Пейзаж Санкт-Петербурга в осажденном Ленинграде Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

О. И. Томсон

Пейзаж Санкт-Петербурга в осажденном Ленинграде

Статья посвящена искусству художников, живущих и работающих во время войны в осажденном Ленинграде. Исследуются особенности жанра городского пейзажа, который оказался наиболее правдивым в описании нечеловеческого противостояния города ужасам войны. В страшное время блокады город, запечатленный мастерами, проявляет свой код идеального города, превращаясь из Ленинграда в Санкт-Петербург. Ключевые слова: Санкт-Петербург; жанр городского пейзажа; блокада; ленинградский колорит; голод; военный городской пейзаж; Ленинград.

O. I. Thomson StPetersburg Cityscape in Besieged Leningrad

The article is devoted to the works of artists who lived and worked during the Leningrad Siege. It examines the peculiarities of the cityscape painting, which proved the most true-to-life in the depiction of inhuman grim realities of war the city had to endure. In the horror of the Siege, the city, as imprinted by the masters, reveals its ideal-city code to represent the transformation from Leningrad to StPetersburg.

Key words: StPetersburg; cityscape painting; the Siege; the Leningrad colour/ character; wartime cityscape; Leningrad.

Санкт-Петербург, в советское время превращенный в Ленинград, всегда провоцировал своим присутствием на карте России ее культурную ситуацию. Он демонстрировал собою амбициозный

поединок цивилизации с природой. Великий Петр возводил новую столицу Российской империи, и в ее географическом расположении можно было со всей очевидностью распознать его стремление к европейским идеалам. Санкт-Петербург оказался в России единственным городом, который родился и сформировался в недрах общеевропейской культуры и явился целостной идеей, материализованной в реальном пространстве волей Петра I.

Образ вечного города А. С. Пушкин зафиксировал в своей поэзии. Для него он державный, великолепный, с широким простором Невы, усмиренной гранитной набережной. Это город львов, сфинксов, чугунных решеток. Его перспективы и городские ансамбли выразительны и безукоризненно выглядят с высоты птичьего полета, и весь он, вслед за Невой, с той же скоростью, с которой движутся ее воды, устремлен к морю, свободе, простору. Петербург Пушкина - это могущественный замысел человека, запечатленный в камне.

Затем появился Петербург Н. В. Гоголя. Ф. М. Достоевского. В нем приютился маленький, робкий человек, униженный и оскорбленный, застуженный тем самым ветром свободы, который в свое время был воспет А. С. Пушкиным.

Город на протяжении веков проявлял свой нрав и существовал как сверхчеловеческое творение, бытующее по особым законам, несоразмерным в своем безупречном величии с людьми, его населяющими.

Самым трагичным периодом для него стал весь двадцатый век, сделавшись веком многократной перемены имен, регистрируя всякой новой сменой душевные ломки всей российской империи, определяя ее политические перевоплощения и гуманитарные приоритеты. Сначала он стал Петроградом из-за войны с Германием, потом превратился в простонародный «Питер», а затем в Ленинград (1924 г.) - колыбель трех революций. В 1918 лишился своего столичного статуса, который вновь унаследовала Москва, и только в начале 1990-х возвратил себе первоначальное имя Санкт-Петербург, вновь обретя своего небесного покровителя.

Городу пришлось переживать и такие времена, когда на протяжении многих десятилетий пролетарская культура отказывалась замечать его царственную стать. Царственно-неповторимый образ города, созданный великими архитекторами разных времен, многие десятилетия продолжал жить сам по себе, незамеченным и невостребованным новым государством, но любимым художниками, поэтами, музыкантами, писателями.

Возможно, поэтому петербургский пейзаж в суровые дни блокады стал тем особенным жанром, способным наиболее достоверно отразить нечеловеческую трагедию великого города.

Ленинградцы оказались в кольце блокады в самом начале войны. С 8 сентября 1941 до 18 января 1944, целых 900 дней, продолжалась блокада Ленинграда. Она обернулась персонифицированным сражением каждого жителя с Голодом, победа над которым определяла степень личного мужества, стойкости и человеческого достоинства.

Еще в предвоенное десятилетие появилась группа молодых художников, основавших уникальную школу ленинградского пейзажа. На жанр городского пейзажа таких мастеров как А. Ведерников, А. Русаков, В. Пакулин, Н. Тырса, В. Гринберг, Г. Траугот и многих других сильное воздействие оказала живописная французская школа. «Для нас французская художественная культура -это музей, и никакого другого музеяЮ ему равного, нет... Ничем другим, кроме школы, не может и не должно быть для нас французское искусство.» - писал Пунин [1; с. 19]. За подобное пристрастие молодых пейзажистов в шутку даже называли не «марксистами», а «маркистами», настолько было очевидно влияние Альберта Марке, посетившего Ленинград в 1934 г.

Знакомство с его творчеством сказалось на ленинградской пейзажной школе, проявившись в большей живописной свободе. Это позволило художникам иначе взглянуть на специфику освещенности петербургской атмосферы, состоящей из огромных пространств воды и доминирующего неба, прочувствовать и опоэтизировать ее изысканную серебристую световую гамму. Неповторимая эмоциональная манера каждого мастера рождалась благо-

даря искреннему восхищению городом, острому осознанию его неповторимой роли в культуре страны. Постигая школу импрессионизма, они стремились к живописной легкости, предпочитая говорить доверительно, «негромко», на языке полутонов. Петербургских живописцев «.. .объединял особый "ленинградский" колорит, ... чувство тона, мягкость, сдержанный лиризм. Они несли на себе отпечаток своего города с его большими широкими планами, с его дымкой, с его неярким солнцем» [2; с. 37].

Небольшие работы, созданные в годы блокады, лишены той пафосной парадности, которую требовало реальное время. В них каждым мастером переживается отношение к Ленинграду настолько сильно, что кажется, сама живопись транслирует их интимное чувство воды, неба, камня. Благодаря умению передать легкость и прозрачность тона, нюансы цвета, пейзажные работы многих художников стали своего рода отражением их интимного размышления о городе, напоминая своей пластикой движение музыки.

Подобная манера диалога один на один с городом в жанре пейзажа, как уже было сказано, сложилась еще до войны и позднее, во время блокады, сформировала ту степень чуткости к изменениям в городском пространстве, которая позволила замечать все его, даже самые незначительные, эмоциональные перипетии. Из-за любви к городу и невозможности жить вне его особенного пространства воды и неба многие мастера отказывались от эвакуации. Они не мыслили себя без него и рассматривали свой отъезд как вид предательства, и, несмотря на лишения и голод, работу на оборонительных сооружениях, они продолжали писать.

При всем многообразии манер, стилистик и техник исполнения, в работах художников, написанных в этот сложный для страны период, город осмысливается как некое живое, трагически перерождающееся пространство.

Местом, изображенным почти во всех военных городских пейзажах, становится центральная площадь Невы, образованная его главными святынями - Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Эрмитажем. Это пространство неба и воды в работах переживается мастерами как сакральный образ

«материнского лона», где когда-то началось зарождение города, а в дни блокады оно стало местом противостояния высших сил, неподвластных человеческой воле.

«Пределы человеческого творчества перейдены. Космические силы вызваны на бой. Законы, наложенные на человеческую волю, нарушены. Действующим лицом должен сделаться рок. Покарает ли он Медного Всадника? Сокрушит ли он того, кто дерзнул стать властелином судьбы?» [3; с. 18] - пророчески узрел Н. Анциферов судьбу Санкт-Петербурга в начале 1920-х гг.

В работах художников Пакулина, Гринберга, Траугота, Русакова, Боима, Платунова - свидетелей трагической жизни города в блокаде, которые были созданы в самую страшную зиму 1942 года, когда в Ленинграде от бомбежек, голода и холода погиб каждый третий его житель, создается образ заснеженного, сугробного исполина. Как мифологический титан, он торжественно замерзает, превращая пространство Санкт-Петербурга в бесконечное ледяное царство. Он словно медленно поглощается мрачным, тягучим холодом разверзшихся небес и входит в последний круг Ада.

«Любимый город какой-то неузнаваемый, другой! Я словно увидел его заново, будто впервые почувствовал его внутреннюю красоту, необыкновенную, величественную. ... Именно в эти дни я увидел и прочувствовал архитектуру города, как не чувствовал и не видел ее никогда прежде. Мне кажется, что в дни блокады Ленинград выявил и заставил особенно явственно звучать свою неповторимую архитектуру. . за огнями реклам, уличных фонарей, витрин, транспорта не всегда, пожалуй, виден был подлинный облик города. А теперь, вечерами, в сумерках, выделялись очертания неосвещенного Ленинграда и открывалось прекрасное небо» [4; с. 198].

Для Вячеслава Пакулина, как и для большинства «кругов-цев», суровая пора блокады совпала с его зрелостью. На грани жизни и смерти, живописец, преодолевая слабость и страх бомбежек, с этюдником и мольбертом, уложенными на санки, выходил на заснеженные улицы писать «с натуры», стараясь использовать каждую минуту, так как любая могла оказаться последней.

Возможно, это запредельное напряжение позволило ему запечатлеть мгновение, разглядеть за ним вечность. Блокада научила иначе чувствовать время, и для художников подобное открытие стало новой формой миропостижения. Волнение, свойственное человеческой природе, в экстремальный период блокады сменилось желанием многих передать самой плотью живописи, движением каждого мазка трагический предел, за гранью которого проступал образ вечного города, не порывающий с историческим временем, но господствующий над ним.

В серии блокадных пейзажей В. Пакулина большую активность приобретает живописное начало. Тонкие вариации колористической гаммы в его работах зависят от состояния дня, времени года, погоды, освещения. Стихии света и воздуха, которые создает в своих работах художник, используя во многих пейзажах завышенную точку зрения, как правило, не свойственную пленэрной живописи, позволяет по-особенному увидеть один и тот же вид города в разных его состояниях. Одушевленное художником пространство рождает целый спектр эмоций. Пейзажи мастера, интимные по чистоте откровения, но не камерные по восприятию, без болезненного надрыва, сильны напряженным ожиданием конца апокалипсического времени.

Очищенный от быта, скованный лютым морозом, где от холода стынут души и коченеют тела его обитателей, он живет своей сверхличной жизнью. Таким увидел Ленинград Михаил Пла-тунов, создавший во время блокады этюды к будущей серии гуа-шей «Ленинград в блокаде». «На Неве», «Ночная тревога», «В саду трудящихся» и в других листах пустынный исполин не выглядит обреченным. Звенящая тишина безлюдного пространства в работе «В саду Трудящихся» без привычной фигуры Медного всадника в непоколебимой вышине, чей мощный дух покинул город перед началом Высшего суда над ним, разверзается над Невой, пронзенная невидимыми, но отчетливо ощутимыми напряжениями между Небом и Землей. И в этом единоборстве жизни со смертью и хаосом как абсолютная форма отражения человеческого бытия побеждает петербургская архитектура. Во время блокады Городу, один

на один перед Вечностью, удалось освободить подлинный смысл античных знаний. Его архитектура как отражение античной ясности и стройности в чувстве Петербурга наступательно, словно вызволенная из небытия, начинает проясняться. И из мотива ненастной ночи великая Гармония, запечатленная в камне, становится той единственной формой, которая оказывается способной удержать человечество на тонкой грани между смертью и хаосом.

Многие художники писали город пустынным, безжизненным, словно в нем не осталось ни одного человека. Лишь иногда, избегая деталей, вводили фигурки людей, затерявшихся в бесконечности морозного пространства.

Работа Я. Николаева «Очередь за хлебом» 1942 г. передает состояние ожидания, ставшее в то время частью человеческой жизни. Безликая, нескончаемая очередь черной рекой по белому снегу уходит и скрывается за домами. Подвижный человеческий поток причудливо «вихляет» по рытвинам, оставленным после бомбежек ленинградского двора. Внимание автора приковывает черный брандмауэр раненного в бомбежке дома. Это, по сути, портрет дома, вобравшего в себя всю полноту человеческих чувств и дрожащего своей бесприютной громадой на пронизывающем холодом все мироздание ветре. Его рыхлая, ноздреватая от сырости и насквозь прозябшая стена на фоне мрачной и непроницаемой плоскости неба напоминает те самые блокадные граммы клейкого, мерзлого хлеба, надолго ставшего единственной надеждой на спасение.

Блокада стала временем проверки силы мужества каждого в немыслимых условиях оставаться человеком. Люди, пережившие блокаду, несут в себе знание о человеческой силе духа. Это то, что позволяло человеку не только выживать в борьбе за образ человеческий, когда «желудок съедал разум», но и работать на износ, творить, писать музыку, стихи, картины. Д. С. Лихачев вспоминал: «Человеческий мозг умирал последним. Люди писали дневники, философские сочинения, научные работы, искренно, "от души" мыслили и проявляли необыкновенную твердость, не уступая давлению ветра, не поддаваясь суете и тщеславию.» [5].

В годы блокады художники создали неповторимую летопись жизни осажденного города. Она не похожа на фотолетопись, поскольку фотография способна передать лишь малую часть целого. В пейзажах, даже самых небольших по размеру, содержится особая в своей избыточной остроте форма документализации подлинности происходящего. В них мастерам удалось передать личные переживания и ощущения живого, меняющегося пространства полиса - снежного, пронизанного северными ветрами, простреливаемого снарядами, наполненного сверх меры звенящей немотой страха смерти, одинокого, и в то же время величественного и прекрасного.

В ленинградских блокадных пейзажах образ города, очищенный от случайных несообразностей времени, проявляет свой подлинный код идеального города, устремленного в своем порыве к свободе. Его не сдерживает горизонт. Высокое небо и бесконечное пространство воды окружают его, и в них, как в зеркалах, он наблюдает неизменную гармонию архитектуры, в формах которой отобразился высший порядок универсума.

БИБЛИОГРАФИЯ:

1. Пунин Н. Владимир Васильевич Лебедев .Л., 1929. 27 с.

2. Мочалов Л. Пейзажи В. В. Пакулина. Л. : Художник РСФСР, 1971. 79 с.

3. Анциферов Н. Душа Петербурга. СПб.: Ленинградский комитет литераторов; Агентство «Лира», 1990. 256 с.

4. Художники города-фронта: Воспоминания и дневники ленинградских художников. Л. : Художник РСФСР, 1973. 442 с.

5. Онегогородская централизованная библиотечная система. URL: www.biblion.murman.ru/