CC BY
22
УДК 94(47).084.6(=112.2)
Пересуды на завалинке: свои и чужие в повседневной культуре уральской провинции первой трети ХХ в.
Казанков А. И.
кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и философии, Пермский государственный
институт культуры. 614000, г. Пермь, ул. Газеты «Звезда», 18. E-mail: tokugava2005@rambler.ru
Аннотация: На основании архивных материалов в статье произведена реконструкция базовых структур повседневной жизни сел и деревень Западного Урала. Выделены следующие структурообразующие компоненты: представления о другом в локальных нарративах, которые обозначены как fake-lore; обнаружен феномен отсутствия чужих в деревенской повседневности; описана модальность восприятия превращения своих в «оборотней». Автор фиксирует особенности повседневной ментальности, способной упрощать, овеществлять и мифологизировать сложные процессы социокультурных изменений, происходившие в советской деревне в 30-х гг. ХХ в. В статье обосновывается вывод о том, что уральская деревня в этот период сохраняла основные черты традиционной ментальности, не способной давать адекватные ответы на вызовы новой социокультурной ситуации. Люди той эпохи ощущали угрозы, исходившие извне, но давали им сугубо мифологические интерпретации.
Ключевые слова: советская деревня, 1930-е гг., повседневность, традиционная ментальность, мифологическая картина мира.
Gossips on the bench: ours and others' in everyday culture of Ural province the first third of the XX century
Kazankov A. I.
candidate of philosophical sciences, associate professor of Department of Culturology and philosophy, Perm State Institute of culture. 18 Newspaper "the Star" str., 614000, Perm. E-mail: tokugava2005@rambler.ru
Annotation: Based on archival materials, the article reconstructs the basic structures of everyday life in villages and villages of the Western Urals. The following structure-forming components are distinguished: representations of the other in local narratives, which are designated as fake-lore; The phenomenon of the absence of strangers in rural everyday life was discovered; describes the modality of perception of the transformation of their "werewolves". The author fixes the features of everyday mentality that can simplify, reify and mythologize the complex processes of sociocultural changes that took place in the Soviet village in the 1930s. The article substantiates the conclusion that the Ural village during this period preserved the main features of the traditional mentality, which is not able to provide adequate answers to the challenges of the new socio-cultural situation. People of that era felt threatening from outside, but gave them purely mythological interpretations.
Keywords: Soviet village, 1930s, everyday life, traditional mentality, mythological picture of the world.
В истории культуры особенный интерес представляют эпохи радикальных преобразований - революций (в иной перспективе оцениваемых как катастрофы). Для истории России таким временем стала первая треть ХХ в. На протяжении жизни одного поколения произошел один из самых драматических культурных разрывов, связанный с крахом традиционного деревенского образа жизни, сворачиванием традиционного пространства и коллапсом традиционного времени. На несколько десятилетий повседневность стала объектом культурной интервенции невиданного ранее масштаба. Но в предлагаемом ниже исследовании будет представлен иной аспект произошедших перемен - его субъективная, ментальная проекция, нашедшая свое выражение в обыденных и массовых коммуникативных практиках.
Следы этих практик можно обнаружить в архивно-следственных делах людей «прицерковного круга», которых советская власть с удивительным постоянством и регулярностью подвергала разного рода репрессиям. В настоящее время их дела хранятся в Пермском государственном архиве социально-политической истории. А первым предметом нашего интереса будет совершенно заурядная деревенская сплетня.
В августе 1937 г. Токмановский сельсовет Березовского района Свердловской области выдал справку-характеристику на Морозова Михаила Ларионовича, в которой среди прочего гово-
© Казанков А. И., 2017
рилось: «Морозов сумел изъять церковных денег в сумме около 14 тысяч рублей. На почве этих денег будто бы напоил пьяного и заморозил бывшего попа Овчинникова, который об этих деньгах знал» [1].
Восьмью годами ранее сочувствующий советской власти крестьянин-бедняк Иван Игнатьевич Неустроев, заведовавший избой-читальней в деревне Бурсун Чусовского района, в своих показаниях сообщил: «Состоящие при Городище монахини молодые девушки д. Саламатовой Долмон-това Анна Степановна - 16 лет и Блинова Татьяна Васильевна 21 года, которые являются моими соседками, ходят к Нифонту по ночам. Помню нами была поймана Блинова Татьяна в июне месяце с/года, которая бежала к Нифонту в Городище, а когда чусовская раймилиция по городищенской церковной общине [завела] дело и послала монашек на медицинский осмотр, то обе они оказались уже не девственницами, общение же их с местными жителями было не замечено» [2].
Подобные сюжеты невольно будоражат воображение исследователя. Живо представляется, как церковный староста Михаил Морозов в полумраке храма, освещаемого только светом лампад, дрожащими руками сует за пазуху мятые ассигнации «в сумме около 14 тысяч рублей». А затем, подобно коварному Сальери, допьяна поит доверчивого священника Ивана Тихоновича Овчинникова (Моцарта), которому стала известна тайна. И оставляет его замерзать в сугробе лютыми декабрьскими морозами. Или - белая июньская ночь. По еще не остывшему от дневного зноя тракту из деревни Саломатовой в Городище мчится юная монашка Татьяна Блинова - исповедоваться. Догорающая зарница, серебряная от росы трава на обочине, звон комаров. Жар разгоряченного бегом тела. Внезапно из-за кустов появляются бдительные односельчане, не верящие в чистоту пастырских намерений. Последующая медикализация по распоряжению милиции (что поделаешь, modernity, врачи и полицейские - на службе морали) показала, что цветок невинности все-таки был сорван. Озадаченные парни «по соседству», познакомившись с медицинским заключением (удостоверенным авторитетом науки), говорили - нет, это не наши, я не видал, чтобы...
Все это факты, но факты определенного рода: факты высказывания о чем-то (нечто было сказано). Они создавали репутации, содержали оценки, влияли на судьбы. В пределах феноменологической установки мы не в праве их игнорировать. Однако, оценивая модальность, в которой дано некоторое содержание (убийство приходского священника или, как тогда говорили, «использование в половом отношении» девушек-монашек), приходится признать, что они даны в модусе фантазии, а если переходить на «объектный» язык - представляют собой обычные для повседневности слухи.
Священник Овчинников, на самом деле, не только не пал жертвой Морозова, но и проходил с ним по одному делу как обвиняемый. Руководство Токмановского сельсовета недрогнувшей рукой внесло в официальный документ деревенскую сплетню, сопроводив ее, правда, оборотом «будто бы».
Никаких следов медикализации монашек из деревни Саломатовой в деле Нифонта Агафонова не содержится. В нем собрано все, что могли собрать оперуполномоченные ОГПУ, включая хорошо документированную историю умышленной потравы скотом экспериментального земледельческого участка. Но никакие развратные действия обитателям крошечного нелегального Городищенского монастыря не инкриминировались. Следовательно, перед нами снова слух, бытовавший в деревенской среде и попавший в официальный дискурс (свидетельские показания) контрабандой.
Для исследования повседневной ментальности, т. е. самых обыденных «привычек мышления» или «подручного знания», истинностный статус его содержания, как ни странно, не особенно важен. Погружение вглубь живого опыта просто разворачивало смыслы, которым обитатели социального круга «церковных людей» наделяли свой жизненный мир. Приведенные выше весьма красочные и фигуративные сообщения интересны как раз не их содержанием, которое мы до поры вынесем за скобки. Истолкованию будет подвергнута сама форма их бытования, которую, следуя за А. А. Панченко, можно обозначить как fake-lore [3], т. е. слух, сплетня, байка.
Слух, сплетня в провинциальной повседневности есть наиболее типичная и распространенная форма опыта представления другого. И то, что другой предъявляется в опыте в виде сплетни или слуха, демонстрирует две особенности повседневной жизни сел, деревень и маленьких рабочих поселков, обозначавшихся как «завод» (Кын-завод, Александровский завод и т. п.).
Во-первых, провинциальная повседневность квазипрозрачна и тесно-скучена: жизнь всех происходит на виду у всех, все обо всех судят и «знают», причем «знают» даже тогда, когда не знают. Вот, например, очень характерное свидетельство молодой девушки Тамары Механошиной, работавшей воспитательницей детского сада в Александровском заводе. В январе 1937 г. к ним в дом (под предлогом посещений спевок церковного хора) зачастил неженатый дьякон местной церкви.
По-видимому, каждая «хористка» сообщила об этом своим домашним и товаркам, и сплетня, что называется, «пошла гулять». По дороге она обросла пикантными подробностями и вскоре стала основанием для принятия административных решений: «Когда мне приходилось бывать даже и в магазине, то все начали называть меня дьяконицей. Осинникова даже написала заявление зав. детсадом Загайновой в котором подтвердила мою связь с дьяконом, в результате я с работы была за это уволена» [4]. История женитьбы Михаила Кукшинова на Тамаре Механошиной заслуживает отдельного исследования, пока лишь отметим, что гражданка Евдокия Осинникова, написавшая донос на Тамару, сама «состояла в связи» с дьяконом - и об этом тоже говорил весь завод.
Во-вторых, слухи, сплетни, повседневные пересуды являются универсальной формой присвоения другого. Топика и (или) архетипика образов в подобном нарративе сама по себе артикулирует поведение другого, предписывает понятные и ожидаемые поступки, а вместе с ними -часто - и их мотивацию (вор убивает свидетеля, «который об этих деньгах знал», отношения в архетипической парочке «блудливый монах - распутная монашка» и т. п.).
В условиях массированной интервенции, которой подвергалась провинциальная повседневность на рубеже 30-х гг. ХХ в., эта особенность деревенской сплетни приобретала удивительную актуальность. Акции власти порождали неожиданные и ассиметричные реакции повседневной ментальности, вызывали конструирование фактов и их «объяснений». Вот, например, сообщение агентурного источника «Черемухин» о беседе со священником В. Мичковым, которая была посвящена газетным публикациям о московском процессе в январе 1937 г. [5]: «Разговор зашел о судебном процессе, который проходил в Москве над группой, которая имела своей целью свержение Советской власти. Обвиняемых суд присудил к высшей мере наказания, расстрелу, как изменников Родины. Как пишут, приговор приведен в исполнение. В исполнении приговора, как говорит Мичков, "я сомневаюсь, потому, что это написано только лишь для того, чтобы дать знать массам, что де вот как мы поступаем с изменниками Родины, но на самом деле они живые. Наше правительство расстрелять их боится, так как виновные были связаны с Германией и итальянскими фашистами. А раз это так, то после этого получиться может неприятный конфликт для Советской власти, которого наш СССР не желает. Вот почему я лично не верю, что приговор был приведен в исполнение". Интересно, как говорит Мичков, почему эти заговоры происходят не в низах и не среди массы, но в верхах, т. е. занимаются этим люди, стоящие на ответственных постах. После чего сам же и отвечает, что вот почему: там сидят люди с высшим образованием, поэтому хотя и делают то, что велит правительство, но зная, что такие методы работы неправильные. Делают в то же время свое, дабы этим самым избавиться от Советской власти. А вместо нее водворить в России власть капитала» [6].
Перед нами весьма причудливая амальгама, в которой сплавлена воедино вера (если в газетах пишут, что обвиняемые связаны с фашизмом, значит - так и есть) и неверие (не верю, что приговор привели в исполнение). Возникает вполне архетипический фантазм - «вредители» на самом деле живы («государя Петра Федоровича не убили»), и они - «за народ», и желают избавить «массы» от крепостного колхозного рабства: «На бумаге пишут, что всюду и везде колхозы стали зажиточные, но это на бумаге так и остается. Но людей не обманешь, как все почти сидят голодом и наполовину нагие и босые. Все это видя что так жить нельзя, вот и находятся люди, которые своими заговорами и хотят облегчить участь массы» [7].
Ко всему этому естественным образом примешивается простонародное уважение к «людям с высшим образованием» (которых, заметим, среди фигурантов январского процесса была примерно треть). Кроме того, все злое исходит от потусторонних, инфернальных сил, продолжает объяснять В. Мичков в присутствии агентурного источника «Зеленый»: «Все золото переходит через жидовские руки за границу, и за границей стараются как только разорить нашу Россию, уничтожить в ней богатство. Хитро подошли жиды к России, во Франции не могли сделать (вполне вероятно, что имеется в виду «афера Ставиского», финансовый скандал 1933-1934 годов, спровоцировавший правительственный кризис во Франции и широко освещавшийся в советской прессе. То обстоятельство, что Ставиский был евреем, вызвало всплеск антисемитских настроений и активизацию ультраправых. - А. К.), но зато в России сделали» [8].
Вот так, легко и просто, повседневная ментальность обнаруживает «своих» в кремлевских схватках, выносит зло в трансцендентную сферу, локализует интервенцию и уже практически торжествует над ней победу, при условии, правда, что «фашисты помогут»: «Германия и Италия сделали бы так же, как с Абиссинией и в Испании, применили бы газы, от которых, как писали газеты, от абиссинской армии из 30 тысяч осталось только 10. Этим самым и здесь бы пришли скорей к концу, а отсюда бы и пощупали наш Сов. Союз» [9].
Если мы примем во внимание эту удивительную способность приземлять, реифицировать, дробить и перемалывать, свойственную подобному типу опыта, то станет понятно, что в преде-
лах хронотопа повседневности все другие - в большей или меньшей степени свои. Уж если деревенские пересуды плавно перетекали с завалинок в кабинеты районных отделов ОГПУ (НКВД) и оседали в казенных бумагах, публиковались в районных многотиражках [10], если с оперуполномоченным можно было посудачить о делах на селе, дома или в колхозе - то даже он свой. Ему можно без утайки, внятно и подробно объяснить свою жизненную позицию, как это сделал, например, чтец Успенского собора г. Кунгура Федор Афанасьевич Наумов: «На выселение кулачества я смотрю так. Существующий в данное время строй - советская власть, строит новую жизнь, уничтожает все старые пережитки, уничтожает частный сектор, строит колхозы, ведет пропаганду против религии, лишили средств существования тружеников крестьян, - все это противоречит нашему церковному учению, и я, как истинно верующий православный христианин, считаю это в корне неправильным, и эту мысль я высказываю среди верующих православной церкви, как чтец церкви проповедей в церкви я читать не могу, то мне приходится внушать учение господа бога верующим в частных беседах, в которых я лично высказываю верующим, что в колхозы входить не нужно, т. к. там могут быть только безбожники, а это противоречит нашему церковному учению. Дабы вовлечь в православную церковь молодое поколение - учащихся в советских школах, мы используем для этой цели родителей, внушаем им, чтобы они учили своих детей молиться богу, читать молитвы, заповеди, т. к. в советской школе преподается учение безбожное, сатанинское, в этом духе читаются проповеди пастырями в церкви во время богослужения перед верующими, такие проповеди читает протоиерей Котельников Ив. Ив., который служил в Беляевской церкви Ординского района, а данное время служит протоиереем в с. Морозково Ки-шертского района. Котельников является моим духовным отцом, учение которого воспринимаю и проповедую его среди верующих православной церкви, также проповедуются среди верующих о кончине мира, верующим внушается, чтобы они больше молились, готовились к этому» [11].
Вот так, по-крестьянски обстоятельно, обвиняемый излагает фактически состав своего преступления. Он едва ли знаком с содержанием статьи 58 Особой части УК РСФСР, хотя степень наивности тогдашних «церковных людей» не следует недооценивать. Входивший в круг общения его духовного отца (И. И. Котельникова) священник из села Беркутово того же Кунгурского района Петр Григорьевич Солин был, например, к тому моменту уже дважды судим - последний раз именно за антисоветскую агитацию (статья 58, пункт 10 УК РСФСР) [12]. Мог и рассказать при случае. Трогательная доверительность повествования наглядно свидетельствует об отсутствии какой-либо практики сопротивления, или, по крайней мере - избегания опасности. Наумов, между прочим, не только «оговорил» себя, но и донес на своего духовника. Канцелярский стол, разделявший допрашивающего и допрашиваемого, не воспринимался как «ничейная земля», а составляющий протокол допроса человек в форме не находился «по ту сторону фронта», не представляется противником, врагом.
Крестьянин, «предавшийся антихристу», т. е. вступивший в колхоз, тоже не становился вследствие этого чужим. Его можно пожалеть, по поводу судьбы этого несчастного возможны следующие ламентации: «Зачем ты вошел в колхоз, я жалею тебя - (выругавшись нецензурно) продолжал: Советской власти скоро не будет, т. к. с севера Советскому Союзу объявила войну Англия, с востока объявила войну Япония, с запада объявила войну Германия и Польша - конечно, Советскому Союзу против фашизма не устоять, вследствие чего будет победа фашизма и роспуск колхозов. Колхозников и руководителей Советской власти начиная с центра, кончая низов будут уничтожать.» [13].
Молодой крестьянин-единоличник И. М. Гордеев получил паспорт с «антихристовой печатью» и. продолжал работать церковным сторожем в селе Усть-Кишерть. Над ним, правда, стали ехидно подтрунивать: «В марте месяце 1934 г. я мыл в сторожке пол, в это время зашел Григорий Иванович Соколов, который стал интересоваться, получил ли я паспорт, я ему ответил, что да, получил. Через какое-то время Соколов стал мне говорить: "Чем в калюжине [14] валяться, лучше в озере купаться, иди уже работать к коммунистам"» [15].
Подводя итоги первой части исследования опыта восприятия другого в провинциальной повседневности Западного Урала в первой трети ХХ в., еще раз обозначим основные выводы. Если избрать отправной точкой истолкования fake-lore (сплетню, слух, пересуды, байки и былички), он являлся самой распространенной формой представления и присвоения другого, средством реифика-ции и переработки властных интервенций, инструментом «набрасывания» на образы и поступки других привычных тропов дискурса и социальных архетипов.
Парадоксальным следствием этого являлось то, что для человека, погруженного в повседневную жизнь, все другие, разделяющие с ним общие «действия и претерпевания», представлялись своими. Ни в дискурсе, ни в практиках, например, признания (следователю), оценивания или комму-
никации не обнаруживаются ни отчетливые маркеры чуждости, ни какие-либо особенные стратегии взаимодействия с чужаками. Настоящие чужаки находились вне повседневности, это евреи, комсомольцы, коммунисты, правительство, а иногда и еще и так - правительство, в котором остались одни евреи: «В настоящее время остались в правительстве одни евреи, все прежние руководители вышли из состава правительства, видя гибель всего сельского народа» [16].
Вот, к примеру, как о чужаках высказывается неграмотный монах Паисий, обитавший при Городищенской церкви Саломатовского сельсовета Чусовского района: «При советской власти развелись какие-то комсомольцы. Царя свергнули прокляты коммунисты, ну теперь и разрушили всю прежнюю Россию» [17]. Обратим внимание на то, что комсомольцы у него «какие-то», т. е. абстрактно-бесплотные, не имеющие ни имени, ни образа, ни профессии, ни места жительства и т. п. Закрадывается сомнение в том, что Паисий вообще видел хотя бы одного живого комсомольца. Коммунисты, которым приписываются свершения вселенского масштаба, - это определенно не те люди, которые проживают в его родном Чердынском районе.
Столь же общо и деперсонализированно выглядят коммунисты в анонимных письмах, направленных уполномоченному ОГПУ по Ординскому району, начальнику милиции и секретарю райкома ВКП(б) в декабре 1932 г.: «Товарищи коммунисты, вы знайте, если вы закроете церковь, то мы все выйдем из колхоза, и вы имейте в виду, что мы возьмемся за ваши фермы и заводы, за ваши склады и конные дворы. Поджигать только вдоль по ветру и чтоб затрещало, как весной лонись, а ныне еще пуще. Если закроете церковь, то, как только рожь поспеет, то мы под ветер зажжем, вот имейте ввиду, не впустую говорим и пишем, нас масса, все крестьянство с нами» [18].
Обращаясь от имени массы своих к чужим, представленным тоже an mass, неизвестный нам автор писем не указывает на тех вполне конкретных людей, партийных и советских функционеров, которым формально их адресует. Да они ему и не интересны. Строй его ментальности явно апокалипсический - в ответ на закрытие местной церкви он обещает объявить «товарищам коммунистам» тотальную войну. Резонно предположить, что закрытие церкви - только повод, небольшой эпизод в последней схватке добра со злом. Следовательно, маячившие на горизонте его жизненного мира, далеко за пределами повседневности, «слуги антихристовы» не могли иметь человеческого облика, хотя объективно находились по соседству, в районном центре.
Справедливости ради следует отметить, что обнаружился единственный, и при этом крайне сомнительный, случай отчуждения конкретного человека. Дело было так. 14 марта 1937 г. в старообрядческой деревне Агеево (где все жители, конечно, - Агеевы) Бородулинского сельсовета, что в Верещагинском районе, состоялось общее собрание в колхозе «Новая жизнь». «На повестке дня стоял вопрос о назначении нового заведующего фермой, вследствие того, что старый заведующий фермой Агеева вышла в замуж...» [19] Заведующим был назначен Агеев Демид Абрамович. Новое общее собрание колхозников состоялось через неделю, 21 марта. «Колхозники на должность заведующего фермой выдвигали Агееву Елизавету, кандидата в члены ВКП(б), но правление колхоза против кандидатуры Агеевой, и Агеев Д. А. заявил, что у нас лучше найдутся люди б/партийные, Агеев боится допустить в состав руководства члена партии.» [20]
Казалось бы, источник недвусмысленно указывает на факт сегрегации, а маркером чуждости выступает партийность («кандидат в члены ВКП(б)»). Попытаемся разобраться в этой истории, где вместо Агеевой назначили Агеева, которого попытались заменить Агеевой, но оставили Агеева. Приведем аргументы в пользу того, что имеются достаточные основания для ее фальсификации, а следовательно, и для признания выполненной ранее дескрипции «опыта другого» адекватной.
Прежде всего, стоит отметить то существенное обстоятельство, что о произошедшем сообщает осведомитель НКВД, обозначенный в документах как «агентурный источник «Карандаш»». Далее, сообщает он не по «зову сердца», а в рамках агентурной разработки под тривиальным названием «Кулаки» [21]. Проще говоря, «Карандашу» куратором из НКВД было поручено собрать весь, какой сумеет, компрометирующий материал на Д. А. Агеева и его окружение. При этом ни ложь, ни подтасовка фактов, ни провокации не исключались, а, скорее, напротив - предполагались. Утверждая, что Елизавету Агееву «забаллотировали» потому, что Демид Абрамович «боится допустить в состав руководства члена партии», осведомитель мог просто «отрабатывать заказ» -рутинная деревенская интрига сразу приобретала политическую окраску.
Есть и дополнительные основания считать, что дело обстояло именно так. У Демида Агеева были иные преимущества, никак не связанные с беспартийностью его и партийностью Елизаветы. Он уже был заместителем председателя колхоза, сам председатель колхоза приходился ему родным племянником, и, наконец, как крепкий хозяин, церковный староста и близкий друг старообрядческого попа Автонома Фомича Носкова он пользовался высоким авторитетом у односельчан [22]. И, что
немаловажно, он был мужчиной. В данном случае имела место старая добрая игра родства, свойства, традиционных потестарных и гендерных отношений. Именно подобные игры - строго запрещаемые, абсолютно незаконные и жестоко наказуемые - и превращали институциональные отношения в пределах отдельной конечной области значений (в данном случае - производственного сельскохозяйственного кооператива) в какое-то подобие повседневной жизни.
Хотелось бы подчеркнуть, что этот повседневный «мир своих», - в котором сложенные из толстых сосновых бревен стены не были преградой для взгляда - ни при свете дня, ни во тьме ночной; в котором нерасстрелянный Георгий Пятаков по-прежнему отдавал вредительские распоряжения нерасстрелянному Борису Норкину (во благо простого народа); в котором совершались несовершенные преступления и закручивались несуществующие романы; где коварные евреи гребли лопатой российское золото, а добрые фашисты спешили на помощь уральским крестьянам, - был мифическим миром в самом точном смысле этого слова.
Однако описание этого «мира своих» осталось бы незавершенным без попытки истолкования ряда событий, смысл которых в пределах избранного нами языка с большим трудом поддается схватыванию. Формулировка «Попытаемся увидеть, как в мифический мир вторгалась реальность» явно не годится - ввиду полной ее тавтологичности. Миф сам по себе и есть реальность. Следуя аутентичному языку повседневной ментальности, смысл подобных событий можно зафиксировать так - среди своих случаются оборотни. Суть оборотня в том, что вот сейчас он - свой, а в следующий миг «перекувырнулся, головой о пень ударился» - и стал кем-то другим. То, что две его природы проявляются диахронически, не отменяет того факта, что обе пребывают в нем синхронно. Поэтому оборотень (в отличие от трансцендентного «жидомасона») и есть, как не трудно догадаться, граница мира своих, обнаруженная «изнутри», в пределах повседневного опыта. Опыта, добавим, часто приобретающего в момент обнаружения оборотня катастрофический характер.
Оборотня выдает изменившийся рисунок поведения, он ведет себя «как-то не так» - даже если у него не прорезаются клыки и он не обрастает шерстью. Причем речь идет не об отдельных поступках, а именно об изменении всей структуры мотивации и действия, которая внезапно становится абсолютно ненормальной - но при этом «в другой системе отсчета» остается естественной, т. е. согласованной с его «двойственным» естеством. Отдавая должное анализу семантики образа монстра, выполненному М. Фуко [23] (монстр есть смещение различных природ), представляется возможным определить поведение оборотня как монструозное поведение.
Поскольку повседневная поведенческая норма никак не зафиксирована и не отрефлекси-рована, трудно точно определить, какое именно поведение воспринималось как монструозное. Но можно обнаружить сам факт его восприятия: «...В мае м-це 1933 года я поступила в качестве уборщицы в церковь Новой деревни Неволинского с/совета Кунгурского района, в которой священником служил Осетров Иоанн, который неоднократно меня упрекал, говоря: "Акулина, ты живешь не по-церковному", т. к. в свободное время я еще ходила пособить гражданам Новой деревни, чтобы подзаработать хлеба, которого мне не хватало - что я получала от церкви» [24].
Интересно то, что священник И. Осетров, характеризуя поведение Акулины Блиновой, прибегнул к термину «живешь не по-церковному». Речь шла не о том или ином поступке, а именно об образе или стиле жизни. Возможно, что сама Акулина не вполне правильно поняла, к чему именно относилось замечание. Из перспективы сегодняшнего дня трудно представить, действительно ли желание «подзаработать хлеба», «пособляя» односельчанам, не вписывалось в представление о «церковной жизни». Возможно, И. Осетров имел в виду что-то иное. Можно предположить, что он и сам едва ли бы смог внятно объяснить предмет своей нотации. Но он непосредственно переживал «нецерковность жизни» церковного человека.
Возможно, «ситуацию оборотня» поможет прояснить обращение к казусу священника П. О. Киселева из д. Тымбай Усинского района. С его слов, все происходило так: «31 декабря 1936 г. пред. с/сов. Батуев вызвал меня в с/сов по вопросу штрафовки, после чего Батуев предложил мне выписать районную газету "Сталинский путь" и журнал "Безбожник". Я последнему ответил, что газету "Сталинский путь" выписывать не желаю, так как она описывает один район, а мне хочется знать о распоряжениях ЦИК и в газете "Сталинский путь" это не печатается, Батуев мне ответил, что я говорю неправду, ибо в этой газете печатаются все решения ВКП(б) и Сов. власти. Я ему ответил, что в газете "Сталинский путь" напечатаны наши Тымбаевские мужицкие сплетни, от журнала "Безбожник" вовсе отказался. Батуев ответил мне, что я не прав. Я попросил у него извинения, что я это сказал по ошибке. Батуев мне не извинил. На другой день я пошел на квартиру к пред. с/сов. Батуеву и предложил последнему взятку, чтобы он о высказанных мной контрреволюционных клеветнических фактах по вопросу советской печати не сообщил следственным органам» [25].
Здесь все в пределах повседневных рутин. Обыденный повод прихода в «присутственное место» - «штрафовка», за неуплату, по-видимому, одного из многочисленных налогов. Спор между своими (кстати, именно здесь будет произнесена фраза о том, что «...в газете "Сталинский путь" напечатаны наши Тымбаевские мужицкие сплетни»), взятка, принесенная «на квартиру» -как говорится, дела житейские. «Ты - мне, я - тебе» - этот принцип является краеугольным камнем повседневности.
Но существует иная, официальная, версия событий, изложенная начальником Усинского РО НКВД сержантом Г. Б. Упоровым. Вот она: «.Когда вопрос (о возможности выписать газеты) разрешился в его пользу и была предоставлена возможность выбора газет, парторг села Батуев рекомендовал, что можно выписать центральный журнал, в т. ч. "Безбожник", то Киселев сказал, что "Журнал "Безбожник" пишет ересь. Далее парторг Батуев рекомендовал выписать районную газету "Сталинский путь", то Киселев выразился так, что: "Она сплетница и разводит сплетни", в чем доказывал свою правоту в своих словах» [26].
При всей стилистической близости к повседневным нарративам своей эпохи, этот текст выдержан в одном ключе, и он совершенно по-другому расставляет акценты. Отличия очевидны и очень примечательны. Прежде всего, не указано действительное место действия (прозаически-будничный сельсовет). Все происходит словно бы в некоем универсуме классовой борьбы, где враг осуществляет идеологическую диверсию. Далее, Батуев, которого священник в своем рассказе дважды называет «председатель сельсовета», здесь в этом качестве не упомянут ни разу. В контексте сообщения сержанта Упорова он не маленький «мужицкий начальник», напротив, он дважды назван «парторгом села» (к этой симметричной двоичности мы еще вернемся). О таких повседневных реалиях, как «штрафовка», и, тем более, - предложенная взятка, речи не идет. Вражеская вылазка пресечена парторгом «в зародыше».
Обнаруженная нами инверсия смыслов отлично укладывается в «ситуацию оборотня». Пожилой уважаемый односельчанами священник отправился по делу в хорошо знакомое место (сельсовет), где рассчитывал встретить председателя Батуева, но попал на поле классовых баталий, где его поджидал другой человек. Вероятно, Киселев не сразу почуял неладное в тот момент, когда поведение Батуева приобрело черты монструозности. В самом деле, кто в здравом уме будет предлагать служителю церкви выписать «центральный журнал» - «Безбожник»? А дело заключалось в том, что перед Потапом Осиевичем находился не «председатель с/совета Батуев», а «парторг села Батуев», устроивший ему «роскошную провокацию». Не заметив того, что Батуев «перекувырнулся, о пень ударился», священник вспылил и стал «дискредитировать» советскую прессу.
Невозможно установить, в какой фазе диалога (и как именно) священник понял, что его видение происходящего отличается от тех смыслов, которые вкладывает в мизансцену его визави. Вероятно, в неадекватности реакций парторга «зеркалила» неадекватность поведения Киселева. И он это уловил, испугался, а затем выдал еще одну совершенно рутинную, повседневную реакцию - извинился. Дескать, «ты пошутил - я посмеялся», забудем. Но не тут-то было, парторг извинений не принял. Это только усугубило ситуацию. А окончательно ее погубило то, что Потап Осиевич попытался прийти «на квартиру», т. е. в приватное пространство человека, который, как тогда писали в протоколах, «был лично ему знакомый», и сунуть (по-свойски) денег. А встретил его - во второй раз - парторг. Повседневность оказалась разорванной, произошел локальный коллапс ее смысловой непрерывности, поскольку свой «оборотился» чужим, причем дважды.
В 30-х гг. ХХ в. советский писатель И. Ильф оставил в своих записных книжках то ли горько-ироническое, то ли отчаянно-трагическое замечание: «Край непуганых идиотов. Самое время пугнуть» [27]. Если вернуть понятию 18шгц; его первоначальный смысл - человек, живущий приватной жизнью, не имеющий отношения к (Зш; поХ1Т1ко; (жизни политической), то определение И. Ильфа вполне подходит для современной ему повседневности уральской провинции. Как еще назвать человека, который в 1937 г. на первом же допросе в качестве обвиняемого начинает показания так: «Я убежденный монархист, но я заявляю, что никакую контрреволюционную работу среди населения посещаемых мною деревень я не вел» [28]?
Они еще только начинали учиться пугаться и подозревать, привыкали к тому, что любой мог оказаться оборотнем. Вот много повидавший в жизни профессиональный странник Григорий Иванович Соколов передает мнение старосты Усть-Кишертской церкви Петра Дмитриевича о своем коллеге - тоже страннике Гаврииле: «Петр Дмитриевич говорил мне, что когда Усть-Кишертский ГПУ в 1932 г. арестовал Гавриила, то последний указал на дом Петра Дмитриевича, где он, Гавриил, якобы часто бывал, после чего был арестован и Петр Дмитриевич, но, просидев двое суток, был выпущен. У Петра Дмитриевича, по его словам, сложилось мнение, что "Гавриил ходил по району с определенной целью - выдать всех нас", т. к. у Петра Дмитриевича хранилось много церковных книг» [29].
Ненормальность ситуации по-прежнему заключается в том, что Соколов сообщает об основаниях подозревать Гавриила в связях с карательными органами. самим сотрудникам карательных органов.
Завершая описание «ситуации оборотня», хотелось бы отметить, что еще в 1929 г. эти «перевертыши повседневности» сохраняли ясное сознание того, что они тайно проникают в пределы чужого мира и делают это, притворяясь своими. Перед нами признание одного из этих своеобразных «нелегалов» - председателя Саломатовского сельсовета Чусовского района С. В. Третьякова, беспартийного, малограмотного крестьянина-середняка: «Помню мне как местному общественному работнику и интересующемуся их жизнью пришлось вместе с другими проникнуть незаметно в великий пост - в апреле месяце сего года на службу Городищенской церкви и недавно 5 ноября в празднование "Казанской божьей матери", где было народа до 200 человек» [30]. Одной фразой он ловко расставил все по местам: притворился «своим», чтобы незаметно пробраться на враждебную территорию, сохранял полное сознание дистанцированности от «их жизни», которой интересовался из сугубо гносеологических соображений.
Возможно, Третьяков допускал, что кто-то из этих «др. », вместе с которыми он проник в Го-родищенскую церковь, мог на него донести, и постарался загодя «отмежеваться». Занимая позицию «чужого среди своих», он, как и другие оборотни (осведомители, доносчики) пытался объективировать повседневность, дать ее описание на языке власти - в той мере, в какой он этим языком овладел. У кого-то получалось лучше, у кого - хуже, а иногда даже так: «Вся эта братия, на ряду со строящейся новой жизнью, напоминает нам кошмарное прошлое, сидит как язва на нашем теле и мешает спокойно заняться за новое творчество» [31]. Конвульсии языка и нагромождение штампов («эта братия», «новая жизнь», «кошмарное прошлое», «язва на теле», «новое творчество»), очевидные в данном случае, превращают это высказывание в простую манифестацию лояльности, с точки зрения информативности - совершенно пустую. Использование «лексикона власти» имеет самодовлеющее значение для говорящего, свидетельствуя о том, что он «другой».
Произведенное нами истолкование формы и содержания повседневной коммуникации позволяет утверждать, что еще в первой половине 30-х гг. ХХ в. жизненный мир обитателей уральской провинции - сел, деревень, заводских поселков - сохранял традиционную гомогенность, оставаясь миром «своих». Но в него уже исподволь проникали «оборотни»-нелегалы, что в ближайшем будущем грозило обернуться катастрофой для традиционной культуры.
Примечания и список литературы
1. Характеристика на Морозова М. Л., дана 18 августа 1937 года Токмановским сельсоветом Березовского района Свердловской области // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 16925. Т. 1. Л. 10.
2. Протокол допроса свидетеля Неустроева И. И. от 19 ноября 1929 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 8891. Л. 10.
3. См. Панченко А. А. Христовщина и скопчество: Фольклор и традиционная культура русских мистических сект. М. : ОГИ, 2004.
4. Протокол допроса свидетельницы Механошиной Т. И. от 19 апреля 1937 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 16996. Л. 84-89.
5. Речь, скорее всего, шла о процессе так называемого «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Дело слушалось Военной коллегией Верховного Суда СССР с 23 по 30 января 1937 г. Основными обвиняемыми во вредительстве и шпионаже были Г. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Л. П. Серебряков, Г. Я. Сокольников.
6. Донесение агента «Черемухин» от 17 февраля 1937 года. Спецконверт // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12702.
7. Там же.
8. Донесение агента «Зеленый» от 6 октября 1934 года. Спецконверт // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12702.
9. Донесение агента «Черемухин» от 5 марта 1937 года. Спецконверт // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12702.
10. История отношений Т. Механошиной и дьякона М. Кукшинова попала на страницы газеты «Уральская кочегарка». См.: «Черное воинство». Александровские церковники за работой / Уральская кочегарка. 11 марта 1937 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 16996. Л. 139.
11. Протокол допроса обвиняемого Наумова Ф. А. от 31 декабря 1932 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 8768. Т. 1. Л. 18-19 об.
12. Анкета арестованного Солина П. Г. // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 28183. Т. 1. Л. 46.
13. Протокол допроса свидетеля Лопарева П. И. от 12 августа 1937 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 10469. Л. 20.
14. КАЛЮЖА, калюжка жен., южн., тул. калужина, мочежина, лужа, грязь. см. калуга, Калюх (кал?) муж., новг. Поганая посудина для помоев, для корма собак и пр. // Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля.
15. Протокол допроса свидетеля Гордеева И. М. от 24 апреля 1934 г. // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 28183. Т. 2. Л. 79-80 об.
16. Показания свидетеля Дубровского-Андреева М. А. // ПермГАНИ Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29510. Л. 21.
17. Протокол допроса обвиняемого Андреева П. А. от 21 ноября 1929 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 8891. Л. 66.
18. Выписка из обвинительного заключения по делу № 11141 по обвинению Котельникова И. И., Овчинникова И. А., Алексеева Н. Я., Наумова Ф. А. и др. в кол. 27-ми человек // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 28183. Т. 1. Л. 60-71.
19. Сообщение агентурного источника «Карандаш» от 22 марта 1937 г. //ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 27754. Л. 5.
20. Там же.
21. Там же.
22. Там же.
23. См. Фуко М. Ненормальные : курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. СПб. : Наука, 2004.
24. Показания свидетеля Блиновой А. Т. от 22 мая 1934 г. // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 28183. Т. 2. Л. 123-124 об.
25. Показания обвиняемого Киселева П. О. от 6 августа 1937 г. // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29374. Л. 9-9 об.
26. Меморандум на Киселева П. О., составленный 29 июля 1937 года // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29374. Л. 26.
27. См.: Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений / авт.-сост. Вадим Серов. URL: http://www.bibliotekar.ru/encSlov/10/156.htm (дата обращения: 27.07. 15).
28. Показания обвиняемого Плотникова В. Н. от 8 августа 1937 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Д. 13385. Т. 1. Л. 9.
29. Показания Соколова Г. И. от 20 сентября 1934 года // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 28183. Т. 2. Л. 48 об. -50.
30. Протокол допроса свидетеля Третьякова С. В. от 19 ноября 1929 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 8891. Л. 14.
31. Протокол допроса свидетеля Блинова П. И. от 20 ноября 1929 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 8891. Л. 52-52об.
Notes and References
1. Harakteristika na Morozova M. L., dana 18 avgusta 1937goda Tokmanovskim sel'sovetom Berezovskogo rajona Sverdlovskoj oblasti - Reference for Morozov M. L., made on the 18 August 1937 by Tokmakovsky village council of the Berezovsky district of the Sverdlovsk region // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 16925. Vol. 1. Sh. 10.
2. Protokol doprosa svidetelya Neustroeva 1.1. ot 19 noyabrya 1929 g. - Protocol of interrogation of witness I. I. Neustroev from November 19, 1929 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. D. 8891. L. 10.
3. See: Panchenko A. A. Hristovshchina i skopchestvo: Fol'klor i tradicionnaya kul'tura russkih misticheskih sekt [Christianity and skopchestvo: Folklore and traditional culture of Russian mystical sects]. M. OSI. 2004.
4. Protokol doprosa svidetel'nicy Mekhanoshinoj T. I. ot 19 aprelya 1937 g. - Protocol of interrogation of the witness Mehanoshina T. I. from 19 April 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 16996. Sh. 84-89.
5. Speech most likely was about the so-called "Parallel anti-Soviet Trotskiy center." The case was tried by the Military Collegium of the Supreme Court of the USSR from 23 to 30 January 1937. Main accused of sabotage and espionage were G. L. Pyatakov, K. B. Radek, L. P. Serebryakov, G. Y. Sokolnikov.
6. Donesenie agenta «CHeremuhin» ot 17 fevralya 1937 goda. Speckonvert - The report of agent "Chery-omukhin" dated February 17, 1937. Special envelope // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 12702.
7. Ibid.
8. Donesenie agenta «Zelenyj» ot 6 oktyabrya 1934 goda. Speckonvert - The report of the agent "Zeleniy" ("The Green") of 6 October 1934. Special envelope // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 12702.
9. Donesenie agenta «CHeremuhin» ot 5 marta 1937goda. Speckonvert - The report of agent "Cheryomukhin" on March 5, 1937. Special envelope // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 12702.
10. Istoriya otnoshenij T. Mekhanoshinoj i d'yakona M. Kukshinova popala na stranicy gazety «Ural'skaya ko-chegarka». Sm.: «CHernoe voinstvo». Aleksandrovskie cerkovniki za rabotoj - The history of relations between T. Mehanoshina and deacon M. Kukshinov appeared on the pages of the newspaper "Ural Kochegarka". See: "The black army". Alexander churchmen at work / Ural'skaya kochegarka - Ural stokehold. 11 Mar 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 16996. Sh. 139.
11. Protokol doprosa obvinyaemogo Naumova F. A. ot 31 dekabrya 1932 g. - Protocol of interrogation of the accused Naumov F. A. on 31 Dec 1932 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 8768. Vol. 1. Sh. 18-19.
12. Anketa arestovannogo Solina P. G.- Questionnaire of the arrested Solin P. G. // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 28183. Vol. 1. Sh. 46.
13. Protokol doprosa svidetelya Lopareva P. I. ot 12 avgusta 1937 g. - Protocol of interrogation of witness P. I. Loparev dated 12 Aug 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 10469. Sh. 20.
14. KALYUZHA, kalyuzhka - f., South., Tul. Kaluzhina, mochezhina, puddle, dirt. See Kaluga, Kalyuh (excrement?) m., Novg. Filthy bucket for slops to feed dogs etc. // The Explanatory dictionary of the living Great Russian language by V. I. Dal'.
15. Protokol doprosa svidetelya Gordeeva I. M. ot 24 aprelya 1934 g.- Protocol of interrogation of witness I. M. Gordeeva from April 24, 1934 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 28183. Vol. 2. Sh. 79-80.
16. Pokazaniya svidetelya Dubrovskogo-Andreeva M. A. - Testimonies by the witness Dubrovsky-Andreev M. A. // PermGANI - PermSASI F. 643/2. Inv. 1. File 29510. Sh. 21.
17. Protokol doprosa obvinyaemogo Andreeva P. A. ot 21 noyabrya 1929 g. - Protocol of interrogation of the accused Andreev P. A. dated 21 Nov 1929 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 8891. Sh. 66.
18. Vypiska iz obvinitel'nogo zaklyucheniya po delu № 11141 po obvineniyu Kotel'nikova 1.1., Ovchinnikova I. A., Alekseeva N. YA., Naumova F. A. i dr. v kol. 27-mi chelovek - Extract from the indictment in case No. 11141 on charges of Kotelnikov I. I., Ovchinnikov A. I., Alexeev N. Ya., Naumov A. F., and others in quantity of 27 men // PermGANI -PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 28183. Vol. 1. Sh. 60-71.
19. Soobshchenie agenturnogo istochnika «Karandash» ot 22 marta 1937g. - Message of agent source "Karan-dash" from March 22, 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 27754. Sh. 5.
20. Ibid.
21. Ibid.
22. Ibid.
23. See: Foucault M. Nenormal'nye : kurs lekcij, prochitannyh v Kollezh de Frans v 1974-1975 uchebnom godu[Abnormal: lectures delivered at the Collège de France 1974-1975 school year]. SPb. Nauka. 2004.
24. Pokazaniya svidetelya Blinovoj A. T. ot 22 maya 1934 g. - Testimony by the witness Blinova A. T. From May 22, 1934 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 28183. Vol. 2. Sh. 123-124.
25. Pokazaniya obvinyaemogo Kiseleva P. O. ot 6 avgusta 1937g. - The testimony of the accused Kiselev P. O. from 6 Aug 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. D. 29374. L. 9-9.
26. Memorandum na Kiseleva P. O., sostavlennyj 29 iyulya 1937 goda - Memorandum to P. O. Kiselyov, compiled on 29 Jul 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 29374. Sh. 26.
27. See: EHnciklopedicheskij slovar' krylatyh slov i vyrazhenij - Encyclopedic dictionary of winged words and expressions / author and comp. Vadim Serov. Available at: http://www.bibliotekar.ru/encSlov/10/156.htm (accessed 27.07. 15).
28. Pokazaniya obvinyaemogo Plotnikova V. N. ot 8 avgusta 1937g. - Testimony of the accused Plotnikov V. N. 8 Aug 1937 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. File 13385. Vol. 1. Sh. 9.
29. Pokazaniya Sokolova G. I. ot 20 sentyabrya 1934 goda - Testimony of Sokolov I. G. dated 20 Sep 1934 // PermGANI - PermSASI. F. 643/2. Inv. 1. File 28183. Vol. 2. Sh. 48. -50.
30. Protokol doprosa svidetelya Tret'yakova S. V. ot 19 noyabrya 1929 g. - Protocol o interrogation of witness S. V. Tretyakov from November 19, 1929 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 8891. Sh. 14.
31. Protokol doprosa svidetelya Blinova P. I. ot 20 noyabrya 1929 g. - Protocol of interrogation of witness P. I. Blinov from 20 Nov 1929 // PermGANI - PermSASI. F. 641/1. Inv. 1. File 8891. Sh. 52-52turn.
