27К 300-ЛЕТИЮ АКАДЕМИИ НАУК
DOI 10.31250/2618-8619-2024-1(23)-6-23 УДК 94(47).05
Андрей Владимирович Головнёв
Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0002-5716-655X E-mail: [email protected]
Петр I и начала наук в России
АННОТАЦИЯ. До Петра I Россия не знала наук, полагаясь лишь на народные знания и Священное Писание, а на рубеже XVII-XVIII вв. усилиями царя круто развернулась к науке и просвещению. Петр в юношестве стал стихийным исследователем и экспериментатором, пережив испытания и преодолев страхи, когда детская водобоязнь сменилась в нем страстью к морю. Преодоление трудностей, выраженное во фразе «не-бываемое бывает», превращается в жизненное кредо царя и влечет за собой преобразование страны, которую он ведет к морю, военным победам, наукам и просвещению. Царь сам успешно осваивает науки и художества, прежде всего морские и военные, а также основы геометрии, механики, физики, географии и хирургии, видя в них практическую (прикладную) ценность для страны. Хроника наукостроительства показывает, что после решающих побед в Северной войне круг его интересов пополнился гуманитарной, прежде всего исторической, тематикой. Существенное влияние на планы Петра оказал немецкий мыслитель Лейбниц, с 1708 г. предлагавший свои услуги по введению наук в России, а с 1711 г. принятый на русскую службу и готовившийся возглавить проектируемую Академию наук и художеств. После его смерти царь находит опору в парижской Королевской академии наук, которую посетил в 1717 г. и членом которой был избран. Научное наследие Петра I — не академические трактаты, а собственно российская наука как институционализированная система деятельности и мировоззрения. Царю принадлежит высказывание, датируемое 1714 г.: «Науки ко-ловращаются в свете наподобие крови в человеческом теле, и я надеюсь, что они скоро преселятся и к нам».
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Петр I, Россия, наука, просвещение, Академия наук и художеств
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Головнёв А. В. Петр I и начала наук в России. Кунсткамера. 2024. 1(23): 6-23. doi 10.31250/2618-8619-2024-1(23)-6-23
TO THE 300TH ANNIVERSARY OF THE ACADEMY OF SCIENCES
Andrey Golovnev
Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences
Saint Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-5716-655X E-mail: [email protected]
Peter I and the Beginnings of Science in Russia
ABSTRACT. Before Peter I, Russia did not know science, relying only on folk knowledge and the Holy Scriptures, and at the turn of the 17th and 18th centuries the country turned, through the efforts of the Tsar, towards science and enlightenment. Peter in his youth became a spontaneous researcher and experimenter, surviving trials and eliminating fears when childhood hydrophobia gave way to a passion for the sea. Overcoming difficulties, expressed in the phrase "the impossible is possible," turns into the Peter's life credo and entails the transformation of the country, which he leads to the sea, to military victories, to science and enlightenment. The Tsar himself successfully mastered the sciences and arts, primarily naval and military, as well as the basics of geometry, mechanics, physics, geography and surgery, seeing in them practical (applied) value for the country. The chronicle of science-building shows that after the decisive victories in the Northern War, his range of interests expanded to humanitarian, primarily historical, topics. German thinker Gottfried Wilhelm Leibniz had a significant influence on Peter's plans. Starting from 1708 he offered his services to introduce science in Russia. In 1711 he was accepted into Russian service and was preparing to head the projected Academy of Sciences and Arts. After death of Leibniz, Tsar found support in the Paris Royal Academy of Sciences, which he visited in 1717 and later was elected as its member. The scientific heritage of Peter I is not academic treatises, but Russian science itself as an institutionalized system of activity and worldview. Tsar is credited with a statement dating back to 1714: "Sciences swirl in the world like blood in the human body, and I hope that they will soon flow to us as well".
KE Y WORD S: Peter I, Russia, science, enlightenment, Academy of Sciences and Arts
FOR CITATION: Golovnev A. Peter I and the Beginnings of Science in Russia. Kunstkamera. 2024. 1(23): 6-23. (In Russian). doi 10.31250/2618-8619-2024-1(23)-6-23
Науки коловращаются в свете наподобие крови в человеческом теле, и я надеюсь, что они скоро преселятся и к нам.
Петр I
На рубеже ХУЛ—ХУШ вв. Россия круто развернулась к науке и просвещению, по существу пережив мировоззренческую революцию. Прежде, до Петра I, в ходу были народные знания и Священное Писание, а наук попросту не существовало — ни физики, ни химии, ни геологии, ни географии с картографией, ни астрономии с телескопами, ни анатомии с медициной. Столетие наук и просвещения началось в петровской манере — с реформы календаря, нового отсчета времени, фейерверков и новогодней ели. Вслед за обновлением летосчисления в размеренную российскую жизнь ворвались науки, рождая то восхищение, то возмущение. Многим современникам царь-реформатор казался антихристом, а привносимые им новшества, в том числе науки, — искушением от лукавого. По этому поводу искренне высказался Симеон Лукин, священник церкви Св. Сампсония в Петербурге: «Я ученых людей везде не люблю насмерть: старания и труды из таких людей происходят больше ничего, как пустые враки!» (Пекарский 1873: L).
Сходные сомнения терзали не только священников, но и светских интеллектуалов. Когда в 1724 г. будущий президент Академии наук Лаврентий Блюментрост попросил отъезжающего в Швецию Василия Татищева подыскать там кандидатов в академики, тот возразил: «Напрасно ищете семян, когда земли, на которую сеять, не приготовлено» (Пекарский 1870: XIII). Впрочем, в отличие от Симеона Лукина, Татищев был не вполне искренен, поскольку сам и являл собой ту почву, на которой произрастала отечественная наука, а его скепсис был отчасти связан с тем, что в академию призывали европейских светил, обходя вниманием русских мыслителей, в том числе его (Татищева так и не пригласили в академию, хотя труды его академики ценили). Примечательно и другое признание Татищева: «Все, что я имею, чины, честь, имение и главное над всем разум, единственно по милости его величества имею; ибо если бы он в чужие края меня не посылал и милостью не ободрял, то бы я не мог ничего того получить» (Голиков 1839, 10: 203). В этой фразе выражена не только персональная благодарность царю, но и проекция всей его просветительской миссии, а если совместить оба высказывания Татищева, то сложится формула явления наук в России по петровскому сценарию «небываемое бывает».
Казалось бы, наука, основанная на строгой рациональности, развивается не иначе, как по законам последовательной эволюции. Однако никаких заметных предпосылок «научного обновления» Московского царства в конце XVII столетия не обнаруживается. Исключение составляет сам царь, переживший в ранние годы столько потрясений и озарений, что вышел из них дерзким экспериментатором и стихийным исследователем. Уместен вопрос на тему роли личности в истории: неужели один человек, пусть и царь, в силах совершить мировоззренческий переворот в огромной стране с мощной инерцией традиций среди подавляющего большинства населения от черного люда до монаршей родни? Где истоки той мотивации и воли, которая подвигла Петра к преобразованию смыслов и устоев российских?
НЕБЫВАЕМОЕ БЫВАЕТ
Из множества пограничных состояний и драматических событий в биографии Петра трудно выбрать то, с которого начинается превращение водобоязненного московского мальчика в покорителя морей. Позднее морское дело становится главным в жизни царя, и именно в нем, несмотря на широту прочих интересов, различимы основные перемены в мотивациях Петра. Решающей в формировании его характера оказывается первая и главная победа — победа над собой, над собственной фобией — преодоление боязни воды.
В возрасте трех (в других версиях — пяти) лет Петр вместе с матерью, Натальей Кирилловной, отправляется в обычный ритуальный объезд подмосковных монастырей. На дворе весна, пора
половодья, и по пути встречаются бурлящие вешними водами ручьи. Царица и царевич дремлют в карете, когда ее дверца вдруг с шумом распахивается и внутрь врывается поток воды. Царица кричит от испуга, следом впадает в истерику пробудившийся царевич. С той поры пережитый страх, превратившийся в фобию, мучает Петра: еще десять лет он не может ни видеть, ни слышать воды, даже в жару избегает купания, а при переезде через лужи плотно захлопывает дверцу кареты (Голиков 1837, 1: 7; 1843, 15: 4-5).
Избавление от водобоязни по правилу «клин клином» случается благодаря новому чувству воды. Решительный перелом происходит на Яузе, где проходят испытания отремонтированного по просьбе Петра английского ботика, названного впоследствии дедушкой русского флота. Царевич как зачарованный смотрит на маневры ботика, и особенно его поражает ход под парусом против ветра, в котором Петру видится нечто невозможное — «небываемое». Магия ботика превращает боязнь воды в обожание воды, а былая фобия чудом преобразуется в пожизненную манию. Отныне водные пути становятся главными для Петра. Молодого царя уже стесняют речные берега, и он ищет водного простора от Яузы через Просяной пруд, Плещеево озеро, Кубинское озеро к безбрежному морю. Первым морем Петра становится Студеное (Белое) море, где он с избытком вкушает восторги и кошмары мореплавания, включая шторм и спасение от бури. С тех пор царь «всю мысль свою уклонил для строения флота», а «ботик не к детскому только гулянью послужил ему, но подал вину к великому флота строению» (Книга 1720: 7-9; подробнее см.: Головнёв 2022).
Из этих испытаний Петр выходит стихийным исследователем и экспериментатором. Самопреодоление, благодаря которому водобоязнь сменяется мореобожанием, превращается в жизненное кредо царя. Позднее Петр будто специально ищет сложных ситуаций для их преодоления, поражения и грозные вызовы пробуждают в нем азарт и решимость дать ответ. Самопреодолением оказывается для Петра и полуторагодичное путешествие по Европе (Великое посольство), когда, пренебрегая статусами и удобствами, царь вживается в роли корабела, морехода, пушкаря, фортификатора, попутно постигая азы всех доступных наук и художеств (включая анатомию, астрономию, географию, историю). На первые поражения в Северной войне (1700) он отвечает каскадом побед, среди которых выделяется атака на шведские корабли в устье Невы 7 (18) мая 1703 г., когда бомбардир-капитан Петр Михайлов (царь Петр) и поручик Александр Меншиков на нескольких лодках захватывают два шведских судна — бот «Гедан» и шняву «Астрильд». Этот внешне неприметный абордаж — первая с варяжских времен морская победа русского флота, с которого начинается новая эра русского мореплавания и эпоха империи от моря до моря. Отчеканенная в честь этой победы на медали надпись «Небываемое бывает» — самое точное обозначение жизненного кредо Петра I.
Санкт-Петербург — трижды «небываемое бывает». Во-первых, новая столица встает на территории враждебного государства, притом сильнейшего в Европе (Швеция в то время пребывает в состоянии stormaktstiden — «великодержавия»; владеет почти всей Балтикой, а также колониями в Америке и Африке). Во-вторых, Петр провозглашает город «северным парадизом», хотя, по признанию современников, худшего места для рая трудно было найти. В-третьих, город строится как морская столица страны, которая со времен первых Рюриковичей забыла морское дело.
Преодоление себя становится преобразованием страны, которую Петр ведет к морю, военным победам, наукам и просвещению. По сути, мотив преобразования близок ко всему тому, из чего состоит наука: жажда открытий, смелое пересечение границ, решение нерешаемых задач. В этом мотиве ключ к каскаду государственных реформ, к чуду Санкт-Петербурга, созданию Кунсткамеры и Академии наук, к взлету империи.
Чем, если не исследованием, можно считать путь юного Петра к морю? На этом пути он осваивает мастерство судовождения и судостроения настолько, что способен сам не только строить, но и конструировать корабли, проектировать и сооружать дамбы, каналы и форты. Ему недаром выдают дипломы морских и военных наук и искусств и неслучайно избирают в парижскую Королевскую академию наук. Петр дает волю своей страсти к открытиям, рискованным проектам,
становясь, как сказали бы сегодня, успешным организатором науки в России. Но прежде он отправляется туда, куда до него русские цари не хаживали — в гран-тур по Европе.
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ НАУК
Люди, ведущие сидячий образ жизни, в том числе на троне, довольствуются тем, что получают от окружающих, а те, кто путешествует, преодолевают границы обыденности и совершают увлекательные открытия. Царь-путешественник, объезжающий чужие королевства, выглядит белой вороной среди себе подобных. Долгий выезд за пределы своих владений угрожает безопасности как царства, так и царя. Между тем Петр на полтора года оставляет трон и обрекает себя на роль ученика, берущего у европейских мастеров уроки судостроения, судовождения, артиллерии, фортификации, астрономии, анатомии, географии и других искусств и наук, подходящих бомбардиру и корабелу Петру Михайлову.
Царь всюду, где бывает, распознает и осваивает все новое и необычное. По возможности он овладевает не только знаниями, но и носителями этих знаний — нанятыми мастерами, приобретенными книгами, изобретениями и диковинами, не жалея на то средств (при известной его расчетливости и бережливости). В этом выражается особый стиль исследования, граничащего с властным овладением и приобретением любой ценой (как это случилось с Готторпским глобусом и коллекцией Рюйша). В чем-то поведение Петра в лабораториях, мастерских и кунсткамерах напоминает действия покорителя: он не сидит смиренно на скамье университета или библиотеки, а совершает рейд за рейдом, буквально захватывая (изучая, осваивая, нанимая, скупая) науки и искусства вместе с их носителями. Иногда путешествия Петра похожи на промысел наук и художеств.
Мне, этнографу, хроника Великого посольства 1697-1698 гг. живо напоминает этнографическую экспедицию в Европу и по впечатляющим срокам, и по тематическому охвату всего и вся, и по стремлению «раствориться в среде изучаемого народа»:
[В Голландии] Его Величество путешествовал иногда в платье, которое носит простой народ его, а иногда одевался как дворянин, но большею частью, приезжая в морскую пристань, он ходил там в одежде голландского шкипера, чтобы смешаться с толпою прочих моряков и менее обращать на себя внимания. <...>
[В Англии] он обыкновенно одевался по английской моде, иногда как джентльмен, иногда как матрос, и здесь, как в Голландии, выходил обыкновенно в сопровождении нескольких лиц, чтобы не обращать на себя внимания (Перри 1871: 102, 107).
Главная цель Петра — освоение морских наук и искусств1, которым он учится у голландцев, слывших в ту пору лучшими мореходами. Первые уроки дают ему Ф. Тиммерман и К. Брант, на голландских судах он выходит в Белое море и по-голландски подписывает памятный крест о спасении: Dat kruys maken kaptein Piter van a. Cht. 1694 («Сей крест сделал капитан Петр в лето Христова 1694»). Великое посольство через всю Европу направляется именно в Голландию, где Петр учится навигации у Ван Дама, корабельной архитектуре — у Адама Сило, кораблестроению — у Кардинааля ван Реена, Питера Пооля и Якобсона Вейзеляра. Впрочем, голландская школа увлекает Петра постольку, поскольку превосходит другие, но стоит обнаружиться в ней изъянам, в частности отсутствию чертежей «пропорций корабельных», как предпочтения царя вмиг меняются.
...зело ему стало противно, что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг. И по нескольких днях прилучилось быть Его Величеству на загородном дворе купца Яна Тесинга в компании, где сидел гораздо невесел ради вышеописанной причины. Но когда между
1 Все 12 пунктов наказа Великому посольству, написанного собственноручно Петром, посвящены морскому делу: найму капитанов и набору команд, постройке и оснастке кораблей, морской артиллерии и организации адмиралтейства (см.: Гуськов 2005: 109 и сл.).
разговоров спрошен был, для чего так печален, тогда оную причину объявил. В той компании был один англичанин, который слыша сие сказал, что у них в Англии эта архитектура так в совершенстве, как и другое, и что кратким временем научиться можно. Сие слово Его Величество зело обрадовало, по которому немедленно в Англию поехал и там чрез четыре месяца оную науку окончал и при возвращении своем вывез с собою двух корабельных мастеров, Яна Дена да Осипа Ная. И уже не суетная явилась надежда быть совершенному флоту морскому в России, когда сам Российский монарх стал корабельным архитектором, а то скоро и делом самым показалось (Книга 1720: 9-10).
Оставив Великое посольство в Амстердаме, Петр движется в «землю, обстоящую Нептуновым полем», Англию, где и «окончал» корабельную науку. Кстати, отдельные этапы ее постижения отмечены аттестатами по кораблестроению от 15 января 1698 г. (бас Геррит Клас Поль, Ост-Индская верфь, Амстердам) и по огнестрельному искусству от 2 сентября 1698 г. (подполковник Штейнер-фон-Штернфельд, главный инженер Прусских крепостей, Кенигсберг):
...предьявитель сего, московский кавалер, именем господин Петр Михайлов, в минувшем году быв здесь, в Кёнигсберге, благоизволил дать мне знать, что желает он изучить огнестрельное искусство. и я тем ревностнее, без потери времени, как здесь в Кёнигсберге, так и в приморской крепости Пилау, ежедневно благопомянутого господина Петра Михайлова, не только в теории науки, но и в практике, частыми работами собственных рук его, обучал и упражнял. он такие оказал успехи и такие приобрел сведения, что везде за исправного, осторожного, благоискусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признаваем и почитаем быть может (Устрялов 1858 III: 32-33).
Помимо морских и военных наук, Петр постигает буквально все, что попадается ему на глаза. В европейском турне он «с крайним рачением» обучается у искусных учителей анатомии и хирургическим операциям, инженерству, географии и экспериментальной физике. Как отмечают биографы Петра, он приобретает «нарочитые познания о всех науках и художествах, особливо же в механике, физике, географии и хирургии», а в некоторых достигает совершенства «как-то в мореплавательной, в кораблестроительной и в геометрии». Из Гааги, где находится Великое посольство, он едет в Лейден, где осматривает «с великим примечанием» университет и анатомический театр. В Делфте он встречается с торговцем Антони ван Левенгуком, изобретшим «микроскопиум» (изначально для практичных целей — проверки качества нитей в покупаемых тканях) и открывшим «царство микробов». Петр видит в микроскопе «поразительный круговорот крови в хвосте угря» и тут же приобретает у голландца приборы, с которых начинается микробиология в России (Соболь 1949: 36). В Амстердаме царь посещает собрания ученых, кунсткамеру, минц- и анатомические кабинеты («у славного Рюйша делал он своими руками хирургические операции»), церкви, звериные и птичьи дворы, еврейскую школу (где наблюдает обрезание младенца), дома сирот и сумасшедших (Голиков 1837, 1: 121, 122; 1839, 10: 208). В Лондоне Петр, помимо изучения корабельных чертежей, смотра военно-морских учений и маневров на яхте Royal Transport, знакомится с королевскими и торговыми верфями, вербует на службу Энтони Дина и других искусных корабелов (к тому времени Петр, по отзывам искушенных англичан, сам становится «великим мастером кораблестроения»), а также трех математиков (с персонального разрешения короля), посещает Оксфордский университет, епископа Кентерберийского, англиканские церкви, кафедральные соборы и другие религиозные собрания (в том числе квакеров), обе палаты английского парламента, театр (с неохотой), кузницы и мастерские оружейников — «кажется, не было такого искусства или ремесла, с которым бы он не ознакомился в больших или меньших подробностях, от гробовщицкого искусства до дела часового мастера; он даже заказал и велел отправить в Россию образец английского гроба, и таким же образом распорядился в отношении многих других предметов» (Перри 1871: 107).
Особое внимание государь уделяет картографии, осознавая ее значение в политике, морском и военном деле. Взаимное расположение связывает его с бургомистром Амстердама Николаасом Витсеном, «мужем ученым, посвятившим изданную им географическую карту Северо-Восточной Татарии его величеству». По распоряжению царя Ян Тесинг печатает карту Юрия фон Менгдена и Якова Брюса с охватом пространства от Москвы до Малой Азии и территории между Доном и Днепром, а также заводит в своей типографии печать русскими литерами (Голиков 1837, 1: 124, 125, 447).
ХРОНИКА НАУКОСТРОИТЕЛЬСТВА
Деяния Петра I задним числом выглядят продуманной успешной государственной стратегией, но в свое время каждое его нововведение — поиск и риск, поскольку идет вразрез с устоями и нравами подданных. Согласно теории, роль личности в истории состоит в осознании и осуществлении потребностей общества, однако Московскому царству начала XVIII в. явно чужды и науки, и судоверфи, и бритые подбородки, и новая столица среди болот. Каждое значительное деяние Петра выглядит усилием, если не насилием, со стороны самодержца. Царь затевает одно дело за другим и будто намеренно идет против течения жизни России под парусом европейских нововведений. Замысел его состоит в «пересадке иноземных саженцев на российскую почву». При этом он шаг за шагом следует в заданном направлении, образуя критическую массу новшеств, способную повернуть течение российской жизни в новое русло (сегодня это называется кумулятивным эффектом). В России орудием накопления этой энергии выступает самодержец, принимающий на себя тяжесть риска и ответственности в экспериментах с заморскими новшествами на отеческой почве. Ключевой мотив монарха состоит не в удовлетворении собственного любопытства и не в пересадке чужого, а в выращивании своего (в этом смысле особенного внимания заслуживает каждый из ростков собственных наук и искусств в России). Ниже приведен краткий список основных петровских экспериментов с науками и искусствами в первые десятилетия XVIII в. (по данным: Штелин 1788; Голиков 1837-[839; Устрялов 1858; Майков 1891; Богословский 1940; Копелевич 1977; Летопись 2000).
1701 — учреждение Навигацкой школы в Москве.
1702 — сооружение обсерватории в Сухаревской башне.
1703 — составление карты Ингерманландии и Карелии, а также карты Польши и Литвы.
1704 — издание четырех географических карт России: (1) от Балтики до Лены; (2) от Лапландии до Печоры; (3) от Костромы до Азова; (4) от Ингерманландии (с Петербургом и Шлиссельбургом) до Оби.
1706 — строительство в Москве на берегу Яузы первого госпиталя с анатомическим театром; спуск на воду в Петербурге бригантины «собственного изобретения» царя Петра.
1709 — приглашение на царскую службу ректора киевских училищ Феофана Прокоповича.
1711 — встреча с Готфридом Лейбницем (в Торгау).
1712 — встреча с Лейбницем (в Карлсбаде), прием Лейбница на царскую службу.
1713 — приобретение в Голштинии в качестве дара-трофея Готторпского глобуса с последующей его доставкой водой в Ревель и оттуда сухим путем в Петербург; первое издание «Марсовой книги» («Гистории Свейской войны»).
1714 — первое упоминание Кунсткамеры в Санкт-Петербурге; издание Морского атласа из 16 карт (Балтийское море); заведение Аптекарского сада в Санкт-Петербурге; издание указа об учении дворянских и приказного чина детей цифири и геометрии; перевод на русский серии книг по судовождению, судостроению, фортификации, архитектуре, географии, истории.
1715 — построение на Выборгской стороне при реке Неве морского и сухопутного госпиталей с анатомическими театрами; учреждение Морской академии под началом генерал-адмирала гр. Апраксина на 300 гардемаринов, по большей части из детей дворянских; отправка
детей дворянских на учебу (смотр 1006 человек); указ о сборе сведений «о всех знатных делах воинских, гражданских, також и о разных и о бывших бунтах... с начала государствования Его Величества».
1716 — ознакомление с «Историей России» Федора Поликарпова (первого печатного труда по отечественной истории); обнаружение в библиотеке Кенигсберга Радзивилловской летописи, список которой отправляется «как некое сокровище» в Петербург; покупка для Кунсткамеры коллекций Кристова Готвальда (в Гданьске) и Альберта Себы (в Амстердаме); посещение в Копенгагене Академии и кунсткамеры; последние встречи с Лейбницем (в Пирмонте и Герренгаузене).
1717 — приобретение коллекции Фредерика Рюйша (в Амстердаме); посещение голландских ученых и художников, покупка картин «фламандского и брабантского вкуса», приглашение на царскую службу живописца Георга Гзеля; посещение в Париже академий, обсерватории, Аптекарского сада с анатомическим театром; закладка здания для кунсткамеры на Васильевском острове.
1719 — отправка экспедиций: (1) Даниэля Мессершмидта в Сибирь «для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы»; (2) Ивана Евреинова и Федора Лужина на Камчатку и Курилы для «сочинения оным верной карты, и притом и для узнания, не сошлась ли Америка с Азиею»; (3) Льва Измайлова в Китай для описания пути и заключения торгового договора русского царя с императором Канси.
1720 — издание Морского устава с историческим предисловием, написанным Петром совместно с Феофаном Прокоповичем; указ о сборе жалованных грамот, «куриозных писем оригинальных» и исторических книг, рукописных и печатных.
1721 — посылка в парижскую Королевскую академию наук составленной Верденом и Соймоновым карты Каспийского моря; указ о закупке и присылке в Петербург «куриозных вещей, которые находятся в Сибири в древних могилах».
1722 — указ о сборе летописей и старых письмен «из всех епархий и монастырей, где о чем по описям куриозные, то есть древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные хронографы и прочие сим подобные»; редакция «Марсовой книги» («Гистории Свейской войны»).
1723 — отправка морской экспедиции вице-адмирала Даниэля Вильстера на Мадагаскар и в Индию к Великому Моголу (плаванье прервано).
1724 — составление проекта Академии наук и художеств, «в которой бы языкам учились, также прочим наукам и знатным художествам и переводили книги»; одобрение Сенатом петровского «Проекта положения об учреждении Академии наук и художеств»; письма президента академии Л. Л. Блюментроста с приглашением на русскую службу в Санкт-Петербургскую академию наук первых профессоров (математика Я. Германа, астронома Ж. Н. Делиля, биолога Л. Гейстера и др.).
В этой хронике заметно нарастание с 1713 г. связанных с наукой действий и событий. Первоначально Петр сосредоточен на морских и военных науках, а после решающих побед проявляет внимание к гуманитарной тематике, прежде всего «гистории». Опыт «Гистории Свейской войны» показывает, что «научная разработка русской военной истории начата лично Петром Великим» (Масловский 1891: 3), который, следовательно, может считаться «основателем русской военно-исторической науки» (Майкова 1973: 132).
Траектория от военно-морских практических наук и искусств к теоретическим и гуманитарным знаниям вполне естественна для картины мира царя, который взрослел в действии, в стихии борьбы с заговорами и лишь после их успешного завершения обрел шанс осмыслить происшедшее. Уже после Полтавской битвы Петр проявляет интерес к Феофану Прокоповичу за «быстроту воображения его». Силу духовного (психического) воздействия царь пытливо изучает в серии эпи-
зодов разоблачения церковных чудес: Петр одинаково рационально раскрывает тайны «слез Богоматери» в польской католической церкви и в Троицкой церкви на Петербургской стороне (видя в них идеологию подрыва царской власти), а также обнаруживает подозрительную свежесть чернил в инсценировке борения Лютера с дьяволом в палате Вюртембергского замка.
Склонность к истории видна в рассказе царя о своем увлечении судовождением и мореплаванием (в предисловии к Морскому уставу), в описании деталей и эпизодов Свейской войны, в его растущем интересе к русским летописям. Петр, сам становящийся историей, способен судить о ней не только как вершитель событий, но и как создатель новой картины мира, в которой Россия уже сама способна писать историю и определять в ней свое место. В этом отношении примечателен тон, с которым Петр отзывается об изданных в Германии, Голландии и Франции опусах по русской истории:
«Все это ничего не стоит, могут ли иностранцы написать что-нибудь о древней нашей истории, когда мы сами еще ничего о ней не издали... Я знаю, что подлинные материалы древней российской истории рассеяны по разным местам в государстве и лежат в монастырях у монахов. Давно уже вознамерился я сохранить их от утраты и доставить искусному историку случай написать истинную древнюю российскую историю, но по сие время все случались в том препятствия». В том же 1722 г. государь разослал по монастырям повеление собрать летописи и прислать оные в Синод с обещанием сделать списки, а подлинники вернуть (Штелин 1788: 144-145).
Петр проявляет интерес к сравнению европейских государств, в том числе России, в книге Самуэля Пуфендорфа Einleitung zu der Historie der Vornehmsten Reiche und Staaten, so itziger Zeit in Europa sich befinden («Введение в историю наиболее выдающихся империй и государств современной Европы»), изданную в Германии в 1684 г. Царь отдает книгу в перевод иеромонаху Гавриилу Бужинскому, а затем, сверяя перевод с исходником, негодует:
«Дурак! Что я приказал тебе сделать с этой книгою?» «Перевести ее», — отвечал монах. «Разве так переводят?» — вскричал государь, указывая на параграф о России, в котором переводчик совсем выпустил суровое и колкое место о свойстве российской нации, равно как и в других местах переменил неприятные для российского народа выражения. «Тотчас поди, — сказал государь с гневом, отдавши ему неверный его перевод, — сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу точно так, как автор ее написал» (Штелин 1788: 271-272).
Сочинение Пуфендорфа содержало уничижительные характеристики допетровской России:
... россиане... в письменах же толь неискусны, яко в писании и прочтении книг совершенство учения полагают. Паче же и самые священницы толико суть грубы и всякого учения не причаст-ны, яко токмо прочитавати едину и вторую божественнаго писания главу, или толкование евангельское умеют — больше же ничто же знают. Зазорны же и невоздержательны суть, свирепы и кровежаждущие человецы, в вещех благополучных безчинно и нестерпимою гордостию возносятся; в противных же вещех низложенного ума и сокрушенного. Обаче сами о себе высоко мнящие, ниже высокоумие их всяким, хотя и великим почитанием удоволитися может. Ко прибыли и лихве, хитростно собираемой, никий же народ паче удобен есть. Рабский народ рабски смиряется, и жестокостию власти воздержатися в повиновении любят, и якоже все игры в боях и ранах у них состоятся, тако бичев и плетей у них и частое есть употребление (цит. по: Пыпин 1911: 274-275).
Поясняя свое пристрастие к точности перевода, Петр настаивает на включении сего параграфа в подлинном переложении «не в поругание своим подданным, но для исправления их и для показания им, как прежде иностранцы о них думали, и дабы они мало-помалу узнавали, каковы они прежде были и каковы после стали его старанием» (Штелин 1788: 272). В этом свете Петр предстает преобразователем России, не страшащимся темных страниц ее истории.
ПРАКТИЧЕСКИЕ СМЫСЛЫ
В отличие от простых смертных, которые «служат науке», исследователь-царь убежден, что науки служат ему. В этом императиве, наряду с обидной для наук миссией, есть заряд практичности, поскольку служение государю предполагает не философическую отстраненность, а решение насущных задач. Если учредителем наук выступает самодержец, они непременно приобретают прикладное назначение. Более того, русский монарх — не философ на троне (в отличие от Марка Аврелия и Фридриха Великого), а мастеровой, который своими руками строит корабль, чертит карту и удаляет больной зуб. Его науки и искусства не умозрительны, а предельно практичны. Петр все стремится трогать руками, его знания тактильны и сродни умениям.
Уже в юности Петр становится практиком судовождения и судостроения, попутно «на ощупь» осваивая пространства России от моря до моря, забираясь в такие высокие широты, где ни до, ни после него не бывал ни один царь, — в плаваниях по Белому морю он пересекает Полярный круг. Следующим практикумом становится путешествие по Европе (Великое посольство), в ходе которого Петр познает западные искусства и науки, а затем приобретенные знания разворачивает в проекте Санкт-Петербурга. В этом и других проектах царь вновь проявляет себя как практик и экспериментатор (кстати, слово проект — в тогдашнем написании проэкт — обретает место в русском лексиконе при Петре). Царь в полной мере обладает проектным мышлением, подтверждением чему служит его привычка собственной рукой рисовать и составлять планы кораблей, городов, садов, сценарии церемоний и др.
Для государя ценны своей практичностью география, картография и этнография, имеющие первостепенное значение для геополитики. В царском репертуаре «игра в карты» представляет обширный набор сценариев от защиты границ до завоевательных походов. Этим обусловлен повышенный интерес Петра к картографии, от особых отношений с Витсеном до организации экспедиции Беринга. После успехов в Северной войне, особенно после морской победы под Гангутом 1714 г., картография становится инструментом геостратегии. Царь отправляет одну за другой экспедиции, с налетом дипломатии, для изучения соседних стран: посольство Артемия Волынского в Персию 1715-1718 гг., экспедиции кн. Александра Бековича-Черкасского в Хиву 1717 г., Льва Измайлова в Китай 1719-1722 гг. (Бушев 1978; Ниязматов 2019; Самойлов 2021). По мере расширения диапазона интересов царя растет размах его экспедиционных проектов: в 1719 г. он направляет, помимо партии Измайлова, еще две экспедиции на восток — Д. Мессершмидта в Сибирь, И. Евреинова и Ф. Лужина на Камчатку и Курилы. Занимающий его (и Лейбница) вопрос «Не сошлась ли Америка с Азией?» исходит не только из любознательности, но и из практической политики. Незадолго до смерти Петр снаряжает свою последнюю экспедицию — под командованием Витуса Беринга для открытия Америки со стороны Азии.
Если учесть, что российский император в то время мысленно добирается до Индии в обход Африки, с заездом на Мадагаскар (направляя в южные моря экспедицию Д. Вильстера), остается лишь удивляться, насколько стремительно расширяется кругозор Петра до планетарного масштаба. К концу жизни практичными для российского императора становятся сюжеты глобального порядка.
Впрочем, широта взглядов — не повод оставлять прежние привязанности, в частности страсть к анатомии и хирургии, которая реализует ту же идею познания и овладения миром, только миром внутренним — телом и нутром человеческим. В этом смысле царь-врачеватель — обладатель знания о самом себе, подчиняющий себе таинство жизни. Петр еще в Голландии самозабвенно увлекается анатомией и хирургией:
.будучи в первый раз в Амстердаме, нарочно сему искусству обучался, и первый он, который ввел сие употребление в России. Любовь его к сей науке столь далеко простиралась, что он приказывал уведомлять себя, если в госпитале или где-нибудь в другом месте надлежало анатомить тело или делать какую-нибудь хирургическую операцию, и когда только время позволяло, редко пропускал такой случай, чтобы не присутствовать при оном, и часто даже сам помогал операциям.
Со временем приобрел он в том столько навыку, что весьма искусно умел анатомить тело, пускать кровь, вырывать зубы, и делал то с великою охотою, когда имел удобный случай. Для сего носил он всегда в кармане две готовальни: одну с математическими инструментами для вымеривания представленных ему чертежей гражданских, воинских и корабельных строений, а другую с лекарскими инструментами, в которой находились два ланцета и шнипер для кровопускания, анатомический ножик, пеликан и клещи для вырывания зубов, лопатка, ножницы, катедер и другие для лекарей потребные инструменты (Голиков 1838, 8: 225).
Царь с медицинской сумкой, спешащий, как медбрат, прийти на помощь больному... Кажется, образ доктора Айболита или земского врача из другой оперы. Но нет, это тот же самодержец самой большой страны мира. Петр уникален своей многоликостью, бесконечным рядом эпитетов (царь-шкипер, царь-корабел, царь-плотник, царь-токарь, царь-лекарь, царь-солдат и т. д.), что не мешает ему сохранять неповторимую индивидуальность. Кажется, его репутации не страшны ни стрижка бород, ни отмена патриаршества, ни даже расправа с сыном. Исторические анекдоты о его конфузах только добавляют драматургии образу царя. Таковы истории о лечении от водянки жены голландского купца Боршта, закончившемся скорой смертью пациентки, или об удалении зуба у жены камердинера Полубоярова, который напустил царя с щипцами на свою здоровую жену в отместку за ее распутство (как известно, Петр вырвал у нее здоровый зуб, а затем, когда обман открылся, наказал и камердинера, правда неизвестно, с помощью тех же щипцов или иначе) (Голиков 1838, 8: 225, 226).
Особенность Петра как мастера многих наук и искусств состоит в том, что он знания не таит, а всеми средствами распространяет. Например, перед отъездом из Парижа 18 июня 1717 г. Петр принимает у себя в отеле английского окулиста Джона Вулхауза, который в присутствии монарха снимает катаракту 65-летнему солдату-ветерану. «Царь, увидев иголку, воткнутую в глаз инвалида, отвернулся на мгновение, но любопытство взяло верх, и он наблюдал за работой и убедился, что катаракта была устранена» (Мезин 2015: 190). Замечательно и следующее действие царя: он тут же просит доктора обучить русского ученика.
Науки и искусства для подданных — в этом миссия царя-просветителя. Он основывает в Москве и Петербурге одно училище за другим: в 1701 г. — школу навигацких наук, в 1703 — гимназию для изучения языков и гуманитарных наук, в 1706 — хирургическое училище, в 1712 — инженерное, в 1719 — артиллерийскую (пушкарскую) школу (Станюкович 1953: 20). В связи наук и образования — одна из граней петровской практичности знаний.
Обращенность к практике подразумевает своевременное, иногда стремительное действие. У Петра от идеи до ее реализации — миг. Это читается в его манере отдавать приказы скорые и резкие, «писать о деле кратко и ясно» — не терпел царь «многоглаголевых вралей». Иногда его действия кажутся поспешными, но именно быстродействие нередко ведет к успеху петровских проектов. Эффект рискованно быстрого действия может быть разрушительным, но иногда становится резонансным, дающим ошеломительный результат: так Чингисхан в «год мыши» (1204), неожиданно прервав любимую охоту, создает победоносную регулярную армию-империю (подробнее см.: Головнёв 2009: 408-409), так Петр строит чуждый московским устоям флот, возводит посреди болот новую северную столицу, благодаря чему превращает царство в империю.
Несвоевременными казались многим усилия Петра по созданию кунсткамеры, академии, университета. Однако именно скорость и решительность просветительских шагов Петра обеспечили успех его нововведениям. С тех пор российская наука хранит свою практичность, и опору на реалии и связь с жизнью можно считать ее исконным свойством с петровских времен.
АКАДЕМИЧЕСКИЕ ГОРИЗОНТЫ
Учреждения с названием «академия» появляются в лоне Русской церкви незадолго до царствования Петра. В 1687 г. выпускник Киево-Могилянской коллегии Симеон Полоцкий основы-
вает Славяно-греко-латинскую академию в Москве, а в 1701 г. тот же статус получает Киево-Могилянская коллегия, созданная в 1631 г. митрополитом Петром Могилой. Печать петровского времени видна в пополнении учебной программы Киевской академии 1701 г. светскими дисциплинами — медициной, географией, математикой и др. В остальном эти академии сохраняли свое предназначение церковных училищ, сосредоточенных на преподавании богословия и связанных с ним курсов риторики, языкознания, музыки, архитектуры, живописи.
Петровской по духу и по существу можно считать Морскую академию, учрежденную царем в 1715 г. под началом генерал-адмирала графа Федора Апраксина поблизости от Адмиралтейства в опустевшем доме опального «адмиралтейца» Александра Кикина. Морское дело по тем временам относилось к разряду наук и искусств, однако Морская академия была военным училищем с казарменным режимом. По регламенту трем сотням гардемаринов предписывалось ходить строем, обучаться по большей части посредством «экзерциций» (воинских упражнений) и не покидать свои «каморы» под страхом суровых наказаний. Петр своей рукой добавил строгости в устав академии: «Для унятия крику и бесчинства выбрать из гвардии отставных добрых солдат и быть им по человеку во всякой каморе во время учения и иметь хлыст в руках; и буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным бить, несмотря какой бы оной фамилии ни был» (Голиков 1838, 6: 351).
Симптоматично, что Морскую академию царь учреждает одновременно с морским и сухопутным госпиталями, к которым были пристроены анатомические театры. Практической науки в госпиталях обнаруживается ничуть не меньше, чем в академии гардемаринов. По указанию царя,
при сих госпиталях были всегда самые опытные и искуснейшие доктора и лекари, и. каждому лекарю дано было по несколько подлекарей, дабы они в покоях больных ему помогали, и притом более могли бы научиться, чтоб сверх сего беспрестанно набираемо было некоторое число молодых русских учеников, кои, кроме латинского языка, могли бы также наставляемы быть и в анатомии, в физиологии, в лекарских операциях и в знании врачебных припасов и их употреблении, дабы могли они быть во-первых лекарскими помощниками, а потом и искусными лекарями (Голиков 1838, 6: 25-26).
И все же эти академии были далеки по уровню «академичности» от европейских научных учреждений. Впрочем, и в Европе словом «академия» обозначались в XVII и XVIII вв. самые разные по научному весу учреждения. Например, в немецком словоупотреблении Akademie означала университет, тогда как ассамблею выдающихся ученых называли Societal der Wissenschaften (сообществом наук).
Концептуалистом академии в германских землях и России выступает Готфрид Лейбниц, взявший на себя труд создания целого ряда академий в Европе. В 1700 г. он при поддержке его почитательницы и покровительницы курфюрстины Софии-Шарлотты становится президентом Берлинской академии наук; в начале 1710-х проектирует академии в Дрездене (с опорой на Августа Саксонского), Вене (благодаря теплым отношениям с Евгением Савойским) и Петербурге (на первых порах при посредничестве царского посла барона фон Урбиха). Все эти проекты похожи друг на друга и предусматривают развитие библиотек, кунсткамер, лабораторий, сообществ ученых.
Будучи искушенным политиком, Лейбниц видит в русском царе избавителя Европы от турецкой угрозы. Симпатии к русским добавляет Лейбницу его славянское происхождение (он считает, что Лейбниц — производное от славянского Лубенич). Знаменитый философ настойчиво ищет знакомства с царем и его приближенными (Францем Лефортом и его племянником Петром): в ходе Великого посольства он тщетно пытается встретить русского царя то в Кенигсберге, то в Миндене, то в Ганновере. В письменных обращениях к Лефорту (и через него к царю) он стремится заинтересовать москвитян, «не имеющих понятия о науке», исследованиями происхождения царствующего дома и разных народов России (нельзя не отдать должного прозорливости Лейбница, за четверть века до создания империи угадавшего ее «национальную идею»). Он запрашивает у москвитян переводы «Отче наш» на языки разных народов, приглашая тем самым к соучастию
в исследовании (первые материалы поступают от Н. Витсена на монгольском и самоедском языках, а в придачу на готтентотском).
В 1708 г., незадолго до Полтавской битвы, Лейбниц вновь ищет сближения с Петром, на сей раз через дипломата Иоганна фон Урбиха, на встрече с которым в Вене предлагает свои услуги по введению наук в России и передает записку с изложением соответствующей программы2. Вдохновляя царя на действие, он трактует полное отсутствие наук в России не как упущение, а как преимущество «непочатой почвы, на которую можно посеять чистое семя без примеси сорных трав», и плоды западного образования можно перенести в Россию без недостатков, обозначившихся в Европе в силу «различных уклонений от истинного пути». Успех подобной имплантации зависит от «мудрой воли одного человека» и его действий по «гармоничному плану, подобно тому, как новый город, построенный по плану одного архитектора, правильнее и красивее, чем старый, который расширялся постепенно под влиянием разных стеснительных условий». Средствами переноса знаний служат «сведущие люди», а также библиотеки, музеи, зоологический и ботанический сады, обсерватория и лаборатория. Приглашенных ученых следует «подчинить общему руководству, для того чтобы науки и художества были верно и хорошо излагаемы, преподавание их шло правильно и по определенному методу, чтобы между науками и преподавателями соблюдалась известная связь и гармония, чтобы различные учения хорошо согласовались и не противоречили друг другу, но, напротив того, поясняли друг друга». Из наук первостепенное значение имеют математика с механикой, естествознание и история (Герье 2008: 647-649).
Год спустя, уже после Полтавской победы, осенью 1709 г. Лейбниц высказывает желание возглавить академию или ученую коллегию, которая будет заниматься науками в России. Себя он считает самым подходящим кандидатом в президенты академии, поскольку был членом всех европейских академий и президентом одной из них (Берлинской). Кроме того, к числу его заслуг относятся учение о бесконечно малых величинах (монадах), изобретение счетной машины и т. д.
Лейбница трудно заподозрить в альтруизме распространения «чистого знания» в Московском царстве; он заинтересован в «просветительской колонизации» огромной страны, ценной как собственными ресурсами, так и путями на Восток. Не случайно он заостряет внимание на российско-китайских отношениях, возможности распространения протестантизма в Азии (прежде всего в Китае) и ищет ответа на вопрос «Сходится ли Азия с Америкой?» Рассматривая Россию как соединение Европы с Азией, он надолго, если не навсегда, позиционирует ее «транзитную» миссию: «с помощью России и ее торговли можно соединить Азию и Китай с Европой и извлечь из этого несказанную выгоду» (Герье 2008: 650).
Со своей стороны, Петр видит в Лейбнице перст судьбы, указующий направление просвещения страны. Он осознает, что одеть и постричь на европейский лад еще не значит жить и мыслить по-европейски, для этого нужны усилия в приобретении соответствующих знаний и убеждений. Вместе с тем Петр, равняясь на Европу, относится к ней практично и даже потребительски, «выкачивая» из нее науки и искусства, учения и ученых. К этому времени усиливается начавшаяся еще при Алексее Михайловиче «утечка мозгов» с запада на восток, из Европы в Россию. Петр стремится к европеизации своей страны, но по собственному сценарию. Военным наукам и искусствам он учится в Европе, и в ней же он применяет приобретенные навыки для экспансии и достижения военного превосходства. В боях со шведами он набирается мастерства для побед над шведами. Это осознают и европейцы, когда он является к ним уже не в роли ученика, а во главе победоносной армии. Частью сценария «петровизации» Европы служит матримониальная стратегия русского самодержца, начатая с женитьбы сына Алексея на принцессе Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской 13 октября 1711 г. в Торгау, где, кстати, происходит первая очная встреча Петра и Лейбница.
2 Всего Лейбниц направил Петру пять писем и 13 записок, главной темой которых было развитие наук и просвещения в России (Бердникова 2021: 18).
Из сохранившихся писем Лейбница к Петру видно, что идея создания академии наук в России осенью 1711 г. уже согласована. Лейбниц настаивает: дело не следует откладывать, несмотря на продолжающуюся войну со Швецией, и он готов взяться за него немедля. С 1711 г. он принят в русскую службу тайным юстиц-советником с жалованьем 1000 талеров (ефимков) в год. Указ о принятии Лейбница в службу гласит: «Он ко умножению математических и иных искусств и произыскиванию гистории и к приращению наук много вспомощи может, его ко имеющему нашему намерению, чтобы науки и искусства в нашем государстве в вящий цвет произошли, употребить» (Герье 2008: 725).
Смерть Лейбница 14 ноября 1716 г. помешала ему сыграть роль «русского Солона», как он мечтал, и «вящий цвет» российская наука обрела уже без него. Рекомендованные им ученые не пришлись в России ко двору. Доктор Шейхцер не сгодился в лейб-медики, а профессор Вольф — в академики, удивив современников изощренной математикой: он вызвался трудиться за четверых профессоров за тройное профессорское жалованье. По его расчетам выходила экономия, а по расчетам приближенных Петра — корыстолюбие (Штелин 1788: 322). Своего рода передача эстафеты по проекту академии состоялась летом 1716 г. в Пирмонте (где царь лечился на водах) при встрече Лейбница и Лаврентия Блюментроста, который десять лет спустя станет первым президентом петербургской Академии наук и художеств. Попутно Блюментрост запросил у Лейбница рекомендательные письма для установления связей с учеными Франции.
В том же направлении после кончины Лейбница суждено было развиваться и научным связям царя Петра. В ходе турне 1716-1717 гг. он много общается с учеными в Копенгагене и Амстердаме, после чего направляется во Францию. Прежде Петр во Франции не бывал, поскольку король Людовик XIV дружил с врагами России — Швецией, Турцией и антимосковской партией в Польше. Со своей стороны, Петр не жаловал французов и говаривал: «Голландский язык нужен нам на море, немецкий на сухом пути, а без французского весьма обойтись можно, поелику мы не имеем никакого важного с французами дела» (Голиков 1838, 6: 201). Тут Петр ошибся дважды: во-первых, вскоре ему самому придется много общаться с французами, во-вторых, Россия (как и другие европейские страны) переживет долгий период франкомании и франкофонии.
«Закат» короля-солнца, на дух не переносившего русских, открыл новую страницу отношений России и Франции, ознаменованную визитом весной 1717 г. русского царя в Париж. Теплой симпатией Петр и Франция друг к другу так и не прониклись, но взаимный интерес возник. В течение двух месяцев русский царь изучает Францию, а Франция пристально следит за Петром. Вот он рассматривает разрушенные фортификации Дюнкерка, вот предпочитает барку карете, а когда случается ехать в карете, кулаком вышибает из нее пытавшегося составить ему компанию маркиза Майи де Неля (комментарий камер-юнкера де Либуа: в «характере царя... встречаются зародыши добродетелей, но они в диком состоянии»). Вот он по прибытии в Париж обходит приготовленные для него в Лувре апартаменты покойной королевы-матери, отражается в роскошных зеркалах, выпивает два стакана пива, просит кусок хлеба с репой и, недовольный чрезмерной роскошью, переезжает в отель маршала Ледигьера, где укладывается на кровать для слуги в гардеробе (гул отзывов: «Варвар»). Кардинал Дюбуа вообще называет Петра «сумасшедшим, рожденным быть помощником боцмана на голландском судне». Впрочем, экстравагантность царя вызывает и восторги, вроде дамских восклицаний «Здесь все от него без ума». Париж реагирует на Петра как умеет: присущая царю небрежность в одежде вызывает моду в стиле habit du Tzar ou du Farouche — «одежда царя или дикаря» (Мезин 2015: 84, 102, 103, 241, 247, 248).
Французские характеристики русского царя неизменно содержат граничащее с восхищением удивление его пытливости и страсти к наукам:
Он уважал ученых и писателей, интересовался всеми редкими и прекрасными вещами, запоминал все, что видел, он всегда носил с собой карандаш, разыскивая ремесленников и мастеров, приглашая их ехать в свою страну, чтобы там их поселить — и многие последовали за ним (монах-капуцин де Перон). <...>
Он много умеет, и нет ни одного человека во Франции ни во флоте, ни в армии, ни в фортификации столь же знающего, как он. Он знает Францию так, будто он здесь вырос... Он ни минуты не бывает без работы (маркиз де Лувиль) (Мезин 2015: 247, 249).
Диапазон интересов русского монарха действительно поражает современников и историков. Кажется, не осталось в Париже мест, куда не заглянул бы Петр: все главные площади Парижа, мастерские литейщиков, плотников и столяров, арсенал, Ботанический сад и сад аптекарей, мануфактура гобеленов, стекольный завод, обсерватория, Дом инвалидов, Собор Парижской богоматери, приют для подкидышей, Королевская библиотека, типография, галереи и академии Лувра, дворцы и парки Версаля. Судя по неполному списку посещенных мест, цель поездки Петра состояла в изучении Франции (маркиз де Лувиль это уловил: «Он знает Францию так, будто он здесь вырос»).
Пик интереса Петра к наукам Франции приходится на академии. В версиях, удобных для российского читателя, речь обычно идет о Французской (Парижской) академии наук. На самом деле Петр посещает четыре академии (не считая Ботанического сада с анатомическим кабинетом, Обсерватории, Королевской библиотеки и Коллежа Мазарини): 14 мая — Академию живописи и скульптуры в Лувре, где ее директор (первый художник короля) Антуан Койпель представляет царю галерею живописи, 14 июня — Сорбонну, где (неохотно) участвует в дискуссии о сближении западной и восточной церквей. 19 июня он проводит в Лувре, посещая поочередно Королевскую академию наук, Академию надписей, Французскую академию и Академию живописи и скульптуры (повторно).
Королевская академия наук в полном составе — 42 академика во главе с аббатом Жаном Полем Биньоном — встречает царя на лестнице и сопровождает его в зал заседаний, где представляет Петру последние изобретения и открытия науки и техники: геометр и механик Ж. Э. де Лафей демонстрирует модель машины для подъема воды, химик и врач Л. Лемери — опыт кристаллизации сернокислого цинка, физик А. Далем — конструкцию реечного домкрата большой мощности, механик Ф. Ж. де Камю — созданную для юного короля механическую игрушку (упряжку лошадей, запряженных в карету). Другие академии, квартирующие в Лувре, также открывают Петру свои достижения: Академия надписей — исторические труды, девизы и легенды для медалей и памятников, в том числе историю Людовика XIV в медалях как адресованное потомкам наследие «истинной идеи величия Франции»; Французская академия — портреты своих основателей, в том числе короля-солнца и кардинала Ришелье, а также шведской королевы Кристины, привлекший особое внимание Петра; Академия живописи и скульптуры — занятия учеников в присутствии царя (Мезин 2015: 204, 205, 211).
Как высказался наблюдательный агент испанского короля маркиз де Гримальдо, «судя по тому интересу, с которым Петр изучает все, имеющее отношение к наукам математическим, к механике и к технике, а также и к изящным искусствам, я полагаю, что ближайшее ознакомление с ними в интересах пересаждения их на родину была главная, если не единственная цель его поездки» (Ковалевский 1884: 112). Почему в таком случае Петр отложил поход в луврские академии на последний день? Не исключено, что он осознанно или интуитивно выстроил свой тур по Парижу в последовательности «от обыденности к науке», или «от реалий к теориям».
По возвращении в Россию царь не упускает случая поддержать в тепле связь с французской наукой. В Академию надписей он отправляет на прочтение «древние тангутские свитки», с которыми, правда, случился конфуз, ставший одним из исторических анекдотов. По рассказу И. Шумахера, эти свитки, привезенные из «разоренного храма Семипалат», попали через аббата Биньона (здесь не исключена путаница двух соседних, но разных академий) в руки королевского переводчика Фурмонта, который считался непревзойденным знатоком восточных языков. За изрядную плату он составил перевод «тангутских свитков», по поводу чего Петр заметил: «Если этот перевод ложный, то по крайней мере остроумно вымышлен». Позже «нашлись при Академии
наук в Петербурге двое россиян, которые, живши шестнадцать лет в Пекине, учились китайскому и маньчжурскому языкам». Они установили, что свитки эти маньчжурские, а их содержание не имеет ничего общего с вымыслом Фурмонта (Штелин 1788: 159-162).
С Королевской академией наук у Петра складываются особые отношения. Вскоре по возвращении в Россию он после обмена письмами между аббатом Биньоном и лейб-медиком Р. Арескиным получает уведомление об избрании его 22 декабря того же 1717 г. членом академии. По этому случаю царь выражает «удовольствие» и намерение в России «науки в лучший цвет привесть» (Андреев 1947: 296). Помимо наладившейся циркуляции между Парижем и Петербургом научных материалов (книг, карт, шкуры «похожего на мула» неведомого полосатого зверя и других куриозитетов), этот диалог сыграл ключевую роль в создании Петром Санкт-Петербургской академии наук и художеств.
Возможно, Петр не произносил приписываемой ему А. Нартовым фразы «Добро перенимать у французов художества и науки; сие желал бы я видеть у себя, а впрочем Париж воняет», однако умонастроение царя передано верно. В другом рассказе описана сцена в токарной мастерской, когда Петр в присутствии Брюса, Остермана и Нартова назначает Блюментроста президентом Академии наук, ссылаясь при этом на привезенные из Парижа от аббата Биньона материалы и настаивая на создании в академии департаментов художеств и механики: «Желание мое — насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества вообще» (Майков 1891: 34, 46). На французской образец есть прямая ссылка в проекте академии, утвержденном Петром I: «учреждение такой академии, которая в Париже обретается, подобно есть» (ПСЗРИ 1830 VII: 221).
Академия (Социетет художеств и наук) — проект Петра и его ближайших единомышленников (Арескина, Блюментроста, Брюса и др.) с весомой долей участия Лейбница и Королевской академии наук (Франции). От условного рождения этого замысла в 1708/1709 г. до его воплощения в 1724/1725 г. прошло полтора десятка лет, прежде чем наукостроительство в виде Академии (с Кунсткамерой, Библиотекой, университетом и гимназией) увенчало пирамиду нациестроитель-ства. Наука была привита на российской почве сразу по лучшим мировым стандартам с персональным участием выдающихся европейских ученых. Петр I успел незадолго до смерти дать жизнь проекту создания отечественной науки. И если его первенство среди россиян в звании члена парижской Королевской академии наук с 1717 г. колеблется из-за присвоения в 1714 г. звания члена Лондонского королевского общества А. Д. Меншикову (хотя это членство осталось формальностью), то приоритет Петра I как основоположника российской науки и учредителя Академии наук неоспорим.
* * *
Царь Петр не защищал диссертаций, но по духу и стилю жизни был настоящим исследователем-путешественником-экспериментатором-практиком. Его научное наследие — не академические трактаты, а собственно российская наука как институционализированная система деятельности и мировоззрения. Петровской традицией в отечественной науке можно считать ее изначальные установки — мировой уровень и обращенность к жизни и практике. Петр не только привил на российской почве науки и художества, но и придал им имперский статус. И дело не в названиях «Императорская Академия наук» или «Императорская Кунсткамера», а в их предназначении обеспечить самопознание России и изучить мироустройство.
После морской победы под Гангутом, в хорошем расположении духа, 28 сентября 1714 г. при спуске на воду корабля «Шлиссельбург» Петр в речи, обращенной к морякам и кораблестроителям, высказался о науках:
Товарищи! Есть ли кто из вас такой, кому бы за двадцать лет пред сим пришло в мысль, что он будет со мною на Балтийском море побеждать неприятелей на кораблях, состроенных нашими руками, и что мы переселимся жить в сии места, приобретенные нашими трудами и храбростию? Думали ль вы в такое время увидеть таких победоносных солдат и матросов, рожденных от рос-
сийской крови, и град сей, населенный россиянами и многим числом чужестранных, мастеровых, торговых и ученых людей, приехавших добровольно для сожития с нами? <...> Писатели поставляют древнее обиталище наук в Греции. Теперь пришла и наша череда, ежели только вы захотите искренне и беспрекословно вспомоществовать намерениям моим. Науки коловраща-ются в свете наподобие крови в человеческом теле, и я надеюсь, что они скоро преселятся и к нам. Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может быть и при жизни еще нашей, пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы (цит. по: Голиков 1838, 5: 261-262).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге // Петр Великий. М.; Л.: АН СССР, 1947. С. 284333.
Бердникова А. Ю. Неолейбницианство в России. М.: ИФ РАН, 2021. БогословскийМ. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. I. Л.: Госполитиздат, 1940. Бушев П. П. Посольство Артемия Волынского в Иран в 1715-1718 гг М.: Наука, 1978. Герье В. И. Лейбниц и его век. СПб.: Наука, 2008.
Голиков И. И. Деяния Петра Великого. 2-е изд. М.: тип. Н. Степанова, 1837. Т. 1; 1838. Т. 5; Т. 6; Т. 8; 1839. Т. 10; 1843. Т. 15.
Головнёв А. В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург: УрО РАН; Волот,
2009.
Головнёв А. В. Петровская Россия: северное измерение // Кунсткамера. 2022. № 1 (15). С. 28-43. Гуськов А. Г. Великое посольство Петра I. Источниковедческое исследование. М.: ИРИ РАН, 2005. Книга Устав морской. О всем, что касается доброму управлению в бытность флота на море. СПб.: Санкт-Петербургская типография, 1720.
Ковалевский М. М. Новые данные о пребывании Петра в Париже, почерпнутые из испанских архивов // Русская мысль. 1884. № 1. С. 111-112.
КопелевичЮ. Х. Основание Петербургской Академии наук. Л.: Наука. 1977. Летопись Российской Академии наук / гл. ред. Ю. С. Осипов. 2000. Т. I. СПб.: Наука. Майков Л. Н. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб.: Императорская академия наук, 1891. Майкова Т. С. Петр I и «Гистория Свейской войны» // Россия в период реформ Петра I. М.: Наука, 1973. С. 103-132.
Масловский Д. Ф. Записки по истории русского военного искусства. Вып. 1. СПб., 1891. Мезин С. А. Петр I во Франции. СПб.: Европейский дом, 2015.
Ниязматов М. Поиск консенсуса. Российско-хивинские геополитические отношения в XVI — начале ХХ в. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2010.
Пекарский П. П. История Императорской Академии наук в Петербурге. СПб.: изд-е Отд-ния рус. яз. и словесности Императорской акад. наук, 1870. Т. 1; 1873. Т. 2.
ПерриДж. Состояние России при нынешнем царе (1698-1715 гг.) / пер. О. М. Дондуковой-Корсаковой. М.: Об-во истории и древностей российских при Московском ун-те, 1871.
ПСЗРИ (Полное собрание законов Российской империи). Т. VII. СПб.: тип. II отделения Собственной Е. И. В. канцелярии, 1830.
ПыпинА. Н. История русской литературы. Т. 3. СПб.: тип. М. М. Стасюлевича, 1911. Самойлов Н. А. Посольство Льва Измайлова в Цинскую империю (особенности русско-китайских отношений в эпоху Петра Великого) // Клио. 2021. № 12. С. 35-42.
Соболь С. Л. История микроскопа и микроскопических исследований в России в XVIII веке. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949.
Станюкович Т. В. Кунсткамера Петербургской Академии наук. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1953. Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. III. СПб.: Второе отд. Собственной Е. И. В. канцелярии. 1858.
Штелин Я. Анекдоты о императоре Петре Великом. М.: тип. Компании типографической, 1788.
REFERENCES
Andreev A. I. Osnovanie Akademii nauk v Peterburge [Foundation of the Academy of Sciences in Petersburg]. Petr Velikii [Peter the Great]. Moscow, Leningrad: AN SSSR, 1947, pp. 284-333. (In Russian)
Berdnikova A. Iu. Neoleibnitsianstvo vRossii [Neo-Leibnizianism in Russia]. Moscow: Institute of Philosophy RAS, 2021. (In Russian)
Bogoslovskii M. M. Petr I. Materialy dlia biografii [Peter the Great. Materials for Biography], vol. I. Leningrad: Gospolitizdat, 1940. (In Russian)
Bushev P. P. Posol 'stvo Artemiia Volynskogo v Iran v 1715-1718 gg. [Embassy of Artemy Volynsky in Iran in 1715-1718]. Moscow: Nauka Publ., 1978. (In Russian)
Ger'ie V. I. Leibnits i ego vek [Leibniz and His Age]. Saint Petersburg: Nauka Publ., 2008. (In Russian) Golovnev A. V Antropologiia dvizheniia (drevnosti Severnoi Evrazii) [Anthropology of Move-ment (Antiquities of Northern Eurasia)]. Ekaterinburg: UrO RAS; Volot Publ., 2009. (In Russian)
Golovnev A. V. Petrovskaia Rossia: severnoe izmerenie [The Petrine Russia: Northern Dimension]. Kunstkamera, 2022, no. 1 (15), pp. 28-43. (In Russian)
Gus'kov A. G. Velikoe posol'stvo Petra I. Istochnikovedcheskoe issledovanie [The Great Embassy of Peter I. The Study of Sources]. Moscow: Intitute of Russian History RAS, 2005. (In Russian)
Kopelevich Iu. Kh. Osnovanie Peterburgskoi Akademii nauk [Foundation of the Petersburg Academy of Sciences]. Leningrad: Nauka Publ., 1977. (In Russian)
Maykova T. S. Petr I i "Gistoriia Sveiskoi voiny" [Peter the Great and "Gistoriia Sveiskoi voiny"]. Rossia vperiod reform Petra I [Russia in the Period of Peter the Great's Reforms]. Moscow: Nauka Publ., 1973, pp. 103132. (In Russian)
Mezin S. A. Petr I vo Frantsii [Peter I in France]. St. Petersburg, Evropeiskii Dom, 2015. (In Russian) Niiazmatov M. Poisk konsensusa. Rossiisko-khivinskie geopoliticheskie otnosheniia v XVI — nachale XX v. [Search for Consensus. Russian-Khivan Geopolitical Relations in the 16th — early 20th centuries]. Saint Petersburg: Peterburgskoie Vostokovedenie, 2010. (In Russian)
Osipov Iu. S., ed. Letopis'Rossiiskoi Akademii nauk [Chronicle of the Russian Academy of Sciences]. Vol. 1. Saint Petersbourg, 2000. (In Russian)
Samoilov N. A. Posol'stvo L'va Izmailova v Tsinskuiu imperiiu (osobennosti russko-kitaiskikh otnoshenii v epokhu Petra Velikogo) [Embassy of Lev Izmailov to the Qing Empire (Features of Russian-Chinese Relations in the Era of Peter the Great)]. Klio, 2021, no. 12, pp. 35-42. (In Russian)
Sobol' S. L. Istiriia mikroskopa i mikroskopicheskikh issledovanii vRossii vXVIIIveke [History of Microscopy and Microscopic Research in Russia in the 18the Century]. Moscow, Leningrad: Academy of Sciences of USSR Publ., 1949. (In Russian)
Staniukovich T. V. Kunstkamera Peterburgskoi Akademii nauk [Kunstkamera of the Petersburg Academy of Sciences]. Moscow, Leningrad: AN SSSR, 1953. (In Russian)
Submitted: Accepted: Published:
25.03.2024 29.03.2024 10.04.2024
