CC BY
3394
Русская политология — Russian Political Science
Тема номера: «Научные исследования молодых политологов»
По ту сторону транзитологии: как объяснить демократизацию без пакта и «волн»
Аннотация
В статье дается обзор ряда теорий, объясняющих демократизацию вне парадигмы транзита. Основной акцент автора сосредоточен на гипотезе Липсета, трактуемой через призму социальных расколов. Теории Инглхарта, Олсона, Асемоглу и ряда других авторов рассматриваются как попытки скорректировать гипотезу Липсета до уровня работающей объяснительной модели.
Ключевые слова: демократизация, демократический транзит, гипотеза Липсета, неоинституционализм, постиндустриальные ценности, политические режимы, политическая теория.
Автор
Петров Иван Игоревич
Студент
факультета политологии Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова (Москва, Россия)
ранзитология — научная теория или идеологический конструкт?», — именно такой вопрос вынес В. А. Ачкасов в качестве заглавия одной из последних статей, посвященной безрадостным размышлениям о политической науке образца 1990-х гг. [5]. Мы же в этой статье попробуем зайти несколько с другой стороны и выяснить, наличествует ли научный потенциал у ряда смежных концепций, претендующих на объяснение процесса демократизации, но не прибегающих к основным положениям теории транзита — чередованию «волн» и «откатов», последовательности либерализация — демократизация — консолидация, моделям пакта переходного периода и публичных торгов между элитарными и оппозиционными фракциями [6, 23].
Основной посыл этих концепций мы могли бы описать как исследование вну-
тренних причин, заставляющих национальные государства ориентироваться либо на путь диктатуры, либо на путь демократии. Основную претензию — как претензию на обладание предсказательной силой, раскрывающейся в построении моделей, базирующихся на фиксированном наборе переменных и гипотез, группирующихся вокруг одной центральной переменной, отслеживая которую можно предсказывать и поведение модели в целом. Все это характеризует эти концепции как глубоко укорененные в рамках традиционной политической науки, что делает критическое изучение их объяснительных способностей довольно интересным.
Г ипотеза Липсета
Большинство концепций, попавших на наше рассмотрение, можно охарактеризовать как базирующиеся на
гипотезе, выдвинутой С. М. Липсетом более полвека назад и справедливо относимой к списку наиболее влиятельных идей, рожденных политической наукой [6, 7].
В своем буквальном, эмпирически верифицируемом смысле гипотеза Липсета утверждает, что существуют четыре переменные: секуляризация, урбанизация, уровень благосостояния и уровень образования, пропорциональное сочетание которых при их достаточной выраженности резко увеличивает вероятность успеха демократических преобразований, а в плане поиска — того, что выбранная страна окажется демократией. В несколько иной трактовке вышеперечисленные факторы рассматривают как основание для субкультуры среднего класса, рост удельного веса которой, как считается, ведет к прямо пропорциональному увеличению симпатий к народовластию, а также снижает конфликтность господствующей культуры [6].
Между тем подобной констатации, на наш взгляд, недостаточно для понимания теоретической сути рассматриваемой гипотезы. Здесь и далее мы будем утверждать, что, помимо вышеизложенной составляющей, гипотеза Липсета содержит в себе и еще одну, связанную с теорией социальных расколов, общие положения которой можно найти в совместных исследованиях Липсета и Стейна Роккана, а также и в самом классическом труде «Политический человек», где гипотеза Липсета и была представлена [15, 26]. В интересующем нас контексте данная теория может быть описана как возникновение демократии из конфликта, порожденного модернизационным сдвигом и сопутствующим ему общественным расколом. Представим, что мы имеем классический модернизационный сдвиг со сменой идентичностей и жизненных ориентаций, трансформацией ценностей и трудовых отношений, формированием значимых оппозиций (просвещение и традиционализм, бюргерско-крестьянский мир и рынок промышленного труда и т. д.) и, в конечном счете, с подрывом
влияния старых элит на фоне растущих показателей фрустрации и социальной мобильности. Теперь представим, что в открывшемся окне возможностей выбору в пользу демократии соответствует способность групп достаточной численности и влиятельности договориться об установлении компромиссного, то есть основанного на регулярных выборах и механизме сдержек-противовесов, правления, выбору же в пользу новой диктатуры — пассивное развитие событий по логике революция — реакция. В таком случае рациональные сторонники конфликтующих фракций будут стремиться к снятию угрозы, во-первых, их новым возможностям и сулимым ими выгодам, а во-вторых, им самим и их общественному положению, включающему в том числе и возможность конвертировать имеющееся богатство и привилегии в нечто более ценимое в обществе нового образца. Очевидно, что, скорее всего, выбор в таком случае будет принят в пользу демократии.
Подтверждения подобному выводу мы можем получить, сославшись на две известные концепции в рамках теории общественного выбора, а именно на модель конституционного договора Дж. Бьюкенена, которая доказывает, что конкретный торг, в нашем случае в форме регулярных и честных выборов, возможен лишь тогда, когда общество, то есть его представители, определяются относительно базовых конституционных основ, то есть конкретных благ, процедур и гарантий, в момент согласия вокруг которых переступается черта, за которой ценность формального порядка с компромиссной основой, то есть демократии, становится куда выше для игроков, нежели ценность одностороннего конфликтного доминирования, то есть диктатуры [13, 14]. Между тем существует и другая модель, модель коллективного действия М. Олсона, показывающая, что именно слаженных коллективных действий бывает добиться сложнее всего, что, логично, приводит к ситуации «теоремы заключенного», где
только осмысление неоднократных провалов как в плане упований на диктатуру, так в плане причин поражения демократических коалиций, способно сдвинуть прогресс с мертвой точки [18]. Дополнительные сложности этому придает необходимость признания правил игры «политического рынка» как минимум большей частью политических организаций (Э. Даунс), а также наличие «эффекта колеи», придающего единичному выбору в пользу диктатуры эффект правила [13, 14].
В конечном счете мы возвращаемся именно в ту точку, откуда и начали свой путь — к выраженности субкультуры среднего класса, делающей общество более подготовленным к ситуации выбора и подключающей чисто ментальный фактор к игре за демократию (и против диктатуры), а также к переменным, отвечающим как за наличие вышеупомянутой субкультуры, так и за вероятность того, что общество не попадется на крючок разрушительного популизма, мобилизующего элементы распадающейся традиции в рамках утопической или реакционной идеологии. Примером здесь может служить сравнение бывших советских республик со странами Ближнего Востока, где в обоих случаях демократическая волна разбилась о новые диктатуры, однако к куда более урбанизированным, секуляризованным и образованным северным странам, как и к их шансам на будущую демократизацию, судьба оказалась куда более благосклонной, чем к странам арабского мира, оказавшимся куда более уязвимыми к трайбалистским, фундаменталистским и антиинтеллектуальным течениям.
Впрочем, все вышесказанное открывает перед нами фундаментальную уязвимость гипотезы Липсета: во-первых, как мы только что увидели, на самом деле мы отнюдь не можем вести речь о том, что имеем теорию, прямо указывающую на переменные, измерив значения которых мы сможем предсказать примерные шансы страны на демократизацию
в определенном временном промежутке, более того, ключевая переменная (вероятность разрешения модернизационного конфликта в пользу демократического пути), как и переменная, способная стать ее заменой (влиятельность субкультуры среднего класса), являются в принципе неизмеримыми в рамках предлагаемой модели; во-вторых, проблема политической культуры, иллюстрацией чему служит приведенное выше сравнение стран СНГ и Ближнего Востока, в модели, выводимой на базе гипотезы Липсета, практически не учитывается; в-третьих, то, что многими принимается за сильнейший аргумент в пользу гипотезы Лип-сета, — практическое отсутствие диктатур в списке богатых стран, ровно как и в списке стран, оказавшихся способными к экономическому росту в долгосрочной перспективе, — является, на самом деле, аргументом против адекватности гипотезы, не видящей сущностной связи между демократией и экономическим ростом в плане ином, нежели считать стабильный экономический рост атрибутом демократии или четырех переменных, ее поддерживающих. Далее мы постараемся рассмотреть модели,призванные устранить эти фундаментальные недостатки.
Пересматривая гипотезу Липсета: модернизационный конфликт и налоги
Теоретические модели, направленные на измерение и предсказание исхода модернизационного конфликта, могут быть охарактеризованы как прямые наследники гипотезы Липсе-та, свернувшие однако на путь сведения расплывчатой сложности своей предшественницы к простой и интуитивно понятной теме — налогообложению.
Согласно основной гипотезе, восходящей к М. Олсону, увеличение налогообложения должно рассматриваться как потребность, заставляющая государство наступать на права элит, а граждан — требовать подконтрольности бюджета его из-
бранным представителям. Прежде демократизации, таким образом, на повестку дня становится представительное правление как площадка, в рамках которой олигархические структуры первых могли бы встретиться с эгалитарными требованиями последних во имя совместного оппонирования стремительно растущим амбициям государственного аппарата.
Что же заставляет элиты предпочесть союз с гражданами союзу с государством или игре на понижение его дееспособности в пользу своих узких интересов? Олсон, намекая на то, что научный ответ на данный вопрос не должен основываться на допущении, что в определенный момент у элит должны возникнуть моральные обязательства по отношению к гражданам, окрестил его «проблемой стационарного бандита». Почему же «стационарный бандит» выбирает демократию? Во-первых, в государстве с разветвленным бюрократическим аппаратом элитам при всем желании становится невозможным придерживаться позиции стоящего над обществом грабителя-над-зирателя, а не функционера, зависящего от собственного ведомства, или олигарха, чья власть целиком выражена в обладании ограниченным капиталом, который можно как приумножить, так и потерять. Во-вторых, самосохранение и процветание элит, находящихся в окружении других государств современного типа, прямо зависит от эффективности этого самого государства, то есть, в конечном счете, от перевода государственного управления на профессиональную основу и сокращения привилегий и размеров извлекаемой элитой ренты. Парадоксально, что элиты, отказывающиеся это сделать, оказываются, в конечном итоге, в зависимости от развитых демократий, что неминуемо толкает их государства на путь транзита. В-третьих, когда рента, взимание которой зависит от обладания властным ресурсом, превращается в мобильный и автономный капитал, причины, заставляющие элиты боятся демократии, исчезают, и мо-
дель правового государства, лишенного правителя, стоящего над соображениями законности и устойчивого развития, наоборот, резко возрастает в своей привлекательности. Последнее может стать следствием как диверсификации национальной экономики, так и ее интеграции в мировой рынок [16, 26].
Трансформация вышеназванных положений в форму работающей модели была предпринята несколькими учеными, включая Д. Асемоглу и Дж. Робинсона, К. Боикса и С. Стокса, П. Зака и Й. Фенга [25]. Модель Д. Асемоглу и Дж. Робинсона, которая может служить показательной для логики «конфликта вокруг налогов», включает в себя следующие переменные: уровень неравенства доходов, способность общества к долгосрочному оппонированию политическому режиму на основании четких требований, способных стать предметом торга; оценку элитами опасности революции; способность элит снизить риски налогового перераспределения путем вывода капитала из страны или получения гарантий его сохранения с перспективой дальнейшего инвестирования в новые перспективные отрасли. Согласно Робинсону и Асемоглу, если элиты оценивают угрозу революции как реальную, но все же не критическую, что прямо связано с имеющимся уровнем неравенства доходов, и при этом видят пути сохранения и приумножения капитала в новых условиях, то они, исходя из вышесказанного, будут готовы пойти на компромисс, и это кажется логичным, особенно на фоне многочисленных примеров [4].
Выглядящая убедительной, модель Асемоглу и Робинсона ломается, когда посылка, согласно которой народные массы в конечном счете действуют рационально, постоянно выступая за перераспределение, ведущее к реальному сокращению неравенства, подвергается существенному сомнению, особенно в свете утверждений, что требующие перераспределения граждане в большинстве случаев прямо увязывают его с установлением
демократии. При рассмотрении массовой поддержки, оказываемой гражданами диктатурам, сменяющим в том числе демократические режимы, а также при наблюдении за поведением элит стран с недемократическим правлением, не могут не закрасться глубокие сомнения как в адекватности одних, так и в достаточной рациональности, выдержке и самостоятельности других.
Весомым аргументом в пользу модели Асемоглу и Робинсона может служить феномен стран-экспортеров, демонстрирующих склонность к авторитаризму при уровне дохода, имеющим тесную корреляцию с установлением демократии, а также данные, выведенные М. Хербом, доказывающие, что сохраняется этот эффект лишь при условии, что мы не будем вычитать из ВВП вклад соответствующей ренты [25]. В своих поздних работах Асемоглу и Робинсон пытались связать демократию с наследием противоречивых в своей логике, открытых институтов инклюзивного типа, а авторитаризм — с наследием экспансивно-синкретичных институтов экстрактивного типа, однако данная теория, несмотря на свою ценность, отнюдь не устраняет имеющуюся проблему, возвращает нас от модели, призванной оценивать и прогнозировать, к рассуждениям о связи истории, демократии и экономического развития [1].
Пересматривая гипотезу Липсета: благосостояние и культура
В случае, когда модель объяснения конфликта дает сбои, остается иная стратегия, построенная на обращении к тезису Липсета о субкультуре среднего класса и вытекающей из него гипотезе, объясняющей демократию как ценностный, а не политический конструкт. Следует отметить, что именно на линии доказательства этой гипотезы расположилось одно из интереснейших исследований последних лет, ознаменовавшее качественный скачок в восприятии
рассматриваемой нами темы. Речь идет о теории постиндустриального сдвига Р. Инглхарта — К. Вельцеля, а также о возрождении веберовской традиции объяснения капитализма в контексте неоинституционализма.
Ценностная модель, известная нам как гипотеза постиндустриального сдвига, базируется на исследованиях Всемирного Опроса Ценностей, проведенного Р. Ингл-хартом и К. Вельцелем в 97 странах, начиная с 1981 г., и фиксировавших, таким образом, ценностный сдвиг, происходивший в период третьей «волны». В результате этих исследований Инглхарт и Вельцель поставили под сомнение логику гипотезы Липсета, согласно которой культура является продуктом социальных условий, а не наоборот. В модели Инглхарта и Вельцеля две шкалы — секулярности-ре-лигиозности и альтернативных ориентаций на стабильность и выживание (индустриальных) или на самореализацию и толерантность к другому (постиндустриальных) — отвечают за то, готово ли общество к демократизации, а социальные условия лишь подготавливают почву для ценностного сдвига, при этом сами являясь его продуктом.
Согласно модели Инглхарта и Вельцеля, относительная секулярность является необходимым, но не достаточным условием, в чем наблюдается согласие между ними и Липсетом. Основной же водо-роздел, пересечение которого обрекает страну на демократизацию, пролегает в отметке, после которой постиндустриальные ориентации начинают преобладать над индустриальными [9, 10].
Результаты Всемирного Опроса Ценностей вызывают вопросы определенного характера, в частности, требуют ли его результаты отказа от предыдущих гипотез, прежде всего от оригинальной гипотезы Липсета, и как именно следует примирить нам две, по-видимому, абсолютно верные теории, чья логика объяснения одного и того же процесса не совпадает диаметрально. Однако не меньшее затруднение
вызывает вопрос о том, каковы же, согласно ценностной модели, были причины первой «волны» демократизации, начавшейся в пору, когда постиндустриальных ориентаций как массовых не существовало в природе.
Ответы на эти вопросы науке еще предстоит найти, однако некоторые их контуры можно определить уже сегодня. Работами, в которых они изложены, являются, на наш взгляд, книга Д. Норта, У. Джона и В. Барри «Насилие и социальные порядки», близкий к ней труд Дж. Арриги, написанный в парадигме мир системного анализа, а также культурологические выкладки Л. Харрисона и Д. Макклоски, объединенные одной идеей — фундаментальными сдвигами, последовавшими за возникновением капитализма и подчиненными единой логике глобальной смены парадигм [8, 3]. Согласно взглядам Норта и соавторов, этот сдвиг предполагает замену порядка естествен-
ного доступа, описываемого в терминах контроля над территорией и богатствами, к порядку открытому, где нарастающие технологические, культурные и политические изменения ведут к расколу элиты, анонимизации властных отношений, постановке вооруженной силы под контроль институциональных механизмов и моральных табу, а также к рождению ассоциаций, способных переживать своих создателей и стабильно воспроизводить интересы той или иной части граждан [16]. Дополнения Харрисона и Макклоски позволяют лишь освободить эти идеи от заметного влияния материалистического детерминизма в пользу веберовских идей свободного ценностного выбора активных сообществ, основывающегося, конечно же, не на пустом месте [23, 8]. Это, однако же, уже выходит за рамки темы, очерченной нами.
Литература
1. АджемогуД. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты / Д. Аджемогу, Дж. Робинсон / Пер. с англ. — М.: АСТ, 2015. — 575 с.
2. АзуанА. А. Бегство из колеи. Что может помочь России выйти на траекторию развития. https://www.novayagazeta.rU/articles/2011/10/27/46518-begstvo-iz-kolei. 3 4 5 6 7 8 9 10
3. АрригиД. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени / Д. Арриги/. — М.: Территория будущего, 2006. — 469 с.
4. АсемоглуД. Экономические истоки диктатуры и демократии / Д. Асемогу, Дж. Робинсон / Пер. с англ. — М.: Издательский дом Высшей Школы Экономики, 2015. — 512 с.
5. Ачкасов В. А. Транзитология — научная теория или идеологический конструкт? / В. А. Ачкасов // Полис. Политические исследования. — 2015. — № 1. — С. 30-37.
6. Даль Р. Теория и практика демократии. Избранные тексты / Р. Даль, Й. Шапиро, Х. Чейчуб, Л. Даймонд и др. — М.: Ладомир, 2006. — 496 с.
7. Дойч Ф., Вухерпфеннинг, Ю. Модернизация и демократизация: переосмысливая теории и факты. http://geFter.ru/archive/6924.
8. Заостровцев А. П. О развитии и отсталости: как экономисты объясняют историю? / А. П. Заостровцев. — СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2014. — 248 с.
9. Инглхарт Р. Модернизация, культурные изменения и демократия: последовательность человеческого развития / Р. Инглхарт, К. Вельцель / Пер. с англ. — М.: Фонд «Либеральная миссия» Новое изд-во, 2011. — 462 с.
10. Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества / Р. Инглхарт // Полис. Политические исследования. — 1997. — № 4. — С. 6.
11. Мельвиль А. Ю. Демократические транзиты / А. Ю. Мельвиль // Политология: Лексикон / Под ред. А. И. Соловьева. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. — С. 123-134.
12. Мельвиль А. Ю. Демократические транзиты: Теоретико-методологические и прикладные аспекты / А. Ю. Мельвиль. — Московский Общественный Научный Фонд. — М., 1999. — 106 с.
13. Мюллер Д. Общественный выбор III / Пер. с англ. — М.: Гос. ун-т — Высшая Школа Экономики, институт «Экономическая школа», 2007. — 994 с.
14. Нуреев Р. М. Теория общественного выбора. Курс лекций: учебное пособие для вузов / Р. М. Нуреев / — М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2005-531 с.
15. Липсет С. М. Политический человек. Социальные основания политики / М. Лип-сет. — М.: Мысль, 2016. — 611 с.
16. НортД. Насилие и социальные порядки: концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества / Д. Норт, У. Джон, В. Барри / Пер. с англ. — М.: Издательство Ин-та Гайдара, 2011. — 478 с.
17. ОлсонМ. Власть и процветание: перерастая коммунистические и капиталистические диктатуры / М. Олсон / Пер. с англ. — М.: Фонд Либеральная Миссия, 2012. — 209 с.
18. Олсон М. Логика коллективных действий. Общественные блага и теория групп / М. Олсон / Пер. с англ. — М.: Фонд Экономической Инициативы, 1995. — 165 с.
19. Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке / А. Пшеворский / Пер. с англ. — М.: Издательство «РОССПЭН», 1999. — 319 с.
20. РастоуД. Переходы к демократии: попытка динамической модели / Д. Растоу // Полис. Политические исследования. — 1996. — № 5. — С. 5-14.
21. Тилли Ч. Принуждение, капитал и европейские государства, 1990-1992 гг. / Ч. Тилли / Пер. с англ. — М.: Территория будущего, 2009. — 358 с.
22. Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / Пер. с англ. — М.: РОССПЭН, 2003. — 365 с.
23. Харрисон Л. Главная истина либерализма. Как политика может изменить культуру и спасти ее от самой себя / Л. Харрисон / Пер. с англ. — М.: Фонд Либеральная Миссия, 2008. — 279 с.
24. «Человек политический». Перечитывая Липсета. http://www.levada.ru/2016/05/30/ chelovek-politicheskij-perechityvaya-lipseta/.
25. Boix C., StokesS. The Oxford Handbook of Comparative Politics / Oxford, 2007.
26. Lipset S. M. Rokkan S. Cleavage Structures, Party System, and Voter Alignments // The West European Party System. — Oxford, 1990.
27. Olson M. Dictatorship Democracy, and Development // The American Political Science Review, Vol. 87. — № 3 (Sep., 1993). — P. 567-576.
