CC BY
105
3. Скобликова, Е.С. Согласование и управление в русском языке / Е.С. Скобликова. - М. : Просвещение, 1971.
4. Русская грамматика: в 2 т. - М.: Наука, 1980. - Т. 1- 2.
5. Шендельс, Е.И. Синтаксические варианты // Филологические науки. - 1962. - № 1.
6. Попова, З.Д. К вопросу о синтаксических вариантах // Филологические науки. - 1968. - № 6.
7. Горбачевич, К.С. Нормы современного русского языка. - М.: «Просвещение», 1989.
8. Горбачевич, К.С. О норме и вариативности на синтаксическом уровне (колебания в формах управления) // Вопросы языкознания. - 1977. - № 2.
9. Дубровина, Л. Вариативное глагольное управление в русском языке первой трети XIX века / Larisa Dubrovina. - Uppsala: Uppsala univ., 2002.
10. Билялова, А.А. Вариантность и факультативность в татарском языке: В сопоставлении с русским и английскими языками: дис. „.канд. филол. наук. - Казань, 2004.
11. Григорьева, М.Ю. Вариативность конструкций глагольного управления: дис. „.канд. филол. наук. - Москва, 1996.
12. Прокопович, Н.Н. Именное и глагольное управление в современном русском языке: учебное пособие / Н.Н. Прокопович, Л.А. Дерибас, Е.Н. Прокопович. - М.: «Русский язык», 1981.
13. Рубцова, В.А. Норма и вариативное употребление глаголов (на материале переходных глаголов речи с отрицанием не) // Актуальные вопросы грамматики и лексики. - М., 1976.
Bibliography
1. Semenyuk, N.N. Selected issues of variability in the Russian language / N.N. Semenyuk // The issues of linguistics. - № 1.
2. Solntsev, У.М. Variability as the common property of the language system // The issues of linguistics. - 1984. - № 2.
3. Skoblikova, E.S. Agreement and government in the Russian language / E.S. Skoblikova. - М. : Prosveshchenie, 1971.
4. Russian grammar: V 2-h t. - М.: Science, 1980. - T. 1-2.
5. Shendels, E.I. Syntactic variants / E.I. Shendels // Philology sciences. - 1962. - № 1.
6. Popova, Z.D. On the issue of syntactic variants / Z.D. Popova // Philology sciences. - 1968. - № 6.
7. Gorbachevich, K.S. The norms of the contemporary Russian language / K.S. Gorbachevich. - M. : Prosveshchenie, 1989.
8. Gorbachevich, K.S. About the norm and variability on the syntactic level (variations in the forms of government) // The issues of linguistics. -1977. - № 2.
9. Dubrovina, L. Variative verbal government in the Russian language of the first third if the XIXth century. - Uppsala: Uppsala univ., 2002.
10. Bilyalova, А.А. Variability and optionality in the Tatar language: In comparison with the Russian and the English languages: dis. ... Cand. filol. / Bilyalova А.А. - Kazan, 2004.
11. Grigorjeva, M.Yu. Variability of constructions with verbal government: dis. ... Cand. filol. / M.Yu. Grigorjeva - Moscow, 1996.
12. Prokopovich, N.N. Noun and verbal government in the contemporary Russian language: manual [Text] / N.N. Prokopovich, L.A. Deribas, E.N. Prokopovich. - М. : «Russian Language», 1981.
13. Rubtsova, VA. Norm and variative use of prepositions (on the material of speech transitive verbs with the negation not) // Current issues of grammar and lexis. - М., 1976.
Article Submitted 16.02.11
УДК 82.09
П. В. Маркина, канд.филол. наук, докторант АлтГУ, доц. АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
ПЕТЕРБУРГСКИЙ МИФ М.М. ЗОЩЕНКО
Аннотация: В статье рассматривается мотив дороги в жизни и творчестве М.М. Зощенко, а также петербургская составляющая городского трансформера. Разрабатывая традиционный миф о райско-адском городе, писатель в парадоксальном соединении положительных и отрицательных коннотаций создает темпоральный крен (Ленинград в сторону первого, Петербург - последнего).
Ключевые слова: М.М. Зощенко, литература 1920—1930-х годов, петербургский миф.
В молодости писатель ищет себя, попытки излечения по-гоголевски дорогой обречены. Путешествия доказывают неизбывность родного города. В юности моменты жизненных разочарований провоцируют М.М. Зощенко на поиск лучшего места. Первым этапом обретения утраченного рая становится исследование оппозиционного северу юга [1, с. 13-14]. Историческая редакция наименования города свидетельствует, что пространство перестает характеризовать только место и сопрягается со временем.
Такая подмена была довольно типичной. Ленинград связан с новым миром и выбором советского пути. Осознание необходимости собственного кардинального изменения приходит к М.М. Зощенко во второй половине 1920-х - 1930-е годы, когда он становится апологетом советской власти. Кризис 1926-го года позволяет писателю переоценить и собственное творчество, а наименование города в этом случае становится темпоральным маркером: нужное советскому государству и близкое автору определяется Ленинградом, а связанное с миром прошлого (например, в «М.П. Синягине», «Сентиментальных повестях» и т. д.) - Петербургом. Такие анахронические наименования города работают на авторскую идею размежевания с дореволюционной Россией. Например, в начале 1920-х годов перемещения по стране были затруднены в силу социально-политической обстановки. Однако сложность избавления от пространства Петербурга вызывает к жизни прежнее название («Случай в провинции») [2, с. 648].
В Ленинграде человеку надо удержаться, так как вредные элементы из города удаляются: «...выперли из Ленинграда куда подальше.... в Нарымский край» («Сильнее смерти») [3, с. 542-543]. Обращает на себя внимание значимый 1926 год. Многочисленные [1, с. 340-365] отъезды М. М. Зощенко из города могут быть рассмотрены в духе рассказе «Чертовин-ка», где человек обречен на скитание по земле в поисках потерянного рая [2, с. 233].
Жителей севера часто заблуждаются, например, в «Порицании Крыму»: «думают, что приедут на юг, искупаются в Черном море - и они снова молоды и прекрасны. И все болезни и ненормальности у них прошли» [4, с. 95]. Подобные попытки исцелиться предпринимались и самим автором, который в «Перед восходом солнца» вспоминает о том, как осенью 1926 года «...заставил себя уехать в Ялту» [5, с. 25]. Однако улучшение было мнимым, и нужный результат не был достигнут.
Отъезд из города - значимое событие, знаменующее особый день [2, с. 169]. В «Рассказе о том, как Семен Семенович в Лугу ездил» странничество определяется как поведенческая стратегия: «Ужасно я люблю всякие путешествия» [2, с. 363]. Расставание же с городом обозначается как утрата жизненного ориентира, например, в «Гиблом месте» [2, с. 245]. К авто-психологической проблеме неприкаянности, потерянности человека в новом времени М.М. Зощенко возвращается в главной своей книге.
В «Перед восходом солнца» автор пытается объяснить свои скитания: «В начале революции... я хотел увидеть новую Россию... Я пробовал менять города. Я хотел убежать от этой моей ужасной тоски. Я уехал в Архангельск. Потом на Ледовитый океан - в Мезень. Потом вернулся в Петроград. Уехал в Новгород, во Псков. Затем в Смоленскую губернию, в город Красный. Снова вернулся в Петроград.» [5, с. 17].
Возвращение в родной город можно понимать как осознание тщетности попыток убежать от себя. На первый взгляд, причины тоски мало связаны с местом пребывания. Полная неприятных неожиданностей дорога в город указывает на актуализацию негативной части петербургского мифа. Тетку М.П. Синягина Марью Аркадьевну, поехавшую в Ленинград, «...дважды обчистили. Первый раз в поезде и второй раз... на квартире... унесли почти все оставшиеся драгоценности» [6, с. 295].
Дорога пугает не только трудностями пути [2, с. 488]. Сам переезд в другой город может закончиться плачевно для персонажа («Хорошая характеристика»). Не только людям тяжело проникнуть в город, но посланные туда вещи могут где-то затеряться [6, с. 22-23]. Петербург обрекает на забвение произведение искусства, которое должно было обессмертить имя автора («Аполлон и Тамара»).
Дорога сама по себе оценивается негативно в текстах М. М. Зощенко. В гоголевской судьбе дорога - единственное лекарство. Анализируя жизнь литературного предшественника, в «Возвращенной молодости» писатель утверждает, что скитания на самом деле являются псевдолекарством.
Город становится для писателя основой мироздания. Неоднозначные авторские высказывания, подтверждающие / опровергающие украинское родство, иллюстрируют понимание М. М. Зощенко социального механизма, запущенного изменением места рождения. В. П. Катаев указывает на порожденную мистификацией борьбу городов за право обладания известным писателем: «...местные жители предлагали ему принять украинское гражданство...» [7, с. 201].
В 1929-1930 годы В.В. Маяковский в «Стихах о советском паспорте» обозначит зависть к гражданину Советского Союза [8, с. 64]. Заявленное украинское гражданство просуществовало недолго и было заменено положением о союзном гражданстве 1924 г. Таким образом, В.П. Катаев проецируя на М.М. Зощенко несуществующее (речь идет о 1930-х годах) украинское гражданство не только локализует писателя во временном двухлетнем периоде 1920-х годов, но вытесняет конкурента-друга за пределы советского.
В целом же топика М.М. Зощенко укладывается в пространственную советскую модель, сущность которой состоит в парадоксальности: «...она одновременно и растущая, расширяющаяся, и уменьшающаяся, уплотняющаяся» [9, с. 15]. В этой пульсации пространства обозначается со/противостояние двух предельных точек в географии М.М. Зощенко: юга и севера, Украины (начиная с Полтавы, далее Крыма и т. д.) и Петербурга/Ленинграда. В этом аспекте даже временное исключение из обозначенного пространства, например, вынужденная эвакуация, поездки к друзьям в Москву и пр., в конце концов, воспринимаются М.М. Зощенко негативно. Согласно центробежной силе, герой и его автор стремятся от центра к периферии: «Вот какой случай произошел в Ленинграде... Вернее даже не в Ленинграде, а за городом» («Об уважении к людям») [4, с. 91]. Провинциальность в картине мира становится положительным маркером.
Утверждая внепетербургскую топонимику, М.М. Зощенко не забывает о страшном городе. Так обозначается проблема двойничества, и за любой структурной моделью города можно увидеть Петербург, реализованный не только в мосточках, проспектах, кладбищах провинции, но и в неожиданно возникающих деталях петербургского мифа. Постоянная ориентация на пространство Петербурга/Ленинграда может быть объяснена автобиографическим кодом. Усиленная внепетербург-ская топонимика может быть компенсирована темпоральными реалиями, константно закрепленными за городом на Неве. Преступление, совершенное в пространстве Ленинграда [10, с.
594], становится мерилом негативного [6, с. 347] для всей страны [4, с. 142].
Самочувствие персонажей зачастую укладывается в традиционное поле разочарования, одиночества, ничтожности существования. Внутренний мир героев подчинен определяющей модели парадоксального соединения положительного и отрицательного (с перевесом в сторону последнего). Этим объясняются полярные колебания в настроении персонажей, ощущающих собственную незначительность и дисгармоничность мира. Вера в неотвратимость губительной судьбы граничит с мнимым безумием, явленном лишь во внешних проявлениях: речи, портрете, типовом поведении. Однако прямое авторское отрицание душевной болезни одного из персонажей («Люди») свидетельствует о том, что М.М. Зощенко не считает безумие первопричиной разлада героя с миром. Возвращение человека в животное состояние доказывает, с одной стороны, несущественность европейской цивилизации, с другой стороны, неотвратимость запрограммированной ею гибели. Петербург как постоянное напоминание о страхе смерти толкает маленького человека к стремлению обезопасить себя, но избавиться от негативного пространства невозможно. Попытка противопоставить европейскому российское слияние города и деревни обречена, так как в пространство провинциальной действительности органически включается и нестоличный город Ленинград/Петербург, провинциализация которого нарушает темпоральные законы [11].
Ленинград становится наследником топоса парадоксов. Петербург традиционно понимается как город исключительного. Уже в описании климата заявлена лишь частично оправданная реальностью полярность. М.М. Зощенко продолжает разрабатывать каноническую (неожиданное соединение положительных и отрицательных коннотаций с перевесом в сторону негативного [Топоров, 1995]) структуру петербургского мифа. Сохраняя традиционную амбивалентность, останавливаясь на базовых блоках (внутренних состояний, природы и т. д.), автор «Перед восходом солнца» дает индивидуальное объяснение топонимически закрепленных процессов.
Петербург остается в своей основе неизменным, в Ленинграде же нет «ничего страшного» («Бесславный конец») [12, с. 231].
Константность Петербурга сопряжена с главной ролью города - служить топосом культуры. Но пространство музея ведет себя агрессивно по отношению к человеку. Культура вытесняет человека из жизни («Пушкин», «Поэт и лошадь», «Анна на шее»). Архитектура мало приспособлена для жизни, «художественность» вытесняет удобство («Дома и люди»), поэтому небольшое («Для охраны понадобится не более двух сторожей» [6, с. 505]) наследие необходимо изолировать от человека, затянув собранные в одном месте памятники колючей проволокой в «Веселых проектах» («Охрана памятников старины»). Иллюстрация Н.Э. Радлова усиливает неоднозначность прочтения текста М.М. Зощенко: за колючим забором оказываются памятники старины.
Само пространство Петербурга определяется в своей неоднозначности. Так, например, оставленный Синягиным Псков превращается в сказочный город [6, с. 319] Прекрасный манящий город на Неве, известный в устных преданиях, должен разочаровать человека, прибывшего туда, так как это только слухи о рае [6, с. 296]. В то время как Ленинград («и в Ленинград и в ссылку» [6, с. 293]) и равен, и противопоставлен ссылке как положительное пространство.
В парадоксальном соединении отрицательного и положительного ленинградского мифа наблюдается перевес (в отличие от Петербурга) в сторону последнего. Однако в этом можно увидеть продолжение традиций города-предшественника. Ленинград-парадиз прекрасен и неповторим: «...это красивейший город» («Приглашение в Ленинград») [4, с. 377], «И очень вокруг поразительно красиво» («В трамвае») [4, с. 179].
Неизменные петербургские пейзажи не становятся главной достопримечательностью Ленинграда. В советских реалиях нового мира положительно маркируется соревнование с
Москвой («Сказка жизни») [4, с. 123], пронизаное особой гордостью за родной город.
В жизни М. М. Зощенко воссоединение с городом стабилизирует душевные переживания, и в то же время демонстрирует перевес в сторону позитивных эмоций: «Петербургская весна особенная...» [1, с. 31]. Само наименование города наделяется для молодого автора оценочным значением [1, с. 38]. Город становится единственно возможным для М.М. Зощенко местом для жизни. Этот топос - душевных устремлений [1, с. 24]. Страшный город, где идет жизнь, возвращает душевные силы и служит измерительной шкалой состояния человека [4, с. 180].
Заветное пространство продолжает оставаться домом со всем негативным, делающим его еще ближе и роднее (апрель 1920 г.) [1, с. 33]. Город делит людей на своих и чужих. Возможность уехать и строить свою жизнь в другом месте интересует М.М. Зощенко, но попытки заканчиваются неудачно, например, зимнее увлечение 1919 г. кролиководством и куроводством в совхозе «Маньково» Смоленской губернии.
Таким образом, единственно возможное пространство для жизни заключено там, где, точнее всего, жить нельзя, например, мифологизация климатических условий: жара самая жаркая, а холод самый холодный (ср. «Что делается!»). Однако покинуть этот топос невозможно. В «Перед восходом солнца» петербургским мифом отмечено детство героя (детские страхи гибели близкого человека [5, с. 148]).
Петербург для М. М. Зощенко - это, в первую очередь, страшный город. Человек легко может здесь потеряться [4, с. 202]. В максимально упрощенном пространстве города (прямые проспекты, площади) ориентироваться почти невозможно («О вывесках») [4, с. 392]. Прошлый мир не дает новому легкого существования, Петербург тянет назад.
Мифология обозначенного пространства очерчивает место, где невозможно жить, пребывание здесь ведет к болезням, психическим расстройствам [13], [14], [15]. И важно, что душевные болезни находят свою литературную закрепленность («Медный всадник», «Пиковая дама», «Двойник», «Петербург» и др.). Ранний М. М. Зощенко активно вступает в спор с литературной традицией.
Останавливаясь на привычных компонентах петербургского мифа, писатель идет путем демифологизации, отвергая предложенные классиками мотивировки поступков и переживаний человека, столкнувшегося с городом. Ситуации, рассмотренные классиками, профанируются, например, потеря носа во «Вниманию больных» [6, с. 487]. Настойчивый отказ от старого Петербурга оборачивается утверждением незыблемости города.
Не случайно образ императора, именем которого назван город, будет особо популярен в 1930 гг. М. М. Зощенко, зачастую сатирически рассматривая образ Петра, признает несомненную значимость этого великого исторического деятеля.
Таким образом, город через мотив дороги и литературные аллюзии выражает художественное своеобразие авторской позиции. М.М. Зощенко в выборе между Ленинградом и Петербургом оказывается на стороне советского мира. Не признавая никаких авторитетов [16], писатель оказывается столь же категоричен и в выборе между европейским и русским. Уже самим названием - Ленинград или Петербург -М.М. Зощенко расставляет акценты на райском либо адском компоненте городского мифа. Вынужденный существовать в ситуации двоемирия, писатель, желающий отречься от прошлого, обречен на кровное родство с Петербургом. Поэтому система авторских масок [17] становится определяющей в творчестве советско-антисоветского юмористическо-невротического писателя-мыслителя.
Библиографический список
1. Лицо и маска Михаила Зощенко: сборник / сост. Ю.В. Томашевский. - М.: Олимп - ППП., 1994.
2. Зощенко, М.М. Разнотык: Рассказы и фельетоны (1914-1924). - М.: Время, 2008.
3. Зощенко, М.М. Нервные люди: Рассказы и фельетоны (1925-1930). - М.: Время, 2008.
4. Зощенко, М.М. Личная жизнь: Рассказы и фельетоны (1932-1946). - М.: Время, 2008.
5. Зощенко, М.М. Перед восходом солнца. - М.: Время, 2008.
6. Зощенко, М.М. Сентиментальные повести. - М.: Время, 2008.
7. Катаев, В.П. Алмазный мой венец // Собр. соч.: в 10 т. - М.: Художественная литература, 1984. - Т. 7.
8. Маяковский, В.В. Стихи о советском паспорте // Собр. соч.: в 12 т. - М.: Правда, 1978. - Т. 6.
9. Куляпин, А.И. Мифы железного века: семиотика советской культуры 1920-1940-х гг. / А.И. Куляпин, О.А. Скубач.
АлтГУ, 2005.
10. Сухих, И.Н. Примечания // Зощенко, М. М. Сентиментальные повести. - М.: Время, 2008. - Примечания.
11. Маркина, П.В. Петербургский миф в «Сентиментальных повестях» М.М. Зощенко // В мире научных открытий. - 2010. -
12. Зощенко, М.М. Шестая повесть Белкина. - М.: Время, 2008.
13. Руднев, В.П. Метафизика футбола: исследования по философии текста и патографии. - М.: Аграф, 2001.
14. Топоров, В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. - М.: Прогресс: Культура, 1995. - Ч. 4.
15. Лотман, Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман, Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб.: Искусство-СПб, 2002. - Ч. 2, гл. 9.
16. Куляпин, А.И. Творчество Михаила Зощенко: истоки, традиции, контекст. - Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2002.
17. Жолковский, А.К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.
Bibliography
Барнаул: Изд-во
- № 1 (07). Ч. З.
1. The face and mask of Michael Zoshchenko / composer. Ju. V.Tomashevsky. - М.: Olymp - PPP, 1994.
2. Zoshchenko, M.M. Raznotyk: Stories and feuilletons (1914-1924). - М.: Time, 2008.
3. Zoshchenko, M.M. Nervous people: Stories and feuilletons (1925-1930). - М.: Time, 2008.
4. Zoshchenko, M.M. Private life: Stories and feuilletons (1932-1946). - М.: Time, 2008.
5. Zoshchenko, M.M. Before sunrise. - М.: Time, 2008.
6. Zoshchenko, M.M. Sentimental stories.- М.: Time, 2008.
7. Kataev, V.P. Diamond my wreath // Collected works: in 10 v. - М.: Art literature, 1984. - V. 7.
8. Mayakovsky, V.V. Poems about Soviet Passport // Collected works: in 12 v. - М.: Truth, 1978. - V. 6.
9. Kulyapin, А.1. Myths of the iron age: semiotics of Soviet culture 1920-1940 years. / А.1. Kulyapin, О.А. Skubac.
Altai State University, 2005.
10. Suhih, I.N. Comments // Zoshchenko, М. М. Sentimental stories. - М.: Time, 2008. - Comments.
11. Markina, P.V. Petersburg’s myth in «Sentimental stories» М.М. Zoshchenko // In the world of scientific discoveries.
12. Zoshchenko, М.М. Sixth tale of Belkin. - М.: Time, 2008.
13. Rudnev, V.P. Metaphysics of football: a study on philosophy oftext and patografic. - М.: Agraf, 2001.
14. Toporov, V.N. Petersburg and «Petersburg’s text Russian literature» (Introduction to theme) // Toporov, V.N. Myth. Ritual. Symbol. Image: Research in the field of mifopoetic: selected works. - М.: Progress : Culture, 1995. - Part. 4.
15. Lotman, Yu^. Symbols of Petersburg and problems semiotic’s of the city // Lotman, Yu^. History and typology Russian culture. - Saint-Petersburg: Art-SPb, 2002. - Part. 2, ^apter 9.
Barnaul: Publishing house of
- 2010. - № 1 (07). Part З.
