кулаковского «Сайын кэ-лиитэ» написана по мотивам народных песен о временах года. Среди песен о временах года, прославляющих родную природу, отличались песни о наступлении лета, «всегда жизнерадостные, носящие характер приветствия оживающей природе» [12, с. 96—102]. Поэма Кулаковского традиционно воспринималась как прославление начала новой жизни народа. Однако публицистический пафос не равняется главной идее произведения. Поэт и на этот раз расширил и уточнил обобщающие возможности народных песен, соединив в композиционное целое шесть частей, которые посвящены явлениям природы, соответствующим определенным отрезкам времени от начала весны до полного утверждения лета. Он воссоздает время в движении: сюжет поэмы-хроники заключен в завязку, символически перекликающуюся с концовкой поэмы «9рус бэлэхтэрэ», и развязку-апофеоз как церемониальное воспевание наступления летнего солнцеворота — нового года по якутскому народному календарю — как приветствие радости вообще.
В этом отношении композиция поэмы перекликается с основными признаками обрядовых песен, посвященных национальному празднику ысыах, в чем можно убедиться, обратившись к монографии С.Д. Мухоплевой: «Главным организующим звеном этого повествовательного компонента песни (ритуальной «ЫЪыах туИунан ыры-алар» («Песни про ысыах»). — П.М.) является прием причинно-следственного сцепления образов. Наступление нового года — причина наступления теплых дней, наступление жары — причина расцвета деревьев и произрастания трав; уход старого года — причина таяния снегов, ледохода, ледоход — причина произрастания трав. Таким образом, первый образ текста является причиной появления второго образа, а второй, в свою очередь, — причина третьего и т.д.» [13, с. 84].
К этой схеме приложим композиционную структуру поэмы «Сайын кэлиитэ», которая четко отражена в названиях глав:
I) «Хаар хараарыыта. Урэх эстиитэ» («Таяние снегов, вскрытие рек»); 2) «Уон-койуур, котор-суурэр» («Насекомые, птицы, животные»); 3) «Этин, ардах» («Гром, дождь»), 4) «Сир ко^оруутэ, от уунуутэ» («Земля зеленеет, трава растет»); 5) «КнИи-суоИу кэскилэ» («Счастливая участь людей и скота»); 6) «ЬШыах» («Ысыах»). Как видим, причинно-следственное сцепление образов (глав) налицо. Данная композиционная форма естественно и просто прослеживается и в текстах каждой главы. И в этом случае автор, опираясь на фольклорную форму, раскрывает поэтическую идею о жизнеутверждающих началах природы в духе народного мировосприятия, на уровне народной эстетики определенного исторического периода его развития, отражая реальное время через систему концептуальных образов.
Поэтический стиль и тематическая направленность произведений А.Е. Кулаковского неизменны: он продолжает фольклорные художественные традиции, гармонически сочетая с ними индивидуально-авторские идеи, созвучные с его историческим временем. Автор выражает народную веру в благополучие как знамение жизни в любом ее проявлении. Эта гуманистическая идея по отношению к судьбе народа прослеживается и во многих его произведениях, где неизменное утверждающее определение жизни является ключевым понятием в раскрытии идеи произведений по принципу взаимометафоризации природы и человека, что в целом «работает» на усиление концептуальной образности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Балданов С.Ж. Общность литератур народов Сибири. — Улан-Удэ: Бэлиг, 2001.
2. Спивак Р.С. Русская философская лирика. — М.: Флинта, Наука, 2005.
3. Надъярных Н.С. Аксиология перечтений. — М.: ИМЛИ РАН, 2008.
4. Пархоменко М., Сыромятников Г. А.Е.Кулаков-ский // Кулаковский А.Е. Песни якута. — М., 1977.
5. Веселовский А.Н. О методе и задачах истории литературы как науки (Вступительная лекция в курс истории всеобщей литературы, читанная в Санкт-Петербургском университете 5 октября 1870 года) // А.Н. Веселовский. Историческая поэтика. — М., 1989.
6. Васильев Г.М. Якутское стихосложение. — Якутск, 1965.
7. Кулаковский А.Е.: сб. докл. к 85-летию со дня рождения. — Якутск, 1965.
8. Окороков Г.Г. Концепция мира и человека в поэзии А.Е. Кулаковского: автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Якутск, 1971.
9. Эрчимэн. Вксокулээх оруу тыыннаах. — Якутск, 1995.
10. Кулаковский А.Е. Ырыа-хоЬоон (Стихи и поэмы). — Якутск, 1978.
11. Кулаковский А.Е. Научные труды. — Якутск, 1979.
12. Пухов И.В. От фольклора к литературе. — Якутск, 1980.
13. Мухоплева С.Д. Якутские народные обрядовые песни. Система жанров. — Новосибирск, 1993.
Ключевые слова: национальная литература, стиль, поэма, диалогическая основа композиции, поэтика фольклора, духовный опыт, европейские традиции.
Key words: national literature, style, poem, dialogue basis of composition, folklore poetics, spiritual experience, European traditions.
ПОЭМЫ А.Е. КУЛАКОВСКОГО: ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИЕ КОНТЕКСТЫ И ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
В истории якутской литературы начало национальным традициям положено в художественном наследии А.Е. Кулаковского (1877—1926). В статье представлен композиционный анализ поэм, где представлено стилевое начало, идущее от фольклорных традиций с ориентацией на готовые жанровые формы в европейской и русской литературах. Однако проблематика и система образов остаются национально-самобытными. С другой стороны, национальное мировидение как особенность устойчивости духовного опыта народа диктовало автору стремление вносить субъективную оценку времени с учетом современного содержания общественной жизни. Это обращение к жанру поэмы с ее семантически многогранными образами, равными автохтонным открытиям новых контекстов, и развитие художественных функций поэтических приемов фольклорной этимологии.
Praskovya V. Sivtseva-Maksimova ALEXEY KULAKOVSKY'S POEMS:
THEIR ETHNOGENETIC CONTEXTS AND GENRE PECULIARITIES
In the history of Yakut literature national traditions were given rise to in A.E. Kulakovsky's (1877— 1923) literary heritage. The article presents a compositional analysis of poems including the style start originated from folklore traditions with orientation to the ready genre forms in European and Russian literature. However, the problems and system of images still remain nationally distinctive. On the other hand, the national world view as the stability feature of the people's spiritual experience dictated to the author that the subjective evaluation of time should be carried out, the contemporary content of social life being taken into consideration. This is addressing a poetry genre with its semantically many-sided images equal to indigenous discoveries of new contexts, and the development of literary functions of the folklore etymology poetic methods.
