CC BY
221
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия
2015. Вып. 2 (58). С. 27-42
Шичалин Юрий Анатольевич, д-р филос. наук, профессор ПСТГУ и кафедры классической филологии МГУ, переводчик graecolatinum@gmail.com
Платон: от Сократа к досократикам?
Ю. А. Шичалин
Традиционное представление о хронологии текстов, входящих в Corpus Platonicum (СР), оказывается анахронистическим с нескольких точек зрения, прежде всего с формальной и с исторической. С формальной точки зрения все тексты СР можно разделить на речи, рамочные диалоги и диалоги в прямой драматической форме, причем есть веские основания соотнести эти группы диалогов с разными хронологическими периодами. С исторической точки зрения некорректен взгляд на произведения Платона как на современную философскую и научную литературу, вместо чего предлагается соотнести три названные группы диалогов с изменяющейся аудиторией, для которой пишет Платон до создания Академии, в первый этап существования школы (до Второй Сицилийской поездки) и в позднейшее время. Эволюцию платоновской философии следует соотносить с эволюцией его школы. Невнимание к указанным методам приводит к некорректным предположениям об эволюции Платона, что проявилось, в частности, в книге проф. Ч. Кана, усмотревшего у Платона переход от сократической проблематики к досократической в книге «Платон и постсократовские диалоги» (2013), критически рассмотренной в статье.
В основном современные подходы к эволюции платоновского творчества и составу платоновского корпуса установились в середине XX в., и одной из основных примет этого подхода было понимание небольших диалогов в прямой драматической форме как ранних и более всего отражающих близость Платона к Сократу, который воспринимается как его учитель. Неудовлетворительность этой парадигмы, прочно связанной еще с античными анекдотами о Платоне и предрассудками XIX в., на мой взгляд, очевидна, но все же она по-прежнему доминирует. В данных заметках предлагаю рассмотреть это на материале книги проф. Кана «Платон и постсократический диалог» (2013)1.
Чарльз Кан, заслуженный профессор философии Университета Пенсильвании, хорошо известен своими работами по Анаксимандру, Гераклиту, Пифагору, а также книгой «Платон и сократический диалог: философское использование
1 Kahn H. Ch. Plato and the Post-Socratic dialogues: The return to the philosophy of nature. N. Y., 2013. Книга состоит из Предисловия, Заметки о хронологии, шести разделов (посвященных диалогам Парменид, Теэтет, Софист, очерку диалектики от Федра до Филеба, и диалогу Тимей), а также Эпилога, озаглавленного Платон как политический философ.
литературной формы»2. «Естественным» ее продолжением стала обсуждаемая книга. Проф. Кан считает, что рассматриваемые им поздние диалоги вполне независимы друг от друга (кроме драматической преемственности между Софистом и Политиком); но тем не менее в них следует видеть некий единый проект Платона, который в преклонные годы постепенно признает натурфилософию в качестве основы для некой системы мысли.
Проф. Кан знакомит читателя с тем, что осталось неизменным в его позиции и как он ее модифицирует. Первая книга, напоминает проф. Кан (который уже в этой работе выступал как умеренный «унитарист»), была направлена против разделения периода платоновского творчества до Государства на два этапа (собственно сократический и более платоновский): вопреки этому двухэтапно-му подходу (наиболее прямолинейно представленному Г. Властосом в его Сократе) проф. Кан отрицает исключительно сократический этап, не считает Сократа источником тех точек зрения, которые мы находим у Платона3, и рассматривает тексты от Апологии до Государства в более унитаристском духе: он предполагает, в частности, что понятие сущности как объекта определения уже означало, что платоновская теория идей уже была у него в сознании (например, в диалогах Ев-тифрон и Менон). Теперь взгляд проф. Кана более осторожен: он усматривает в творчестве Платона от Апологии до Государства и Федра три этапа. Воспроизведу эту схему4, поскольку она ярко демонстрирует, что, несмотря на мелкие несовпадения, в целом проф. Кан размышляет о Платоне в духе вполне традиционной парадигмы, принимаемой сейчас большинством исследователей платоновского корпуса:
1) начальный (до-метафизический) этап (Апология, Критон, Горгий, Ион, Гиппий Меньший) — Платон верен моральной позиции Сократа, но им еще не развито ее метафизическое обоснование;
2) имплицитная теория сущностей в «диалогах определения» (Лахет, Хар-мид, Евтифрон, Менон; в этот же период были написаны Протагор, Лисид, Евти-дем) служит основой этого метафизического обоснования;
3) эксплицитная теория форм в Кратиле, Пире, Федоне, Государстве и Федре.
В диалогах этого периода, согласно проф. Кану, налицо нарастание метафизики, но практически нет физической реальности. В Федоне теория идей возникает как раз в качестве альтернативы натурфилософии, и еще в Пармениде (130с) идеи огня или воды — серьезная проблема для Платона. Предположение автора в том и состоит, что Платон, начиная с Парменида, все больше проясняет возможность применения идей в области физики и биологии, в силу чего и возвращается на поле, возделанное его предшественниками — досократиками. Начиная с Парменида Платон готовит базу для объединения теории идей с натурфилософией (л£р1 ф"йо£Юс; íoтоpía). Анализу этого пути от Парменида к Тимею
2 Kahn H. Ch. Plato and the Socratic dialogues: The Philosophical Use of Literary Form. N. Y.,
1996.
3 Нельзя не отметить здравый подход проф. Кана к так называемым свидетельствам Аристотеля о Сократе (см.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues... P. XVII, 87: «Аристотель может сказать о Сократе только то, что он узнал от Платона»).
4 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. P. XIII.
и посвящена рассматриваемая книга проф. Кана. И этот путь оказывается не только путем прочь от Сократа к досократикам, но и к новому понятию имманентной формы.
Эти указания введения позволяют уверенней следить за ходом всех дальнейших рассуждений, которые очевидным образом не вывод из исследования, а некий априорный взгляд, исходящий из основных современных предрассудков, хотя и несколько меняющий акценты в пределах уже существующей парадигмы. И в заметке о хронологии проф. Кан оговаривает, что этим вопросом он специально не занимается, а полагается на результаты стилистического (стиломе-трического) анализа платоновского корпуса, представленные, в частности, еще у Кемпбелла и Риттера.
Напомним вместе с проф. Каном5, что, согласно этим представлениям, к первой группе диалогов относятся Кратил, Пир, Федон вместе с Апологией, Кри-тоном, Горгием, Меноном и еще несколькими другими диалогами (понятно, что проф. Кан называет тексты, наиболее значимые для его изложения). Ко второй группе относятся Государство, Федр, Парменид и Теэтет. К позднейшей третьей группе относятся Софист-Политик, Филеб, Тимей и Законы. Эта последовательность диалогов, считает автор, отмечена яркими стилистическими изменениями, но не соответствует важным стадиям развития философского содержания (то есть эволюции все той же теории форм-идей)6. Заметив, что философское развитие Платона в соответствии с таким подходом к хронологии его диалогов — «непростая история» (с чем нельзя не согласиться), проф. Кан тем не менее готов эту историю писать.
Наметим константы того общепринятого взгляда на платоновский корпус, одной из модификаций которого нужно считать и работу проф. Кана, и в качестве предварения еще раз отметим, что две его книги о Платоне — один из наиболее здравых современных очерков платоновского наследия. Именно поэтому их рассмотрение позволит яснее понять и показать недостатки доминирующего подхода.
Отказываясь от примитивного взгляда на так называемые ранние диалоги как на едва ли не буквальное воспроизведение Платоном бесед исторического Сократа или защиту его взглядов, проф. Кан разумно предполагает, что взгляды самого Сократа были чем-то неоформленным и плохо артикулированным; но при этом — как и прочие представители communis opinionis — он, во-первых, не задается вопросом, который, вообще говоря, должен вставать первым: откуда нам известно, что Платон начал писать так называемые сократические диалоги в 90-е гг. и для кого он мог их писать? Во-вторых, справедливо обращая внимание на литературные достоинства платоновских текстов, проф. Кан как будто не замечает, что Платон пишет в разных жанрах, а обращение к этим жанрам обусловлено разной аудиторией, для которой всякий раз предназначены его тексты.
5 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues... P. XVI.
6 Это несоответствие этапов, выделяемых с помощью стилометрии, этапам философской эволюции проф. Кан рассматривал в статье: Kahn H. Ch. On Platonic Chronology // New Perspectives on Plato, Modern and Ancient / J. Annas, Ch. Rowe, eds. Cambridge (Mass.), 2002. P. 93-128.
В-третьих, известные соображения о том, что в платоновский корпус входят не принадлежащие Платону тексты, также всерьез не занимает проф. Кана.
Платон был представителем аристократического семейства, непосредственно связанного с олигархами. Сразу после крушения олигархического режима и гибели его ближайших родственников, стоявших во главе этого режима Крития и Хармида, и после казни Сократа, также связанного с олигархами7, Платон в небольшом афинском полисе едва ли мог развлекать забавными диалогами вроде Иона или Гиппия Меньшего публику в кружках неких софистов, поскольку в это время только здесь и можно было найти слушателей такого рода литературных поделок.
Далее, если всерьез придавать значение литературной форме текстов платоновского корпуса, то нельзя не заметить, что Платон написал много речей (судебная речь Апология, политическая речь Менексен и девять эпидиктических речей — две первые речи Федра, семь речей Пира), которые как раз хорошо датируются временем с конца 390-х до конца 380-х8 гг. и вполне соответствуют жанрам речей, которые весьма развиты к этому времени. Более того, Платон дает нам представление о тех, кто мог быть слушателем такого рода речей: разного рода аристократические кружки или собрания в домах богатых интеллектуалов, которые Платон рисует в Федре, Пире и Протагоре.
Наконец, давно отмечено, что в текстах платоновского корпуса очевидным образом выделяются диалоги, имеющие рамку, и диалоги в прямой драматической форме: и как раз диалоги в прямой драматической форме следует считать более поздними просто по той причине, что их восприятие предполагает в качестве необходимого контекста наличие развитой школьной организации, которая со временем и стала называться платоновской Академией. Именно школа предполагает регулярные занятия, о начале которых в платоновском кружке свидетельствует Федон, отчетливо противопоставивший Сократа-пифагорейца, беседующего с пифагорейцами Симмием и Кебетом, и прочих близких Сократу людей, в том числе софистов Антисфена и Эсхина, в одной компании с которыми Платон не мог себя и помыслить: об этом свидетельствует как платоновский Федон, где Платона нет, так и Ксенофонт, нигде не изображавший Платона, но охотно дающий слово его оппонентам, например софистам Аристиппу и Анти-сфену, принадлежавшим к окружению Сократа9.
Если иметь в виду хотя бы только указанные соображения, то предположения о том, что Платон воспроизводил и обосновывал сократовскую мораль с
7 Сократ очевидным образом входил в число 3 тыс. «чистых» афинян и состоял в неких отношениях с дядей Платона Критием, в силу чего Платон и называет себя первым из тех, кто был готов выплатить за Сократа денежный штраф, и подчеркивает, что Сократ ничему не учил.
8 См. мою статью «Заметки к Платоновым Апологии, Менексену и Пиру» в изд.: Материалы международной конференции «Платон и платонизм в европейской культуре». М., 2013. С. 117-140.
9 Напомню, что у нас нет никаких оснований говорить о некоем «движении сократиков» на протяжении большей части IV в.; ср. мою статью «Сократ-пифагореец — изобретение Платона?» в «Вестнике ПСТГУ» (Серия I: Богословие. Философия. 2012. № 3(41).Специально с. 76-78).
помощью теории идей, нельзя не признать наивными и не учитывающими ни напряженной обстановки в Афинах вплоть до позорного Царского мира с персами (с коротким перерывом на 393—392 год), ни исходной политической мотивации платоновского литературного творчества, ни его возможной эволюции в этот начальный период. Ввести в один блок с Апологией и Менексеном Иона, Кри-тона и Гиппия Меньшего можно только закрывая глаза на их жанровую и содержательную несовместимость: если первые два текста могут быть естественным образом рассмотрены в конце 390-х — середине 380-х гг., то для последних трех необходима развитая атмосфера школьных дискуссий, которую мы можем предположить в Академии не ранее середины — второй половины 370-х годов.
У проф. Кана был другой выход: он мог согласиться с Г. Властосом и признать, что школа в собственном смысле слова была уже у Сократа, а Платон, один из ее учеников, в своих диалогах отражает атмосферу дискуссий, которые велись в этой школе. Но проф. Кан этого не делает, причем с полным основанием, поскольку кроме Аристофана свидетельств о такой школе нет, а Платон в Апологии настаивает, что Сократ никого никогда и ничему не учил. А если наличие развитой сократовской школы не признается, то принимаемый проф. Ка-ном круг «ранних» диалогов либо повисает в воздухе, либо предполагает участие Платона в жизни софистических кружков, против которых в конце 390-х с таким презрением писал Исократ, явно считавший Платона не софистом, а последователем Пифагора, каковым Платон действительно себя и проявляет начиная с Апологии...
Прежде чем перейти к рассмотрению основного содержания книги 2013 г., позволю себе сделать несколько замечаний и относительно того, как проф. Кан рисует следующие этапы платоновского творчества до Государства включительно: об этом идет речь в предисловии к рассматриваемой книге, и это действительно важно для понимания общего подхода проф. Кана к Платону.
Справедливо выделив группу «диалогов определения», проф. Кан усматривает в них метафизическое обоснование грядущей теории идей с помощью имплицитной теории сущностей. Правда, при этом остается неясной роль диалогов Протагор и Евтидем, написанных, согласно проф. Кану, в этот же период. Проф. Кан и здесь не обращает внимания на тот несомненный факт, что он ищет развитие некой общей мысли в диалогах, типологически совершенно разнородных: Хармид и Лисид с точки зрения формы составляют одну группу, и им предшествует Протагор (все три — диалоги, пересказанные самим Сократом); Евти-дем примыкает к ним по форме, но отражает совершенно иную ситуацию уже в платоновской школе, которая начинает коллекционировать «софистические опровержения» мегариков; особняком стоит Менон, со своей прямой драматической формой сопоставимый с Лахетом и Евтифроном, которые едва ли можно считать платоновскими. Укажу некоторые резоны для такой последовательности названных платоновских диалогов.
Платон, как я уже отметил, в рамочных диалогах дает нам представление о своей аудитории и о том, как она меняется. В Федре чтение и обсуждение речи Лисия происходит в роскошном доме, который Эпикрат приобрел у богача Мо-риха, в Протагоре беседа идет в доме у богача Каллия, в Горгии — в доме Кал-
ликла, в Пире — в доме Агафона; но в Хармиде, Лисиде и Евтидеме перед нами гимнасий или палестра. Еще раз повторю: если бы проф. Кан сам не придавал такого значения литературной форме, то в связи с его текстом об этом нечего было бы и говорить. Но эта очевидная перемена места действия диалогов как раз характеризует изменение литературной формы и тем самым изменение платоновской публики. И если следить за этими изменениями, то мы должны признать, что в Апологии, Менексене, первой части Федра, в Пире и даже в Федоне, впервые вводящем в стихию неких обсуждений, которые ведут представители секты пифагорейцев, школьный элемент практически отсутствует, тогда как в Хармиде, Лисиде и Евтидеме он последовательно нарастает, в связи с чем и следует предположить появление этих диалогов не ранее 370-х гг., причем во время написания Государства.
Но в таком случае очевидно, что «эксплицитная теория форм» в Федоне предшествует «имплицитной теории сущностей» в школьных Хармиде и Лисиде, а не вытекает из них10. Кроме того, Менон с его знанием-припоминаем — отклик на Федона, а не предвестие его, а Евтифрон (как и Критон) очевидно отражает еще более поздний этап развития Академии, связанный с началом работы Платона над Законами, когда Платон уже долгое время не пишет рамочных диалогов, поскольку Академия стала школой со своими рутинными методами занятий, то есть прежде всего с бесконечными дискуссиями, правила которых в конце концов сформулировал Аристотель в Топике и Софистических опровержениях.
Отмечу еще один дефект большинства современных изложений Платона, к которым следует отнести и книгу проф. Кана, — их линейный характер. Поскольку нельзя не заметить, что Государство и Тимей, а также Законы несопоставимы с другими диалогами не только в силу своей обширности, но и с точки зрения того огромного и разнообразного материала, который нужно было предварительно проработать, должным образом подготовить и применить в создаваемом обширном тексте. Эти диалоги Платон при всей своей гениальности не мог не писать долго, и на их фоне он писал другие диалоги, связанные с эволюцией предметов и методов рассуждения, интересовавших его школу. Вот это параллельное написание ряда диалогов и их возможную переделку проф. Кан, похоже, даже не имеет в виду, как, впрочем, и большинство современных исследователей Платона.
Итак, априорное признание «ранними» ряда «сократических» диалогов, отсутствие понимания формальных особенностей текстов платоновского корпуса вместе с невниманием к той аудитории, для которой они создавались, — вот что
10 Справедливо отмечая отсутствие прямой связи между изменением стиля и изменением содержания, проф. Кан вместе с большинством исследователей, похоже, не видит того, что попытка вывести развитие содержания (мысли) из заранее известного порядка текстов всегда оказывается подгонкой под ответ, а попытки определить последовательность текстов из некой заранее усматриваемой эволюцией содержания (мысли) всегда подчинено принципу дышла («куда поворотил, туда и вышло»). Так, в частности, Робинсон в своей знаменитой книге «Plato's Earlier Dialectic» (Oxford, 19532, первое издание вышло в 1942 г.) рисует, исходя из принятого порядка диалогов, переход от эленхоса к диалектике: это «развитие» платоновского метода нарисовано исключительно из априорного признания «ранних» диалогов, предшествующих Государству. См. цитированные выше «Заметки к Платоновым Апологии, Ме-нексену и Пиру» (С. 125, сн. 14).
прежде всего определяет взгляд большинства современных исследователей Платона, включая и проф. Кана. Ясно также, что знаменитой статьи Оуэна 1953 г., где высказаны соображения в пользу ранней датировки Тимея, для проф. Кана не существует, поэтому последующее изложение с самого начала и в своей самой принципиальной части оказывается не исследованием, а попыткой подогнать решение под заранее известный ответ, согласно которому Тимей написан после Софиста, Парменида и Филеба. Эти недостатки оказали определяющее значение при рассмотрении «постсократических» диалогов. К их изложению в книге 2013 г. теперь и переходим.
Глава I посвящена Пармениду. Проф. Кан сразу отмечает радикальное изменение рамки: вместо Сократа, уверенного излагателя теории идей в Федоне и Государстве, перед нами юный Сократ, очерк теории идей которого встречает уничтожающую критику Парменида, которого мы не видим в предшествующих диалогах (Symp. 178b — изолированная поэтическая цитата). Парменид выбран Платоном как единственный из предшествующих философов-«досократиков», достойный критиковать теорию идей в диалектическом споре, но вместе с тем опирающийся на устойчивую онтологию. Во второй части Парменида — восемь (или девять — похоже, для проф. Кана это не имеет большой важности) выводов из некоего утверждения и его отрицания. Ни первая, ни вторая части не дают никакого ответа на возражения против теории идей, причем неясно, как следует связывать обе части. Проф. Кан резонно предполагает, что вторая часть станет менее загадочной, если ее рассматривать в контексте Теэтета, Софиста, Филеба и Тимея. Драматически связанные между собой Теэтет и Софист, оба ссылаются на сцену из первой части Парменида и представляют собой его продолжение. Софист и Филеб в значительной мере суть ответы на вопросы, поставленные в Пармениде, что верно и для теории потока и восприемницы в Тимее. Проф. Кан предлагает рассматривать Парменид как первый провокативный шаг в целях ревизии теории идей в поздних диалогах. Первая часть обнаруживает сложности и призывает к их разрешению, вторая — открывает новые перспективы в подготовке более полной теории, хотя девять дедукций второй части ставят больше вопросов, чем дают ответов, так что позитивная теория дана только в Софисте, Филебе и Тимее11.
Далее проф. Кан переходит непосредственно к разбору первой части, словно он уже определил, с какого рода текстом имеет дело. Ценителю литературной формы не пришло в голову задаться вопросом, почему так противопоставлены первая и вторая части (первая — рамочный диалог, вторая — диалог в прямой драматической форме): априорно принимается, что диалог Парменид представляет собой некое единое целое, так что мы, исходя из имеющегося текста, просто обязаны понять его как некую единую композицию.
Проф. Кан представляет двуплановый — формальный и содержательный — анализ апорий первой части12. В первой апории, по проф. Кану, Сократа не затрудняет признание идей-форм для логико-математических объектов и моральных понятий, а вот природные виды (человек, вода, огонь) вызывают затрудне-
11 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues... Р. 1-3.
12 См.: Ibid. Р. 6.
ние... — мы должны понять, что начиная с Парменида Платон последовательно движется к признанию чувственного мира.
В связи с апорией «третий человек» проф. Кан вспоминает полемику по этому вопросу, в частности известную статью Майнволда (Meinwald) «Goodbye to the third Man» (1992)13, но не вспоминает 22-ю главу Софистических опровержений Аристотеля, посвященную раскрытию софистических уловок, основанных на неправомерном отождествлении нетождественного: Аристотель при жизни Платона «блокировал» апорию «третий человек», но и Платон относился к ней как к известной в Академии уловке (по Аристотелю, софистической), не нуждающейся в опровержении в рамках апоретического диалога, каким и является первая часть Парменида. Проф. Кан в связи с «третьим человеком» приводит также тексты из Государства (596а слл.), где Платон рассуждает о единственной идее кровати у множества кроватей и считает, что их нужно пересмотреть в связи с «третьим человеком», а затем сопоставляет их с рассуждениями о единственности космоса в Тимее (31а), где эта проблема «уже» не возникает.
Отметим, что ни вопросы жанра, ни вопросы фона рассуждений первой части Парменида проф. Кана не занимают: ему нужно показать, что перед нами переходный диалог (что символизирует ведущая роль не Сократа, а «досократи-ка» Парменида), и в нем выявлены некие трудности, которые будут разрешены в позднейших диалогах. Вторая часть Парменида, то есть восемь (или девять) дедукций14, рассматривается примерно в том же ракурсе, но основным оказывается предвосхищение того, что мы найдем в более поздних диалогах, то есть некий переход к натурфилософии. Проф. Кан делит дедукции на конструктивные (2, 3, 5, 7) и неконструктивные (остальные). Первые рассматривают различные аспекты многого (plurality) в контексте возможного описания физического мира, вторые показывают отделенность (xwpio^ôç) Одного от бытия. Среди конструктивных дедукций вторая занимает особенное место, поскольку имеет определенное отношение к физическому миру, так как в нем есть не только движение и покой, возникновение и уничтожение, но он сам есть предмет чувственного восприятия, а также знания и мнения (155d). Поэтому Парменид оказывается подготовкой к физике, хотя сам по себе он и не закладывает фундамента для науки о при-
роде15.
Проф. Кан, по существу, обходится без исследования Парменида, а также без исследования того, какое место занимает Парменид среди поздних диалогов. В каком-то смысле в этом и нет необходимости, поскольку заранее принимается, что Платон писал один диалог за другим, причем именно в указанной последовательности. Поэтому переход от Парменида к Теэтету предопределен, так что и Теэтет нужно не исследовать, а подыскать в нем то, чем будет обеспечен этот заранее объявленный переход. Считая, что ссылки на встречу Сократа с Парме-
13 Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 8—11.
14 Раздел озаглавлен «Восемь дедукций» («The eight deductions»), но дальше идет речь «о лабиринте аргументов, сгруппированных восемью (или девятью) дедукциями с противоположными положениями» («of a labyrinth of arguments grouped under eight (or nine) deductions with contradictory conclusions»); в дальнейшем рассмотрены восемь дедукций, и нельзя понять, зачем упомянуто это неоплатоническое деление второй части Парменида на девять положений.
15 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 45-46.
нидом в Теэтете и Софисте служат достаточным формальным основанием для того, чтобы считать оба диалога продолжением Парменида, проф. Кан приводит такой содержательный резон: «...отсутствие во второй части какой бы то ни было отсылки к эмпирическим данным может указывать на необходимость обдумать роль чувственного восприятия в некоем полном очерке знания»16. Но нельзя же всерьез делать некие выводы исходя из того, чего нет во второй части Парменида, если этого не было и в других более ранних диалогах.
Посвященная Теэтету вторая глава называется «Теэтет в контексте поздних диалогов» и начинается с герменевтической проблемы: как читать диалог Теэтет? Сказав, что Теэтет как сочинение по эпистемологии дает множество интересного с точки зрения современной последекартовской философии, проф. Кан справедливо замечает, что в Теэтете присутствует привычный нам по «ранним диалогам» Сократ-акушер, но в диалоге нет того, что мы считаем собственно платоновским: Платон словно возвращается к апоретике своих ранних сочинений. Формальная структура диалога соответствует «диалогам определения» (Ев-тифрон, Менон), в концептуальном плане Теэтет продолжает Менона: там речь шла об определении добродетели, здесь — знания; и в Теэтете Сократ ничего не знает о своей юношеской теории идей, которую он представил в Пармениде, тогда как Сократ более позднего Филеба обнаруживает знакомство с диалогом Парменид11.
Но эти здравые замечания приобретают смысл, если мы понимаем, что Теэ-тет не следует за Парменидом, а Евтифрон и Менон не ранние диалоги. Но проф. Кан делает из этих правильных наблюдений другой вывод: Платон в Теэтете (и в Софисте) еще не знает, как быть с теорией идей, и потому не отвергает ее и не опирается на нее, а оставляет ее за скобками. Сам текст Теэтета, продолжает проф. Кан, не может нам сказать, почему Платон, рассматривая в этом диалоге чувственное восприятие и мнение, обошелся без неких устойчивых предметов познания. В отличие от Корнфорда, считавшего, что Теэтет защищает классическую теорию идей, проф. Кан не хочет переоценивать положительный смысл диалога. Смысл «герменевтической гипотезы», с помощью которой проф. Кан намерен ответить на этот вопрос, таков: хотя в Теэтете сам Платон и не говорит об идеях, но читатель его «ранних» и «средних» диалогов с их метафизическими построениями может сделать те заключения, которые не делает метафизически стерильный Сократ Теэтета...18.
Выдвинув «герменевтическую гипотезу», проф. Кан непосредственно приступает к рассмотрению первой и второй частей Теэтета. Вопросы литературной формы и релевантный контекст для данного диалога его и в данном случае не интересуют. Между тем Платон приложил все силы, чтобы на этот контекст указать: диалог воспроизводится по записи Евклида, якобы сделанной со слов самого Сократа, а место действия диалога — Мегары. Ни Мегары, ни мегарики не упомянуты в книге проф. Кана ни разу, и вся стихия споров с мегариками, очевидно поднявшими на щит Протагора с его тезисом о знании, опирающем-
16 Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 41.
11 См.: Ibid. Р. 41-48.
18 См.: Ibid. Р. 50-52.
ся на чувственное восприятие, остается вне поля рассмотрения. Что же остается? Остается объявить, что теория чувственного восприятия — изобретение самого Платона, который вдруг стал воспроизводить механистические взгляды Эмпедокла и Демокрита, причем проявлял при этом большую тонкость, так что нечто подобное мы обнаружим как уже несомненно его собственный взгляд в Тимее19, — мы видим, что схема «вперед к досократикам» исправно проявляется и здесь.
Стихия спора у Платона оказывается для проф. Кана чем-то несущественным. Но фон Теэтета — как раз школьные диспутации, которые развились в Академии к началу 360-х гг., и Теэтет — яркое тому свидетельство, так что и термин OTOix^Ta, который Платон, по Евдему (frg. 31 Wehrli), первым стал использовать для обозначения элементов физического мира, отражает эту стихию академических споров. Но проф. Кан рассуждения о разделении и смешении рассматривает как прямую отсылку к ответу Эмпедокла на критику становления у Парменида20. Почему эти точки зрения вновь стали актуальны, кто и в каких целях их реанимировал — проф. Кана не занимает, хотя ясно, что вся эта проблематика становится актуальна только в академических спорах, о чем можем судить по Аристотелю. В стремлении найти у Платона возвращение к досократикам V в. проф. Кан выпускает из поля зрения школьные диспутации, ведшиеся в школе Платона и у мегариков, на которые с такой очевидностью как раз и указывает рассматриваемый Теэтет.
Переходя к Софисту (гл. 3), проф. Кан справедливо отмечает его очевидную временную удаленность от Теэтета, продолжением которого он тем не менее служит21. Поскольку Тимей, согласно принимаемой схеме, еще только грядет, проф. Кан говорит, например, о нарастании образа демиурга от Софиста (266b-c, ср. 268d1) к Политику (270а, 273b-d) и его кульминации в Тимее21. Вопрос о том, что Софист может быть написан после Тимея, не ставится, тем более не идет речи о том, что Софист продолжает некие школьные дискуссии, развивавшиеся по ходу написания Тимея и после него. Проф. Кан рассуждает о бытии и небытии — что важно, если иметь в виду, что Платон привлекает к этому внимание именно в связи с проблемой определения.
О диэрезе как методе определения проф. Кан здесь не говорит, отложив изложение «новой концепции диалектики в терминах Collection and Division»23 до следующей главы, которая представляет собой сквозной очерк диалектики у Платона. Автор отмечает, что Софист-Политик — часть незавершенной трилогии (не написан Философ), как и более поздняя (согласно его схеме) пара Тимей-Критий (с ненаписанным Гермократом). Связь Тимея с Государством в случае этой поздней датировки выглядит странно, но проф. Кана это не сму-щает24. Предлагая сводку истории диалектики в диалогах до Федра, проф. Кан
19 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues... Р. 53.
20 См.: Ibid. Р. 78-80.
21 См.: Ibid. Р. 94.
22 См.: Ibid. Р. 129-130. Нужно сказать, что эти искусственные «выводы» из заранее принятого порядка диалогов производят самое беспомощное и огорчительное впечатление.
23 См.: Ibid. P. 94.
24 См.: Ibid. Р. 131-132.
справедливо отмечает25 противоположность диалектики и эристики, понимание диалектики как метода деления по видам уже в Государстве (Resp. V 454a6) и нацеленность диалектики на определение и поиск сущности вещи26.
От «ранних» диалогов и Государства проф. Кан переходит к рассмотрению диалектики в Федре, что должно подвести нас к Софисту и Политику. Диалектика в Федре выступает как искусство «соединения и разделения (collection and division27)», что позволяет правильно говорить и мыслить (266b4). Эта «новая инкарнация» диалектики (свойственная поздним диалогам Платона) и делает ее основным методом исследования, искусством рационально мыслить и точно формулировать мысль. В Федре Платон также признает исследование природы, которому он противопоставлял рассуждение (Хбуос;) в Федоне. Переход к Софисту и Политику, промежуточным на пути к Тимею, таким образом осуществлен, и к их рассмотрению проф. Кан и приступает.
Проф. Кан справедливо сравнивает демонстрацию метода определения посредством разделения (диэрезы) в Софисте и Политике с примерами в учебнике логики, призванными тренировать ум в размышлении и анализе. Популярность метода видна из насмешек комедиографов и из критических отзывов Аристотеля. Изложение диалога Софист сводится к пересказу семи определений софиста, в Политике отмечается несовершенство определения политика и его незавершенность, для обоих диалогов отмечено наличие комических элементов. Проф. Кан считает, что здесь — как и в Федре, где Платон не признает силу письменной речи, — сатирически изображено педантское применение метода диэрезы, над чем и посмеялся комедиограф Эпикрат28. Но для реалиста Платона этот метод был отражением подлинной реальности, о чем яснее всего будет сказано в Филе-бе (169с9^2): результатом правильного деления должно быть определение того, что данная вещь есть. И если в Государстве диалектика несла протрептическую функцию, побуждая к возвышению ума и созерцанию форм-идей, то в Софисте и Политике дуализм бытия-становления и умопостигаемого-чувственного отсутствует, и здесь нет этой устремленности вверх, хотя и здесь до некоторой степени усматриваются педагогическое и даже квазирелигиозное понимание диалектики. Но этот дуализм вновь появляется в Филебе и Тимее29.
Самым важным в Филебе оказывается возможность применения диалектики к пифагорейски окрашенной космологии30; метод деления сменяется методом установления некой промежуточной области числа между пределом и беспре-
25 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues... Р. 134.
26 Проф. Кан также подчеркивает, что (за исключением VI—VII книг Государства) связь диалектики с математикой и методом гипотез (предпосылок) оказывается несущественной. В своем изложении диалектики проф. Кан имеет в виду знаменитую книгу Робинсона, который (как и многие до него и вслед за ним) рассматривал гипотетический метод как один из главных в платоновской диалектике.
27 Робинсон говорил о «1) synthesis or generalization and 2) division or classification» (Op. cit. Р. 162).
28 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 140-144.
29 См.: Ibid. Р. 147-148.
30 См.: Ibid. Р. 150.
дельным, одним и неопределенной двоицей, и проф. Кан довольно подробно31 анализирует приводимые Платоном примеры (алфавит, и пр.). Изложение строится так, словно Платон развивает все тот же метод деления, который был и прежде, что не соответствует действительности: Платон уже отдал себе отчет в непригодности метода диэрезы (не в последнюю очередь с помощью Аристотеля, который объяснил ему это), но теперь Платону кажется, что им найден другой метод, который он и предлагает в дискуссии об удовольствии и уме с Евдоксом и Аристотелем (Филебом и Протархом Филеба). Филеб не звено в некой линейной последовательности развивающих единую концепцию диалогов Политик— Филеб—Тимей, а отклик на определенный эпизод академических дискуссий. Но реалии этого порядка — вне поля зрения проф. Кана. Поэтому Филеб у него — некое продолжающееся движение к космологии и возвращения к досократов-ской проблематике.
Этому посвящена пятая глава. На основе фрагмента 16с-17а (вместе с 23с-27Ь) объектом диалектики сразу объявляется некий космический порядок, в котором начала Предел и Беспредельное смешаны ради образования изменчивого мира, и в этом подходе к диалектике Платон, по мнению проф. Кана, предупреждает о своем возвращении к космологическим вопросам, которые рассматривали «до-сократики»: именно эти вопросы он поднял, но не разрешил в Теэтете и Софисте. Но линейное изложение приводит здесь к явной натяжке, и проф. Кан задается вопросом: как диалектика Филеба соотносится с диалектикой Софиста? Проф. Кан не сразу отвечает на заданный им вопрос, а предлагает сначала посмотреть соотношение диалектики и космологии в самом Филебе. Начинается это изложение с заявления, что Филеб — решительный шаг Платона на пути к натурфилософии, движение, намеченное в Федре, начатое в Пармениде, Теэтете и Софисте и полностью развитое в Тимее, а своего рода постскриптум — Х книга Законов.
Филеб помещается перед Тимеем: условность и недоказуемость этого порядка очевидны, но проф. Кан называет его наиболее вероятным, хотя и говорит тут же, что ничто существенное не зависит от такой хронологии32, что обессмысливает все предшествующее линейное изложение. Но проф. Кан опять объясняет отличие позиции Сократа в Федоне и Государстве от того, что мы находим в Филебе, Тимее и Законах: в этих последних проф. Кан усматривает возвращение к проблематике «досократиков», каковую Платон вмещает в собственную фило-софию33.
Проф. Кан считает, что это было результатом переосмысления математики: если в Государстве математика призвана возвысить душу, освободить ее от тьмы становления и обратить к умопостигаемой реальности, то в «поздних» диалогах математика обращена скорее вниз, чтобы «определить структуру в мире природы и изменения»34. Свидетельством начала осознания новой роли математики
31 Cm.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. P. 152-156.
32 Cm.: Ibid. P. 157.
33 Cm.: Ibid. P. 158.
34 Ibid. P. 159.
проф. Кан считает пассаж из Политика 283d-284d35, продолжением — Филеб, реализовано это новое понимание в Тимее. Говоря о Филебе, проф. Кан находит здесь еще одну инновацию: начальное представление о мировой душе, которое само собой разумеется опять-таки в Тимее. Проф. Кан отмечает, что представление о мире как о живом организме было имплицитно свойственно «досократи-кам», но стало эксплицитно выраженным учением только в Филебе, где Платон устами Сократа утверждает (30а-с), что 1) наша душа происходит от мировой души, как элементы нашего тела происходят от элементов мирового целого; 2) ум как причина не может действовать в мире без мировой души36. Это представление о душе отразилось и в X книге Законов (с чем спорить не приходится), но как это соотнести с Тимеем? Проф. Кан не допускает мысли, что Филеб откликается на Тимея и развивает его, но при этом чувствует, что в нарисованной им картине для Тимея места нет, и потому замечает: «В этом пункте Тимей идет своим собственным путем, сохраняя понятие божественного Создателя, отличного от произведенной им мировой души»37. Все дело в литературной форме истории творения, изложенной в Тимее, уверяет проф. Кан, а также в том, что набросок Филеба и минималистская космология X книги Законов не оставляли места для различения между демиургом и душой. Но ясно, что дело здесь не в краткости изложения, поскольку в той же X книге Законов Клиний внушительно говорит: «.в настоящей беседе вовсе не надо предпочитать краткость речи ее пространности. Ведь, как говорится, никто за нами не гонится. Было бы смешно, да и плохо, если бы оказалось, что мы выбрали вместо наилучшего то, что покороче» (887b1-5).
При сколько-нибудь непредвзятом подходе совершенно очевидно, что картина мира, нарисованная в Тимее, целиком покоится на основаниях, заложенных в Государстве: есть мир бытия и мир становления, которые соотносятся между собой как образец и подобие, и мир-подобие создан божественным Демиургом по некоему образцу, то есть так же, как здешние ремесленники создают свои кровати. После Парменида Платон нигде не обращается к этой метафоре образца-подобия: ни в Софисте, ни в Политике, ни в Филебе, то есть в тех поздних диалогах, к которым Платон приступил по завершении Тимея. Платон писал названные диалоги уже на фоне работы над Законами, и темы этих диалогов отражали темы Законов, а также наиболее интересные моменты академических дискуссий, отраженные и в текстах Аристотеля. В Законах с миром идей-образцов Платон расстался так же, как расстался с диалектикой, и здесь же Платон решительно отвергает те самые концепции «досократиков», которые столь активно обсуждались в Академии после появления там Аристотеля и к которым с таким упорством, поистине заслуживающим лучшего применения, хочет подвести эволюцию платоновской мысли проф. Кан.
Что касается главы, посвященной анализу самого Тимея, то его основная мысль сводится к тому, что Тимей, наконец, разрешил проблему причастно-
35 Искусственность усмотрения в данном пассаже нового подхода к математике бросается в глаза всякому, кто посмотрит этот «загадочный» пассаж в контексте диалога.
36 См.: Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 161-162.
37 См.: Ibid. Р. 162.
сти, то есть некоего отношения между умопостигаемыми идеями-образцами и их чувственными подобиями, введя в качестве посредника область математических предметов (а именно чисел, геометрических фигур и тел). Но при этом проф. Кан считает, что окончательного объяснения в письменных текстах Платона не содержится: если Платон и дал объяснение этого, то разве что в своем «устном учении»38, так что мы можем только гадать, как именно Платон понимал квазиматематический характер своих идей-форм39. Ясно, что считать сколько-нибудь научной такую интерпретацию нельзя.
Но было бы интересно понять, как старческая увлеченность Платона «до-сократовским» рационализмом соотносится с его умонастроением в Законах, которые, согласно проф. Кану, создаются примерно в это время и в которых (все в той же X книге) Платон с энтузиазмом говорит о приверженности к древнему взгляду «все полно богов» (899b9) и при этом велит разнообразно наказывать безбожников, казнить их или предавать пожизненному заключению, а их трупы выбрасывать за пределы государства, запретив предавать их погребению. Не даст ли на это ответ последняя глава с интригующим названием «Эпилог. Платон как политический философ»?
Проф. Кан начинает именно с необходимости хотя бы отчасти восполнить полное отсутствие практического (политического) аспекта платоновской философии в предшествующем изложении, но первый параграф посвящает космологии в X книге, которой уже отчасти касался. Отличие космологии Х книги Законов от Тимея (и Филеба) оказывается для проф. Кана неожиданностью40, хотя, вообще говоря, совершенно очевидно, что в Законах нет ни вечных Идей, ни космического Демиурга, ни Восприемницы, и нет даже дуализма Предела и Беспредельного (все заглавные буквы отражают оригинал). Мнение некоторых исследователей об изменении умонастроения Платона в эти последние годы проф. Кан считает недоразумением: просто Законы во многих отношениях — особый случай, а космологический пассаж — особый случай в особом случае. Проф. Кан считает, что все дело в изменении аудитории, для которой написаны Законы: это «совершенно иные, менее философски информированные слушатели». Затем он еще раз отмечает отсутствие Демиурга, Форм и Восприемницы41, указывает контекст космологического рассуждения (введение к законам о нечестии) и пересказывает пассажи 892а-896с6, а затем 89^-899а, несколько раз ссылаясь (вполне уместно) на близкие рассуждения у Аристотеля (который, надо думать, в это время и представляет недостаточно философски информированных слушателей в Академии, ср. ниже). Проф. Кан в конце концов признает, что изложение в Х книге Законов отличается от доктрины Тимея и очерка Филеба, поскольку не предназначено, как это было в Тимее, для замещения концепции Демокрита и других натурфилософов с помощью лучшей теории, распространяющейся на ту же самую натурфилософскую область. За неимением другого повторяется уже приведенное объяснение: «Предполагаемые слушатели — это не профессиональ-
38 Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. Р. 204.
39 См.: Ibid. Р. 206.
40 См.: Ibid. Р. 215: surprisingly different.
41 См.: Ibid. Р. 216.
ные философы, к которым Платон обращался в других поздних диалогах, а более широкий класс читателей»42, а в сноске добавляет (со ссылкой на Законы 891а), что «доказательства обращены даже к тем малообразованным, dysmatheis, кому для понимания придется читать их несколько раз». Поэтому, объясняет проф. Кан, это учение, послужив непосредственной моделью для концепции Перво-двигателя Аристотеля, оказывало доминирующее влияние на эллинистическое богословие (на кого именно, не указано), хотя в контексте собственной философии Платона то, что представляет собой эта концепция божества из Х книги Законов, есть, по существу, компромисс с популярными концепциями, а никак не некое развитие теоретических построений Платона.
Впрочем, ясно, что эти заключительные замечания ничего не добавляют к основному содержанию книги, которая оказывается выразительным примером того, как некая парадигма исследования Платона, принесшая в свое время определенные результаты, устаревает и совершенно лишается смысла, но продолжает провоцировать курьезные построения, не имеющие какого бы то ни было научного значения. Книга проф. Кана напоминает мне статью «Эфир», написанную Д. А. Гольдгаммером для XLI тома Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона, вышедшего в 1904 г., то есть за год до появления статьи Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел», с той, впрочем, существенной разницей, что многие важные положения нового взгляда на корпус Платона уже были изложены в работах И. Дюринга43 и Х. Теслеффа44, то есть за несколько десятилетий до выхода книги проф. Кана. И. Дюринг показал, что со второй половины 360-х гг. в Академии создавались не только тексты Платона, но и тексты Аристотеля, так что и те и другие необходимо рассматривать в постоянном соотнесении; а Х. Теслефф отказался от выделения «ранних сократических» диалогов. Несмотря на то что покамест немногие исследователи способны оценить эвристическую ценность этого подхода, именно в рамках этой парадигмы может получить действительно научное развитие современного историко-филологического и историко-философского изучения Платона и Платоновского корпуса.
Ключевые слова: Платон, Corpus Platonicum, «сократические» диалоги, ранние зрелые и поздние диалоги, хронология Платона, Чарльз Кан.
42 Kahn. Plato and the Post-Socratic Dialogues. P. 219.
43 Düring I. Aristoteles // PWRE. Stuttgart, 1968. Suppl. XI.
44 ThesleffH. Studies in Platonic Chronology. Helsinki, 1982.
Plato:
from Socrates to Pre-Socratics? Yu. Shichalin
The traditional view on the chronology of the Corpus Platonicum (CP) texts turns out to be anachronistic from several, especially formal and historical, points of view. From the formal point of view all the CP texts can be divided into speeches, framed dialogues and dialogues in dramatic form; there are serious reasons for correlating these groups of dialogues with different chronological periods. Historically, to view Plato's works as modern philosophical and scholarly literature is incorrect; instead, it would seem expedient to correlate the three groups of dialogues mentioned with their changing audiences for which Plato wrote before the establishment of the Academy, during the first stage of its existence (before the second trip to Sicily) and in the later period. The evolution of Plato's philosophy is to be correlated with the evolution of the school created by him. Lack of attention to these methods can lead to incorrect assumptions concerning Plato's evolution which found their way, among others, into the book "Plato and the Post-Socratic Dialogue" by Prof. Ch. Kahn where he speaks of a transition from Socratic to Pre-Socratic problems in Plato's works; the book is critically examined by the author of the present article.
Keywords: Plato, Corpus Platonicum, "Socratic" dialogues, early dialogues, middle dialogues, late dialogues, chronology of Plato, Charles Kahn.
Список литературы
1. Шичалин Ю. А. Сократ-пифагореец — изобретение Платона? // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. 2012. Вып. 3 (41). С. 71—86.
2. Шичалин Ю. А. Заметки к Платоновым Апологии, Менексену и Пиру // Материалы международной конференции «Платон и платонизм в европейской культуре». М., 2013. С. 117-140.
3. Düring I. Aristoteles // PWRE. Stuttgart, 1968. Suppl. XI.
4. Kahn H. Ch. Plato and the Socratic dialogues: The Philosophical Use of Literary Form. N. Y., 1996.
5. Kahn H. Ch. On Platonic Chronology // New Perspectives on Plato, Modern and Ancient / J. Annas, Ch. Rowe, eds. Cambridge (Mass.), 2002. P. 93-128.
6. Kahn H. Ch. Plato and the Post-Socratic dialogues. The return to the philosophy of nature. N. Y., 2013.
7. Robinson R. Plato's Earlier Dialectic. Oxford, 19532.
8. ThesleffH. Studies in Platonic Chronology. Helsinki, 1982.
