CC BY
46
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 3
А.С. Федотов
ПИСЬМА М.Н. ОСТРОВСКОГО А.Н. ОСТРОВСКОМУ: 1848-1849 гг.
Начало впервые предпринимаемой публикации всего корпуса писем Михаила Николаевича Островского к брату драматургу. Первая часть охватывает письма из Симбирска, где их автор служил в канцелярии губернатора, и хронологически относится к 1848—1849 гг. В числе тем этих писем — дело купца Коробова (возможно, ставшее источником впечатлений для «Банкрута») и дело Хардиной, в ведении которых участвовали братья Островские, смерть отца Островских и раздел его имущества. Значительную часть текста занимают рассказы М.Н. Островского о его участии в масштабной ревизии Симбирской губернии.
Ключевые слова: А.Н. Островский, М.Н. Островский, «Свои люди — сочтемся», публикация архивных материалов, переписка, Симбирск, ревизия, И.И. Коробов, Е.А. Хардина.
This is the beginning of the entire corpus of letters written by Mikhail Nikolayevich Ostrovsky to his brother the dramatist published for the first time ever. The first part contains letters from Simbirsk, where their author served in the governor's office, and chronologically relates to the years 1848—1849. Among the topics of these letters are court cases of merchant Korobov (which was probably important for A.N. Ostrovsky as the author of "The Bankrupt") and Khardina, in which both brothers were involved, Ostrovskys' father's death and the division of his property. A considerable portion of the text is devoted to stories about M.N. Ostrovsky's participation in a large-scale inspection of Simbirsk region.
Key words: A.N. Ostrovsky, M.N. Ostrovsky, "The Bankrupt", publication of the archive materials, correspondence, Simbirsk, inspection, I.I. Korobov, E.A. Khardina.
Из писем Михаила Николаевича Островского к брату-драматургу, хранящихся в ОР ГЦТМ им. А.А. Бахрушина (здесь 369 писем) и ОР ИРЛИ (9), к настоящему моменту опубликовано полностью 58. В публикацию И.С. Фридкиной1 вошло то, что, по мнению исследователя, давало наиболее «ценные сведения по истории создания, публикации и постановки пьес Островского, о взаимоотношениях его с писателями, актерами, с дирекцией императорских театров и о препятствиях, чинимых цензурой при печатании и постановке его пьес... об общественной деятельности драматурга, со-
1 А.Н. Островский. Новые материалы и исследования // Литературное наследство. Т. 88. Кн. 1. М., 1974. С. 219—274.
бытиях тех лет, которые волновали его и оказывали влияние на его жизнь»2.
Между тем письма, до сих пор не печатавшиеся, также содержат небезынтересные сведения как о жизни и творчестве А.Н. Островского и его взаимоотношениях с братом, так и о быте и нравах чиновничьих, литературных и театральных кругов, в которые имел доступ их автор. Поэтому предпринимаемая публикация всего сохранившегося эпистолярия М.Н. Островского представляется нам делом более чем своевременным.
Часть из предлагаемых вниманию читателя писем уже так или иначе использована исследователями. Однако не всегда на присутствующие в литературе отсылки к архиву можно спокойно положиться. Так, пересказывая содержание письма от 4 января 1870 г., составитель «Летописи жизни и творчества А.Н. Островского» (сильно устаревшей) Л.Р. Коган добавляет к упоминавшейся в тексте письма фамилии Адлерберга инициалы — А.В.3 Вообще стоило бы отделить пересказ текста от интерпретирующего по сути уточнения, а в данном случае вопрос, о ком из Адлербергов идет речь, не является тривиальным, а принятое Л.Р. Коганом решение — однозначно верным4.
Другой пример. И.С. Фридкина, очевидно, положилась на предложенную архивистами ГЦТМ датировку одного из первых писем М.Н. Островского 1852 годом; в этом письме говорится о знакомстве с Ю.Ф. Самариным и передан отзыв Гончарова о комедии «Свои люди — сочтемся!». Между тем достоверно известно, что в 1852 г. Гончаров в Симбирск не приезжал, а Самарин к этому времени уже служил в Симбирске более трех лет, т.е. знакомство с ним должно было состояться давно. Таким образом, настоящая публикация имеет своей целью в том числе и дать возможность обращаться к более точно воспроизведенному тексту источника, не полагаясь на чью-либо интуицию.
М.Н. Островский (1827—1901) не только играл важную роль в жизни брата-драматурга, но и был заметной фигурой в высшем руководстве империи. Ключевыми событиями в его карьере стали назначение товарищем государственного контролера в апреле 1871 г., а через год — сенатором. В июле 1878 г. Островский стал членом Государственного совета, а в мае 1881 — министром государственных имуществ (в этой должности он пробыл почти 12 лет5).
2 Там же. С. 219.
3 Коган Л.Р. Летопись жизни и творчества А.Н. Островского. М., 1953. С. 182.
4 Подробнее об этом см.: Федотов А.С. Адлерберги и Некрасов // Некрасовский сборник. Вып. 15. В печати.
5 Подробное описание служебных достижений М.Н. Островского см., например: Государственные деятели России XIX — начала XX в. Биографический справочник / Сост. И.И. Линьков и др. М., 1995.
Однако начало служебной карьеры М.Н. Островского было далеко не таким впечатляющим. После окончания юридического факультета Московского университета в 1849 г. он был определен в канцелярию симбирского губернатора, где прослужил без малого пять лет; затем в феврале 1854 г. переведен в Петербург и назначен чиновником особых поручений при государственном контролере. М.Н. Островский был деятельным помощником В.А. Татаринова в осуществлении контрольной реформы в России. К службе он относился добросовестно и считал ее целью и смыслом своей жизни. К его важным служебным успехам относят, например, разработку и проведение в жизнь первого закона о сохранении лесных богатств (1888)6. При определении психологического облика М.Н. Островского и оценке принимавшихся им решений следует учитывать, что в первую очередь он был чиновником, государственным человеком, свято преданным императору. Негативно относясь ко многим явлениям в современной ему России, в целом в политическом отношении М.Н. Островский оставался всю жизнь консерватором.
Служба в Симбирске да и в Петербурге поначалу едва обеспечивала его существование. Временами он сильно нуждался, и это нашло отражение в письмах к брату, который в это время, видимо, вынужден был помогать Михаилу Николаевичу. После смерти отца Александр, старший из братьев, взял на себя часть обязательств по доставке в Симбирск и Петербург причитавшейся М.Н. Островскому части доходов с имущества семьи. По мере развития карьеры последнего роли поменялись, и М.Н. Островский многократно использовал свои связи и статус видного чиновника для помощи драматургу.
М.Н. Островский часто выполнял поручения брата в Петербурге: вел переговоры с издателями, редакторами журналов и цензорами, получал за брата поспектакльную плату, сообщал об успехах постановок его пьес на петербургской сцене. С началом сотрудничества А.Н. Островского в «Современнике» брат также взял на себя посреднические функции: договаривался с Некрасовым о гонораре, передавал пьесы, получал и пересылал деньги.
По видимости, Некрасова М.Н. Островский не считал наиболее удобным издателем сочинений брата, предпочитая его журналам, например, «Вестник Европы» М.М. Стасюлевича. Известно высказывание, в котором М.Н. Островский прямо сравнивает редакторов: «Другой экземпляр уже списан и сегодня будет отдан Бур-дину (речь идет о комедии «Комик XVII столетия». — А.Ф.). Но что мне делать с Некрасовым? Он ко мне не является и не присылает;
6 См. также: Орлова Г.И. Из родословной А.Н. Островского (братья и сестры драматурга) // А.Н. Островский. Материалы и исследования. Сборник научных трудов. Вып. 2. Шуя, 2008. С. 138—145.
ждать его я не имею времени, так как через три дня уезжаю за границу: когда же тут дожидаться, пока этот кулак-литератор найдет возможным оторваться от своих важных занятий и бросить благосклонный взгляд и на твой труд, да скоро ли он еще просмотрит (он ведь то за картами, то на охоте), да потом еще ломаться начнет. С одним Стасюлевичем я бы кончил в один же день»7. После закрытия «Современника» в 1866 г. именно М.Н. Островский принял на себя хлопоты по публикации драмы «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», вышедшей в итоге в «Вестнике Европы».
М.Н. Островский был близок с рядом литературных деятелей, в частности с А.Ф. Писемским, И.Ф. Горбуновым, И.С. Тургеневым, Т.И. Филипповым, Е.М. Феоктистовым. Дружил и состоял в активной переписке с П.В. Анненковым8. Богатый бюрократический опыт М.Н. Островского оказался полезен для Литературного фонда: в 1863—1871 гг., т.е. до назначения на должность товарища государственного контролера, Михаил Николаевич неизменно был членом ревизионных комиссий, а в 1875 г. вошел в группу по составлению проекта ссудо-сберегательной кассы под руководством Н.Ф. Фан-дер-Флита. Проект устава кассы был завершен к общему чрезвычайному собранию Литфонда 2 января 1877 г.
В молодости М.Н. Островского, видимо, манило и собственно литературное поприще9. Он переводил из Шиллера и Гёте и сам писал эпигонские стихи (опубликовано четыре его стихотворения10). Автограф неизданного стихотворения «Родина» хранится в архиве ГЦТМ им. А.А. Бахрушина.
Как известно, М.Н. Островский сыграл решающую роль в приобретении братьями усадьбы Щелыково, завещанной после смерти отца мачехе Эмилии Андреевне. Надеемся, что публикуемые письма прольют свет как на детали сделки, так и на обстоятельства, сопутствовавшие приобретению имения братьями.
Хронологически эпистолярное наследие М.Н. Островского можно разделить на две неравные части — условно симбирскую и петербургскую. В этой первой публикации вниманию читателя предлагаются письма из Москвы и Симбирска за 1848—1849 гг. Они описательны, здесь много подробностей, относящихся к службе в канцелярии симбирского губернатора и симбирскому быту.
7 А.Н. Островский. Новые материалы и исследования // Литературное наследство. Т. 88. Кн. 1. С. 259.
8 11 писем опубликовано: Островский. Новые материалы, письма, труды и дни, статьи / Под ред. М.Д. Беляева. М.; Пг., 1924.
9 См., например, отзыв Н.А. Татариновой (ученицы Островского в Симбирске, впоследствии жены его сводного брата Андрея Николаевича Островского): А.Н. Островский. Новые материалы... С. 225.
10 А.Н. Островский. Новые материалы. С. 224 (одно); Островский. Новые материалы, письма, труды и дни. С. 246—248 (три).
Из этих писем, в частности, можно извлечь дополнительные сведения об известном участии братьев в деле Е.А. Хардиной (будущей жены Е.Н. Эдельсона).
Чрезвычайно любопытными представляются реплики М.Н. Островского, относящиеся к участию братьев в деле купца И.И. Коробова, пытавшегося взыскать при посредничестве Островских долг с некой Брызгаловой, проживавшей в Симбирской губернии. Из писем следует, что, пытаясь уклониться от выплаты долга, Брызгалова планировала перевести свое имущество на зятя и объявить себя банкротом. К сожалению, выяснить время начала попыток Коробова получить деньги от Брызгаловой не представляется возможным. Если допустить, что в данном случае мы имеем дело с завершающим этапом долго длившейся тяжбы, то сам конфликт окажется едва ли не единственным известным делом о банкротстве, в котором А.Н. Островский принял самое непосредственное участие. А значит, эта история претендует на право считаться возможной реальной основой сюжета комедии «Свои люди — сочтемся». До сих пор принято было считать, что сюжет пьесы заимствован Островским из собственной практики в Совестном и Коммерческом судах вообще, а у героев нет реальных прототипов11.
Единственное письмо конца 40-х гг., опубликованное И.С. Фрид-киной, перепечатывается здесь полностью, но с измененной датировкой и новыми комментариями. Особое значение эта публикация приобретает в связи с крайне слабой документированностью раннего периода жизни А.Н. Островского.
Письма приводятся в современной орфографии. Авторская пунктуация сохранена частично — в тех случаях, когда она не противоречит современной. Разбиение текста на абзацы — авторское.
1
Москва. 28 мая <1848 г.>
Письмо твое [1], Саша, от 16-го мая получил я 25-го и исполнил все твои поручения. Количество дичи, какое ты описываешь, меня радует; жаль, что ружье твое испортилось. Дроби постараюсь захватить более. Папенька сердится, что мы о Пете [2] не пишем, но это странно; он сам писал 3 раза тотчас почти по получении их письма — мы не виноваты, что письма до вас не доходят или очень долго идут. Так 11-го мая послал письмо Ив<ан> Андреич [3] и Каролина Еремеевна [4], Ивана Андр<еевича> письмо папенька получил, а Каролины Еремеевны — нет.
11 См., например: Ревякин А.И. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского. М., 1962. С. 19.
Просил меня Иевский [5] сказать тебе, что ему очень горько, что ты ни слова не написал ему, хоть о том, здоров ли ты? Пишу накануне последнего экзамена и потому не имею много времени; через неделю по получении письма, вероятно, вы нас увидите. А теперь прощай; все мы совершенно здоровы. Прилагаю при сем письм<е> тебе и Рейнеке [6].
М. Островский
Подлинник в ИРЛИ (Пушкинский Дом): Ф. 218. Оп. 3. Ед. хр. 15. Л. 1—2. Датируется по содержанию. М.Н. Островский закончил юридический факультет Московского университета в 1848 г.
[1] Это письмо А.Н. Островского неизвестно.
[2] Петр Николаевич Островский (1839—1906) — брат М.Н. и А.Н. Островских.
[3] Иван Андреевич фон Тессин — брат Эмили Андреевны Островской (урожденной фон Тесин), мачехи А.Н. и М.Н. Островских.
[4] Выяснить, о ком идет речь, не удалось.
[5] Вероятно, Иевский Н.А., знакомый Островского, впоследствии агент Общества русских драматических писателей.
[6] Вероятно, имеется в виду перевод поэмы Гёте «Рейнеке Лис», выполненный М. Достоевским и опубликованный в «Отечественных записках» (1848. № 2). Упоминание этого перевода — дополнительный аргумент в пользу датировки письма 1848 г.
2
Симбирск. 21-емарта <1849г.>
Ну, милый брат Саша, наконец, я в Симбирске, куда прибыли мы после 8-мидневного обильного трудами и опасностями странствия. Буду писать тебе про дорогу и жизнь свою со всеми подробностями, интересными и неинтересными, чтобы ты мог составить верную и полную картину моего житья-бытья. Прежде всего, спасибо тебе за валеные сапоги, которые ты купил мне по ошибке; они спасли мне жизнь, не дали умереть от холода.
Из Москвы в Симбирск решились мы ехать через Нижний Новгород, что делает крюку верст 80 с небольшим (я убедился на опыте), для того, чтобы избежать дурной дороги от Владимира до Мурома и Муромского леса, где шалят, как выразился князь [1]. Перед отъездом мы с ним позавтракали и выпили Шато дикемцу [2], впрочем, я одну рюмку из учтивости, а князь 3 или 4. Часу во 2-м мы отправились в путь, я получасом вперед, чтобы понукать ямщиков и станционных смотрителей скорее готовить лошадей. В моей кибитке на облучке сидел камердинер князя, другой, не главный, только что нанятый, мордвин, который рассказал мне много подробностей о мордве, черемисах и калмыках [3], интересных для меня, совершенно незнакомого с их образом жизни и нравами. Эти рассказы я сообщу как-нибудь отдельно. Князь выходил из кареты только там, где мы сговаривались пить чай или закусывать.
Чай разливал я, князь был учтив до последней степени, но мало разговорчив и задумчив, вероятно, думал о новой своей должности. Впрочем, иногда разговаривался и проповедовал истины, всем известные, но это хорошо, что истины. Так, он доказывал, что постройка городов на горе, как Нижнего и Симбирска, имела целью укрепление, защиту от нападений и что низовые части города являлись как результат безопасности и гражданственности, что разделение дня на 24 часа несть естественное, а результат научного, астрономического воззрения на время и что предшествовавшее поколение наших крестьян не имело понятия об этом делении; потом долго толковал о торговле хлебом и вообще хлебопашестве Костромской губернии сравнительно с Симбирской, о неценности лесов в северных губерниях и о выгоде продавать только какие-то брусья что ли, из которых построены почти все избы в приволжских селениях Симбирской губернии. «Вот, вы увидите, как мы поедем в Заволжские города», — прибавил он. Закусывали мы из запасов князя, которых с ним бездна, и при каждой закуске пили Chateau d'yquem. Во Владимир приехали рано утром. В эту ночь было холоду градусов 15—18. У меня озябли страшно ноги. Здесь я хотел оставить Шекспира Гаврилову [4], спросил у содержателя гостиницы, знает ли он его? Он отвечал, что знает, но я сел за чай, подали лошадей, князь заторопился, и я позабыл. Не переслать ли из Симбирска? Здесь было мы наделали дел. Камердинер, который платил прогоны, не знал, что мы едем через Нижний, и потому заплатил за станцию по дороге к Мурому. Мы поехали вперед и спустились с страшной, крутой и длинной горы (если ты помнишь) к Клязьме, но тут разбежавшиеся лошади повезли нас по таким ухабам, что мне пришла мысль о дурной муромской дороге, я спросил ямщика, куда мы едем? Он отвечал: «В Муром». Я велел скорее ехать назад, в гору, боясь, чтобы князь не стал спускаться с горы, а тогда целую версту лошадей не остановишь. Но, к счастью, князь, выехавший минут через 10, услыхал из кареты слово Муром, не доезжая до горы, и, осведомясь, куда он едет, послал за нами и стал дожидаться нас на шоссе. Ямщик побежал было догонять нас, к счастью, мы поднимались на гору — иначе догнать не было бы никакой возможности: мы были бы версты за 3. Что если бы я не хватился; у князя подорожной не было, она была с нами, и он прождал бы нас часов 9. На дороге самое важное неудобство были обозы, которые мешали проезжать нашим экипажам по узости дорог. Здесь случались самые уморительные сцены: ямщик кричит, кричит, наконец, рассердится, соскочит и давай бить кнутом мужиков и лошадей. Раз наш ямщик так загнал одну лошадь с возом в снег, что она ушла почти по самую шею, рассерженный мужик завел с ним драку, наши люди насилу разняли, и ямщик наш воро-
тился с трофеем — клочком бороды в руке. Эти-то обозы чуть-чуть не свалили дормез князя в канаву, и он стал бояться ездить ночью, потому мы и ночевали перед Нижним в Красносельске. Не знаю, как летом, а зимой Нижний удивительно красив издали. Когда спускаешься к Оке, то гладкая снеговая белая поверхность ее скрадывает пространство, и город, хотя еще за версту, но кажется подле тебя, а от этого разноцветные домики, расположенные по горе, кажутся миниатюрными, игрушечными. Самый же город мне не понравился, кремль хорош, я думаю, вид на Волгу и Оку удивителен летом. От Нижнего началась отвратительная дорога, ухаб на ухабе, наша повозка каждую минуту готова была упасть, но не падала — очень хорошо была устроена. «По крышам можно ездить», — заметил один ямщик. Но эта дорога еще ничего в сравнении с той, которая идет от Арзамаса. Что касается до Арзамаса, то, хотя это город и небольшой, но церкви удивительные. Подобного собора я никогда не видывал, и такого здания нельзя найти и в столицах. Наконец, мы стали подъезжать к Симбирской губернии и перед въездом в нее ночевали в Шерапове [5]. Отсюда начинается совсем другой характер нашего путешествия, характер триумфальный, величественный, в котором очень много было пищи и моему самолюбию.
Из Шерапова приказал князь выехать нам часами 2-мя раньше его, т.е. часа в 3 утра, чтобы успеть в Абрамове [6] (на второй станции), которое на границе губерний, повару нашему приготовить нам обед. Когда мы приехали туда, нас уже ждал там ардатовский исправник с рапортом о благополучном состоянии вверенного ему уезда. Николай Петрович Богданов, живший некогда в Москве, женившийся на богатой невесте, по смерти ее с горя пропивший % часть наследства, доставшегося ему, приехал, наконец, в Ардатов Симбирский [7], где по воле дворянства и выбран исправником. Полный, красивый и видный мужчина, служивший некогда в кавалерии, охотник и мастер поговорить, подъехать и подслужиться. Узнав, что я чиновник его сиятельства, он расшаркался, попросил позволения познакомиться и начал осведомляться о привычках князя: не любит ли он варенья, не надо ли какого вина, не пьет ли кофе после обеда и т.п. Когда он говорил со мной, то немного привставал и наклонял вперед голову — вообще, оказывал полное уважение. Здесь он расхвалил мне симбирских дворян, их образованность, любовь к искусствам, богатство; разбранил вице-губернатора симбирского Ивана Ивановича Будянского: «Даром что действительный статский советник, а так титулярным и смотрит, так и лисит перед губернатором», — сказал он. Впоследствии я сам лично убедился в этом. Я осведомился у него о ваших самарских знакомых [8]; он знает их всех, назвал непременного заседателя
Воронина [9] картежнико<м>, рассказал про Путилова [10], брата предводителя, 2 анекдота, один скандалезный, а другой случившийся при выборах, когда он у места употребил выражение «горе имеем сердца», показывая на хоры, где были дамы, в то время, как предводитель просил дворян о молчании и внимании; хвалил сыз-ранского голову, говорил, что об нем все хорошего мнения. В это время пришел на станцию немец, вновь нанятый управляющий каким<-то> ардатовским помещиком за 600 р. с. Ничего в жизнь свою я не видел жалче этого немца: худой, постоянно с самой жалкой улыбкой на губах, с редкими, растрепанными волосами, прильнувшими ко лбу, он стоял в уголку и на все нравоучения исправника, как надо управлять имениями: обращать особое внимание на благосостояние крестьян, изучать методу управления самого помещика и т.п., он отвечал вполголоса: «Да, конешно, самый главный дел». Но что-то особое есть в нем, неуловимое, что дает ему вид самого забитого, горького существа, для которого так и хочется сделать добро, сказать ласковое слово. По уходе немца исправник стал ругать всех вообще управляющих из немцев, говоря, что они обирают крестьян, разоряют помещиков, и, когда, наконец, прогонят их, то они уходят уже с тысячами. «А все лучше быть управляющим немцем, чем исправником в Симбир<ской> губернии», — сказал он со вздохом. «Что так», — спросил я. «Да вот, видите ли: губернатор приказывает, надо его слушаться, дворяне выбрали, надо им угодить, а они губернаторских предписаний исполнять не хотят. Что тут делать? Раз было совсем умер от этого. Назначен был рекрутский набор, губернатор распорядился, чтоб немного до сроку набрали. Вот и явился я к помещикам, так и так, говорю. Не хотим, говорят, мы знаем, какой срок в высочайшем манифесте назначен. Что делать? Раз мы сидим за картами, вдруг курьер. Что? Бумага от губернатора! Гляжу: строжайше предписывается исправникам собрать рекрутов к означенному числу, а в противном случае предать их уголовному суду как неисполнителей воли правительства. Господи, да уголовного суда я всегда более всего в жизни боялся, а тут... Ну, как быть, скорей домой, что ж? Наутро слег, нервическая горячка, насилу..» «Губернатор едет», — закричал станционный смотритель. Исправник мой вскочил с места, схватил рапорт, застегнул 2 не застегнутые пуговицы у фрака, обдернул его и пустился было бегом, придерживая шпагу, как смотритель остановил его, сказав, что пошутил. «Что ж ты, братец, в самом деле, — сказал сердито исправник, — знаешь, что я нервный человек». Но что всего замечательнее здесь было, так это сам смотритель, он не то что смотритель, а как-то выше степенью, старый, веселый, остряк до последней степени, фамильярно обращавшийся со всеми, охотник до самых скандалезных историй, 202
лицо эпическое, в которое я мало всмотрелся и потому которое не могу определить. Между тем, прошло 2, 3, 4 часа, а князя все нет, мы начали опасаться, не случилось ли что, как приехал казацкий офицер и объявил, что дормез князя опрокинулся в канаву и он не будет раньше ночи. Что за тем было, напишу в следующем письме. Как устрояется моя карьера — узнаешь из письма, которое я пишу папеньке. Вместе с этим письмом я посылаю письмо отдельно Наташе [11], если оно не придет к ней, то напиши мне. Пиши, пожалуйста, что поделываете вы, нет ли чего нового от Филиппова [12], нет ли чего нового и интересного в журналах, мне, вероятно, не будет времени читать, да и достать трудно. Прочти письмо тому, кто меня любит и интересуется моим житьем-бытьем. Поклонись нашим знакомым и знакомкам, передай Эдельсону [13] поклон вместе с поцелуем. Адрес знаешь, а на всякий случай я написал его в письме к папеньке.
М. Островский
Подлинник в ИРЛИ (Пушкинский Дом): Ф. 218. Оп. 3. Ед. хр. 15. Л. 3—6. Датируется нами по содержанию. Описано путешествие М.Н. Островского из Москвы в Симбирск с новым симбирским губернатором П.Д. Черкасским, совершенное весной 1849 г. В описи ОР ИРЛИ письмо ошибочно датировано 1852 г.
[1] Князь Петр Дмитриевич Черкасский (1799—1852), симбирский гражданский губернатор в 1849—1852 гг., в канцелярии которого служил М.Н. Островский.
[2] То есть Шато д'Икем (Château d'Yquem) — французское белое вино.
[3] В этом месте по ошибке повторено слово «подробностей».
[4] Выяснить, о ком идет речь, не удалось.
[5] Шерапово (или Шарапово) — центр Шараповской волости Арзамасского уезда Нижегородской губернии.
[6] Абрамово — село Арзамасского уезда Нижегородской губернии.
[7] Ардатов Симбирский (центр Ардатовского уезда Симбирской губернии) не следует путать с Ардатовом Нижегородским — уездным городом Ардатовского уезда Нижегородской губернии.
[8] В январе-феврале 1849 г. А.Н. Островский и Е.Н. Эдельсон предприняли поездку в Сызрань и Самару для участия в деле Екатерины Алексеевны Хардиной (1821—1894). Хардина (в девичестве Жданова) — самарская помещица, после смерти мужа Алексея Николаевича Хардина жила в Москве. В 1848 г. у нее сложились близкие отношения с Е.Н. Эдельсоном, а в январе 1851 г. она стала его женой. Хардина получила в наследство от отца имения в Самарском и Чистопольском уездах. До 1840 г. на правах опекунши, а затем по доверенности ими управляла мать Хардиной — Анастасия Ивановна Жданова (1795—1870), урожденная Мясникова. В 1848 г. Хардина решила получить деньги за свою долю недвижимого имущества. Она договорилась с дедом, Иваном Матвеевичем Мясниковым, сызранским купцом 2-й гильдии, и согласилась продать ему имение с условием передачи его в собственность матери. В ином случае Хардина собиралась продать свое имение сторонним покупателям. Поручения Хардиной по реализации этой договоренности и выполняли А.Н. Островский и Е.Н. Эдельсон. См.: Носков А.И. Александр Николаевич Островский в Самаре // Самарский краевед. Историко-краеведческий сборник. Самара, 1994. С. 126—138. Или: Носков А.И. А.Н. Островский в Симбирской губернии в 1849 году // Русская литература. 1999. № 3. С. 93—101.
[9] Имеется в виду, по видимости, Захар Васильевич Воронин, знакомый А.Н. Островского по самарской поездке.
[10] Аристарх Азарьевич Путилов (1794—1856) — самарский уездный предводитель дворянства, знакомый А.Н. Островского.
[11] Наташа — сестра М.Н. и А.Н. Островских Наталья Николаевна Давыдова (1824—1852).
[12] Тертий Иванович Филиппов (1825—1899) — литератор круга «молодой редакции» «Москвитянина». В середине 60-х годов при посредничестве М.Н. Островского получил место в Государственном контроле, в котором прослужил до смерти.
[13] Евгений Николаевич Эдельсон (1824—1868).
3
Симбирск. 25-е марта <1849 г.>
Я не хотел было писать тебе, милый мой Саша, до получения ответа на письмо мое, писанное 21-го марта и посланное 23-го; но мне так грустно, что большая отрада, хоть на письме, поговорить с вами, итак, я продолжаю о нашем странствии.
Я остановился на том, как казацкий офицер приехал в Абрамо-во и дал нам знать, что дормез князя [1] опрокинулся и он раньше ночи не будет. Решительный тон офицера и неоднократно повторяемое им, что князь раньше ночи не будет, вселили в нас подозрение на счет того, что не интересуется ли чем здесь означенный воин. Мы не ошиблись. Подъехав к станции, он узнал, что все почтовые лошади взяты для князя и ему приходится нанимать вольных. Думая воспользоваться почтовыми лошадьми, он стал уверять нас, что князь будет к ночи и здесь вероятно ночует, но мы догадались, и станционный смотритель [2] ни за что не хотел дать ему лошадей почтовых. Рассерженный офицер принужден был ехать на вольных клячах, которые на первую же горку не вывезли и стали. Часа через 2 приехал князь. Исправник [3] выбежал на дорогу, чтобы высадить князя и вручить ему рапорт. Князь очень учтиво обошелся с ним, осведомился о дальнейшей дороге, благосостоянии жителей уезда, цене хлеба, овса и т.п. и пригласил его с нами обедать, но исправник отказался и в продолжение всего нашего обеда стоял у дверей навытяжку. Перед отъездом нашим исправник поскакал вперед, чтобы устроить нам встречу на следующей станции. Когда мы подъехали, толпы народа с фонарями на длинных шестах (была уже ночь) и с хлебом-солью встретили нас у станции. Князь сказал им несколько ласковых слов и отведал их хлеба-соли. Здесь мы пили чай и пригласили исправника, который был в затруднительном положении: сесть при князе неприлично, а стоя пить как-то неловко, так что он, отпивши полстакана, не вытерпел и ушел в другую комнату допивать. Отсюда оставалась одна станция до Ардатова [4], где мы и решились ночевать. Здесь приготовлен был для нас лучший дом помещика Федорова: зала, гостиная и кабинет были нам назначены и освещены великолепно.
Нас встретил городничий, но князь хотел спать и тотчас сказал ему, чтоб он явился завтра. Князь поместился в гостиной, я в кабинете.
Я проснулся раньше князя и сидел на мягком диване за чашкой чаю, как взошел ко мне городничий. «Позвольте познакомиться, ардатовский городничий подполковник Гавриков», — проговорил он скороговоркою. «Очень рад, очень рад, сделайте милость, садитесь», — отвечаю я. Он сел и стал осведомляться, не знаком ли я с его племянниками в Петербурге, из которых один флигель-адъютант, а другой камергер, как вошел голова. «Позвольте представить, здешний голова», — сказал городничий. Голова начал кланяться и раскачался, как маятник. Когда я привстал, чтобы протянуть ему руку, он подбежал, проговорил вполголоса «помилуйте-с», едва коснувшись моих пальцев из учтивости, и отодвинулся к дверям. Взошел исправник, осведомился о моем здоровье, как я ночевал ночь и т.п., и заговорил о князе. Пришел квартальный и стал в дверях. Вот тебе утро значительного человека. Кажется, запроси я у них денег, как гоголевский ревизор, всякий бы с радостью отдал бумажник. Но встал князь, и под предводительством означенных лиц ему представились все власти и лучшие граждане города. По уходе их князю представился хозяин дома. Потом он зашел ко мне, скорбел о том, что мы не ужинали и теперь не хотим у него позавтракать, звал меня при каждом слове Николаем Михайловичем и спрашивал, не родственники ли мне какие-то Островские в Симбирской губернии. Он от исправника узнал о моем имени и фамилии.
Из Ардатова мы выехали в полдень. По всей дороге исправники ехали вперед и сменяли друг друга; мы ехали через 4 уезда: Арда-товский, Алатырский, Корсунский и Симбирский [5]. Народ везде собирался толпами по дороге, снимали шапки, даже падали на колени и т.п. Дорога здесь тебе известна: население редкое, особенно к Симбирску, но большим количеством вместе. Села превосходные; Промзино [6] ты, вероятно, помнишь, здесь мы е<д>али уху, и я вспомнил, что ты хвалил стерлядей сурских [7]. Князь везде расспрашивал о быте и благосостоянии крестьян, здесь он выказал свой всесторонний ум, практический смысл и, что всего важнее, самые филантропические, человеческие идеи. Такого человека безо всяких перемен прямо можно было бы в наше общество. Не знаю его политических понятий, каковы-то? Замечательно то, что он в своих имениях (а у него около 1 1/3 тысячи душ) вывел из употребления всякое телесное наказание крестьян, а наказывает он их, пересылая из одного имения в другое, где они работают на крестьян, а заработную плату князь зачитает в недоимку, ибо наказывать их приходится тогда, когда они начинают пьянствовать и не платят оброку. Он говорит, что при этой мере они очень скоро исправляются. Исправники непременно находили в деле управле-
ния своего какие-нибудь затруднения, которыми беспокоили князя, он охотно и подробно рассуждал с ними и окончал обыкновенно словами: «Михайло Николаевич, запишите, Михайло Николаевич, напомните мне». А часто очень интересные вещи случаются в земском управлении, напр., как тебе покажется следующее предписание строительной комиссии симбирскому исправнику: «Так как весной должно ожидать большой воды, то предписываю вам наблюсти, чтобы не снесло мост на Свияти [8], а если снесет, то вы будете отвечать». Что тут сделать исправнику? Как предотвратить факт? Разве начать Богу молиться.
В Симбирской губернии князь выходил на каждой станции, и тут я тяпнул горя: ноги у меня озябли страшно. Ах, да! я и забыл сказать тебе про одно неудобство, которое беспокоило меня в дороге; это то, что я ехал в валеных сапогах, а как с князем быть в них неучтиво, то я на тех станциях, где мы останавливались пить чай или закусывать, уходил в другие комнаты, переобувался и выходил к князю в кожаных. В Симбирской же губернии я ехал уже только в теплых калошах и ноги <озябли?>, но не в том дело, теперь в Симбирске согрелись. За две станции до Симбирска мы ночевали, и наутро я должен был часа в 3 ехать в Симбирск, явиться к вице-губернатору и объявить, что князь никого не хочет видеть кроме полицмейстера и правителя канцелярии, и распорядиться, чтобы повар приготовил обед. Ну, уж что за интересные личности вице-губернатор (Иван Иванович Будянский) и полицмейстер (Иван Савич Якубович). Жаль, что нет тебя здесь, ты бы тотчас воссоздал их.
На последней станции я переоделся, натянул фрак и велел вести себя к вице-губернатору прямо. Вице-губернатор принял меня чрезвычайно ласково, проводил до передней и все стоял в дверях, пока я одевался; потом я отправился в губернаторский дом. Дом огромный, много больших парадных комнат, но почти без мебели, кроме 2-х, 3-х. Стены испорчены, полы тоже: после покойного Булдакова [9] жена его, переезжая, не имела интересу быть аккуратной, снимая картины, драпри и т.п., словом, дом произвел на меня тяжелое впечатление, и мне стало так грустно, как еще во всю дорогу не было. Когда я сошел в канцелярию, чтобы переговорить с правителем ее, то вдруг все встали, это меня сконфузило, потому что тут были пожилые люди, чиновники особых поручений, как я узнал потом. Я спросил правителя канц<елярии>, и как его не было, то просил прислать его наверх. В это время из угла выбежал почтенный человек с 3 медалями, вытянулся передо мной, руки по швам и проговорил: «Голова-с». Я совсем смешался, не знал, что сказать, пробормотал что-то и убежал наверх. Потом явился полицмейстер, расшаркался, раскланялся, стал во фрунт и сказал: «Что прикажете?». Я высказал волю князя — достать посуды, провизии к обеду и все нужное. Здесь он спросил меня, как
ему лучше встретить князя — в доме или за городом верхом. Я сказал, что не знаю, а верхом, кажется, лучше: мне что-то оригинально показалось. Потом явился правитель канц<елярии>, милый молодой человек, студент Казанского университета Семен Васильич Алаев [10]. Когда бывший Правитель Канцелярии умер вместе с женой от холеры, то Алаев женился на сироте, оставшейся их дочери, и стал справлять его должность. Потом приехал вице-губернатор, рассыпался мелким бесом, говорил, что он с вожделением ждал князя, сколько трудов понес в управлении губернией, устройстве дома — лиса такая, что ужасть: думает, я все князю перескажу. Но о нем как-нибудь в другое время поподробнее. Наконец, приехал князь, предводимый полицмейстером.
Об житье-бытье моем до следующего письма. Теперь скажу несколько слов. С князем мы сходимся все ближе, я ему высказал свой образ мыслей, чтобы он не беспокоился на счет моей откровенности и что я сам не люблю знакомств (помнишь его фразу: с приказными не водится); он сказал, что он желает, чтобы я познакомился, но не с чиновниками, а с людьми, которые были бы мне равны по образованию, убеждениям, благонамеренности и т.п. Он, кажется, готовит меня в чиновники особых поручений к себе, скоро откроется вакансия. Да теперь, какого бы места ни попросил, сказав, что способен, всякое даст. Теперь же место, которое я занимаю, т.е. младшего помощника правителя канц., такое, где можно решительно ничего не делать и получать 1000 р. Вот бы тебе с твоей литературной деятельностью. Я дня в 3 привык совершенно; просмотрев дел 15 у себя на дому и приведя в некоторую систему формы исходящих бумаг, не хуже других исполняю свою должность. Впрочем, я в ней долго не буду: работа пустая, материальная; да и все дела в канцелярии таковы же, кроме уголовных, которыми я и займусь преимущественно, да и князю этого хочется. Сегодня у нас обедали губерн<ский> предводитель Аксаков [11] (дядя прокурора Аксакова [12], который прокурор родной брат московским Акс<ако>вым) и Набоков [13], молодой правовед, в мои года товарищ председателя гражд<анской> палаты. Оба прекрасные люди. Подробнее об них после. Я познакомился с Набоковым, и послезавтра, в воскресенье, он звал меня к себе.
Я заказал форменный фрак Рудек'у, лучшему портному, который шьет на всех здесь порядочных людей и берет значительные цены. Мой фрак около 25 целковых.
Завтра пойду хлопотать по коробовскому делу [14] и в публичную библиотеку [15]. Князь дает мне полное право пользоваться его влиянием, именем, даже запискою в этом и во всех других мне нужных случаях. Кстати, здесь есть еще клуб, где получаются всевозможные журналы заграничные.
Готовь письма в Самару, если хочешь, чтобы я отвез; не напишет ли чего Эдельсон или Катер<ина> Алексеевна [16]? Мы поедем, вероятно, в начале мая, когда прекратится распутица. Во время путешествия я надеюсь найти удобный случай походатайствовать в пользу Кат<ерины> Алекс<еевны>, а теперь рано уже и потому, что князь очень забывчив. Уверь Эдельсона, что все, что от меня будет зависеть, употреблено будет.
Вышли мне, пожалуйста, франц<узско>-русский лексикон Рейфа (он, кажется, в одной книге с рус<ско>-французским) [17] от Дейбижа, цена ему 2 р. с. Посылаю 3 р. с. Если что останется от пересылки, отдай Наташе [18]: я ей стался должен — позабыл заплатить перед отъездом.
М.О.
Подлинник в ИРЛИ (Пушкинский дом): Ф. 218. Оп. 3. Ед. хр. 15. Л. 7—10. Датируется нами по содержанию. В описи ОР ИРЛИ ошибочно датировано 1852 г.
[1] См. п. 1 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[2] Характеристику станционного смотрителя, данную М.Н. Островским, см. в письме от 21 марта 1849 г.
[3] Николай Петрович Богданов, о котором рассказано в письме от 21 марта 1849 г.
[4] См. п. 7 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[5] Уезды Симбирской губернии.
[6] Село Промзино (ныне поселок Сурское) Алатырского уезда Симбирской губернии. Названо так по имени небольшой реки Промзы (приток Суры).
[7] То есть водящихся в реке Суре (приток Волги), протекавшей через территорию Симбирской губернии.
[8] Очевидно, имеется в виду река Свияга.
[9] Николай Михайлович Булдаков — выпускник Московского университета, действительный статский советник, симбирский губернатор (1844—1849). В Симбирске, куда он переехал из Петербурга после смерти первой жены, Булдаков женился на Анне Ивановне Родионовой.
[10] Известно об окончании в 1845 г. юридического факультета Казанского университета Алаевым Семеном Богдановым, выпускником симбирской гимназии.
[11] Николай Тимофеевич Аксаков (1797—1882) — статский советник. Был симбирским губернским предводителем дворянства по разным данным либо в 1847—1859 гг., либо в 1847—1853 гг.
[12] Григорий Сергеевич Аксаков (1820—1891) — тайный советник (1871). Назначен исправлять должность симбирского губернского прокурора в сентябре 1846 г.
[13] Набоков Дмитрий Николаевич (1826—1904) — статс-секретарь, выпускник Училища правоведения. В 1878—1885 министр юстиции. Член Государственного Совета.
[14] Иван Иванович Коробов — крупный московский купец, дядя Ивана Ивановича Шанина — близкого знакомого Островского. По видимости, у Коробова на руках был вексель от некой Брызгаловой, проживавшей в Симбирской губернии, по которому он хотел получить деньги. Видимо, не желая платить по векселю, Брызгалова собиралась объявить себя несостоятельной и передать имение зятю. Коробов через А.Н. Островского, очевидно, просил М.Н. Островского взыскать деньги с Брызгаловой через полицию до ее формального банкротства. Судя по письмам от 29 июня 1849 г. и 2 июля 1849 г. М.Н. Островский о намерениях
Брызгаловой не знал и поручение брата понял не совсем верно. Взыскивать же по векселю через полицию, о чем просил А.Н. Островский, М.Н. Островский не хотел, боясь испортить свою репутацию на новом для себя месте. Исход дела неизвестен.
[15] Карамзинская общественная библиотека — первая публичная библиотека Симбирска, открывшаяся в 1848 г. как памятник первому российскому историографу на его родине. Первым председателем комитета библиотеки был П.М. Языков, ученый-геолог, старший брат поэта Н.М. Языкова.
[16] См. п. 9 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[17] См. п. 5 комментария к письму от 17 октября 1853 г.
[19] Наташа — сестра М.Н. и А.Н. Островских Наталья Николаевна Давыдова (1824—1852).
4
Начиная писать, я никак не думаю, чтобы написал я так много, но как распишешься, так и бумаги не хватит: или нужно чего-нибудь или просто хочется написать. Скажи папеньке, что в «Симбирских губернских ведомостях» одна часть официальная — вызовы, объявления и т.п., а неофициальная запрещена министром. О, симбирские дворяне! Скажи Сереже [1], чтобы он отдал Феденьке [2] его лекции («История рус<ская>» пр<офессора> Кавелина [3]), которые лежат на этажерке в нашей комнате. Старайся писать, пожалуйста, с 1-й почтой хоть несколько слов, чтобы знать, дошло ли письмо. Письма должны к вам приходить в понедельник и четверг, а почта ходит в среду и субботу. Также постарайся поскорее выслать и лексикон, или сам, или поручи книгопродавцу. Кланяйся всем, между прочим, Каролине Еремеевне с детьми ее.
Прощай, твой М.Островский
Подлинник в ИРЛИ (Пушкинский Дом): Ф. 218. Оп. 3. Ед. хр. 15. Л. 11. Вероятно, является припиской к предыдущему письму: отсутствует характерное для М.Н. Островского обращение в начале, повторяется просьба о присылке лексикона. Письмо от 25 марта заняло два листа, его последний разворот написан очень мелким почерком — очевидно, автор экономил место. В эту приписку М.Н. Островский включил просьбы и поручения, не поместившиеся в основном тексте письма.
[1] Сергей Николаевич Островский, брат М.Н. и А.Н. Островских.
[2] Выяснить, о ком идет речь, не удалось.
[3] Вероятно, имеются в виду конспекты лекций К.Д. Кавелина, которые М.Н. Островский должен был слушать в Московском университете. Курс лекций об истории российского законодательства Кавелин читал с 1844 по 1847 г., опубликованы они при жизни автора не были; принято считать, что основные положения курса отражены в статье Кавелина «Взгляд на юридический быт древней Руси» (Современник. 1847. № 1. Отдел II. С. 1—52). Студенческий конспект курса лекций Кавелина в 1845—1846 напечатан Ф.А. Петровым и Н.Л. Зубовой: Лекции К.Д. Кавелина по истории российского законодательства // Река времен. Кн. 3. Труды. Творения. Художества. М., 1995. С. 50—137. О лекциях Кавелина см., например: Петров Ф.А. К.Д. Кавелин в Московском университете. М., 1997.
Симбирск. 16-е апреля <1849 г.>
Письмецо твое [1], Саша, от 2 апреля получил я 10-го; до сего числа ждал я ответа на мое второе письмо (от 25 марта) с поручением и деньгами, но, еще не получив его, пишу тебе. Впрочем, быть может, тут виновата почта, которая опаздывает страшно: вместо 4-х дней идет 9.
Слухи о прибытии в Симбирск вместе с губернатором чиновника Островского достигли уже Самары, и оттуда был запрос, кажется, со стороны Ворониных [2], Мещеринову, советнику казенной палаты: «Не Александром ли Николаевичем зовут этого Островского?» По этому случаю отнеслись ко мне: «Не брат ли вам Алекс<андр> Ник<олаевич>, которого знают в Самаре». Я ответил, что брат.
Около половины мая я надеюсь увидеть твоих самарских знакомых [3]. Но горе, горе самарцам! Никакое воображение человеческое не выдумает хуже того, что здесь говорят про Самару: и вертеп-то она разбойников, и гнездо-то разврата, все чиновники взяточники, вся полиция заодно с мошенниками, а городничий Емельянов... уж и говорить нечего — сам министр рекомендовал его князю как неблагонадежного человека. Что уж после этого? Надо притом заметить, что это мнение всеобщее: весь Симбирск единогласно и единодушно говорит это. Все это так предубедило князя против Самары, как только возможно. Горе, горе самарцам!
Погода у нас стоит теперь удивительная; в Москве в это время едва ли когда была такая: жарко, как летом. После обеда все в городе начинают гулять. Ходят на Волгу, по которой идет лед и которая начинает великолепно разливаться. Почти у всех более значительных лиц я был с визитами, и они мне отплачивали тем же. Помещики большею частью люди ласковые, обходительные, образованные и очень богатые. Молодые люди почти все женатые, кроме весьма немногих, которые живут роскошно, одеваются славно, в карты играют по большой и т.п. Особенно богаты Анненковы, из которых один все жил за границей [4]. Madame Annenkof [5] женщина чрезвычайно милая, звала меня в деревню, к<ото>рая в 17 верстах от Симбирска. Аксаков губ<ернский> предводитель дворянства [6] — очень богатый человек; его имение особенно славится оранжереями, которых у него бездна, и все наполнены экзотическими растениями. Страсть его к цветам невероятна: он выписывает их за самые дорогие цены. Раз, ехавши из Петербурга, нанимал особую тройку для одного горшочка, таким образом, один цветок ему обходится в несколько сот рублей. Кротковы, из которых один очень хорошо поет, Ермоловы, Татариновы, Меще-риновы, и множество других помещиков составляют здесь аристо-
кратию, на лето уезжают в деревню, и город пустеет совершенно. Из молодых людей здесь, кажется, лучше всех Набоков и Аксаков, прокурор [7]; оба правоведы, люди очень умные, образованные, но славянофилы. Других еще я мало знаю кроме служащих у нас в канцелярии Лазаревича, доброго малого, богача, ничего не делающего в канцелярии, и двоих Станевичей, племянников покойного губернатора [8], отчаянных ребят, вроде каширского помещика.
В городе случается много экстраординарных происшествий: убийства чрезвычайно часты. Здесь был замечательный пример самоубийства: корнет Ниротморцев, богатый симбирский помещик, красавец, ловкий, молодец одним словом, содержался на здешней гауптвахте по многим делам: засек помещика Астраханцева до смерти, ребенка задавил и т.п. Несколько раз было велено перевести его в острог, но никто не решался, потому что он грозился самоубийством. На гауптвахте он сорил деньгами, уезжал в деревню, кутил с офицерами, и ему давали во всем волю. Наконец, возвращаясь из бани, куда он был отпущен с офицером, он избил офицера, прибил часового. Начальник внутренней стражи донес князю, и было решено перевести его в острог. Ниротморцев хотел видеть князя, оправдывался, просил, чтобы его на гауптвахте оставили; князь, при нем же убедясь в действительности его преступлений — побиении офицера и часового, просил его покорно исполнить распоряжение правительства и перейти в острог. В этот день у нас был званый обед; когда князь приехал, гости уже собрались и ждали его. Князь стал рассказывать о буйстве Ниротморцева и о том, что он велел посадить его в острог. Полковник жандармский Чаплин сказал на это: он или сам зарежется, или другого зарежет. В это время взошел офицер и сказал: «Ниротморцев зарезался». Он такие сделал 2 глубокие раны на шее перочинным ножичком, что, если бы сам Орфила [9] был здесь, как сказал инспектор врачебной управы, то и тот сказал бы, что это убийство, а не самоубийство. Трудно представить, каким образом, сделавши одну рану, он имел силу сделать и другую: он совершенно отрезал себе голову, перерезавши все, кроме позвонков. Кроме этого много других случаев, на которых я бываю по желанию князя при следствии, чтобы приучиться к производству его. На днях еду за Волгу с Карбонье-ром, чиновником особых поручений, для производства следствия. Этот Карбоньер — единственный добросовестный из всех чиновников особых поручений.
Об деле Екатерины Алексеевны я справлялся; но ни в губернском правлении, ни в палате прошения о наложении запрещения Ждановым [10] подано не было. Посылаю тебе итальянский лексикон.
Из Карамзинской библиотеки [11], пользуясь влиянием князя, я беру без залога на дом все книги. Особенно богата часть русской истории. «Отечественные записки» и «Современник» там получаются тоже.
Прощай, поклонись Эдельсону и всем нашим знакомым. Попову [12] передай благодарность за память обо мне.
Твой брат М. Островский
P.S. Как жалко, что я здесь один, что вас никого нет: какие здесь места, какая здесь охота! Чуд<о> просто. Я получил письма из Москвы от одного лица, которое мне пишет об фальшивых билетах, найденных в опекунском совете, и недочете денег. Что это за история?
М.О.
Подлинник в ИРЛИ (Пушкинский дом): Ф. 218. Оп. 3. Ед. хр. 15. Л. 12—13. Датируется по содержанию. Как о предстоящем предприятии говорится о ревизии уездов Симбирской губернии, описанной в письме от 29 июня 1849 г.
[1] Это письмо А.Н. Островского неизвестно.
[2] Имеется в виду, по видимости, Захар Васильевич Воронин. См. п. 9 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[3] Манжосов, Ворониных, Путиловых и других знакомых А.Н. Островского по поездке в Самару зимой 1849 г. См. п. 8 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[4] Вероятно, имеется в виду П.В. Анненков.
[5] Возможно, Агриппина Федоровна Анненкова, урожденная Стрекалова, мать П.В. Анненкова.
[6] См. п. 12 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
[7] См. п. 13 и 14 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
[8] См. п. 10 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
[9] Матье Жозеф Бонавентюр Орфила (1787—1853) — выдающийся французский химик и токсиколог. Автор трудов по судебной медицине. Добился известности благодаря участию в громком процессе Мари Каппель-Лафарж в качестве эксперта. Лафарж, приговоренная к пожизненной каторге за отравление мужа, впервые в мировой судебной практике была осуждена на основании экспертных данных, полученных методами судебной токсикологии.
[10] См. п. 8 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[11] См. п. 16 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
[12] Выяснить, о ком идет речь, не удалось.
6
Симбирск. 29 июня <1849 г.>
Извини, мой милый Саша, что я так долго не писал тебе: ревизии уездов, приезд семейства князя и некоторые срочные работы не давали мне времени, и хотя в последнем письме к Наташе [1] я писал, что со следующей почтой напишу тебе, но на другой день князь вдруг собрался ехать на ревизию уездов, и я принужден был отложить письмо до возвращения. Что это вы совсем забыли меня, ни об вас, ни об наших нет ни слуху, ни духу! Пишите, пожалуйста, почаще.
В последний раз я писал тебе перед 1-й поездкой нашей на ревизию. Вояж наш совершился благополучно, мы объехали около 600 верст, и какие места, какие виды представлялись нам! Не говорю уже о Волге, которая всегда и везде хороша, но тут открывался нам совершенно новый предмет. Это Жигулевские горы; крутыми обрывистыми скалами спускаются они к Волге и сверху донизу покрыты лесом, который по разнообразию деревьев и полному цвету диких яблонь, вишень и черемухи представляется огромным благоухающим садом. Еще более интереса в моих глазах этот лес имеет потому, что он служит верным убежищем и постоянным местопребыванием разбойников. Во время нашего пребывания в Самаре бежали из-под стражи трое арестантов и уже убили 2-х человек в Жигулевских горах, целое ополчение составилось ловить их, более 1000 человек разбрелись по лесу, и двоих из них поймали.
Из городов Симбирской губернии я видел тогда 4, из них 2 — Сенгилей и Ставрополь, несмотря на превосходное местоположение у Волги, не стоящие деревни, так что село Усолье, имение г-на Давыдова, гораздо лучше этих городов. В этом-то Усолье мы пробыли целые сутки, потому что бурная погода не позволяла нам переехать Волгу. Наконец, часов в 7 погода немного утихла, и мы пустились в путь, нам надо было ехать около 30 верст водою и не без опасности. Здесь я испытал сильные ощущения, которые были для меня новы; но всех более боялся князь, хотя и не показывал этого, и только когда рулевой оплошал, и нас понесло на кусты, так что принуждены были бросить весла и отдаться на волю Божию, он струсил и схватился за меня. К счастью, с нами был морской капитан, маленький, вертлявый человечек, который стал энергически распоряжаться, и в то самое время, как мы готовы были удариться, по его приказанию гребцы выскочили в воду, схватились за кусты и уменьшили силу удара, от которого наша лодка непременно должна была опрокинуться, а тем спасли нас, если не от смерти, то по крайней мере от неприятного купанья. В этих городах мы самым пристальным образом занимались делом, потому что в них нет порядочного общества и выехать некуда. Но, наконец, поздно вечером мы прибыли в Самару [2], и контраст с другими городами поразил меня немало. Из комнаты, где я поместился, вид был удивительный: окно выходило на террасу, уставленную цветами и деревьями; под ней виднелись в разнообразных формах крыши домов и Волга во всей дивной беспредельности своего разлития, полный месяц огромной массой света отражался в тихой воде, я вообразил себе, что мы в Венеции, на берегу Адриатического моря, только недостает звуков гитары и серенады под террасою. Я был так восхищен, что решился не спать целую ночь и любоваться этим чудным зрелищем, но природа взяла свое, и я проспал до утра, как убитый.
В Самаре нас встретили с таким неподдельным радушием, так все ухаживали за нами, что мы невольно зажились в ней — вместо трех дней прожили неделю, пять званых обедов даны были сряду в честь князя и самарского общества... наконец, мы кончили ревизию и собрались было ехать — это было в субботу накануне Троицына дня [3]. Но самарские дамы решились дать праздник и отправили депутацию к князю уговаривать его остаться еще на один день с тем, что, если князь не согласится, то они сами поедут просить его. Против дам кто же может устоять? Мы остались. Утром я был у всех с визитами, обедал у предводителя дворянства и после обеда отправился в Струковский сад [4]. Этот сад, до сих пор заброшенный, в продолжение двух дней был наполнен до 150 человек рабочими, которые расчистили дорожки, приготовили иллюминацию и фейерверк. После обеда вся Самара двинулась в сад, весь прекрасный пол, разряженный до последней степени, явился на гулянье, музыка гремела, песельники пели, все весели<ли>сь в честь князя. Дамы, мы и несколько дворян собрались в палатке, там мы пили чай, ели мороженое, болтали; наконец, лопнула ракета, все высыпали в сад, фейерверк сгорел, и мы двинулись в дом помещика Неронова, где танцевали до утра во имя князя. Итак, ехавши в Самару на ревизию, с мыслью обращаться с испачканными бумагами, с испитыми и истасканными лицами, я принужден был танцевать с дамами, да еще с какими?! 1-ю кадриль я танцевал с Елизаветой Ивановной Манжос [5], 2-ю с Нероновой, хозяйкой — красивой, милой и до крайности любезной дамой, 3-ю с городничихой, 4-ю с Ворониной [6].
У Ворониных, несмотря на все мое желание, я не мог быть, потому что нам приходилось ревизовать Воронина, который исправляет должность исправника, а мы положили за правило, чтобы городские сплетники и сплетницы не выдумали чего-нибудь, что бывает очень часто, ни в одном городе не ездить ни к кому из ревизуемых нами чиновников. Я это высказал и самому Воронину, которого видал у нас каждый день по нескольку раз и 2 раза в театре. На бале же у Неронова я передал Ворониной (девушке) все то, что должен был передать с своей и твоей стороны ее семейству.
Что тебе сказать про здешнее общество? Ты знаешь его сам; радушие развито здесь до последней степени, дамы большею частью милы и любезны. Но между всеми ими особенно блестит мадам Манжос, быть может, здесь есть многие и лучше ее, но она обворожительнее всех. Я был принят очень хорошо Манжосами, сам Ман-жос [7] — редкий, превосходный человек, особенно при контрасте с другими удельными управляющими, каковы Глинка, Каблуков и Бороздин. Елизавета Ивановна Манжос достойна всякого участия и сожаления; имея полное право по своей красоте, состоянию
и положению блистать в столицах, она принуждена лучшие годы своей жизни проводить в Самаре, где вовсе нет общества порядочных молодых людей, а это женщине в 23 года довольно тяжело: все муж, да муж, да помещики старики или спекулянты — нет человека, который бы принял участие в тех интересах, которые заставляют биться ее сердечко. Может быть, это было причиной того, что я был принят не так холодно, как ожидал, зная ее, впрочем, по твоим только словам: она с особенным жаром говорила о тяжести своего положения в Самаре, и просила меня приезжать к ним в Самару почаще. Здесь не забыли еще вашего приезда [8] и, когда Манжос в 1-й раз увидала меня, то, так как она знала, что я приехал с князем из Москвы, но не знала моей фамилии, очень удивилась: как это все москвичи похожи друг на друга не только своими манерами и приемами, но и лицом. Надо заметить, что здесь все, которые тебя помнят, уверяют, что мы похожи не столько лицом, сколько манерами, — вот новость, которой я и не подозревал доселе. (Воронины и Обуховы [9] тебе кланяются.) После бала мы рано утром выехали из Самары и, правду сказать, немного грустно было расставаться с этим веселым, добрым, радушным городом.
После этого нечего говорить, как мы скучали в 4-м городе, Сызрани. О ходатайстве моем по делу Екат<ерины> Алексеевны [10] ты узнаешь подробно из письма моего Эдельсону, теперь только скажу тебе, что Арист<арх> Азарьевич купить Ждановку [11] не может, ибо он, выдавая дочь, предложил ей взять крестьянами или деньгами, и она взяла деньгами, а потому наличных у него нет. Дело же Екат<ерины> Алекс<еевны> теперь зависит, кажется, от нее: явись она сама или даже напиши Мясникову [12], и все кончено; я же со своей стороны готов употребить все свое влияние, которое имею на князя, уездные власти и самого Мясникова. О 2-й поездке нашей на ревизию — в Корсун, Ардатов и Алатырь [13], напишу после.
По делу Коробова [14], хотя ты и говоришь, что я поступил неловко, но это было по крайней силе моего разумения и сообразно с моим характером. Скоро начнется нижегородская ярмарка, где Коробов и Брызгалова имеют торговые дела и где Коробов может с ней расчесться, а потому спроси у него — куда выслать ему его документы; я же не могу да и не хочу взыскивать через полицию и, таким образом, быть палачом по чужому делу, тем более что, не взыскавши денег, я дела не испорчу, вексель силы не потеряет, а не случись мне ехать в Симбирск, он и до сих бы пор пролежал в Москве у Коробова.
Прощай, любезный Саша, напиши, как выдержал Сережа экзамен, поклонись Наташе с Никол<аем> Ивановичем [15] и нашим знакомым из прекрасного и непрекрасного пола.
Передай письмо Эдельсону, если он в Москве, если же нет, то вложи письмо в конверт и отошли ему.
Алмазову особенный от меня поклон и спасибо за то, что он меня не забывает.
Твой Михаил Островский
Подлинник в ГЦТМ им. А.А. Бахрушина: Ф. 200. Ед. хр. 1428. Датируется нами по содержанию. В ГЦТМ письмо ошибочно датировано 1852 г.
[1] Сестра Островских Наталья умерла 13 марта 1852 г., что является основанием для отказа от датировки письма этим годом, предложенной ГЦТМ.
[2] Самара входила в состав Симбирской губернии до декабря 1850 г., после чего стала губернским городом созданной Самарской губернии. Это обстоятельство также не позволяет датировать письмо 1852 г.
[3] Троицын день в 1849 г. пришелся на 20 мая.
[4] Струковский сад назван так в честь основателя — Г.Н. Струкова. Разбит предположительно в 1813 г. После смерти Струкова в 1846 г. пришел в запустение. В 1849 г. благоустроен по инициативе П.Д.Черкасского.
[5] С Е.И. Манжос (в девичестве Минятовой) и ее мужем А.Н. Островский познакомился во время своей поездки в Самару с Е.Н. Эдельсоном в начале 1849 г. Со времени этой поездки до описываемых в письме событий прошло чуть более трех месяцев.
[6] Вероятно, речь идет о младшей из дочерей Захара Васильевича Воронина — Вере Ворониной, которой в 1849 г. было 22 года. С семьей Ворониных А.Н. Островский также познакомился во время своей самарской поездки, проводил у них много времени, поддерживал отношения и в дальнейшем.
[7] Управляющий Самарской удельной конторой Алексей Иванович Манжос.
[8] См. п. 8 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[9] О Ворониных см. п. 7. С семьей Обуховых А.Н. Островский познакомился во время своей самарской поездки. Дмитрий Евгеньевич Обухов (1803—1857) и его жена Любовь Алексеевна (в девичестве Нефедьева) — самарские старожилы. Борис Петрович Обухов (1820—1885), шестиюродный брат Д.Е. Обухова, с женой Анфисой Семеновной (в девичестве Полтевой) незадолго до описываемых событий переехали в Самару из Саранска. Б.П. Обухов впоследствии стал самарским губернатором (1865—1867), товарищем министра внутренних дел (1868—1869), сенатором, тайным советником.
[10] См. п. 8 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[11] Аристарху Азарьевичу Путилову (см. п. 10 комментария к письму от 21 марта 1849 г.) было предложено купить имение Е.А. Хардиной Ждановку. См.: Носков А.И. Александр Николаевич Островский в Самаре // Самарский краевед. Историко-краеведческий сборник. Самара, 1994. С. 132.
[12] См. п. 8 комментария к письму от 21 марта 1849 г.
[13] Уездные города Симбирской губернии.
[14] См. п. 15 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
[15] Казначей Московской дворцовой конторы Николай Иванович Давыдов (1824—1885), муж сестры А.Н. и М.Н. Островских Н.Н. Островской.
7
Симбирск. 2 июля <1849 г.>
Записку твою [1], любезный Саша, получил я тогда, когда послал тебе письмо. Теперь хочу сказать несколько слов в свое оправдание по коробовскому делу [2]. Ты пишешь, что я совсем его испортил
и что слезы дело форменное. Так как взыскание было по протесто-ванному векселю, то я никак не думал, что дело может испортиться оттого, что деньги будут взысканы месяцем или двумя позже. То же обстоятельство, что Брызгалова хотела объявить себя несостоятельной и имение передать зятю, не входило совсем в мои соображения, как дело мне неизвестное, о котором я узнал только от тебя недавно. Притом мне, только что приехавшему в Симбирск с губернатором, начинать дело в полиции и взыскивать формальным порядком по чужому векселю значило компрометировать себя в глазах князя, который терпеть не может заводить дело в присутственных местах, и едва ли бы этим я произвел на него первое, для себя выгодное впечатление! Что же касается до слез, то легко об них писать, а каково-то тому, перед кем плачут. Да еще вспомни, что Коробов уверял меня, что она отдаст при первом моем слове, а то, зная, что придется взыскивать через полицию, я, очень вероятно, не взял бы на себя такой неприятной обязанности. Сообразив это, поставь себя на моем месте и скажи откровенно, что бы ты сделал? Не забудь при том, что я совершенно не знал о том обстоятельстве, которое могло испортить дело, — намерении Брызгаловой объявить себя несостоятельной.
Теперь же, впрочем, если Коробов не хочет считаться с нею на нижегородской ярмарке, а желает взыскать через полицию, я готов, пожалуй, подать ко взысканию; только, скажу тебе прямо, это мне будет очень неприятно.
Прощай, твой брат М.Островский
Подлинник в ГЦТМ им. А.А. Бахрушина: Ф. 200. Ед. хр. 1429. Датируется нами по содержанию. Здесь явно уточняется один из сюжетов письма от 29 июня 1849 г. Указание на недавний приезд нового губернатора и самого М.Н. Островского — основание для отказа от датировки письма 1852 годом, предложенной ГЦТМ.
[1] Записка А.Н. Островского не сохранилась.
[2] См. п. 15 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
8
Симбирск. 2<0июля 1849г.>
Письмо твое [1], любезный Саша, получил я 13-го ию<ля> нынче мог улучить несколько времени, чтобы написать те<бе. Дел> у нас пропасть, чему я, впрочем, очень рад, потому что <дела разно>об-разны и довольно интересны. Мы кончаем ревизию симбирск<их городов и недели че>рез 2 поедем в Буинск [2] — таким образом, останетс<я необ>следованным один городок Курмыш [3], куда князь посыла<ет совет>ника губернского правления [4]. Этот город почти н<икогда не> видал в лицо губернаторов, потому что они не дер<знули ездить> в него; в самом деле, это самый дрянной
городи<шко, го>раздо хуже многих сел симбирских, и отстоит от <губернского> города на 300 в., так что придется сделать 600, чтобы <съездить> в него и назад. Кроме ревизии на моих руках уго<ловные> дела, которые, как тебе известно [5], из уголовной п<алаты> уездных судов идут на утверждение к губерн<атору. Здесь> не так важно рассмотрение самого решения, ка<к следствия,> на коем решение основывается, ибо очень часто следы <преступления> остаются не открытыми или преступник ненай-денн<ым от>того, что следователь не умел или не хотел этого. <Верная> оценка таких следствий чрезвычайно важна, ибо ох<а-рактеризует>ризует способности и нравственный характер лиц, <губернатору> подчиненных. Наконец, дня 2 тому назад я получил <от> князя предписание произвести следствие над одним и<звестным> мошенником Бердниковым. Это будет первый <опыт мой> на этом поприще, где надо постараться лицом <в грязь> себя не ударить. Как ты сам можешь видеть, <это занятия до>-вольно интересные, ибо здесь главную роль играет <сооб>ражение, а не одно сухое и бесплодное знание форм. <Что же ка>сается до форм, соблюдение которых необходи<мо в след>ствии, то с этой стороны я себя обеспечил: постоянно <имея дело с> уголовными делами, читая законы и наконец выписыв<ая недавно> вышедшую, очень хорошую книгу «Указания к производству <уголовных> следствий» [6], где [7] нашли место не только все <законы на это>т предмет, все формы, законом и обычаем освя<щенные, но и> множество практических замечаний, очень важных для <каждого с>ледователя, я надеюсь и с этой стороны себя не скомпро-метиро<ва>ть.
<Князь> составил себе такую репутацию в Симбирске, что очень <охотно> молодежь — кандидаты и студенты Казанского университета — <напе>рерыв поступают к нему на службу. Уже трое — Грибов<ский, ...>мчиков и граф [8] — поступили в канцелярию, и князь их от<рядил в> команду мне, как человеку более опытному. По оконча<нии реви>зий я сосредоточу в своем столе дела более важные <и инте>ресные и в помощники к себе кроме нескольких писцов <возьму> студентов. Таким образом составится студенческий <стол, куда> князь хочет помещать всех поступающих обра<зованных> молодых людей, будучи уверен, что я охотнее с <ними буду> заниматься и передавать то, что знаю, нежели кто-либо <другой из> их столоначальников, которые могут опасаться, что они <загубя>т их карьеру, заместят их. Мне же, конечно, опасаться <нечего, и>бо мои занятия по канцелярии, и, как скоро кто-либо будет <в состоян>ии управлять столом, я сдам его, чтобы самому иск<лючитель>но заняться следствием как чиновнику особых пору<чений, для> каковой должности теперь занимаемое мною место по<мощника> правителя канцелярии есть ступень.
<Вот> тебе в кратких словах характер моей службы. Конечно, <я не упом>янул о многих видах моей деятельности, между ко<торыми о>собенно важны конфиденциальные письма министру, <в составлении> которых и я таки участвую, но боюсь наскучить <тебе. В>прочем, не могу не сказать тебе несколько слов: ми<нистр от>твечает на конфиденциальные письма так ласково <и вежл>иво, как, говорят, не было примера. Вообще князь чрез<вычайно у>мен, и силен общественным мнением в Петербурге. Когда он был назначен, то все в один голос кричали: <... > симбирцы, счастливые симбирцы. Порядочных молодых людей здесь немного, я сошелся с К<ашперовым> [9] и Грибовским, которые живут вместе, против нашего до<ма, и у кото>рых я бываю почти каждый вечер. Кашперов очень образ<ованный> молодой человек, бывший за границей, и страстный музыкант. <Красавец,> le beau de Symbirsk, как его здесь называют, он продал име<ние за> 150 тысяч р. и не знает, куда их деть. Грибовский, кандида<т Казанского университета, человек довольно развитой и умный. <У них есть пре>восходный рояль, 4 верховых лошади и всегда шампанск<ое ...> время можно проводить нескучно. Так как здесь <общество> любит ездить верхом, и княжна [10] отважная охотница до вер<ховой езды,> то я счел за необходимость брать уроки в жандармских <конюшнях>; я теперь довольно порядочно езжу, и мы верхом составляем parti<e de plai>sir по здешним окрестностям. Здесь есть один оче<нь интерес>ный человек, это Павел Васильевич Анненков, с <которым я> тоже хорошо сошелся, это человек лет 30 со страшно <глубоким> образованием и развитием, живший долго за границей, бы<вший на па>рижских баррикадах во время февральской революции, в <...> Италии — везде. Он все знает, знаком со всеми иностран<ными> знаменитостями, в переписке с Гоголем, и, если ты помниш<ь, он автор> Парижских писем [11], помещавшихся в «Современнике». Это <человек,> которых в России не много. Ему говорил Гончаров [12] о тебе <и о твоей> комедии много лестного. Кстати, я познакомился с Го<нчаровым,> который тебе кланяется, только он совсем схимником ж<ивет> в Симбирске, его нигде не видно. Здесь теперь гр. Сологуб [13] <и Рубин>штейн. Вчера мы провели вечер у Кашперова: Рубинш<тейн играл,> Сологуб пел, острил, рассказывал анекдоты. Он <чрезвычайно> приятный человек в обществе, но притом <...> qui n'a ni foi, ni loi [14], как говорит о нем княгиня. <Как жаль,> что вас здесь нет, если бы вы были, то как бы весело <проводили> мы время.
Документы Коробова [15] я посылаю со следующей почт<ой,> в Нижний они придут за несколько дней до 1 августа <...> Путилов, я не знаю, но, кажется, он мне говорил, что <...>ова, который чуть ли не живет в Москве.
<Прощай>, кланяйся Аг<афье> Ив<ановне>, и всем общим нашим знакомым. <...> я надеюсь написать со следующею почтою из Буинска. <Теперь же> не имею времени.
Твой брат М. Островский
Подлинник в ГЦТМ им. А.А. Бахрушина: Ф. 200. Ед. хр. 1427. Письмо сильно повреждено. Оно представляет из себя сложенный вдвое лист с оторванным краем. В части случаев содержание утраченных участков восстанавливается легко, в других случаях оно безвозвратно утрачено. Чтения, предлагаемые в настоящей публикации и заключенные в угловые скобки, являются предположительными. В ГЦТМ датировано: 2 июля 1852 г. Нами датируется иначе исходя из содержания, но датировка приблизительная. В письме говорится о завершении ревизии городов Симбирской губернии и о предстоящей поездке в Буинск. Вероятно, начало обширной ревизии описано в письме от 29 июня. Соответственно наиболее правдоподобной датой упоминаемого письма А.Н. Островского должно быть 13 июля. Учитывая задержку с ответом, о которой говорит автор, представляется возможным датировать настоящее письмо двадцатыми числами июля.
[1] Это письмо А.Н. Островского неизвестно.
[2] Буинск — уездный город Симбирской губернии, расположенный севернее Симбирска. Таким образом, маршрут первой части ревизии губернатора Черкасского был направлен вниз по Волге, второй части — на восток от Симбирска (Кор-сун, Ардатов, Алатырь), а последней — на север, в Буинск и самый отдаленный, самый северный курмышский уезд.
[3] Курмыш — уездный город Симбирской губернии. См. п. 3.
[4] Очевидно, Владимир Трубников. См.: Князь Петр Черкасский, губернатор Симбирский // Русская старина. Т.27, январь 1880. С. 679—680.
[5] До января 1851 г. А.Н. Островский служил в Коммерческом суде.
[6] Очевидно: Указания на производства уголовных следствий / Сост. Н. Калайдовичем. СПб., 1849.
[7] Зачеркнуто: не только.
[8] По видимости, Грибовский Петр Михайлович (ум. 1900), симбирский помещик, друг Огарева, который ввел его в круг петербургских литераторов. Был хорошо знаком с Герценом, Некрасовым, Анненковым. Первый муж Н.А. Татариновой, ученицы М.Н. Островского, впоследствии жены сводного брата Островских Андрея Николаевича. Два других персонажа неизвестны.
[10] Владимир Никитич Кашперов (1827—1894) — русский композитор, член первого комитета Общества русских драматических писателей и театральных композиторов. Автор оперы «Гроза», музыки ко второй редакции «Воеводы».
[11] Очевидно, дочь П.Д. Черкасского Мария Петровна Черкасская, по некоторым сведениям, высказывавшая претензии на ученость. Известна эпиграмма: «О, родина Карамзина! / Какая неба благостыня: / В тебе профессором княжна, / А губернатором — княгиня!» (Записки Богуславского: Исторические рассказы и анекдоты. Шутки, остроты, заметки, мелочи // Русская старина. Т. 27, январь 1880. С. 180).
[12] Цикл очерков «Парижские письма» П.В. Анненкова печатался в «Современнике» с января 1847 по январь 1848 г.
[13] И.А. Гончаров был в Симбирске летом 1849 г. В 1852 г. Гончаров в Симбирск не приезжал, что является одним из оснований для отказа от датировки, предложенной ГЦТМ.
[14] Владимир Александрович Соллогуб (1813—1882).
[15] Фр., «который не имеет ни убеждений, ни правил».
[16] См. п. 15 комментария к письму от 25 марта 1849 г.
Симбирск. 10 сентября <1849 г.>
Здравствуй, любезный Саша! Как ты поживаешь? Мне папенька писал, что ты хочешь поступить в опекунский совет, поступил ли ты, или нет? Я живу по-прежнему, служба меня не тяготит, хотя занятий и немало. Ты интересовался узнать, что говорил Гончаров [1] о твоей комедии, правда, он и мне говорил более в общих выражениях, но между тем указывал на знание русского языка и сердца русского человека и на искусное введение в комедию драматического элемента. Здесь я хорошо познакомился с известным тебе Юрием Самариным, который стал моим товарищем: чиновником особ<ых> поручений у князя, и подробности о котором узнаешь из письма моего Эдельсону.
Между тем, наступает холодное время, и в Симбирске скоро начнутся балы, на которые непременно должно будет ездить, а потому я имею теперь нужду в некоторых вещах, которые прошу тебя потрудиться купить на прилагаемые при сем деньги и выслать мне как можно скорее. Купи, пожалуйста, 6 пар белых перчаток, мерою №71/2, 1 пару черных и 1 пару цветных, какую знаешь, мерою обе №73/4. Купи, где сочтешь лучше: у Юнкера или в Magazin de Paris. Еще купи, пожалуйста, у Дюлу шляпу по прилагаемой при сем мерке, постарайся, чтобы она была не более этой мерки, и пришли или сам, или поручи Дюлу выслать. Все это будет стоить: перчатки 12 р. с., шляпа 5 р. с., итого 17 р., на пересылку, я думаю, не более 1 р. с., если же более, то напиши, и я тебе вышлю.
Симбирск такой город, где ничего этого достать нет никакой возможности; вышли же, сделай милость, поскорее, чем премного обяжешь.
Любящий тебя брат М. Островский
P.S. Передай письмо Эдельсону и поклонись всем нашим знакомым.
Подлинник в ГЦТМ им. А.А. Бахрушина: Ф. 200. Ед. хр. 1430. Опубл.: А.Н. Островский. Новые материалы и исследования // Литературное наследство. Т. 88. Кн. 1. М., 1974. С. 228. Датировка 1852 г., предложенная И.С. Фридкиной, сомнительна: так, Ю.Ф. Самарин был назначен на службу в Симбирск в августе 1849 г., и значит, знакомство с ним вряд ли могло быть новостью для автора и адресата в 1852 г., через полных три года. Кроме того, в 1852 г. И.А. Гончаров не приезжал в Симбирск и соответственно не мог сообщить М.Н. Островскому свой отзыв о комедии А.Н. Островского. Зато достоверно известно о посещении Гончаровым Симбирска летом 1849 г.
[1] М.Н. Островский познакомился с И.А. Гончаровым, вероятно, в июле 1849 г. См. письмо от 20 июля 1849 г.
Сведения об авторе: Федотов Андрей Сергеевич, аспирант кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: anfed86@gmail.com
