CC BY
79
3 Цит. по: Семейный пир Московского университета // Журнал министерства народного просвещения. 1855. Ч. LXXXV. № 2 (февр.). Отд. III. С. 39-40.
4 Здесь и далее цитаты из статьи П. А. Валуева даны по изданию: Крымская война в художественной литературе и документах / Сост. С. Н. Семанов. М., 1999. С. 619-629.
5 Ср. негативную оценку, данную его юбилейной университетской речи В. С. Аксаковой: «Только речь Шевырева невыносимо скучна, пошла и исполнена таких беспрестанных поклонений властям, что невыносимо слушать. В лице его не отличился Московский университет. Можно ли уметь так опошлить всякую мысль и предмет, изо всего сделать шутовство! Что за цветистая речь!» (Цит. по: Аксакова В. С. Дневник 1854 - 1855 гг. М., 2004. С. 46).
6 Цитаты из статьи К. С. Аксакова приводятся по изданию: Москва - Петербург: Pro et contra (Диалог культур в истории национального самосознания): Антология / Сост. К. Г. Исупов. СПб., 2000. С. 232247.
И. М. Удлер
«ПИСЬМО» В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ АМЕРИКАНСКИХ РАБОВ
В заглавиях «невольничьих повествований» (slave narratives) почти всегда содержатся пометки, указывающие на степень авторства, на вклад рассказчика: “Taken from His Own Lips“, “Written from His Own Words“, “as Told“, “Related by Herself‘, “Narrated by Himself‘, “Narrated by Himself, Written by a Friend”, “Edited by... “. Порой указывается, наряду с фамилией рассказчика, фамилия аболициониста, записавшего и отредактировавшего устный рассказ бывшего раба, неграмотного или не умеющего изложить его в письменной форме.
Особое место занимают «невольничьи повествования», в заглавии которых стоит “Written by Himself‘, “Written by Herself‘. Среди оставленных рабами многочисленных свидетельств о жизни в рабстве полностью написанные самими рабами, самые аутентичные представляют наибольшую историческую и художественную ценность. Именно они и стали классикой жанра, в них слились воедино мифологические, фольклорные, художественно-документальные черты.
В большинстве «невольничьих повествований», написанных самими рассказчиками, авторы вспоминают, почему и как они научились читать и писать, чем для них стали книга, письмо. Они непременно называют первые прочитанные книги, самые главные для них книги, символизирующие (воплощающие) само письмо, размышляют о роли грамотности, письма, книги в их жизни.
Вспыхнувшее с огромной силой страстное и упорное желание научиться читать «письмо», книгу и научиться самому писать является лейтмотивом «невольничьих повествований» (в том числе и тех, авторы которых все-таки прибегли к помощи грамотных аболиционистов). Это стремление не только автобиографических рассказчиков, но и их родных, а также товарищей по рабству, людей разного возраста, по отношению к которым они сами зачастую выступают в роли учителей, проводников в мир письма.
Олода Эквиано, автор «невольничьего повествования» конца XVIII в., имел все основания назвать свою книгу «Увлекательное повествование о жизни Олода Эквиано, или Густава Вассы, африканца. Написано им самим» (The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano, or Gustavus Vassa, the African. Written by Himself, 1789). Его жизнь вместила в себя счастливое детство в Африке, продажу подростка в рабство, путешествие через океан на рабовладельческом корабле к берегам Америки (Middle Passage), продажу и перепродажу различным хозяевам, в том числе и английскому морскому офицеру, жизнь в Англии, корабельную службу, обращение в христианство.
Один из главных лейтмотивов его двухтомного повествования - «...я всегда имел огромное желание уметь хотя бы читать и писать, и во время пребывания на корабле я стремился усовершенствоваться и в том, и в другом»1.
Джон Квинси Адамс с детства считал учебу в школе и обретение знаний «одной из величайших привилегий, которой только может обладать человек»2.
Что значило для раба умение читать и писать? Что значила для него книга, «письмо»?
Оказавшись в чуждом ему мире, среди внушавших страх чужеземцев, среди непонятных и загадочных вещей, Олода Эквиано с особенным интересом смотрел на книги. «Я часто видел, как мой хозяин и Дик читали книги, и мне было очень любопытно поговорить с книгами и узнать от них о происхождении всех вещей. С этой целью я, когда был один, часто брал книгу и разговаривал с ней, а затем подносил к своим ушам, надеясь, что она ответит мне, и бывал очень озадачен, когда обнаруживал, что она молчит»3.
Книга воспринимается как живое существо, как магический предмет, как волшебный помощник. Тяга к книге вызвана стремлением узнать о происхождении вещей, лежащим в основе космогонических мифов, стремлением проникнуть в «сущность вещей». Уместно вспомнить суждение Платона о значимости письма в процессе выявления истины: «.что более прекрасного могло быть сделано в моей жизни, чем принести столь великую пользу людям, раскрыв всем в письменном виде сущность вещей?»4.
Книга обретала сакральный смысл, становилась в восприятии рабов источником истинного знания о мире. Тем более что чаще всего первой книгой, которую авторы «невольничьих повествований» стремились прочесть, была Библия. Об этом пишут Дж. К. Адамс, У. Андерсон, Ф.Дуглас, П. Рэндолф, О. Эквиано.
Чтение вслух Библии миссис Олд, хозяйкой Ф. Дугласа, пробудило в мальчике интерес к «этому замечательному искусству», «к таинству чтения и вызвало желание учиться», он попросил научить его читать5.
У. Андерсон вспоминает: «Когда я был маленьким, у меня было два желания: стать добрым христианином и как следует изучить Библию»6.
Дж. Адамс пишет о том, как был рад и счастлив его отец, самостоятельно научившийся читать Библию. Он последовал примеру отца: «Самое замечательное, что я могу читать Божье Слово, ведущее меня по пути, которым Он велел мне идти. Когда я только начинал учиться читать, я сказал себе, что, если я только научусь читать Библию, я буду полностью удовлетворен»7.
П. Рэндолф, обратившись к Богу и почувствовав, что он призван стать проповедником рабов, понял, что он должен научиться «читать Библию,- великую книгу Бога, - источник всех знаний. Это было мое величайшее желание - свободно читать эту книгу. Я думал, что она написана самим всемогущим Богом. Я любил эту книгу, и молился по ней, и трудился до тех пор, пока не смог ее читать. Обычно я ходил в церковь слушать белого проповедника. Я слушал текст, который он читал, и должен был читать его по своей книге, принесенной с собой. Вот как, дорогие читатели, я научился читать, когда был рабом»8.
Гарриет Джейкобс вспоминает, как охотно, прилежно и успешно, втайне от белых, под реальной угрозой жестоких кар и для учителя, и для ученика учился читать под ее руководством пятидесятитрехлетний дядя Фрэд, который очень хотел научиться грамоте, чтобы читать Библию, жить по Божьему слову и быть ближе к Богу9. Сама Г. Джейкобс оценивает грамотность, умение читать как «Живительный Источник для душ, которые жаждут его»10.
В Библии они, новообращенные христиане, искали высшую истину, Божье откровение, Веру. В их отношении к письменному слову соединились язычество
(магический предмет) и христианство. «Будучи религией священных книг,
христианство присоединилось к неоплатонизму и, в целом, к античному идеализму во взгляде на письмо как на знак служения выражению истины, Веры, Божьего слова. В христианстве Бог, Слово и Письмо сливаются воедино; для всей христианской культуры книга - это место авторитарного дискурса, Слово Бога-Отца»11.
Умение читать и писать воспринималось уже в детстве и как путь к спасению от рабства, избавлению от ига белых, обретению свободы и благополучия.
Дж. Адамс ведет начало истории своей жизни с надежды на будущую свободу, которую он связывал с грамотностью: «Я часто слышал, как белые говорили, что они не хотят, чтобы негры учились читать и писать. Затем я пришел к убеждению, что здесь скрывалось что-то большее, чем обучение чтению и письму: они не хотели, чтобы негры что-то знали»12.
Строжайший запрет хозяина, Хью Олда, адресованный жене, учить мальчика грамоте, ибо грамотный раб не захочет оставаться рабом, Ф. Дуглас в своем «Повествовании о жизни американского невольника Фредерика Дугласа, написанном им самим» (1845) оценил и как факт сакральный, вмешательство провидения («откровение», показавшее «путь от рабства к свободе»), и как «бесценную инструкцию», полученную от хозяина13. Отныне хлебом насущным для него стал «хлеб
- 14
знаний» .
Томас Джонс, бывший рабом в течение сорока трех лет и описавший свой опыт с помощью белого аболициониста (The Experience of Thomas H. Jones, Who Was a Slave for Forty-Three Years, Written by a Friend, as Related to Him by Brother Jones, 1862), также особое место отводит стремлению овладеть грамотой. Белый ровесник мальчика объяснил Тому, что «человек, который учился, всегда найдет себе друзей и будет избавлен от тяжелой работы, тогда как те, кто не учился, не будут иметь друзей и будут вынуждены до конца своих дней тяжело работать за жалкое вознаграждение. <...> В результате моих раздумий мной овладело жгучее желание научиться читать и писать, не дававшее мне покоя ни в часы бодрствования, ни даже во сне»15.
Поняв, что белая община «стремится держать бедного раба в невежестве и цепях», Томас Джонс решил для себя: «:.. .если бы я сумел научиться читать и писать, эти знания могли бы, - нет, я считал, что так действительно и будет, - указать мне путь к свободе, положению в обществе и настоящему счастью»16.
Вопреки запретам и преследованиям хозяев, применявших жестокие наказания (например, отрубали пальцы на руках и ногах), бросая вызов законодательству южных штатов, тайком, прибегая к трикстерским хитростям (даже для того, чтобы приобрести и спрятать купленные книги), с помощью белых сверстников на улице, с помощью изобретательности, ценой физической и духовной стойкости, напряженного труда, авторы «невольничьих повествований» упорно учились читать, а затем и писать. Почти в каждой книге содержится подобная история, типичная и у каждого невольника своя, по-своему выстраданная.
Так, когда мальчик Том Джонс, захотевший научиться читать, обратился к Дэвиду Смиту, местному редактору и издателю, владельцу типографии, с просьбой продать сборник упражнений по правописанию, тот наотрез отказался и посоветовал «как можно скорее выбросить из головы эту дурацкую затею», если он не хочет «нажить большие неприятности»17.
Тогда в Томе Джонсе просыпается трикстер. Брату Дэвида Смита Питеру Смиту, владельцу книжного магазина, также подозрительно и настороженно встретившему просьбу продать учебник, Том Джонс вынужден был сказать, что покупает книгу для белого мальчика, живущего у его хозяина. Так он стал владельцем «сокровища, о котором давно мечтал»18. Он прятал ее в задней комнате в лавке, где работал, за бочонками со спиртным. По этой книге он упорно учился, скрываясь от рабовладельца,
пряча учебник при его появлении. Застигнув Тома врасплох, рабовладелец нанес ему более тридцати ударов плетью, требуя показать, что он прячет. «Я был готов скорее
умереть, чем отдать мою драгоценную книгу»19. Учебник был для него драгоценным
20
сокровищем, «самым лучшим, верным другом» .
Уильям Андерсон, девятилетний мальчик-раб, также вынужден был тщательно прятать Библию, по которой учился читать. «Хотя мне был мало лет, примерно восемь или девять, я носил книгу в шляпе или кармане, прятал ее среди листвы из страха перед угрозой обнаружения и перед наказанием плетью, так как, согласно законам Виргинии, рабам и чернокожим запрещалось учиться читать и писать, но благодаря упорной учебе и труду, и тщательной конспирации, и помощи белых мальчиков и девочек, я смог приобрести некоторые знания. <...> Затем я захотел научиться писать. Моими прописями были подобранные клочки исписанной бумаги»21.
Фредерик Дуглас, несмотря на строжайший запрет мистера Олда и установленную за ним слежку, с помощью белых сверстников на улице научился читать, а затем и писать, используя в качестве образца буквы, которыми корабельные плотники судостроительной верфи помечали готовые детали, прописи в учебнике по правописанию Уэбстера и исписанные школьные тетради мастера Томаса. «Моими тетрадями были дощатый забор, кирпичная стена и мостовая; вместо пера и чернил -
кусок мела. <... > Таким образом, после долгого, утомительного труда я наконец
22
преуспел в умении писать» .
Автобиографическому герою запомнились на всю жизнь две книги - сборник упражнений по правописанию и первая купленная им книга - учебное пособие по ораторскому мастерству «Колумбийский оратор», составленное в 1797 г. учителем и писателем из Массачусетса Калебом Бингхэмом. «Колумбийский оратор» включал в себя теорию и лучшие образцы ораторского искусства, начиная с античности и кончая XVIII в., в том числе речи, направленные против рабства, на защиту свободы и демократии. По справедливому замечанию Д. Блайта, «будущий великий оратор и проповедник свободы не мог найти более полезной и содержательной книги»23.
По учебному пособию автобиографический герой учился не только искусству красноречия, но и американскому духу Просвещения и свободы. Много раз он перечитывал диалог между рабовладельцем и рабом, трижды совершавшим побег, и мысленно участвовал в дискуссии на стороне раба. Впервые пришло осознание немоты, неумения выражать словами свои мысли. Чтение «Колумбийского оратора» вызвало желание «выразить свои мысли и опровергнуть доказательства в защиту рабства»24. Может быть, тогда и родился один из лучших ораторов своего времени, который лучше других сумел выразить мысли и чувства своего народа. Чтение привело к осознанию своего положения раба, стало толчком для мучительных размышлений, принесших глубокие страдания, пробудило душу героя. Подросток прошел через мучительный кризис обновления. Показательно, что автор употребил слово «existence», «существование», которое вместило мысли о смерти и появившуюся надежду.
В результате в него, как много позже в экзистенциалистского героя Ж.-П. Сартра, «ударила свобода». «Серебряная труба свободы вознесла мою душу к вечному бодрствованию. Мне явилась свобода, чтобы не исчезнуть больше никогда. <... > Она смотрела с каждой звезды, она улыбалась в тишине, она дышала вместе с ветром и присутствовала в каждой буре»25. Это первое в книге Ф. Дугласа, хотя и не последнее, стихотворение в прозе, посвященное свободе.
Ни в каком другом американском фольклорном или литературном жанре тема свободы не занимает столько места и не имеет такого сильного эмоционального звучания, как в спиричуэлс и «повествованиях рабов». В большинстве «невольничьих повествований» обретение автобиографическим героем духовной и физической свободы связывается с овладением умениями понимать письменное слово и самому
писать. Одним из существенных побудительных мотивов учиться писать для Дугласа стала возможность написать для себя пропуск, что он и осуществил во время побега из Балтимора. Значение слова «аболиционист» он, еще будучи рабом, также узнал из письменного слова - из балтиморской газеты «Америкэн». С тех пор он стал читать газеты и искать в них все, что имело отношение к аболиционизму и осуждению рабства.
Таким образом, грамотность стала главным фактором, способствовавшим вызреванию решения бежать или в редких случаях выкупиться из рабства.
Бежали самые свободолюбивые, мужественные, думающие, независимые и находчивые, изобретательные люди. Среди грамотных рабов был особенно высок процент беглецов. Осуществив успешный побег на Север, они становились активными участниками борьбы с рабством, часто выступали с устными рассказами о своей жизни в рабстве. Некоторые из них стали «self-made men»: священниками, писателями, редакторами газет, врачами, политическими деятелями. Именно эти грамотные люди являлись авторами родившихся из всей их жизни «невольничьих повествований, написанных ими самими», создателями жанра, который стал не только чрезвычайно действенным оружием в борьбе с рабством, важнейшим историческим документом эпохи, но и архетипом всей афро-американской литературы.
Что побудило их от устных выступлений на аболиционистских собраниях перейти к письму? Что заставило многих из них рисковать свободой и жизнью, предоставляя в своих книгах информацию рабовладельцам о своем местопребывании?
Были причины, связанные с историческим моментом, с сиюминутными актуальными задачами аболиционистского движения, и причины другого свойства.
Г. Бибб в предисловии к «Повествованию о жизни и приключениях Генри Бибба, американского невольника, написанному им самим» (Narrative of the Life and Adventures of Henry Bibb, an American Slave, Written by Himself, 1849) раскрывает некоторые из побудительных мотивов.
Во-первых, устные выступления не позволяли включать многие детали, подробности жизни в рабстве, рассказать «всю правду о греховности и зле рабовладения». Во-вторых, пишет Г. Бибб, «я хочу оставить мое скромное письменное свидетельствование против бесчеловечной, губительной системы, быть прочитанным
будущими поколениями после того, как я сойду в могилу и мое тело превратится в
26
прах» .
Показателен опыт Фредерика Дугласа, автора самого яркого произведения этого жанра.
Книга родилась из всей его жизни. Написанию книги предшествовали двадцать лет жизни в рабстве, обретение грамотности, чтение «Колумбийского оратора», Библии, периодики, обучение рабов грамоте и агитация в пользу побега, успешный побег в 1838 г., шесть лет жизни на Севере в качестве беглого раба. В 1839 г. Ф. Дуглас стал постоянно получать и читать газету «Либерейтор» У. Л. Гаррисона. «Его газета заняла в моей жизни второе место после Библии», - вспоминал Ф. Дуглас в пятидесятые годы27. Он стал посещать аболиционистские собрания, с жадностью слушая речи ораторов, таких, как У. Л. Гаррисон, которого он впервые услышал 16 апреля 1839 г. «Я не мечтал тогда о том, чтобы самому стать публичным защитником дела, которое так глубоко вошло в мое сердце. Достаточно было слушать - вбирать в себя великие слова ораторов и аплодировать им - и только про себя среди белых рабочих на верфях и где-нибудь еще шептать слова истины, которые жгли грудь»28. Но с 1839 г. Дуглас стал выступать и сам. В 1841 г. Генеральный агент антирабовладельческого общества Джон Коллинз предложил Дугласу стать агентом аболиционистского общества и выступать с речами, разоблачающими рабство. Не без колебаний давая согласие, Дуглас был уверен, что истории его жизни в качестве материала для выступлений хватит не больше, чем на три месяца. С 1841 г. он рассказывал о своей жизни в рабстве на собраниях в различных 96
населенных пунктах штата Массачусетс и в кругу новообретенных друзей-аболиционистов.
В 1844 г. появилась потребность трансформировать устное, импровизационное слово в письменное - написать историю своей жизни в рабстве. Причин было несколько.
К изложению историй в письменной форме всячески подталкивали вчерашних рабов белые аболиционисты, справедливо видя в этих письменных свидетельствах эффективное средство воздействия на северян.
Так, У. Филлипс, один из самых активных белых аболиционистов, прекрасный оратор, убеждал Ф. Дугласа превратить устные рассказы в книгу, чтобы его слово достигло большей аудитории. Дуглас в 1841-1844 гг. неутомимо выступал по всему Северу (свыше ста выступлений в год), неизменно завладевая вниманием слушателей. Но книга могла иметь значительно большую аудиторию. Так и случилось. К тому же, изданная в Англии и Ирландии, переведенная на французский и немецкий языки, она оказала воздействие и на многих европейцев, превратив их в сторонников аболиционизма.
Книга могла оказать дополнительное воздействие и на тех, кому довелось слушать Дугласа. «Его книга (он и его друзья были в этом уверены) не только достигнет тех, кто никогда не слышал его, но и усилит зрительный образ рабства для тех, кто воспринимал
29
его на слух» .
Из соображений безопасности Дуглас в своих выступлениях не называл фамилию, под которой он жил в рабстве, город, из которого бежал, даты, фамилию рабовладельца, которому принадлежал. По мере того, как крепло ораторское мастерство Дугласа, все чаще высказывались сомнения в том, что он беглый раб.
Слушатели не верили, что раб может быть грамотным и так хорошо и правильно говорить. Эти сомнения подогревали и использовали сторонники рабовладения. Вопреки голосу благоразумия, предостерегавшему об опасности быть выслеженным и возвращенным в рабство, Дугласу все сильнее хотелось предоставить неопровержимые доказательства, что он не самозванец и все, что он говорит о преступлениях рабовладельцев, - правда.
Была и еще одна, очень важная для Дугласа причина. Известные аболиционисты, в среду которых попал Дуглас, относившиеся к нему с большой симпатией, но патерналистски, требовали от него, чтобы его выступления представляли собой простой, безыскусный рассказ, содержащий только факты. По сложившемуся канону от него требовалось живо и искренне, полуграмотным языком, изобилующим жаргоном раба с плантации, рассказать о страданиях, выпавших на его долю. «“Дай нам факты, -говорил Коллинз, - а мы позаботимся о философии” <...> “Рассказывай свою историю, Фредерик”, - шептал, как только я выходил на трибуну, мой друг Гаррисон, перед которым я тогда благоговел. Я не всегда слушался, так как я начал читать и думать. У меня появились новые мысли, мне было недостаточно только рассказывать о злодеяниях. Я хотел обличать их. <...> “Люди перестанут верить, что ты раньше был рабом”, - говорил Друг Фостер. “Будь собой, - говорил Коллинз, - и рассказывай свою историю”. Мне внушали: “Лучше говорить так, как говорят рабы на плантациях; плохо, что ты кажешься слишком грамотным”. Эти прекрасные люди действовали из самых лучших побуждений и не совсем ошибались в своих советах, и все же я должен был говорить то слово, которое, казалось мне, должно было быть сказано мной» 30.
Стремление к свободе, уже сформировавшееся в нем, продолжало им руководить. Ему было тесно в предписанных рамках шаблонных и предсказуемых содержания и формы, Ему хотелось остаться один на один с листом бумаги и не только изложить, пусть с опасностью для жизни, документальные факты, но и дать оценку всей рабовладельческой системе, дать выход накопившимся мыслям, обрести
интеллектуальную свободу и свободу владения письменным словом, которое все рабы воспринимали как явление сакральное. Для всех авторов «невольничьих повествований» написание и издание книги означало обретение духовной свободы, обретение аутентичности, «identity». «Публикация книги должна была стать следующим шагом беглеца к свободе»31.
«Повествование о жизни американского невольника Фредерика Дугласа, написанное им самим», родившееся из устного рассказа, вобрало в себя все его достоинства (установка на устное, живое, разговорное слово, рассказ от первого лица, фольклорно-мифологическая основа), но и превратилось в автобиографию, содержащую как факты, так и исповедь, лирические монологи, сатирические портреты рабовладельцев и надсмотрщиков, сатирический образ рабства, системы, губительной и для рабов, и для рабовладельцев, Это была история духовных поисков и духовного освобождения, написанная самостоятельно, изложенная своим языком, предельно личностно и свободно. Свобода обреталась и в акте воплощения истории своей жизни на бумаге. С помощью написанного слова провозглашалась личная свобода. Это была Декларация обретенной свободы. И так у всех авторов «невольничьих повествований».
Таким образом, письменное слово стало аутентичным посланием рабов, возвещавшим их свободу и обращенным к самой широкой аудитории северян, миру, грядущим поколениям. Из сакрального отношения рабов к письменному слову родился уникальный жанр «невольничьего повествования», стоящий у истоков всех родов и жанров афро-американской литературы (поэзии, драмы, автобиографии, новеллы, повести и романа).
Примечания
1 Equiano O. The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano, or Gustavus Vassa, the African. Written by Himself. In 2 vols. Vol. 1. London: Author, 1789. P. 171.
2 Adams J.Q. Narrative of the Life of Jones Quincy Adams, When in Slavery, and Now as a Freeman. Harrisburg, Pa.: Sieg, 1872. P. 14.
3 Equiano O. The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano... P. 106-107.
4 Платон. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1994. Т. 4. С. 493.
5 Douglass F. Life and Times of Frederick Douglass, Written by Himself: His Early Life as a Slave, His Escape from Bondage, and his Complete History to the Present Time. Reprinted from the rev. ed., 1892. New York: Colliers Books, 1962. P. 78.
6 Anderson W.J. Life and Narrative of William J. Anderson. Chicago: Daily Tribune Book and Job Printing Office, 1857. P. 8.
7 Adams J.Q. Narrative of the Life of Jones Quincy Adams... P. 13.
8 Randolph P. Sketches of Slave Life: Or, Illustrations of the “Peculiar Institution”. Boston: The Author, 1855. P. 26.
9 Jacobs H. A. Incidents in the Life of a Slave Girl. Boston: Publ. for the Author, 1861. P. 112.
10 Ibid. P. 113.
11 Кристева Ю. Избр. труды / Пер. с фр. М.: РОССПЭН, 2004. С. 530.
12 Adams J.Q. Narrative of the Life of Jones Quincy Adams... P. 6.
13 Douglass F. Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave, Written by Himself / Ed. with an Introduction by H.A. Baker, Jr. New York: Penguin Books, 1986. P. 78.
14 Ibid. P. 83.
15 Jones Th. H. The Experience of Thomas H. Jones, Who Was a Slave for Forty-Three Years. Written by a Friend, as Related to Him by Brother Jones. Boston: Bazin & Chandler, 1862. P. 14.
16 Ibid. P. 15.
17 Ibid. P. 14.
18 Ibid. P. 15.
19 Ibid. P. 21.
20 Ibid. P. 22.
21 Anderson W.J. Life and Narrative of William J. Anderson...P. 9.
22 Douglass F. Narrative of the Life of Frederick Douglass... New York: Penguin Books, 1986. P. 87.
23 Douglass F. Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave, Written by Himself / Ed. with an Introduction by D.W. Blight. Boston; New York: St. Martin’s Press, 1993. P. 112.
24 Douglass F. Narrative of the Life of Frederick Douglass... New York: Penguin Books, 1986. P. 84.
25 Ibid. P. 85.
26 Bibb H. Narrative of the Life and Adventures of Henry Bibb, an American Slave, Written by Himself. New York: Author, 1849. P. XI - XII.
27 Douglass F. My Bondage and My Freedom. New York and Auburn: Miller, Orton & Mulligan, 1855. P. 354.
28 Ibid. P. 356.
29 McFeely W.S. Frederick Douglass. New York; London: W.W. Norton & co., 1991. P. 114.
30 Douglass F. My Bondage and My Freedom...P. 361 - 362.
31 Huggins N.I. Slave and Citizen: The Life of Frederick Douglass. Boston; Toronto: Little, Brown and Co, 1980. P. 20.
А. А. Журавлева
«ВЕЧНЫЕ СПУТНИКИ» МЕРЕЖКОВСКОГО КАК ОБРАЗЕЦ СУБЪЕКТИВНОЙ КРИТИКИ
«Без светочей люди превратились бы в животных», - заметил знаменитый немецкий философ Шопенгауэр. У каждого из нас есть любимые писатели, поэты, мыслители, художники, композиторы, полководцы, ораторы, одним словом, выдающиеся личности, чье мнение для нас является авторитетным. В чем-то эти люди изменили наш мир, наше сознание. Талантливый русский писатель, критик Д. С. Мережковский составил этот список для себя и своих читателей еще в конце XIX века.
В огромном критическом наследии Мережковского, по мнению многих известных русских писателей, философов, книга «Вечные спутники» занимает особое место. Она принесла Мережковскому известность среди современников. Зеньковский в «Истории русской философии» пишет, что «Вечные спутники» - «одна из лучших книг, написанных им <...>, здесь собраны его превосходные, часто тончайшие старые этюды о «вечных спутниках», о мировых гениях в области литературы»1.
Сама идея написания книги о «вечных спутниках», т. е. о лучших представителях человечества, была не нова. Эта тема интересовала многих писателей, философов. И в западной, и в русской литературе было немало сказано о роли выдающихся личностей в истории. Например, в середине XIX века уже были опубликованы «Герои и героическое в истории» Карлейля в Англии и «Избранники человечества» Эмерсона в Америке. Обе книги написаны в жанре художественной литературы. Но Карлейль и Эмерсон рассматривают, главным образом, политических деятелей, полководцев, философов. Мережковский же делает акцент на писателях и поэтах.
В «Вечных спутниках» Мережковский рассматривает творчество выдающихся западно-европейских деятелей (Плиния Младшего, Марка Аврелия, Кальдерона, Сервантеса, Гете, Монтеня, Флобера, Ибсена) и русских писателей и поэтов (Пушкина, Тургенева, Майкова, Гончарова и Достоевского). В нашей статье мы остановимся на зарубежных знаменитостях.
Мережковский был, пожалуй, самым образованным из всех русских писателей. Его даже называли самым «европейским» русским писателем. Он побывал в Италии, Испании, Франции, там, где жили и творили западно-европейские герои его книги. Почему же Мережковский очерчивает круг вечных спутников человечества именно этими людьми? Безусловно, его выбор во многом носит субъективный характер, в этом признается сам критик во вступлении к «Вечным спутникам»: «Цель автора заключается не в том, чтобы дать более или менее объективную, полную картину какой-либо стороны, течения, момента во всемирной литературе; цель его - откровенно субъективная. Прежде всего, желал бы он показать за книгой живую душу писателя -
99
