Научная статья на тему 'Почему дядя Ваня?'

Почему дядя Ваня? Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

CC BY
1305
173
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Вопросы театра
ВАК
Область наук
Ключевые слова
ЧЕХОВ / CHEKHOV / ВОЙНИЦКИЙ / ТУМИНАС / TUMINAS / КОМЕДИЯ / COMEDY / НЕДОТЁПА / ДУША / SOUL / VOYNITSKY / NEDOTYOPA

Аннотация научной статьи по искусствоведению, автор научной работы — Шах-Азизова Татьяна Константиновна

В статье на примере спектакля Театра им. Евг. Вахтангова исследуется загадка творческой и сценической истории пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня». Почему в процессе переработки ранней пьесы «Леший» сменились и название ее, и герой? Как то и другое отражено в долгом ряду режиссерских и актерских трактовок образа? Спектакль Римаса Туминаса и исполнение заглавной роли Сергеем Маковецким позволяют ответить на этот вопрос. Данная статья является частью главы, посвященной судьбе «Дяди Вани» на сцене и на экране, в книге «Полвека в театре Чехова», которая сейчас готовится автором

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Why Uncle Vanya?'

The article discusses the riddle of the Chekhov play's writing and stage history using the recent Vakhtangov Theatre production as an example. Why did Chekhov change both the title and the name of the hero of an earlier play, 'The Wood Demon', when rewriting it? How did those changes show in the numerous interpretations of this character by actors and directors? Rimas Tuminas's production and Sergey Makovetsky's performance help to solve this riddle. The article is a part of the chapter devoted to the fortunes of Uncle Vanya on stage and screen in the author's book, Half a Century in the Chekhov Theatre (work in progress)

Текст научной работы на тему «Почему дядя Ваня?»

Рго настоящее

Татьяна ШАх-АЗИЗОВА

почему дядя ваня?

«ДЯДЯ ВАНЯ» А.П. чехова В ПОСТАНОВКЕ Р. ТУМИНАСА.

театр им. евг. Вахтангова, 2009

Сколько ни читай, ни изучай Чехова, ни смотри в бесчисленных воплощениях его пьесы, все равно остаются загадки. Почему «Чайка» с ее летальным исходом - комедия? Почему следующая за ней пьеса называется не «Войницкий», подобно «Иванову», а так по-домашнему -«Дядя Ваня»? И почему из двух равных героев, Астрова и Войницкого, предпочтение отдано второму?

Вопрос не простой и не праздный - ведь могло быть иначе.

Оглянемся в предисторию.

В 1889 году Чехов написал пьесу «Леший».

«Пишу...большую комедию-роман <...> Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных; конец благополучный. Общий тон - сплошная лирика»1.

Вышла многонаселенная комедия с романтическим героем по прозвищу Леший, доктором и лесоводом. В числе других был персонаж Егор Петрович Войницкий, для домашних - дядя Жорж, нервный, брюзгливый, желчный,

- Дядя Жорж, у тебя язык покрыт ржавчиной.

Он и сам страдает от «этой проклятой, отравляющей иронии»:

- Зачем я дурно создан? .

Его, впрочем, не жаль - и окружающим, и автору, видимо, тоже. В разгар семейного скандала он кончает с собой - финал, вопреки обещаниям автора, не слишком

благополучный, однако мажорный. Последняя ремарка - «Смех, поцелуи, шум»; последняя реплика под занавес:

- Это восхитительно! Это восхитительно!

Пьеса была признана несценичной, успеха у современников не имела; Чехов и сам невзлюбил ее. К середине 90-х годов он переделал «Лешего», назвав теперь «Дядя Ваня» и вместо слова комедия дав другой, нейтральный подзаголовок: «Сцены из деревенской жизни». Перелицовка такого рода уже была у него, когда из комедии «Иванов» была сделана драма, с иным финалом и по сути иным - возмужавшим - героем.

В сравнении «Дяди Вани» с «Лешим» видно то, что произошло с Чеховым в 90-е годы: поездка на Сахалин, переезд в Мелихово, жизнь на земле, врачевание, активная творческая пора; человечность, сплавленная с иронией.

Народу в пьесе поубавилось. Бывший Леший утратил свой романтизм, стал доктором Астровым, с налетом цинизма и уже усталой душой. С ним рядом Войницкий, не Егор, но Иван Петрович, дядя Ваня, чьим именем названа пьеса. Ему теперь не дано застрелиться, а выстрел его в соперника (с двойной осечкой) производит эффект комический. Пьеса однако комедией не названа, и конец ее - неблагополучный.

1 Чехов А.П. ПССв 30тт. М, 19741983. Письма. Т. 3. С. 256.

Новый театр, старая сцена

Что же случилось? Ведь у нового Войницкого остался почти весь прежний текст и почти все ситуации, в которые он автором был поставлен. Изменился характер -ушла желчь, «отравляющая ирония»; он стал мягче и беззащитнее. Иронии на его долю досталось, но прозвучал предостережением призыв:

- Надо быть милосердным!

Из двух равных героев автор решил выдвинуть вперед не мощного Астрова, а беззащитного и нелепого дядю Ваню. Предпочтение недотепы - герою, призыв к милосердию, отказ от летального исхода были новы для Чехова.

Каков же он, дядя Ваня, интеллигент из глубинки, с его любовью к красивым галстукам и небудничной речью, звучащей порой, как стихотворение в прозе - и с теми чеховскими подножками, которые постоянно ставят его в смешное или нелепое положение, а окружающих (заодно и нас, зрителей) не могут не раздражать?

Вопрос вставал каждый раз, как случалось видеть дядю Ваню на сцене. Разные были Войницкие: трагедийный у Б. Добронравова, мягкий и грустный у М. Романова, столичный, породистый у А. Попова, драматически напряженный у И. Смоктуновского, нервный и вскидчивый у О. Басилашвили... и так далее. Но каждый из них - Иван Петрович Войницкий, а не дядя Ваня, разве что только для Сони.

Есть и другая крайность: увидеть в нем дядю Жоржа, а не дядю Ваню. Сейчас, с нынешним недобрым взглядом на прошлое, это подступает, уже реально. Недаром в одной газете обнаружили в пьесе следующее:

«История никчемного и никудышного человека, пытающегося

скрыть свою лень, поливая грязью других, уже облетела сцены театров многих городов мира, однако остается актуальной по сей день»2.

У вахтанговцев этого не случилось, хотя и могло бы быть: Туминас - режиссер жестокий; эпа-тажные, хлесткие решения близки ему. Еще не забыт эффект недавнего «Горя от ума» в «Современнике», где никто не мил, никого не жаль, все увидены недобрым, «раздевающим» взглядом, ирония скользит на грани цинизма и, как вызов, предлагается залу. Но «Горе.» и само по себе - пьеса провокатив-ная, ныне - остро созвучная, чему последние сезоны дали не одно подтверждение. А «Дядя Ваня», драма будней, чем смогла возбудить театрально-общественный интерес? - Возбудила.

От будней не отказались, хотя современный театр любит сразу переводить их в метафору чего-то вселенского, отвлеченного. Метафор и у Туминаса с его постоянным соавтором, сценографом А. Яцовскисом, всегда хватало, но всегда они были заземлены. Так и здесь: в лаконичном убранстве сцены работают крупные акценты-детали. Старый облезлый диван, на котором то примостятся неловко, то спрячутся за его спинкой, как за ширмой. Огромный рабочий стол-верстак, на котором может разместиться массивная бутыль с самогоном, и Астров, поговаривая о прекрасном в человеке, будет потягивать зелье, а до того с Вафлей сколачивать себе скамью. Стол же - и подмостки, на который поочередно громоздятся герои с патетическими репликами и речами,а в финале распластается Соня после своего монолога - то ли заклинания, то ли молитвы.

2 Галерка. 12 декабря 2008 г.

Р. Туминас

Рго настоящее

Все работает; все иронично, символично и достоверно - как, впрочем, и в других московских спектаклях Туминаса. Но в «Дяде Ване» есть что-то еще, данное в звуке и в зрелище, - неявное, глубинное, несущее тайный смысл.

Сцена разделена на два плана. На первом - эти сгустки обыденности; на втором - пустота, холод, непроглядная даль, словно иное измерение, небытие, где все дышит одиночеством. Одинокая грустная луна на беззвездном небе; одинокая и неуместная здесь статуя льва. Из черной глубины вперед к рампе то и дело торжественным ходом будут двигаться персонажи - профессор и свита - и уходя, растворяться во тьме. Выход этот смешон, но холодок все равно остается. Холодок предчувствия драмы - быть может, даже трагизма.

Драма обещана изначально; нас готовят к ней музыкой Ф. Латенаса, затаенно-тревожной, создающей постоянный фон действия, его «подводное течение», где горечи и тоски много больше, чем во-вне. На сцене - сплошная нелепица; беснуются, стреляют, делают глупости, а музыка говорит о другом. Музыка вносит в жестокий спектакль лирику, что предстоит еще разгадать.

Казалось бы, все должно быть иначе. На сцене - сонм странных существ, поверх текста придуманных режиссером, что вполне в правилах и в правах Туминаса (автор спектакля давно уже равноправен с автором пьесы).

Странности начинаются с няньки Марины (Г. Коновалова). Здесь это - не привычная мудрая старушка, хранительница очага, а существо легкомысленное и странное, относящееся ко всем и всему как бы по касательной, не принимающее

близко к сердцу ни исповедь Астрова, ни хандру больного профессора, ни надрыв расстроенной Сони. Тепла не исходит от нее, равно как и от Телегина-Вафли (Ю. Красков). Недалекий добряк, раздражающий своими сентенциями, но свой, близкий, домашний, из недотепы стал недобрым клоуном, с острой пластикой, с репликами-репризами. Сыгран четко и настораживает, няня же забавляет; лирике здесь делать нечего.

Может быть, среди молодых женщин? Хотя к праздной Елене и трудовой, словно пчелка, Соне у автора и в пьесе отношение разное, но им дарованы такой проникновенный ночной дуэт и такая печаль в финале, что поискать бы лирику здесь. - Тщетно.

Соня (Е. Крегжде) - неуклюжий, забавный подросток, звонкий и суетливый, скорее, как говорят, «из мира комедии», хотя может быть разгневанно-истеричной или, как в конце, императивной. Жестко, со сжатыми кулаками: «Надо жить!». Нежность от нее почти не исходит - почти; но об этом - ниже.

Круче всех переменилась Елена Андреевна (А. Дубровская) - сделалась функцией, резко обозначенной, для чего-то необходимой в спектакле. Функция ее - русалка, опасное существо, влекущее к себе и губящее людей, душевно непроницаемое - или даже лишенное души. Томится ли она в соблазнительной позе, сетует ли на судьбу, объясняется ли с Соней или с Астровым, - личность ее неуловима, словно обманчиво приукрашенная пустота.

Этого не дано заметить ни мужу-профессору, ни влюбленному дяде Ване, но Астров - такой, как сыгран он В. Вдовиченковым - мог

Новый театр, старая сцена

Г. Коновалова - няня

Ю.Красков -Телегин-Вафля

A. Дубровская -Елена Андреевна

B. Вдовиченков -Астров

А. Иванов - Астров

Pro настоящее

угадать это изначально. Грубый, брутальный, циничный, он вместе с тем словно опален изнутри, откуда - то криком, то резкими всплесками действия - прорывается застарелое, какое-то мстительное отчаяние. (Так мстительно и жестоко он расправляется с Еленой, насилуя ее на глазах у не к месту подоспевшего дяди Вани). А в финале, прощаясь с домом и его обитателями, вдруг завоет по-звериному и отправится, одинокий волк, в свое логово.

Снова - тот резкий, вызывающе откровенный физиологизм, что помнится у Туминаса еще со времен «Играем Шиллера» в «Современнике», не говоря уже о «Горе от ума». К нему не то чтобы трудно привыкнуть - скорее он надоел, так как становится общим местом там, где надо и где не надо. Более того - где нельзя, как у того же Чехова в «Дяде Ване», где драма этих двух, Астрова и Елены, - в несостоявшемся (и возможном) романе, в зародившейся (нерасцветшей) - любви.

Впрочем, стоп! На Чехова теперь ссылаться не принято - он у каждого режиссера и времени свой, с новым стилем, и смыслом, и иными героями. Так и здесь, у вахтан-говцев, в этой компании знакомых незнакомцев, перебирая их, ощущаешь новый взгляд на них, новый подход, непривычный. Привыкать не пришлось, пожалуй, лишь к тому из компании, кто сыгран экстравагантно, с апломбом и шиком - но при том остался собой.

Центр здешнего мира - профессор Серебряков (В. Симонов). Видный, породистый, с преувеличенной величавостью, он притягателен, кажется, для всех женщин (включая и свою жену). Во всяком случае, maman (в

эксцентричном и элегантном исполнении Л. Максаковой)нескрываемо влюблена в него. И Соня, похожая на пионерку, смотрит на него с обожанием.

Избыток величавости комедийно подчеркнут и заставляет ждать большего, что и произойдет ночью, когда, отбросив всякое comme il faut, профессор с воплями носится по сцене в ночной рубахе, в каком-то немыслимом danse macabre, этакое гротескное чудище. Вот, казалось бы, суть обнажена и утрирована - но затем, в сцене семейного скандала, он, выпрямившись, по-прежнему величавый, будет гордо стоять перед направленным на него пистолетом дяди Вани. Если это и поза, то, право, не худшая. И вполне в чеховской манере - давать каждому шанс хоть ненадолго быть человеком.

Что же тут делает музыка Латенаса, откуда рождается, о чем говорит?

Вспомнился контрапункт в спектакле К. Марталлера «Три сестры», где унылой, серой жизни на сцене музыка как бы давала противовес и, видимо, несла в себе тайную печаль режиссера. Все побеждали «чары Шопена»...Может быть, и здесь то же - но явно не только это. Здесь есть существо, окруженное лирикой.

Среди людей, сыгранных театрально, подчеркнуто, гротескно или превращенных в функцию, есть один - натуральный, не сочиненный. Живой человек в мертвом мире, одинокий, несовместимый с этой средой, с этой жизнью, -дядя Ваня у С. Маковецкого.

Он, наверное, мог быть другим, -одним из всех, а не против всех, как Чацкий у Туминаса из «Горя от ума».

«- Ты ему не симпатизируешь?

- Очень даже симпатизирую. В нем что-то есть похожее на меня. Чуть ли не чеховская история, как в "Дяде Ване": "Я мог бы быть Шопенгауэром." И в Чацком есть этот крик»3.

Но не сработало; симпатия не прошла - или ее было мало. Оттого в спектакле том - все одного поля ягоды, все наравне. Так могло бы случиться и в «Дяде Ване», но что-то перевесило, увело в другую сторону. Что же? Не найдя научного слова, скажу человеческими: чувство родства, любовь.

И еще: артист Маковецкий, чеховский по природе своей, с его теплотой, мягкостью, бесстрашной и безошибочной комедийностью, чувством меры - тем, что Чехов называл «грацией». Созданный играть и начинять человеческим содержанием чудаков, у которых (опять скажу не научно) всегда есть душа.

Забавный, нескладный и мешковатый, истинный недотепа, все время попадающий впросак, дядя Ваня в спектакле (и в пьесе у Чехова) -тот случай, когда, по И. Тургеневу:

«.Над кем посмеялся, тому уже простил, того даже полюбить готов»4.

Но этого было бы мало -любимый чудак. Дядя Ваня у Маковецкого серьезен, его взгляд обращен в себя, у него - интонации и реакции интеллигентного человека. Ни разу в своих филиппиках он не срывается на грубый базарный тон, в ламентациях - на слезливость. Все - вполтона, легко, с драгоценным чуть-чуть; ни пафоса, ни надрыва нет в нем.

Человек нежной души, привыкший заботиться о других, он бережно возьмет на руки и словно убаюкает расплакавшуюся Соню. С еще большей бережностью и

тихим достоинством станет заботиться о Елене, которую Астров после любовной сцены швыряет в его объятия, - осторожно прикроет ей ноги и будет ограждать от посторонних.

В знаменитой сцене скандала режиссер предлагает ему испытание юмором. Перебранка с Серебряковым ведется не в позиции дуэли, а сидя рядышком на диване, вполголоса, когда расстроенный дядя Ваня то и дело тычется сопернику в плечо, словно за утешением, тот отпихивает его, а

Е. Крегжде - Соня

С. Маковецкий -Войницкий

3 Московский комсомолец. 30 ноября 2007 г.

4 Тургенев И.С. Собр.соч.: В12т. Т. 11. М, 1956. С. 173.

«Мне кажется, что "Дядя Ваня" будет защитником нашего театра в этом сложном сезоне. В грубое, циничное, безжалостное время, в котором мы все живем и которым все мы отравлены, необходимы как противоядие дяди Ванины нежность, верность, любовь, достоинство работающего человека»5.

Неужели это слова Туминаса, с его пронзительной и беспо-

С. Маковецкий -Войницкий В. Симонов -Серебряков

5 Новые известия. 1 сентября 2009 г.

он - снова и снова... Невероятно смешно, но смех не снимает сочувствия - уже полюбить успели. А потом, после неудачных выстрелов, смирившись, он вольется в строй и засеменит рядом с торжественно вышагивающим профессором.

Но дальше уже - смех в сторону. Резкой чертой Туминас отделяет действие от последействия, от своего пост-скриптума к пьесе. «Finita la comedia!» - слова Астрова, сказанные раньше и по другому поводу, могут быть этой чертой.

Все уехали, наступает время финала. Соня выкрикивает свой монолог резко, наступательно, сжав кулаки, не как утешение -как призыв. А потом подойдет к застывшему дяде Ване, нежно поднимет его, снимет с него очки, раскроет глаза, раздвинет губы в полуулыбке, разведет руки и пройдет с ним несколько па вальса. Он подчиняется, двигаясь и застывая, как неживой, а потом отступит вглубь сцены и скроется там в темноте. Он и есть, видимо, неживой, а этот немой эпизод действует, как кода трагедии, на что никому больше в этой пьесе режиссер права не дал. И музыка, которая весь спектакль вела к этому, исполнила свою роль.

В заключение - одно признание режиссера.

щадной иронией, жесткостью и жестокостью, отсутствием иллюзий и сентиментов, а не чудака-недотепы вроде Ивана Петровича Войницкого?

Или так: «В нем есть что-то похожее на меня. Чуть ли не чеховская история, как в "Дяде Ване"»6.

Может быть, в отличие от «Горя от ума» с его отчужденной насмешкой, эту чеховскую историю Туминас транслирует изнутри?...

С. Маковецкий -Войницкий

s Московский комсомолец. 30 ноября 2007 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.