CC BY-NC-ND
41
Г.Н. Ланской
ПОД ПРЕССОМ СТАЛИНИЗМА: СОВЕТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ 1930-х годов ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ РОССИИ В НАЧАЛЕ XX в.
В статье анализируются особенности влияния идеологии сталинизма на представления советских исследователей экономической истории России начала XX в. на протяжении 1930-х годов. На большом массиве архивных и опубликованных источников показано, что это влияние обеспечивалось структурами политической власти и научными учреждениями.
Ключевые слова: сталинизм, идеология, историческая наука, экономическое развитие.
К началу 1930-х годов И.В. Сталин и его соратники сформировали все основные организационные направления модернизации основных сфер социального и экономического развития СССР. Ими были на директивном уровне запущены механизмы индустриализации и коллективизации соответственно промышленного и аграрного секторов экономики. При этом в качестве инструмента, гарантирующего последовательность избранной политической стратегии во всех без исключения сферах модернизации, рассматривалась классовая борьба. Она имела практическую форму в виде разнообразных репрессивных мероприятий и важный идеологический компонент, в формировании и обеспечении которого одну из центральных ролей играли научные учреждения. По замыслу Сталина и его соратников они должны были стать не просто социальным институтом, а частью системы руководства общественной жизнью. Их деятельность по этой причине было необходимо привести в консолидированное русло и организовать в том же направлении, в котором организовывалась идеологическая линия государственной политики.
© Ланской Г.Н., 2012
Конечно, эту деятельность нельзя рассматривать исключительно в негативном ключе. Без системы научных учреждений, начавшей складываться в первой половине 1930-х годов и расширявшейся в последующие несколько десятилетий, был бы невозможен достаточно высокий уровень современных представлений российских ученых о конкретных фактах и явлениях всех без исключения исторических периодов. Аналогичное заключение можно сделать и применительно к оценке восстановления в СССР системы университетской подготовки специалистов в области социальных и гуманитарных наук. Государство, предъявляя свои требования к работе созданных им учреждений, создавало для их функционирования немалую материальную основу до тех пор, пока оно само не стало испытывать существенные ресурсные затруднения. Все эти положительные с любой точки зрения процессы многократно описывались и небезосновательно акцентировались в специальных исследованиях1, в подготовке которых участвовали лучшие советские специалисты в области истории исторической науки.
Однако ценой всех этих достижений стало предельное, по крайней мере на внешнем уровне, ограничение творческих возможностей историографического творчества. Следует отметить, что профессиональные специалисты, обеспечивавшие функционирование создававшихся или подвергавшихся кардинальной реорганизации научно-образовательных учреждений, считали такую компенсацию усилий политико-административного аппарата вполне естественной. Они соглашались с тем, что историографические дискуссии по различным проблемам могут на определенном этапе быть продуктивными, но при этом своевременно проявляли готовность к их регулированию и ограничению. В частности, в своем докладе один из руководителей Института истории Коммунистической академии А. Стецкий отмечал: «Дискуссии, происходящие и естественно прошедшие в Комакадемии по всем теоретическим участкам, сыграли довольно большую и положительную роль... Хотя и в них есть перегибы типа того, что неправильна генеральная линия работы общества историков-марксистов и т. п. Но нужно обратить внимание на то, что в значительной своей части эти теоретические дискуссии вращаются на холостом ходу, и я должен подчеркнуть, что мы не можем сейчас останавливаться на этом этапе общих дискуссий, которые, сыграв на определенном этапе полезную роль, потеряли теперь научный смысл»2.
Теоретическая перенастройка развития советской исторической науки особенно усилилась под влиянием публикации письма Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» и подведения в научно-образовательных учреждениях СССР итогов разви-
тия советской историографии за пятнадцать лет после Октябрьской революции 1917 г. Эти два факта были непосредственно связаны между собой с точки зрения определения ориентиров работы ученых на достаточно длительную перспективу. Они указывали на то, что в условиях усиливавшегося институционального господства государства историческая наука должна была стать, с одной стороны, его инструментом в формировании мировоззрения населения страны и, с другой стороны, оказаться частью общественной жизни, контрапунктом которой было выявление и преследование классовых врагов.
О связи этих историографических фактов свидетельствуют многие опубликованные в 1932 г. материалы, среди которых следует выделить передовую статью юбилейного по отношению к годовщине Октябрьской революции 1917 г. номера журнала «Историк-марксист». В ней оценивалось состояние развития исторической науки к моменту публикации письма Сталина и определялись обусловленные содержанием данного письма задачи исследовательской работы. В статье, в частности, указывалось: «Письмо т. Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция", имеющее всемирно-историческое значение, мобилизует нас на борьбу против троцкистской и всякой иной контрабанды, против гнилого либерализма по отношению к этой контрабанде. Задача историков-марксистов - разоблачать враждебные вылазки классового врага, бороться за партийный путь в исторической науке. Мы должны, борясь со всякими извращениями и фальсификацией в вопросах Октября, формировать свою концепцию, которая может быть создана на основе тщательнейшего изучения работ Ленина и Сталина, дающих четкое, исчерпывающее указание, в каком направлении должна вестись историками работа в данной области. Необходимо доказать на конкретно-историческом материале, что Октябрьская революция -революция социалистическая, лишь попутно, мимоходом разрешающая задачи буржуазно-демократической революции; показать движущие силы революции, ее мировой характер и значение»3.
В соответствии с формировавшейся в начале 1930-х годов тенденцией, подобные требования, обозначенные на страницах одного из ведущих исторических журналов страны, были направлены всему кругу профессиональных исследователей. Многие из них выглядели с концептуальной точки зрения весьма симптоматичными.
Во-первых, историографическая деятельность как творческая основа исторической науки объявлялась сферой ведения идеологической борьбы. Во-вторых, в качестве теоретической и методологической основы будущих научных трудов провозглашались взгляды на российскую историю политических деятелей, возглавлявших
страну после Октябрьской революции 1917 г. В-третьих, Октябрьская революция определялась в качестве кульминационного пункта трансформации всех без исключения сфер общественного развития. Поэтому вся совокупность сформировавшихся накануне ее наступления экономических и политических явлений должна была интерпретироваться в качестве системы объективных предпосылок событий октября 1917 г.
Эта система исследовательских принципов и теоретических положений была представлена профессиональным исследователям как готовое знание о необходимых основах их собственного творчества и о тех выводах, к которым должны были приводить осуществляемые ими изыскания. В этом контексте факт концентрации работы историков на конкретных темах и свертывания дискуссий по темам, имеющим глобальное значение для изучения российской истории начала XX в., заслуживает, по нашему мнению, неоднозначной, противоречивой оценки.
С одной стороны, его положительной стороной было расширение корпуса изучаемых источников и, соответственно, обогащение эмпирической основы научных трудов. С другой стороны, теоретические поиски, направленные на обновление концептуальной платформы исследований, оказались по существу парализованными. Функция историков стала сводиться к тому, чтобы воспринять рекомендации руководителей государства по интерпретации состоявшихся и происходящих событий, найти для них обоснование в виде фактов экономической и политической жизни и передать переработанную подобным путем информацию различным группам читателей.
Выявлявшиеся факты представляли собой своеобразный фон для создания схем восприятия приоритетных направлений развития России - истории большевистской партии и подготовки Октябрьской революции 1917 г. Они должны были относиться ко всем сферам общественных отношений и отражать специфику всех регионов бывшей Российской Империи, что должно было придать формируемым историографическим построениям дополнительную конкретность и аргументированность. Поскольку круг пожеланий профессиональным исследователям оказывался достаточно широким и критика неправильных положений (как это было применительно к подготовленному Н.Н. Ванагом очерку истории народов СССР) могла иметь для конкретных авторов тяжелые персональные последствия, Сталин и его соратники в Совете народных комиссаров СССР решили оказать помощь этим специалистам. Ими был подготовлен целый комплекс инструктивных материалов, содержавших общие и конкретные пожелания по созданию историко-научных трудов. Они были целенаправленно адресованы авторам
учебных пособий по истории большевистской партии для учреждений высшей школы и по истории СССР для средней школы. Безусловно, данные пожелания учитывались при создании и других типов историографических источников, потому что относились не столько к форме изложения фактического материала, сколько к его содержанию.
В области изложения истории большевистской партии основная рекомендация состояла в том, чтобы показать соответствие ее событий ходу развития России начала XX в. Благодаря этому представлялось возможным обосновать реалистичность программы этой партии и обосновать тезис о ее сформировавшейся к 1917 г. готовности возглавить борьбу рабочих и крестьян против существовавшей в стране системы общественных отношений. В своем письме к составителям нового учебника по истории ВКП(б) Сталин отмечал: «Наши учебники по истории ВКП(б) неудовлетворительны, так как излагают историю ВКП(б) в отрыве от истории страны; ограничиваются простым описанием фактов внутрипартийной борьбы, страдают неправильностью конструкции. Поэтому нужно: предпослать каждой главе краткую историческую справку, давать марксистское объяснение фактам развития страны и внутрипартийной борьбы, внести порядок в дело периодизации истории ВКП(б)»4. Очевидно, что высказанные рекомендации имели достаточно общий характер.
Поэтому они были учтены в полном объеме не при подготовке учебника по истории ВКП(б) 1934 г., а в рамках краткого курса этой истории, ставшего более чем на полтора десятилетия источником готового знания о развитии коммунистической партии в контексте общеисторического развития России. Значительную роль в формировании законченного восприятия событий отечественной истории сыграла активизировавшаяся в 1934 г. подготовка учебников для средней школы. Они в соответствии с образовательной программой давали общее, панорамное представление обо всех аспектах развития СССР. С учетом невысокого уровня фундаментальной подготовки учащихся советских высших учебных заведений содержавшиеся в этих учебниках сведения могли стать достаточной основой для рекомендованного в директивных документах расширенного по контексту восприятия информации об основных этапах и событиях становления большевистской партии.
Можно предположить, что такая система профессиональной подготовки специалистов и идеологических работников делала более масштабными требования к содержанию учебников по российской истории в целом. Их выполнение могло не только сформировать теоретическую основу содержания учебников для учащихся средней школы, но и способствовать формированию концепту-
альной базы дидактической литературы историко-партийного содержания. Поэтому появившееся в 1934 г. постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник для 3-го и 4-го классов средней школы по истории СССР содержало большое число рекомендаций по трактовке конкретных аспектов экономического и политического развития России в период второй половины XIX - начала XX в. В нем, в частности, отмечалось: «Несмотря на большое количество этих учебников в них есть ряд общих недостатков, как то: а) смазывается факт победы Советов в Великой Октябрьской социалистической революции; б) не раскрывается тезис о всесторонней отсталости российского самодержавия в начале XX в.; не проиллюстрирована зависимость русского царизма и капитализма от западноевропейского капитала, содержатся отголоски схоластики в оценке исторических явлений, не раскрывается конфликт помещиков и капиталистов в последние десятилетия перед революцией и первой мировой войной»5. Легко заметить, что все обозначенные аспекты являлись объектом интенсивного обсуждения во второй половине 1920-х годов и именно на выработке их однозначного толкования были сконцентрированы усилия новых организаторов исследовательской работы в начале 1930-х годов.
О значимости рекомендаций к содержанию учебника для средней школы для последующего исследования проблем и аспектов российской истории во второй половине 1930-х годов с благодарностью к руководству страны писали самые авторитетные специалисты, осуждать стремление которых к подобной форме профессионального выживания выглядит, по нашему убеждению, бессмысленным и нецелесообразным. Ими отмечалась достигнутая на основе появившихся директив упорядоченность теоретической базы исследований, заключавшаяся в проведении четкого однозначного разделения между правильным восприятием и неправильными толкованиями особенностей развития России накануне Октябрьской революции и после ее завершения. Возглавлявший в 1937 г. Институт истории Академии наук СССР Б.Д. Греков считал выпуск учебника по истории СССР для 3-го и 4-го классов средней школы одним из главных событий развития советской исторической науки в послереволюционный период и определял значение этого события следующим образом: «Ряд причин задерживал наше движение вперед, но в настоящее время благодаря вмешательству партии и правительства расчищен путь для дальнейшего развития исторической науки в нашей стране. В результате преодоления наследия школы Покровского мог появиться учебник истории для младших классов средней школы»6.
Особенностью создававшихся в 1934-1937 гг. учебных пособий по истории России и большевистской партии являлось то, что изложение фактического материала было полностью подчинено избранной концептуальной линии пособия. Такой подход во многом облегчал задачу исследователей. Он не ставил перед ними цель всесторонне и глубоко раскрывать сущность конкретного события, делая достаточной только его общую оценку. Такая оценка могла ориентироваться на сознание зачастую неквалифицированных читателей и поэтому ее главным достоинством чаще всего становилась эмоциональная выразительность.
Востребованность такой публицистичности повествования в качестве историографического приема учитывалась, в частности, исследователями с самой серьезной профессиональной репутацией. Для формирования у широкого круга читателей негативного отношения к большинству явлений российской истории начала XX в. эти авторы смешивали сведения о различных фактах в рамках избранной модели описания общеисторического процесса и давали им максимально жесткую эмоциональную оценку. В частности, в своем последнем перед арестом исследовании С.М. Дубровский характеризовал политические события 1906-1911 гг. в России следующим образом: «Пришедший в 1906 г. к власти палач Столыпин прежде всего старался кровавым террором, виселицами, массовыми арестами подавить революционное движение. Стараясь всеми силами задушить революционное движение, столыпинское правительство стремилось укрепить союз с верхами торгово-промышленной буржуазии, которая для борьбы против революционного движения охотно шла на соглашение с самодержавием»7.
Разумеется, высококвалифицированные исследователи, к числу которых несомненно относился С.М. Дубровский, могли использовать для оценки событий российской истории более корректные в научном отношении оценки. Однако они, по нашему мнению, осознанно стремились выбрать наиболее предпочтительный для своей творческой судьбы способ диалога с представителями правящей элиты и с массовой читательской аудиторией. Те исследователи, которым удалось успешно решать данную задачу и не стать жертвами массовых репрессий 1937-1938 гг., приняли активное участие в праздновании 60-летия со дня рождения Сталина. Оно проходило в декабре 1939 г. и его центральным мероприятием в стенах Института истории Академии наук СССР стало заседание Ученого совета, состоявшееся 17 декабря. На нем был заслушан и обсужден доклад А.М. Панкратовой на тему «Сталин и историческая наука».
Доклад содержал комплексное изложение заслуг Сталина перед профессиональным сообществом историков. Его достижения
в данной области разделялись на административные, которые заключались в создании директивных документов, и исследовательские. К числу последних относилось последовательное раскрытие возможностей применения обозначенного Лениным историко-ти-пологического метода и формулировка оценок разнообразных явлений экономической и политической жизни России. Оценочная и аналитическая направленность доклада была обозначена А.М. Панкратовой в самом начале ее выступления. Определяя его главную задачу, она подчеркивала: «Моя задача заключается только в том, чтобы подчеркнуть громаднейшее значение методологических высказываний товарища Сталина для подъема всей нашей исторической науки на новую, высшую ступень; ступень, которая должна привести историческую науку к новому подъему, должна действительно превратить ее в идейное оружие в руках пролетариата в его исторических задачах борьбы за коммунизм»8.
В докладе не уделялось существенного внимания анализу взглядов Сталина на конкретные проблемы истории России. Вероятно, с учетом необходимости признания их абсолютной правильности такая задача не представлялась нужной. Коллектив сотрудников Института истории, позиции которого, очевидно, представляла А.М. Панкратова, скорее стремились отчитаться перед руководителем государства о результатах своей работы. И в этом случае основное внимание было уделено его участию в борьбе против концепций, созданных под влиянием ранее обозначенных в директивных документах представителей идеологической и интеллектуальной оппозиции.
Оценка приложенных усилий в традициях существовавшей обстановки включала в себя три компонента - признание правильности указаний о необходимости разоблачения выявленных враждебных представлений, критическую оценку уже достигнутых результатов и обещание работать в указанном направлении еще эффективнее. Следуя данной логике, А.М. Панкратова отмечала: «Тов. Сталин требовал большевистской бдительности на идеологическом, в особенности и в частности, на историческом фронте. Но, как вы знаете, эти сталинские директивы не были выполнены в необходимой мере историческим фронтом. Не была развернута в должном порядке самокритика. В результате на историческом фронте осталась не разоблаченной целая группа врагов, вредителей на различных участках исторического фронта и продолжала еще иметь хождение антимарксистская, антиленинская школа Покров-ского»9.
С этими выводами о состоянии развития советской исторической науки к концу 1930-х годов полностью согласились участники
обсуждения доклада А.М. Панкратовой. Во многом их выступления представляли собой определение личных профессиональных обязательств. Существенно, что в обсуждении принимали участие авторитетные специалисты по различным периодам российской истории. Они ставили перед собой задачу привести свою исследовательскую работу и зачастую профессиональную деятельность возглавляемых ими коллективов в соответствие не столько с оригинальной марксистской концепцией, сколько с ее интерпретацией в работах Сталина. Характерными в этом отношении были выступления А.Л. Сидорова, занимавшего в этот период должность ученого секретаря Института истории Академии наук СССР, и М.В. Неч-киной, возглавившей впоследствии работу по изучению истории советской исторической науки.
А.Л. Сидоров отмечал необходимость на первом этапе профессионального творчества полностью усвоить политические рекомендации Сталина по содержанию научных исследований. Заслугу А.М. Панкратовой он видит в том, что она сумела в значительной мере решить эту задачу и тем самым облегчить деятельность различных поколений и групп ученых. Им подчеркивалось, что проделанная ею при подготовке доклада работа одновременно связана с достижением двух важных применительно к периоду конца 1930-х годов целей - критики собственных усилий по выявлению враждебных концепций и определения дальнейших перспектив преодоления их воздействия на историографическое творчество. Подробно обосновывая это наблюдение, А.Л. Сидоров подчеркивал: «Очень большое значение в докладе тов. Панкратовой имеет попытка систематизировать ряд совершенно конкретных замечаний товарища Сталина для историков. Я думаю, судя по той исторической литературе, которая выходила у нас, мы очень мало, или во всяком случае слабо, используем это огромное количество сталинских высказываний, которые касаются самых разнообразных вопросов и, скажем, такого конкретного вопроса, как вопрос об образовании государства, к которому обязательно должен возвращаться не только специалист, занимающийся историей феодализма, но и отдельные товарищи, занимающиеся историей СССР»10.
В приведенном обосновании методологической незаменимости работ Сталина для исследования всех без исключения проблем и периодов российской истории характерно указание необходимости вести исследования не от выявления конкретных фактов к формулировке обобщающих выводов, а в противоположном направлении. Вследствие этого критерием достоверности и объективности создававшихся историографических источников признавалась точность толкования теоретических взглядов действовавшего руководителя
государства, способность полностью перенести их на анализ изучаемой тематики. При этом все остальные критерии - как, например, эмпирическая репрезентативность исследования и логичность суждений по конкретным вопросам - играли в определении информационной ценности проделанной историком работы второстепенную роль. Подобная ориентировка давалась ученым для изучения в том числе тех проблем, по которым высказывания Сталина имели очевидный любому читателю и тем более специалисту противоречивый, во многом взаимоисключающий характер.
Это, например, касалось широко обсуждавшейся во второй половине 1920-х годов и в 1930-е годы проблемы обеспечения политико-экономической самодостаточности российского государства в условиях его неуменьшавшейся потребности во внешних кредитных заимствованиях. Стремясь с помощью использования представлений Сталина подвести черту под дискуссией на эту тему, А.Л. Сидоров приводит следующую, трудно поддающуюся логическому осмыслению оценку: «Постановка тов. Сталина дает совершенно другое направление решению этого вопроса и показывает, как русский капитализм, являвшийся подчиненным по отношению к французскому капитализму, осуществлял свои самостоятельные задачи и в то же время являлся орудием политики западноевропейского империализма и, в первую очередь, английской политики»11. С точки зрения проведения будущих исследований было очевидно, что данное суждение было предназначено только для механического повторения, ибо в нем не содержалось ясного ответа на вопрос о самостоятельности или, напротив, о зависимости России в конце XIX - начале XX в. от британской и других передовых в организационном отношении систем хозяйственного развития.
М.В. Нечкина сосредоточила свое внимание на оценке методологического значения тех работ, которые были написаны при непосредственном участии Сталина в 1930-е годы. Она оценивает их как образцы научного творчества, представляющие оптимальное сочетание оценочной теоретической базы и конкретных фактических наблюдений. Тем самым в ее выступлении давался однозначный ответ на актуальный для периода 1930-х годов вопрос о том, как нужно формировать объективное знание о прошлом и о современности. Кроме того, в нем подводилась дополнительная основа под традиционное для указанного десятилетия и полутора десятков лет противопоставление работ Сталина и имевших якобы антинаучную почву исследований М.Н. Покровского.
Образцом достоверного и квалифицированного историографического источника М.В. Нечкина называет «Историю ВКП(б). Краткий курс», для которого, как известно, Сталин написал главу
о диалектическом и историческом материализме. Призывая своих коллег к использованию этого пособия в качестве источника постоянно необходимых им сведений об историческом процессе, она обосновывала его фундаментальную ценность следующим образом: «Перед нами маленькая по объему книга - "Краткий курс" истории нашей большевистской партии. Но о чем вместе с тем по линии общеисторических проблем говорит эта книга? Она изучает историю партии в связи с общим историческим процессом. Она самым отчетливым образом говорит нам о том времени в истории человечества, когда кончается так называемый период истории человечества, отмеченный эксплуатацией человека человеком, и о том времени, когда начинается новая, подлинная история человечества, когда победивший класс - пролетариат, совершивший впервые в истории социалистическую революцию, когда этот класс открывает... новую эру во всемирной истории человечества - эру пролетарских революций, которая открывает действительно подлинный период настоящей человеческой истории. Вот это значение "Краткого курса истории партии" ведет к тому обстоятельству, что во всей дальнейшей исторической работе как нашего поколения историков, так и грядущих поколений наших историков, для него несомненно этот первый том подлинной истории человечества будет играть руководящую роль, всегда они будут находить в нем указания для их работы»12.
Даже самые авторитетные исследователи экономической и политической истории России считали необходимым подчеркнуть, что ознакомление с работами Сталина кардинальным образом повлияло на их мировоззрение. Прежде всего это объяснялось фактом получения ими базовых профессиональных знаний под руководством М.Н. Покровского и их впоследствии возникшей готовностью полностью адаптировать свою творческую деятельность к условиям идеологической централизации.
Думается, что своим примером они формировали в сознании своих коллег и учеников интеллектуальный культ сталинской концепции, для чего им не обязательно было оказываться уверенными в ее всесторонней объективности. Зачастую они тем самым подчиняли свою творческую жизнь следованию ориентирам социального развития и не скрывали полезности такого, в одинаковой мере профессионального и морального выбора для своей будущей судьбы. Для демонстрации своей готовности следовать воле руководителей страны и возглавляемых ими институтов политической власти требовалось показать устойчивость данного ценностного выбора, основанную на целенаправленно акцентируемой давности его осуществления. Решая применительно к себе данную задачу в рамках
заключительного слова, А.М. Панкратова отмечала: «Мои разногласия с Покровским начались по вопросу об исторической роли пролетариата... С другой стороны, изучение истории пролетариата не приблизило меня так вплотную к исторической методологии, как многих других историков, хотя нужно сказать, что я в основном в тот период воспринимала методологию Покровского некритически, не занимаясь ее критикой, я воспринимала ее, как более или менее должное на историческом фронте. Я считала Покровского большевистским историком, историком-марксистом, считала долгое время до указаний товарища Сталина. Учебник, сталинский "Курс истории ВКП(б)" является сейчас для меня настольной книгой. Ни одной работы я не читаю, не просмотревши, не продумавши еще и еще раз краткого курса "Истории ВКП(б)"»13.
Уже к 25-летию Октябрьской революции 1917 г. ведущие советские историки сообщили читателям и руководителям страны о тех успехах, которых они достигли под воздействием полученных политических и идеологических директив. В соответствии с намеченными Сталиным и его соратниками в первой половине 1930-х годов приоритетными задачами исследовательской работы данные достижения выявлялись в области борьбы с теоретическими представлениями, авторство которых принадлежало или в ряде случаев приписывалось деятелям политической оппозиции. В начале 1940-х годов, когда эти деятели были физически устранены, их можно было заочно обвинить в любого уровня заблуждениях - например, в идеологическом союзе с представителями капиталистического мира. Благодаря этому критика оппозиционных по отношению к взглядам Сталина утверждений могла оцениваться осуществлявшими ее деятелями как комплексное достижение, способствующее в теоретическом плане пересмотру взглядов на все ключевые события российской истории начала XX в. и участию исследователей в построении социалистического общества.
Примечания
См., напр.: Очерки истории исторической науки в СССР. В 5 т. Т. 3-4. М., 1963-1966; 50 лет советской исторической науки. М., 1971. Стецкий А. О Комакадемии и научной работе // Историк-марксист. 1931. № 1-3. С. 16.
15 лет Октября и задачи историков-марксистов // Там же. 1932. Т. 4-5. С. 6-7.
2
3
8
Сталин И. Об учебнике по истории ВКП(б). Письмо составителям учебника // К изучению истории. М., 1937. С. 25.
Постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник для 3-го и 4-го классов средней школы по истории СССР // Там же. С. 28. Греков Б.Д. Итоги изучения истории СССР за 20 лет // Греков Б.Д. Избранные труды. В 4 т. Т. 3. М., 1959. С. 393.
Дубровский С.М. Третьеиюньская монархия и реформы Столыпина. Л., 1936. С. 54.
Архив РАН. Ф. 1577. Оп. 2. Д. 14. Л. 2.
9 Там же. Л. 5.
10 Там же. Л. 17.
11 Там же. Л. 21.
12 Там же. Л. 40.
13 Там же. Л. 47-4
4
5
6
7
