CC BY
91
Е.А. Капустина Барнаул
ПОЕДИНОК ОХОТНИКА И ОЛЕНЯ (попытка реконструкции «ивановского текста» в раннем творчестве
В. Хлебникова)
В ранний период определяющим для творчества В.Хлебникова становится символистский претекст. Так, В.И.Дамперова, вспоминая о студенческих годах поэта, писала: «С Хлебниковым я познакомилась в Казани за 2 или 1,5 года до его отъезда в Петербург. ...Слыл он чудаком. Ходил с номерами журнала “Весы ", очень любил Сологуба и любил декламировать его стихи. Сам он писал уже в то время» [1]. Вероятно, с творчеством Вяч. Иванова [2] он познакомился благодаря тому же журналу «Весы». О том, что личному знакомству предшествовало “журнальное”, свидетельствует тот факт, что встреча поэтов состоялась позже, весной 1908 г. в Судаке. Известно, что именно Вяч.Иванову молодой поэт послал двенадцать своих стихотворений в письме, датирующемся 31 марта 1908 года, из Казани в Петербург.
Одно из них, а именно стихотворение «Охотник скрытых долей, я в бор бытий вошел», является результатом рефлексии Хлебникова по поводу знакомства с символизмом и, в частности, с философским и поэтическим наследием Вяч.Иванова. В тексте стихотворения свое заочное знакомство с поэтами Рубежа веков, прежде всего, с символистами, Хлебников интерпретирует как вхождение охотника в «бор бытий» [3]. Вероятно, поэтому слово «бытие» употреблено во множественном числе.
«Бор бытий» явно противопоставляется охотнику «скрытых долей». Во-первых, слово «долей» обозначает «долю», «судьбу», «участь», которая в тексте маркируется «скрытой», а потому характеризует охотника как безвестного человека. Более того, в текстах этого периода неоднократно повторяется, что в «бор бытий», в «долы веселые» «я-поэта» «тайно летит». Во-вторых, слово «долей» имеет значение низа, дольнего мира, который с появлением мифологических «жарирей» исчезает. Так, в тексте дважды повторяется строка, в которой отмечено «умирание» дола: «Тонул и гаснул дол» (I, 118).
Таким образом, «вхождение» охотника в «бор бытий» и встреча с проскользнувшими «жарирями» являются своеобразным его уходом вверх, в мифопоэтическое пространство. «Бытие» не просто определяется как существование - жизнь, а символизирует некий мифотворческий уровень этой жизни. Переход охотника с одного на другой уровень означает духовное перерождение, некую трансформацию от «быви» к «бору бытий».
Пространство, куда охотник входит, разомкнуто и моделируется вертикально. Верх отмечен мифологемами: «грустилища зари», «веток
трепетанье», «оздуха сиянье», а также «жарбогом» и мифопоэтическими птицами «жарирями».
Инвариантами жар-бога в таких текстах Хлебникова, как «Жар-бог! Жар-бог!», 1907; «Поводырем в пустыне грезной», 1907; «Неголи легких дум», 1907; «Грезирой из камня немот», 1907 - 1908 и др., становятся «жародей», «огнебог», восходящие к творчеству Вяч. Иванова, в частности к его стихотворению «Жарбог» (1906), опубликованного в книге стихов «Эрос» (1907).
Вероятнее всего, Жар-бог является ипостасью Диониса-Иванова. В своем диссертационном исследовании, подводя многолетний итог изучению культа Диониса, Вяч. Иванов писал, что «огонь Диониса есть он сам» [4]. В частности, он приводит эпитеты и имена Диониса, связанные с его рождением и обрядами: «огнерожденный», «светоч ночей», «лучезарнейший»,
«пламенноликий», «Фавстарий», «Ламптер».
Таким образом, жарбог становится для «я-поэта» в текстах Хлебникова «богом жара», его носителем, распорядителем, дарителем. Причем под «жаром» подразумевается «воспалительное, лихорадочное состояние крови... рвенье, сильное стремление, страстный, неутомимый, ревностный порыв» [5]. Иными словами, речь идет о творческом жаре (горении, горячке). «Я-поэта» «мечет молитвой» в жар-бога:
О, пошли ты мне навстречу
Стаю нежных жарирей (I, 57, 93).
Именно на них возложена функция сирен, заманивающих тех, «кто молод и кто юн» (I, 71):
Там, где проскользнули жарири
И своим огнистым свистом
Воздух быви залили (I, 118).
«Стая легких жарирей», фигурирующая в молитве к жар-богу, эксплицирует некий сгусток жара, вдохновение, даруемое жарбогом. Реальным аналогом «жарирей» могут быть стихотворения Иванова и - шире -творчество, дающее некий импульс, а потому постулирующее всякое творческое начало:
Волю видеть огнезарную
Стаю дружных жарирей,
Дабы радугой стожарною
Вспыхнул морок наших дней (I, 57).
«Стая жарирей» становится для юного Хлебникова «поводырем в пустыне грезной» (I, 71), «табуном младоюнирей» (I, 71). Она способна мрак, «морок наших дней» превратить в «радугу стожарную». В народе так зовут созвездие Медведицы (Плеяд, Волосожар), причисляя к ней Полярную звезду,
которая и представляет стожар, кол, вкруг которого ходит лось или лошадь на приколе [6].
В нашей интерпретации Полярной звездой/ стожаром/ колом, неким центром поэтической вселенной будет являться Жарбог/ Дионис/ Иванов. Вокруг него, как вокруг огненного стога (ср.: стожар - стог жара), «летают», «скользят», «реют»», «рвутся»» младоюнирей табун (жарири)/ оргия (музы, сатиры)/ молодые поэты. Они сравниваются Хлебниковым с «мечтой», «птицей», в их характеристиках маркирован «огнистый свист», а также ««легкость», «быстрота», «огнезарность». Кроме того, в сложном слове «младоюнири» корень «юн» имеет значение «сосунка», «тельца бычьего или оленьего» [7]. Следовательно, Полярная звезда/ стожар/ Жарбог/ Дионис/ Иванов ассоциируются с неким центром, создающим круг: созвездия Плеяд/ оленей/ младоюнирей, жарирей/ муз, сатир (оргия)/ последователей, учеников.
Знакомый с литературой Рубежа веков заочно, Хлебников мифологизирует символизм и символистов. Появление аналогии «Иванов -Жар-бог/ Стожар» в творчестве молодого поэта совсем не случайно. С одной стороны, она восходит к определению самого Вяч. Иванова: «Светила небесные - сосуды или вместилища душ» [8], ссылавшегося на авторитет Аристофана, который упоминает факт «вселения душ в звезды» [9]. С другой стороны, сознание Хлебникова в этот период таково, что вполне закономерно проецирует литературную богему на самый верх - «картину» звездного неба, Вяч. Иванова соотносит со Стожаром (Полярной звездой), а самого себя, на тот момент никому неизвестного поэта, являет то сосунком, тельцом оленьим, пасущимся вокруг стожара (стога жара), то охотником, пытающимся покорить поэтические высоты.
После личного знакомства с кругом Вяч. Иванова (Н.Гумилев, М. Кузмин, В.Брюсов и др.) Хлебников создает уникальный текст «Зверинец» (1909) - «зооморфную иконографию» (русских поэтов в виде животных и птиц). Создание подобного произведения становится своеобразным аналогом преодоления Поэтом-охотником оппозиции я/другой, освоением чужого через похищение, захват [10]. Поэт-будетлянин творит реальность, в которой каждый из поэтов серебряного века становится мифологическим персонажем «моего зверинца», как любовно называет его Хлебников. Метаморфоза «поэты - звери» восходит к стихотворению Ф.Сологуба «Мы - пленные звери». И.Анненский интерпретировал его следующим образом: «Хотите - пусть это будут люди, хотите - поэты, хотите - мы перед революцией» [11].
Происходит трансформация мифогенных локусов в сторону снижения: от «бора бытий» к «саду», а потом к «зверинцу». Известно, что первоначально поэма Хлебникова «Зверинец» (1909, 1911) называлась «Сад» (1909), или «садок», иначе «зверинец» - место содержания зверей в неволе. Аналогом его становятся «сад роз», «сад зверей», «детский первобытный рай», «предел Эдема» Вяч.Иванова, «трагический зверинец» Л.Д.Зиновьевой-Аннибал, «домашний зверинец» Б.Лившица, названный «художественным Олимпом обеих столиц» [12].
Царем хлебниковского сада/ зверинца/ леса является лев - «Иванов», охотник, леший. «Кудель» лешего - иконографический знак Поэта вообще и, в
частности, Вяч.Иванова («Зеленый леший, бух лесиный», 1908). В
мифопоэтике Хлебникова аналогом «кудели» становятся «жарбо», «стожар» (ср. «стог жара») («Жар-бог! Жар-бог!», 1907), «косматовласый "Иванов”» («Зверинец», 1909, 1911). Он же Зевс/ Дионис «художественного Олимпа» Петербурга:
Я башню безумную зижду
Высоко над мороком жизни [13].
В творчестве Хлебникова этого периода символисты названы «сосновыми князьями». «Лягушечка», «Дева ветренной воды», «глазастая водная дщерь» являются аллюзиями на основную мифологему символистов Прекрасную Даму («Кому сказатеньки», 1908-1909; «Бунт жаб», 1913— 1914; «Пан пен», 1915 и др.). Мифологемы «зеркало», «озеро», «зеркальные топила», «болото'» соотносятся с текстами символизма. Причем эпитет «зеркальные» репрезентирует основной принцип поэтики символистов. Это свидетельствует о глубоком понимании молодым Хлебниковым плана референции символистской поэтики. Согласно ей, «все слова этого мира всего лишь индексы, то есть тени, слезы, отзвуки, отражения иного мира» [14]. В стихотворении «Кому сказатеньки» (1908—1909) Хлебников применяет к ним меткое определение — «следы»:
И зеркальные топила
Обозначили следы,
Где она весной ступила,
Дева ветренной воды (I, 197).
Иными словами, в указанный период Хлебников иронизирует по поводу тотальной ориентации символистов на «вторую действительность». Поэтому в плане стиля стихотворения, которые условно можно включить в «символистский текст», неглижируют «высокую эстетику» и откровенно манифестирует низовую культуру. В них напророчен разрыв Хлебникова с символистами.
Стихотворение «Трущобы» (начало 1910 г.) ознаменовано разрывом поэта с кругом петербургских символистов и редакцией журнала «Аполлон». В стихотворении известный «бор бытий», «сад», «зверинец»
трансформируются в «трущобы» — непроходимый лес, гиблое место, ассоциирующееся с литературой того времени и, прежде всего, с поэзией символистов. Поэтому в связи с «лесом» («трущобами») маркирован «звук»:
Были наполнены звуком трущобы,
Лес и звенел и стонал,
Чтобы
Зверя охотник копьем доконал (I, 219).
Если после знакомства с кругом Вяч.Иванова (Н.Гумилев, М.Кузмин, В.Брюсов), Хлебников создает поэму «Зверинец» (19Q9) - «зооморфную иконографию» русских поэтов. Создание его, как уже указывалось, стало своеобразным аналогом преодоления Поэтом-охотником оппозиции я/другой, освоением чужого через похищение, захват. В данном тексте реализуется «обратная метаморфоза», в которой друг другу противостоят Вяч. Иванов и Хлебников: «охотник» с копьем и «зверь» («олень»). Первый, «охотник», «ищет», чтобы «доконать», второй - «беглец», спасается бегством.
Под «охотником», вероятнее всего, подразумевается именно Вяч.Иванов. По репутации, создаваемой в рамках дионисийской мифологии, Вяч.Иванов в той или иной степени соотносил себя с критским Загреем, Великим Ловчим, Демоном охоты, Ловцом душ, впоследствии отождествленным с Зевсом и особенно Дионисом [15]. Многие современники улавливали сходство символиста с Дионисом. Н.Бердяев поименовал Вяч.Иванова «виртуозом в овладении душами», уточняя, что это занятие «более всего его соблазняло» [16]. А.Ахматова также называла Вяч.Иванова: «хищным расчетливым ловцом человеков» [17]. В связи с этим символичным становится переименование Хлебникова из «Владимира» в «Велимира», произошедшее именно на «Башне» Вяч.Иванова и по его инициативе. В письме из Петербурга домой 30 декабря 1909 г. Хлебников писал: «Меня зовут здесь Любек и Велимир... Я пришлю вам визитную карточку с Велимиром вместо зачеркнутого Виктора» [18].
Впоследствии, как известно, это увлечение Вяч. Иванова оформилось в фундаментальное исследование - диссертацию «Дионис и
прадионисийство», - ставшую своеобразным итогом многолетнему изучению культа Диониса, «пра-Диониса», «ловчего бога», «бога страстей» [19].
Смысл стихотворения, несомненно, гораздо шире личных переживаний. Однако в олене, конечно, узнаваем «отвергнутый» символизмом Хлебников. Потому что именно с «оленьими рогами» поэт давал согласие написать его портрет Б.С.Самородову [20], а также П.В.Митуричу. О «юношах-оленях» Хлебникове, Филонове, Божидаре подробно и интересно писал А.Е.Парнис в статье «О метаморфозах мавы, оленя и воина: К проблеме диалога Хлебникова и Филонова» [21].
В тексте стихотворения «ляжка» является важным знаком Хлебникова-Оленя:
Стрелы вспорхнула медь на ляжку,
И не ошибочен расчет (I, 219).
В связи с ней возникает множество аллюзий. В частности, «ляжка» связана с уровнем, так как является «верхней половиной ноги, нижней конечностью, от таза до колена» [22]. С ее помощью совершается прыжок. Животные, птицы, насекомые, с которыми соотносил себя Хлебников-поэт, а также его современники, чаще всего прыгающие или летающие: кузнечик, мотылек, аист, журавль, олень, лев и др.
В данном тексте «ляжка» является частью «тела» животного - оленя. Однако В.И.Даль сообщает, что употребляя слова «ляжка и бедро говорят о человеке; бедро о животных; стегно, -нышко о птицах» [23]. Получается, что выбор именно этой лексемы был сделан Хлебниковым не случайно.
Парономастически ляжка ассоциируется со словами: «ляга» (лужа, лыва, омут, болото и т.д.) и «лягушка». Как известно, «лес» (его эквиваленты -бор, трущобы), «болото» (озеро, зеркальные топила) и «лягушка» (Дева ветренной воды) являются в творчестве Хлебникова мифологемами, связанными именно с символизмом. Стреляя в Хлебникова-Оленя, символизм «убивает», прежде всего, себя. Так как поэт - порождение именно этого явления, иными словами, зверь этого леса. Поэтому Хлебников-Олень сравним разве что с Актеоном, загнанным собственными собаками.
Таким образом, семантика стихотворения зеркальна, базируется на оппозициях символизм/ Хлебников, Вяч. Иванов/ Хлебников. Последний стремится занять позиции символизма, преодолеть его, и, прежде всего, Вяч. Иванова. Преодолеть, в хлебниковском понимании, - «переиграть», «переписать».
Из-за разрыва Хлебникова с кругом Иванова «сад», «зверинец» превращается в «трущобы». «Лев», «Зевс»/ «Дионис», Вяч. Иванов - в хтонического охотника, ловца человеческих душ. Его место занимает Олень-Хлебников, ставший в финале стихотворения «владыкой» леса, «львом». Причем, по признанию самого Хлебникова, Иванов некогда сравнивал его со львом: «Кто-то сказал мне, что у меня есть строки гениальные, кто-то [В. Иванов], что в моей груди Львиное сердце. Итак, я - Ричард Львиное Сердце» (Ш, 327).
Метаморфоза раненого оленя во льва имеет мифологическое обоснование. Этот факт сопоставим с преждевременным рождением недоношенного, а потому зашитого Зевсом в собственное «бедро» Диониса. «Ляжка» несет в себе возможности трансформации, или второго рождения, в случае с Хлебниковым нового Диониса.
Примечания
1. Степанов Н.Л. Велимир Хлебников. Жизнь и творчество. М., 1975. С. 12.
2. «Ницше и Дионис»// Весы. М., 1904. № 5; «Вагнер и дионисово действо»// Весы.
М., 1905. N° 2; «Поэт и чернь»// Весы. М., 1904. N° 3.
3. Хлебников В. Собр. соч.: В 6 т. М., 2000. Т. I. С. 118. Далее произведения
В.Хлебникова цитируются по этому изданию (в скобках после цитаты указан номер тома и страницы).
4. Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство. СПб, 1994. С. 114.
5. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1991. Т. 1. С. 188.
6. Даль В.И. Указ. Соч. Т. IV. С. 54.
7. Там же. Т. IV. С. 462.
8. Иванов Вяч. И. Указ. соч. С.115.
9. Иванов Вяч. И. Указ. соч. С.114.
10. Семантически процессы сожжения, захвата, охоты, ловли, прокалывания, убийства близки акту поглощения. Акт питья и поглощения через губы/уста является затягиванием, захватом мира внутрь с целью его «переваривания», то есть познания. Поглощение делает Поэта обладателем тайны бытия, носителем и пользователем различных знаний, а главное - языков. В поздний период творчества акт поглощения амбивалентен: связан с зооморфной ипостасью «я-поэта» и - с таинством святой евхаристии. В стихотворении «Детуся! Если устали глаза быть широкими» (13 сентября 1921, 1922), посвященном Ю.С.Самородовой, Хлебников писал: «Просто я буду служить вам обедню,/Как волосатый священник с длинною гривой,/ Пить голубые ручьи чистоты,/ И страшных имен мы не будем бояться» (II, 219).
11. Анненский И. О современном лиризме// Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 351.
12. Лившиц Б. Полутораглазый стрелец// Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания. Л., 1989. С. 399
13. Ивановъ Вячеславъ. Эросъ. СПб., Издательство «Оры», 1907. Репринтное издание. М., 1991. С. 81.
14. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб, 1999. С.61.
15. Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство. СПб, 1994. С. 124, 166.
16. Бердяев Н. Из книги «Самосознание»// Ахматова А.А. Поэма без героя: В 5 кн./ Вступ. ст. Р.Д. Тименчика; Сост. и прим. Р.Д. Тименчика при участ. В.Я. Мордерер. М., 1989. С.101.
17. Ахматова А. Проза («Сейчас, прочитав Б., считаю...»)// Ахматова А.А. Указ. соч.
С.103.
18. Хлебников В. Собр. соч.: В 3 т. СПб, 2001. Т. 3. Проза, статьи, декларации, заметки, автобиографические материалы, письма, дополнения. С. 327. Далее письма В. Хлебникова цитируются по этому изданию (в скобках после цитаты указан номер тома и страницы).
19. Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство. СПб, 1994. С. 32, 77.
20. Самородова О.С. Поэт на Кавказе. Воспоминания.// Звезда. 1972. № 6. С. 188.
21. Парнис А.Е. О метаморфозах мавы, оленя и воина: К проблеме диалога Хлебникова и Филонова.// Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911-1998). М., 2000. С. 637 - 695.
22. Даль В.И. Указ. соч. Т. II. С. 231.
23. Там же. С. 232.
