CC BY
44
УДК 399.13
ПОДПОЛЬНОЕ ПРОИЗВОДСТВО И КОММЕРЧЕСКИЕ СДЕЛКИ В УСЛОВИЯХ ГОСУДАРСТВЕННОГО АДМИНИСТРИРОВАНИЯ ЭКОНОМИКИ 1917-1921 гг.
© Р. А. Хазиев
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. З. Валиди, 32.
Тел./факс: +7 (34 7) 273 6 7 78.
E-mail: KhazievRA@mail.ru
В статье на основе археографического анализа значительного массива ранее неизвестных нарративных источников, а также обширного статистического материала рассматриваются основные направления хозяйственной деятельности нелегальных предпринимателей Уральского региона в 1917-1921 гг. Автор, корректируя утвердившиеся историографические представления о запрещении частника в эпоху «военного коммунизма», определяет специфические черты функционирования подпольных производителей на уральской периферии, внеэкономический инструментарий воздействия на нелегальных торновцев, применяемый партийно-государственной машиной в период государственного администрирования экономики в 19171921 гг. Значительное внимание в статье уделяется анализу социально-экономических причин выживаемости провинциальных предпринимателей в период революции и Гражданской войны, выявлению размеров торговой и производственной деятельности частнопредпринимательского характера, а также масштабов рыночных сделок, подпольно совершенных на «областническом» Урале.
Ключевые слова: подпольное производство, приписки, спекуляция, мешочничество.
После октября 1917 г. революционное «выкорчевывание» коммерсантов не стало по целому ряду социально-экономических и отчасти политических причин тотальным и молниеносным. На достаточно далекой от политизированных Москвы и Петрограда периферии наблюдались как общероссийские, так и особенные, не характерные для Центра явления. Прежде всего, это неоднозначное воздействие революции, вызвавшей на Урале уникальный феномен торможения, а порой и отторжения обществом предпринятых большевиками попыток утверждения новых хозяйственных порядков посредством упразднения товарно-денежных отношений и искоренения «клана предпринимателей», порождающих порицаемое большевистской властью мешочничество, спекуляцию, нелегальное производство и черный рынок.
Специфика Урала состояла в том, что проводившаяся в регионе в 1917-1918 гг. «карательная национализация» [1, с. 40-57] не привела к установлению подлинного контроля ВСНХ над всеми экспроприированными предприятиями. Значительное число крупных промышленных заведений, насчитывающих несколько тысяч рабочих, оказалось обобществлено формально. Именно на этих предприятиях в массовом порядке и производилась неучтенная государственными котролерами «левая продукция», негласно реализуемая на рынке.
Часть заводчан, достаточно быстро проникшись экономическим мышлением собственника, воспользовалась в своих корпоративных интересах дарованной Октябрем возможностью свободно распоряжаться имуществом и продукцией своих предприятий. Осознание «обученными и необученными» сложным профессиям работниками себя хо-
нетрудовая деятельность, черный рынок,
зяевами, вырвавшимися на волю и заполучившими в коллективное владение фабрики и заводы, стало источником конфликтов с властью. Последняя была раздосадована неправильным пониманием революционным партнером - промышленным пролетариатом - смысла проводимой национализации.
В столь нестандартно складывающейся ситуации достаточно вольготно (что являлось в это время уже нонсенсом для большей части остальной пролетарской России) чувствовали себя уральские деловые круги. Они по-прежнему, словно не произошло никакой революции в Петрограде, создавали осенью 1917 г. областные структуры, которые должны были координировать производственную деятельность «капиталистов», специализировавшихся на добыче золота и горной руды. Этот проект не оказался мифом-говорильней. Местные коммерсанты, заинтересованные в существовании новой организации, авансировали в ее создание существенные денежные средства [2]. Достаточно удачно проворачивали коммерческие сделки и спецпредставители Совета съездов горнопромышленников Урала. Разъезжая по всей стране, они подпольно производили оптовые закупки различного вида оборудования, исходных материалов, комплектующих изделий, которые не поставлялись уральским заводам по лимитам ВСНХ [3].
Лояльно относились к «бывшим хозяевам» и органы рабочего контроля. Во многом это объяснялось тем, что рабочие, какими бы профессионалами они не были, без знаний и навыков «буржуазных спецов» не могли в одиночку обеспечить эксплуатацию технологически сложного производства и соответственно выпуск готовой продукции. Поэтому всячески культивируемый в рабочей среде на-
строй классового реванша разбивался о текущую повседневность. Кормильцы, озабоченные бесперебойным материальным обеспечением своих семей, были заинтересованы ваять, а не крушить. Срабатывал и инстинкт самосохранения, страхующий от еще больших потерь всякого вступающего на революционно-разрушительную тропу.
Особенно наглядно взаимовыгодное партнерство пролетариев и бывших «эксплуататоров» проявилось в выбивании рабочими «миллионных кредитов» из госбанков с целью поддержания предприятий на плаву. Фабзавкомы, как только возникала у членов правлений необходимость в денежных средствах, без особых проволочек оформляли нужное решение трудового коллектива, которое активно поддерживалось местными исполкомами, своевременно «выправлявшими» соответствующие бумаги [4]. Подобная практика соло-вексельного кредитования, активно применяемая на Урале вплоть до осени 1918 г., практически не имела аналогов в других регионах Советской России.
Стабильное «капиталистическое» функционирование уральских заводов негласно поддерживалось и Уральским областным Советом рабочих и крестьянских депутатов, который не слишком жаловали в Центре за областнические настроения. Уральские областники, конечно, не были ярыми противниками экономической линии партии. Являясь больше хозяйственниками, чем политиками, они исходили из факта, что им лично приходится отвечать перед Центром за деятельность подотчетных предприятий, а функционировали по-прежнему хорошо те из них, которые не были национализированы, вовсю пользовались услугами частных фирм и управлялись прежними «приспешниками буржуазии».
Поэтому в июне 1918 г. горно-металлургический отдел СНХ и получил от Уральского областного совета подробную сводку о взыскании «причитающихся налогов» с владельцев предприятий Омутинского округа. В «смутное время» производство на четырех заводах Омутинского округа давало «прибыток» и пошло в «убыток» под натиском национализации. Из всех начисленных и произведенных с 1 июля 1917 г. по 4 апреля 1918 г. выплат только один налог с прироста прибыли равнялся 841 857 руб. Это составило 42.5% от общей суммы 12-ти наложенных и «аккуратно» произведенных обязательных платежей в размере 1 974 859 руб. в общегосударственный (1 533 620 руб.) и местный (441 239 руб.) бюджет [5]. По сути, этот документ наглядно давал понять Центру простую истину: хотите получать продукцию в прежних объемах, не ломайте национализацией привычный ход деятельности хотя бы оборонозначимых для страны предприятий, выпускавших в срок и без проблем редкие сорта стали для производства автомобилей и самолетов [6]. Если ВСНХ выбрал путь тотальной экспроприации заводов, работавших на принципах
товарно-денежных отношений, то пусть Центр и несет ответственность за содеянное, когда прежде эффективные предприятия после их национализации моментально шли на дно.
Уральская специфика заключалась не только в особой позиции занятой «областниками», но и в том, что фактически с их негласного «попустительства» коллективы многих национализированных и не национализированных хозяйствующих субъектов, для того чтобы выжить, очень быстро приспособились изготавливать и сбывать на рынке неучтенную продукцию. Инспектировавший в июле 1918 г. уральские заводы уполномоченный ВСНХ А. Я. Салитов выявил сугубо капиталистическую схему проведения заводами «сделок по продаже металлов» [7]. Следовательно, вместо предписанной Центром организации работ на условиях уравнительной оплаты труда уральские рабочие самоорганизовались в хозяйственно-самостоятельные трудовые коллективы. Смена собственника не означала для заводчан отказа от личного благополучия, безоговорочного принятия худшего внеэкономического варианта - принудительной работы на государство.
Рыночная деятельность уральских заводских округов на началах коммерческой выгоды, окупаемости, ликвидности была бы значительно затруднена или вовсе невозможна не установи они прочные связи с предпринимателями, которые снабжали их необходимыми для выпуска продукции материалами, непоставляемых совсем или в мизерных количествах со складов ВСНХ.
Деловыми партнерами уральских заводов выступали «Московский Торговый Дом Е. и А. Фле-гонтовых», «Петроградское представительство Британского инженерного АО в России и Сибири» (Южно-Уральское горнопромышленное АО, январь 1918 г.); «Петроградское отделение Русско-Бельгийского общества», фирмы «Монотол», «Не-дли и Унгерман», «Общество Кавказ и Меркурий» (Лысьвенский горный округ, март-апрель 1918 г.); «АО Б. И. Винер» (Сергинско-Уфалейский горный округ, январь-июль, 1918 г.); «Московское АО Вакуум Ойл Компании» (Лысьвенский горный округ, июль 1918 года); «Петроградское АО Артур Коп-пель и Паровоз» (Верх-Исетский горный округ, июль 1918 г.) и др. [8].
В обход ВСНХ активно «контактировал с капиталистами» и Уральский облсовнархоз. В ноябре-декабре 1918 г., когда практически все металлургические заводы были национализированы, он вел активную коммерческую переписку с частными фирмами [9].
Облсовнархоз, не имея нужного количества денежных средств и стремясь административно добиться от частников низких цен на требуемую продукцию, обратился в начале января 1919 г. в ВСНХ с просьбой оказать содействие в достижении более льготных условий платежа при расчетах с фирмами
[10]. В Москве эта инициатива завершилась рассмотрением 25 января 1919 г. персонального дела Уральского облсовнархоза на коллегии финансово-экономического отдела ВСНХ. Отныне на все коммерческие операции налагался строжайший административный запрет. Впредь предписывалось не допускать никаких наличных расчетов и о каждом случае «такого требования со стороны фирм обращаться в ВСНХ» [11].
На пике командного администрирования, в период военного коммунизма, предпринимателями поневоле оказались преимущественно рабочие крупных, средних и мелких промышленных заведений Урала. Крайне неэффективная распределительная система, обрекая работников промышленных заведений на беспросветную нужду, массово толкала не желавших погибать от голода рабочих в ряды «несунов-торгашей». На заводах объективно существовало больше технических и ресурсных возможностей для нелегального производства изделий из фабричного сырья или для продажи готовых товаров «спекулянтам-скупщикам». При всеобщем дефиците промышленно изготовляемых «фабрикантов» их гораздо больше ценили за качество и надежность в употреблении, чем товары, производимые кустарями и артельщиками.
Практически каждый действовавший на Урале завод оказался под прицелом бригады «закупщиков», приобретавших готовую продукцию «целыми производствами» [12]. Действовали «нелегальные добытчики мануфактуры» достаточно профессионально. Внутри группы имелось распределение обязанностей. Один или несколько человек отвечали за установление надежных каналов «утечки» готовой продукции с предприятий; поиск и приобретение конкретных товаров по желанию заказчика; просчет объема возможных нелегальных закупок промышленных изделий на квартал-полугодие, принимая во внимание материально-техническое состояние завода, его обеспеченность сырьем и топливом. Рабочие оборонных предприятий вынужденно сотрудничали с «бригадами», постоянно продавая им продукцию у проходных. Среди заводчан установилась даже негласная норма относительно количества «изымаемой» на наличные нужды продукции, которую, не превращаясь в «оголтелых несунов», можно было позаимствовать на пропитание семьи. Тем не менее объем тайно выносимых с предприятий товаров был столь огромен, что самой трудной задачей «скупщиков» было «выторговать ...у железной дороги» необходимое число вагонов [13].
Уральские рабочие, отвергая новую социальную практику, обрекающую их на неимоверные тяготы, спасая свои семьи от голода, отдавали предпочтение укоренившейся на заводах «спекулянтской эсеровщине», что вызывало крайнюю степень негодования региональной партноменклатуры [14]. Не отставали от рабочих, торговавших продукцией
своих предприятий индивидуально или с напарниками по работе, с целью приобретения «пищевых продуктов», [15] заводские управленцы. Администрация многих общегосударственных предприятий Южного Урала, игнорируя приказы главков, охотно делала «левые заказы» из материалов, целенаправленно выделенных на выполнение государственных программ [16]. На местах опасались применять силу против разъяренных голодом заводчан, наводнивших базары промышленной продукцией, констатируя, что хотя «заводы и фабрики в наших руках», торговля достигла размаха «крупного зла, . спекулируют уже комитеты заводов» [17]. Проведенное в середине июля 1920 г. обследование ряда крупнейших производств Южного Урала показало превращение товарообменных сделок, совершаемых «с сельским населением в огромных количествах», в рядовое явление в жизни промышленных рабочих [18].
На экспроприированных заводах объективно существовало больше технических и ресурсных возможностей для нелегального производства изделий из фабричного сырья или для расхищения готовых товаров. При всеобщем дефиците «про-мышленно изготовляемых фабрикантов» заводские изделия обладали большей товарной ценностью за качество и надежность в употреблении, чем артельные, и соответственно обменивались или продавались за больший объем или вес продуктов. Выборочное бюджетное обследование семей рабочих показало, что в 1920 г. среднестатистический доход от заработной платы составлял в отдельных районах Урала 20-30% от необходимого прожиточного минимума [19]. Следовательно, почти 70-80% недостающих средств изыскивалось рабочими на стороне.
В условиях тотального дефицита наиболее масштабные коммерческие операции осуществлялись «подпольными миллионерами» из числа предприимчивых совслужащих, фальсифицировавших материалы о проведении национализации отдельных предприятий; «тоннами сбывавших» спекулянтам промышленные изделия, одежду, питание и другие строго нормированные товары, выпускаемые на госпредприятиях.
Успешно провернули осенью 1919 г. «преступную комбинацию» увода активов из намеченных к экспроприации АО «Балтика», «Урало-сибирской торговой конторы», «Русско-азиатской компании» и других частных заведений представители Екатеринбургского отделения Центросоюза и Губсовнрахоза. Сотрудники двух названных ведомств, вступив в сговор с бывшими собственниками, скупили по бросовым ценам ликвидные товары экспроприируемых предприятий, чтобы «с наилучшей выгодой» перепродать их на рынке [20]. Соучастники «спекулятивной аферы», обеспечивая себе алиби, подделали накладные, в которых стальные прессы, приводные ремни, медь, пряжа, вата и
прочие «стратегические» товары выдавались за не-монополизированные промышленные изделия [21].
В середине 1920 г. оперативники Екатеринбургской Чрезвычайной комиссии на неудачно проведенной сделке «накрыли банду» из числа 150 дельцов, в которую входили и работники Губсов-нархоза. Совслужащие, пользуясь служебным положением, большими партиями продавали оказавшуюся в их распоряжении готовую продукцию госпредприятий [22]. Подпольные коммерсанты, постоянно сбывая спекулянтам огромное число промышленных товаров, беспрепятственно обеспечивали за взятки гарантированное получение на станции нужного количества вагонов, чтобы «экстренно сплавить товары» [23]. Советские специалисты, стремясь как можно быстрее и больше заработать денег, кроме реализации материальных активов подчинявшихся Губсовнархозу предприятий, создали продуманную схему посреднической оптовой перепродажи продуктов питания, выпускаемых кооператорами и госфабриками [24].
Достаточно сильно расцвело «преступное торгашество» в медицинских учреждениях. В поле зрения оперативников постоянно попадали торговцы, распродававшие имущество лазаретов: крайне дефицитную и строго учитываемую марлю, йод продукты питания, одежду и обувь, выдаваемые для больных [25]. В системе Наркомздрава действовали порой «целые шайки оптовиков», реализовавших «на вольном рынке ... все, что можно было сбыть» [26].
Не упускали шанса, чтобы «обогатиться на голоде», отвечавшие за распределение продуктов сотрудники уральских губпродкомов, которых лишь в самых вопиющих случаях «неслыханного воровства» отдавали в 1920 г. под суд Революционного трибунала [27]. Если обнаруженные проступки не получали огласки, то все утрясалось келейно. Как правило, продработники отделывались легким испугом за незадокументированную выдачу «городскому и фабричному населению» продуктов, предметов «широкого потребления» [28]. Выговоры получали лишь те сотрудники губпродкома, которые, «незаконно и преступно» распределив товары, не смогли представить никаких документов, объясняющих, куда уходило до 40% товаров, полученных для голодающего населения [29].
Некоторые советские учреждения, не занимаясь «преступной торговлей», тем не менее были вовлечены в коммерческую деятельность, решая свои текущие хозяйственные проблемы «за счет рынка». В начале учебного 1920 г. «на порочащих» воспитательное учреждение рыночных связях попался Пермский комитет народного образования. Ему не утвердили смету на 492 336 руб., затраченных на приобретение по «спекулятивным ценам» товаров, необходимых для обеспечения учебного процесса [30]. В исключительных случаях это могли сделать по заявкам госструктур специально созданные оце-
ночные комиссии. Пермский комитет народного образования пренебрег многомесячной волокитой проверки «заполненного требования» оценочной комиссией губернского РКИ. Положительного решения можно было ждать бесконечно, пока не завершались проверки, неоспоримо доказывавшие отсутствие требуемой продукции на складах в губернии, центральных главках или в целом по стране. Организации, не выдерживая хождения по коридорам и бесконечных бюрократических проволочек, покупали на свой страх и риск все необходимое у «спекулянтов» [31].
«Значительный доход» получали действовавшие на Урале «поездные снабженческие комиссии», имевшие официальные разрешения на целевую закупку товаров «для ударных предприятий». Пользуясь легальным положением «командированных снабженцев», они не упускали возможности проведения коммерческих операций. Товар, отпущенный «с государственных складов» по фиксированной цене, тут же перепродавался по рыночной стоимости [32]. Не отставали от штатских лиц и военнослужащие. В Оренбургской губернии летом 1920 г. неоднократно ловили с наличными деньгами красноармейцев, «охранявших соль» и постоянно продававших ее «спекулянтам» [33].
Наиболее массовым отрядом среди уральских предпринимателей были производители и продавцы-заготовители сельскохозяйственной продукции. Торговцы, осуществляя на свой страх и риск коммерческие сделки с зерном и другими монополизированными государством продуктами, стремились избежать материальных потерь перед угрозой неизбежных реквизиций хлеба и разверсточных выемок.
Коммерсанты, имея возможность выгодно реализовывать продовольственные товары на уральских стационарных базарах и «летучих толкучках», не скупились на материальное вознаграждение бойцам заградительных отрядов. Достаточно было «заплатить комиссарам взятку», чтобы весной 1918 г. провезти по уральским дорогам «все, что хочешь» [34]. Предпринятые властями меры административного обуздания «спекуляции»: установление в больших и малых городах Урала постоянных пунктов контроля за лавками, площадями, где традиционно торговали крестьяне; проведение облав, реквизиции товаров, аресты «перекупщиков» должного эффекта не давали.
В реальности повсеместно проводимая по приказу Центра борьба с рынком сводилась к откровенной кампанейщине, когда демонстративные акции по закрытию местных торгов вынужденно затем сменялись «допущением продаж» на снова открывавшихся базарах. Как бы не были региональные функционеры настроены против «кучки спекулянтов», [35] самые реалистичные из них отчетливо осознавали свою беспомощность в обеспечении населения минимумом необходимого продо-
вольствия без использования «отлаженного аппарата» ненавистных маклаков и негоциантов [36].
Не повлияла на деятельность торговцев и Гражданская война, в эпицентре которой в 19181919 гг. находилась большая часть территории Урала. Благоприятные погодные условия позволили сельхозпроизводителям получить неплохой урожай, особенно на Южном Урале, где к тому же оказались сосредоточены значительные запасы хлеба из урожаев дореволюционных времен.
Весной 1919 г. разнообразием продукции отличались базары Оренбургской губернии, поражая заезжих покупателей, в том числе многочисленных агентов Наркомпрода, а также заготовителей других государственных организаций дешевизной хлеба, рыночные цены на который были в два раза ниже твердых, т. е. установленных правительством. Игнорируя введенную Совнаркомом хлебную монополию, сполна пользовались сложившейся благоприятной ситуацией военные снабженцы, скупая в огромном количестве на «дешевейших рынках» хлеб для нужд Восточного фронта. В целом размах коммерческих операций интендантских служб Восточного фронта был на Урале весьма внушителен, поэтому они воспринимались не находившими на них управу губпродкомами не иначе как «откровенными спекулянтами», подбивавшими сельхозпроизводителей игнорировать политику твердых цен [37].
Прибывавшие на Урал с негласными инспекциями агенты-контролеры постоянно фиксировали на уездных и волостных рынках бойкую реализацию не только рыбы, растительного масла, прочих ненормированных продуктов питания, но и массовый сбыт «на громадные суммы» хлеба, муки, крупяных изделии, мануфактуры, мыла, обуви, «совершенно неполучаемых в распределительных пунктах» [38]. Небольшие, находящиеся далеко от крупных губернских городов Урала, поселковые «хлебные ряды» являлись «доходным местом» для многих сельхозпроизводителей Среднего Урала, которые, спасаясь от реквизиций, молниеносно оптом и в розницу продавали излишки выращенного урожая [39].
Обилие товаров на местных рынках оказалось выгодно и распределительным органам. Губпрод-комы, не имея в своем распоряжении достаточных фондов и необходимого технического аппарата, фактически в подрыв новой социальной практики, предусматривавшей жесткое карточное распределение, подталкивали рабочих промышленных предприятий, служащих госучреждений, врачей, учителей самостоятельно обеспечивать себя за счет «дешевого рынка, где можно все приобрести» [40]. Многочисленность «съестных припасов» и их низкая стоимость на уральских базарах привлекали в регион летом 1919 г. «армию спекулянтов» со всей России, которые закупали хлеб эшелонами, состоящими порой из пятидесяти вагонов [41].
Принципиально ситуация не изменилась и после поступления на Урал в осеннюю уборочную страду 1919 г. нарядов Наркомпрода, предписывавшего неукоснительно поставлять хлеб в охваченные голодом Москву, Петроград и другие районы страны. Наряду с военными заготовителями, мешочниками, организованными и нелегальными уборочными отрядами, активно действовали на местных рынках, «мало заботясь о выкачивании хлеба с кулаков», кооператоры [42]. Особенно много сделок совершалось осенью 1919 г. в степных кантонах Башреспублики, когда приезжие кооператоры оптом скупали весь имевшийся в свободной продаже хлеб [43].
Мобильные и опытные агенты кооперативных союзов, имея отлаженные каналы закупок продовольствия, складские помещения для их хранения и транспорт для вывоза сельхозпродукции из деревни, в огромном количестве приобретали продукты питания. Кооператоров совершенно не смущали «спекулятивные цены» на базарах Урала. В реальности они были намного ниже, чем на черных рынках в Центрально-промышленной части страны, учитывая уникальную для голодающей страны возможность закупить на Урале «в крупных масштабах» мясо крупного рогатого скота, свинины, птицы, пушнину, шерсть, мануфактуру, мыло, спички, кофе и другие дефицитные товары [44].
Не испытывали особо недостатка в продукции и торговцы городских «сытных лавок», безбоязненно продававшие хлеб всем желающим [45]. «Спекулянты-частники» постоянно, вплоть до начала нэпа подвергаясь профилактическим зачисткам [46], не бросали высокодоходное дело, когда крестьяне, пытаясь избежать разверстки, тайно «сбрасывали хлеб», подлежащий реквизиции [47]. Промышляли на рынках, пользуясь служебным положением, работники партийных и советских учреждений. Если мешочники из числа совноменкла-туры случайно и попадались в облавах, проводимых чекистами, то практически всегда отделывались незначительными взысканиями [48].
Усиление в 1920 г. командно-административных методов по искоренению на Урале «спекуляции, . пролезающей через все рогатки» [49], не принесло ожидаемых результатов. Торговля, не исчезнув окончательно, локализировалась до масштабов уездов и волостей, базары которых на всем протяжении 1917-1921 гг. отличались товарной насыщенностью торгов продуктами питания и низкой стоимостью реализуемого продовольствия. Конечно, в условиях усиления выкачки хлеба из деревни уездно-волостные торги перестали в 1920 г. быть местом, где совершались оптовые и крупнооптовые продажи, как это имело место в 1917-1919 гг. На деревенских и прочих малых рынках преимущественно продавались «съестные припасы» в розницу, отчасти позволяя рабочим уральских заводов, которые хронически не получали продукты по «пустым
карточкам», выживать. Поэтому тотальное закрытие хлебных торгов, равносильное для значительности части заводчан совершенно «остаться без питания» [50], реально могло спровоцировать массовое недовольство пролетариата, чреватое перерастанием отдельных взрывов возмущения в общерегиональное социальное потрясение.
Прагматичные партаппаратчики отчетливо осознавали таящуюся для режима опасность молниеносного искоренения кормивших население «хлебных барыг» при неисполнении государством своих обязательств по централизованному снабжению населения [51]. В отношении ненавистных рыночных спекулянтов, когда в конце 1920 г. на Урале, «не таясь, ...по кулацким ценам» сбывали на торгах продукцию совхозы [52], негласно возобладала политика: поскольку над «трудящимися» нависала угроза голодной смерти, неимоверно увеличивавшая недовольство советской властью, постольку торговцев для смягчения продовольственного кризиса допускали на рынки до потребителя.
Одним из самых нетипичных хозяйствующих субъектов Урала была Башреспублика. С самого начала своего существования правительство республики официально поощряло развитие товарно-денежного хозяйства в противовес планово-административной централизации. Провозглашенная «свобода торговли» сводилась к законодательному закреплению системы внутриреспубликан-ского оборота товаров фабричного, кустарно-ремесленного и сельскохозяйственного производства. Обеспечивался беспрепятственный ввоз товаров извне при разрешительном вывозе за пределы республики [53].
Директивно утверждались крупные и средние земельные собственники фермерско-хуторского типа, был легализован вольнонаемный рынок труда и аренды земли. Крестьяне подлежали посильному продуктообложению с целью первоочередного обеспечения «собственного населения» края. «Вольная торговля» продуктами питания на местных рынках способствовала постоянному притоку «нелегальных продуктовых обозов . в свободную от разверстки Башреспублику» из ближайших к краю Уфимской, Оренбургской и Челябинской губерний [54]. Крестьяне, решая проблему отдать продовольствие по разверстке или сбыть его с выгодой для себя, чаще всего выбирали второй вариант. Тем более что риск реализации монополизированных продуктов питания на кантонных базарах был сведен к нулю. Население самых близких к Малой Башкирии хлебопроизводящих губерний, не опасаясь преследования республиканских правоохранительных органов, безбоязненно проводило на соседней территории сделки с хлебом [55].
Значительные льготы имели располагавшиеся «на земле Башкирии» фабрики и заводы, беспрепятственно сбывавшие на рынке часть своей продукции. Вследствие этого, на открыто действовав-
ших в республике базарах без особых затруднений и по доступной цене реализовывалась разнообразная номенклатура товаров: от продуктов питания до изготовленной промышленным способом сложной сельскохозяйственной техники. Кантонам в рабочем порядке выделялись сотни тысяч рублей для приобретения на рынках «фабрикантов местного производства» [56]. В некоторых случаях созывались комиссии, определявшие целесообразность товарообмена сельхозпродукции на промышленные изделия. Но обычно запрошенные «башкантонами» разрешения «производить обмен хлеба на железо и лесные материалы» быстро оформлялись текущим постановлением Президиума Башсовнархоза [57].
На предъявляемые населением «законные претензии» о пропаже с прилавков того или иного товара достаточно оперативно реагировали государственные органы. Так, Башаул-Унгаровский волостной исполнительный комитет Табынского кантона, предупреждая возмущение селян, недовольных невозможностью «приобретения . уборочных машин и сноповязального шпагата, за отсутствием их на рынке», без бюрократических проволочек разрешил производить уборку хлеба силами наемных рабочих [58].
В целом за исключением правительства Баш-республики руководство уральских губерний крайне отрицательно относилось к предпринимателям, устраивая облавы и беспощадно карая «дельцов». Однако в условиях, когда реальной была угроза соединения вспыхнувшего на Урале мощного антиразверсточного крестьянского движения с забастовками на продовольственной почве массово голодавших рабочих уральские власти, официально не признавая коммерсантов, вынужденно терпели их предпринимательскую деятельность. Приспособляемость частных производителей и торговцев к любым условиям существования на местных локализованных торгах тормозила ликвидацию и выведение частного капитала из системы экономических отношений в 1917-1921 гг. В конечном итоге частично сохранившиеся свободное предпринимательство и торговля стали базовыми структурами для становления экономики страны и проведения НЭПа.
ЛИТЕРАТУРА
1. Хазиев Р. А. Централизованное управление экономикой на Урале в 1917-1921 годах: Хаос, контроль и стихия рынка. М. РОССПЭН, 2007. 232 с.
2. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 4. Д. 19. Л. 4-5.
3. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 4. Д. 19 а. Л. 10.
4. РГИА. Ф. 56. Оп. 1. Д. 75. Л. 83-83 об, Ф. 59. Оп. 1. Д. 27. Л. 5; Ф. 63. Оп. 1.Д. 133. Л. 336, Ф. 75. Оп. 1. Д.57. Л. 2829, Ф. 1428. Оп. 1. Д. 159. Л. 2, РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 2. Д. 121. Л. 9.
5. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 4. Д. 126. Л. 8, 9 об.
6. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 4. Д. 126. Л. 6.
7. РГИА. Ф. 3429. Оп. 4. Д. 115. Л. 51а, 52 об-53.
8. РГИА. Ф. 1428. Оп. 1. Д. 158. Л.19, 28-29; Ф. 65. Оп. 1. Д. 292. Л. 5, 9, 10 об, 28; Ф.85. Оп. 1. Д. 78. Л. 1-2; Ф. 65. Оп. 1. Д. 280. Л. 4; Ф. 56. Оп. 1. Д. 356. Л. 2-3.
9. РГИА. Ф. 48. Оп. 1. Д. 129. Л. 63, 83-85, 87-91; РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 2. Д. 279. Л. 6.
10. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 2. Д. 2791. Л. 2.
11. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 2. Д. 2791. Л. 1.
12. РГАЭ. Ф. 484. Оп. 8. Д. 55. Л. 1.
13. РГАЭ. Ф. 484. Оп. 8. Д. 99. Л. 22.
14. ЦАОО РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 7. Л. 16.
15. ЦАОО РБ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 3. Л. 30.
16. ЦАОО РБ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 2. Л. 61.
17. ЦАОО Ф. 1. Оп. 1. Д. 105 а. Л. 62.
18. ЦГИА РБ. Ф. 107. Оп. 1. Д. 93. Л. 51, ЦДНИОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 121. Л. 12.
19. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 12. Д. 382. Л. 27; ЦАОО РБ. Оп. 1. Д. 108 а. Л. 84.
20. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 509. Л.43-52.
21. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 509. Л. 51-51 об.
22. ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 70. Л. 21 об.
23. ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 70. Л. 29.
24. ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 70. Л. 21 об.
25. ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 70. Л. 50.
26. ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 70. Л. 62-62 об
27. Известия (Уфа). 1921.11 мая.
28. ГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 630. Л. 17.
29. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 630. Л. 17.
30. ГАПО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 10. Л. 29.
31. ГАПО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 117. Л. 5-6.
32. Уральский рабочий. 1920. 28 мая.
33. ЦДНИОО. Ф.1. Оп. 1. Д. 121. Л. 10 об.
34. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 6. Д. 86. Л. 7.
35. РГАЭ. Ф. 2012. Оп. 1. Д. 300. Л. 3.
36. ЦДНИОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 120. Л. 14.
37. РГАЭ. Ф. 1943. Оп. 3. Д. 525. Л. 67, 216 об; Д. 368. Л. 21.
38. РГАЭ. Ф. 2324. Оп. 10. Д. 648. Л.8-9, 35, 55. .
39. ЦДООСО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 42. Л. 4.
40. ЦГИА РБ. Ф. 1. Оп. 3. Д. 41. Л. 193.
41. РГАЭ. Ф. 2012. Оп. 1. Д. 1149. Л. 118.
42. ГАОО. Ф. 166. Оп. 1. Д. 823. Л. 3 об-4.
43. ЦГИА РБ Ф. 164. Оп. 1. Д. 13. Л. 5.
44. РГАЭ. Ф. 484. Оп. 1. Д. 115. Л. 136.
45. РГАЭ. Ф. 484. Оп. 1. Д. 115. Л. 139.
46. ЦДНИОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 120. Л. 13 об-14 об, 19. ЦДНИ УР. Ф. 54. Оп. 1. Д. 9. Л. 12 об.
47. ГАПО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 173. Л. 16; ГОПАПО. Ф.557. Оп. 1. Д. 10. Л. 11, 25 об, 29 об, 56, 85, 96, 109.
48. ГОПАПО. Ф. 557. Оп. 1. Д. 8. Л. 54.
49. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 12. Д. 172. Л. 96.
50. ЦГИА РБ. Ф. 107. Оп. 1. Д. 80. Л. 190 об.
51. ЦДНИОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 121. Л. 10 об-11.
52. ГАОО. Ф. 261. Оп. 1. Д. 950. Л. 10, 12-12 об; ГАСО. Ф. 1633. Оп. 1. Д. 34. Л. 298.
53. ЦГИА РБ. Ф. 230. Оп. 1. Д. 2. Л. 4; Ф. 173. Оп. 1. Д. 19. Л. 13, Ф. 700. Оп. 1. Д. 6. Л. 7, Ф. 1107. Оп. 1. Д. 32. Л. 226.
54. РГАСПИ. Ф.17. Оп.34. Д.455. Л.54, ЦАОО РБ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 114. Л. 7.
55. РГАЭ. Ф.1943. Оп. 3. Д. 462. Л. 125 об.
56. ЦГИА БР. Ф. 700. Оп. 1. Д. 1126. Л. 10-11.
57. ЦГИА БР. Ф. 700. Оп. 1. Д. 6. Л. 33 об.
58. ЦГИА БР. Ф. 230. Оп. 1. Д. 3. Л. 19.
Поступила в редакцию 19.03.2014 г.
CLANDESTINE MANUFACTURE AND COMMERCIAL TRANSACTIONS IN THE PERIOD OF STATE-ADMINISTERED ECONOMY, 1917-1921.
© R. A. Khaziev
Bashkir State University 32 Zaki Validi St., 450074 Ufa, Russia.
Phone: +7 (34 7) 273 6 7 78.
E-mail: khazievra@mail.ru
Discovery and analysis of the significant part earlier unknown sources, as well as a wide range of the statistical materials on social-economic history of Urals in 1917-1921 allow us to understand the directivity, contents and regional specifics a clandestine manufacture that conducted in the period of state-administered economy, 1917-1921. The author of article, correcting entrenched historiographical presentation on the prohibition of private traders in the era of "war communism", defines the specific features of the operation of underground producers on the periphery of the Urals, a non-economic instruments impact on illegal sellers used the party-state machine in the period of state-administered economy, 1917-1921. Considerable attention is paid to the analysis of socioeconomic reasons for the survival of provincial businessmen during the Revolution and the Civil War, revealing the size of commercial and industrial activity private business, the extent of market transactions in Urals, 1917-1921. In general, the political leaders of the Ural provinces extremely negative attitude towards entrepreneurs, rounding up and ruthlessly punishing "speculators" However, in circumstances where the threat was real compound erupted in the Urals powerful peasant movement with strikes on food soil mass starving workers, the authorities of Urals do not officially recognizing the merchants were forced to endure their business activities. Adaptability of private producers and traders to any conditions on the existence of localized local trades slowed elimination and excretion of private capital from the system of economic relations in the in the period of the "war communism". Ultimately, the partially preserved free enterprise and trade became the basic structure for the formation of the national economy and of the NEP.
Keywords: illegal sale, underground trade, black market, illegal production.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at bulletin_bsu@mail.ru if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Khaziev R. A. Tsentralizovannoe upravlenie ekonomikoi na Urale v 1917-1921 godakh: Khaos, kontrol' i stikhiya rynka [Centralized Management of the Economy in the Urals 1917-1921: Chaos, Control and Forces of Market]. M. ROSSPEN, 2007.
2. RGAE. F. 3429. Op. 4. D. 19. L. 4-5.
3. RGAE. F. 3429. Op. 4. D. 19 a. L. 10.
4. RGIA. F. 56. Op. 1. D. 75. L. 83-83 ob, F. 59. Op. 1. D. 27. L. 5; F. 63. Op. 1.D. 133. L. 336, F. 75. Op. 1. D.57. L. 28-29, F. 1428. Op. 1. D. 159. L. 2, RGAE. F. 3429. Op. 2. D. 121. L. 9.
5. RGAE. F. 3429. Op. 4. D. 126. L. 8, 9 ob.
6. RGAE. F. 3429. Op. 4. D. 126. L. 6.
7. RGIA. F. 3429. Op. 4. D. 115. L. 51a, 52 ob-53.
8. RGIA. F. 1428. Op. 1. D. 158. L.19, 28-29; F. 65. Op. 1. D. 292. L. 5, 9, 10 ob, 28; F.85. Op. 1. D. 78. L. 1-2; F. 65. Op. 1. D. 280. L. 4; F. 56. Op. 1. D. 356. L. 2-3.
9. RGIA. F. 48. Op. 1. D. 129. L. 63, 83-85, 87-91; RGAE. F. 3429. Op. 2. D. 279. L. 6.
10. RGAE. F. 3429. Op. 2. D. 2791. L. 2.
11. RGAE. F. 3429. Op. 2. D. 2791. L. 1.
12. RGAE. F. 484. Op. 8. D. 55. L. 1.
13. RGAE. F. 484. Op. 8. D. 99. L. 22.
14. TsAOO RB. F. 1. Op. 1. D. 7. L. 16.
15. TsAOO RB. F. 173. Op. 1. D. 3. L. 30.
16. TsAOO RB. F. 173. Op. 1. D. 2. L. 61.
17. TsAOO F. 1. Op. 1. D. 105 a. L. 62.
18. TsGIA RB. F. 107. Op. 1. D. 93. L. 51, TsDNIOO. F. 1. Op. 1. D. 121. L. 12.
19. RGASPI. F. 17. Op. 12. D. 382. L. 27; TsAOO RB. Op. 1. D. 108 a. L. 84.
20. RGASPI. F. 17. Op. 65. D. 509. L.43-52.
21. RGASPI. F. 17. Op. 65. D. 509. L. 51-51 ob.
22. TsDOOSO F. 76. Op. 1. D. 70. L. 21 ob.
23. TsDOOSO F. 76. Op. 1. D. 70. L. 29.
24. TsDOOSO F. 76. Op. 1. D. 70. L. 21 ob.
25. TsDOOSO F. 76. Op. 1. D. 70. L. 50.
26. TsDOOSO F. 76. Op. 1. D. 70. L. 62-62 ob
27. Izvestiya (Ufa). 1921.11 maya.
28. GAE. F. 1943. Op. 3. D. 630. L. 17.
29. RGAE. F. 1943. Op. 3. D. 630. L. 17.
30. GAPO. F. 4. Op. 1. D. 10. L. 29.
31. GAPO. F. 4. Op. 1. D. 117. L. 5-6.
32. Ural'skii rabochii. 1920. 28 maya.
33. TsDNIOO. F.1. Op. 1. D. 121. L. 10 ob.
34. RGASPI. F. 17. Op. 6. D. 86. L. 7.
ISSN 1998-4812
Вестннк EamKHpcKoro yHHBepcHTeTa. 2014. T. 19. №1
319
35. RGAE. F. 2012. Op. 1. D. 300. L. 3.
36. TsDNIOO. F. 1. Op. 1. D. 120. L. 14.
37. RGAE. F. 1943. Op. 3. D. 525. L. 67, 216 ob; D. 368. L. 21.
38. RGAE. F. 2324. Op. 10. D. 648. L.8-9, 35, 55. .
39. TsDOOSO. F. 76. Op. 1. D. 42. L. 4.
40. TsGIA RB. F. 1. Op. 3. D. 41. L. 193.
41. RGAE. F. 2012. Op. 1. D. 1149. L. 118.
42. GAOO. F. 166. Op. 1. D. 823. L. 3 ob-4.
43. TsGIA RB F. 164. Op. 1. D. 13. L. 5.
44. RGAE. F. 484. Op. 1. D. 115. L. 136.
45. RGAE. F. 484. Op. 1. D. 115. L. 139.
46. TsDNIOO. F. 1. Op. 1. D. 120. L. 13 ob-14 ob, 19. TsDNI UR. F. 54. Op. 1. D. 9. L. 12 ob.
47. GAPO. F. 19. Op. 1. D. 173. L. 16; GOPAPO. F.557. Op. 1. D. 10. L. 11, 25 ob, 29 ob, 56, 85, 96, 109.
48. GOPAPO. F. 557. Op. 1. D. 8. L. 54.
49. RGASPI. F. 17. Op. 12. D. 172. L. 96.
50. TsGIA RB. F. 107. Op. 1. D. 80. L. 190 ob.
51. TsDNIOO. F. 1. Op. 1. D. 121. L. 10 ob-11.
52. GAOO. F. 261. Op. 1. D. 950. L. 10, 12-12 ob; GASO. F. 1633. Op. 1. D. 34. L. 298.
53. TsGIA RB. F. 230. Op. 1. D. 2. L. 4; F. 173. Op. 1. D. 19. L. 13, F. 700. Op. 1. D. 6. L. 7, F. 1107. Op. 1. D. 32. L. 226.
54. RGASPI. F.17. Op.34. D.455. L.54, TsAOO RB. F. 1. Op. 1. D. 114. L. 7.
55. RGAE. F.1943. Op. 3. D. 462. L. 125 ob.
56. TsGIA BR. F. 700. Op. 1. D. 1126. L. 10-11.
57. TsGIA BR. F. 700. Op. 1. D. 6. L. 33 ob.
58. TsGIA BR. F. 230. Op. 1. D. 3. L. 19.
Received 19.03.2014.
