CC BY
215
ПЕРЕОСМЫСЛИВАЯ ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: НОРМАТИВНАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПУБЛИЧНОЙ СФЕРЫ Ю. ХАБЕРМАСА
УДК 32.001:316.286
Современность ставит перед социальной наукой двойную задачу: с одной стороны, усложняющийся научный аппарат делает не вполне релевантными некоторые обобщения, термины и концепции, с другой, — усложняющаяся и динамичная социальная реальность зачастую сильно меняет референтный план научного дискурса таким образом, что трудно уследить, что из предметной области социальной науки уже исчезло, что изменилось, а что осталось прежним. И если практический разум способен справляться с подобного рода непро-ясненностью и двусмысленностью, то научная теория требует ясной и точной аргументации, которая, как показывает развитие самой социальной науки и социальной реальности, в полной мере невозможна, но присутствует в качестве «горизонта», легитимирующего претензии социальных наук на значимость и истину. В таком случае остается один способ удержаться в рамках научной рациональности: постоянно удостоверять и переосмысливать значение устоявшихся теорий и терминов, проверяя, насколько они релевантны как состоянию дискурса, так и действительности (которую научный дискурс во многом создает). Для плодотворного научного анализа необходимо задействовать как эмпирические исследования, показывающие и проверяющие наличие или отсутствие, состояние определенных социальных феноменов, так и само поле производства научных теорий: включение/ исключение определенных терминов, идей и концепций.
Концепт «гражданское общество» как часть дискурса политических и социальных наук в России оказался в парадоксальной ситуации: с одной стороны, он в достаточной мере востребован как научным сообществом. так и отдельными политическими акторами (государством, использующим этот термин для официального наименования определенных организаций и институтов, призванных выступать «от имени» гражданского общества, например, Общественная палата, оппозицией, подразумевающей под этим термином «несогласных» с политикой правящего класса). С другой стороны, чем больше исследований проводится по этой теме, тем в большей
А.В. СЕМЕНОВ
степени подчеркивается, что гражданское общество в России исчезает, что имплицитно предполагает его наличие до определенного периода. Примечателен тот факт, что идея слабости гражданского общества повторяется в разные периоды постсоветской истории России: начиная с середины 90-х гг. прошлого века, в «путинский период», равно как и в недавних публикациях и отчетах отечественных и зарубежных исследователей. Международные организации «Human Rights Watch», «Freedom House», «Amnesty International», «Transparency International», «Reporters Without Boarders», равно как и российские независимые исследовательские и аналитический центры, отмечают продолжающееся снижение гражданской и политической активности в России, ухудшение ситуации в области защиты прав человека, свободы слова, борьбы с коррупцией и т.д. Однако даже эти факты и цифры не позволяют сделать вывод об отсутствии гражданского общества в России: фундаментальное исследование Н.Беляевой и Л.Проскуряковой в рамках проекта «Алмаз гражданского общества» показывает, что, несмотря на неблагоприятную среду, слабую структуру и невысокую степень воздействия, гражданское общество, тем не менее, остается важным проводником гражданских ценностей [1]. Более того, в отчете Общественной палаты РФ за 2007 год отмечается, что «голос общественности стал слышен в России» [4], а гражданское общество в целом развивается. Нам важно зафиксировать, что разность научного и официального дискурсов, в равной степени апеллирующих к «реальности» гражданского общества на основе эмпирических исследований, является борьбой за границы понятия «гражданское общество»: научное сообщество пытается дать нормативные определения и доказать, что это понятие не вполне применимо к российской реальности, власть пытается доказать обратное, создавая разного рода подконтрольные или просто лояльные к ней структуры с обязательными приставками «гражданский» или «общественный».
В этой связи неизбежны дискуссии по поводу легитимных границ понятия «граждан-
ское общество». В российской политической науке исследователи включают в оборот все больше разнообразных объяснительных моделей, например, «новые институционалисты» (А.Хлопин, С.Патрушев) используют идею ре-ципрокности, социологи вслед за Р.Патнэмом и А.Селигманом исследуют феномен доверия и солидарности как ключевые элементы «социального капитала», необходимого для развития гражданского общества [5, 6]. Нам бы хотелось, в свою очередь, обратить внимание на феномен «публичной сферы», до сих пор находящийся скорее на периферии российского политологического дискурса [7], тогда как многие современные исследования, посвященные проблемам публичной политики, развития масс-медиа, гражданского участия и контроля, делиберативной и прямой демократии активно используют этот концепт.
В российской политической науке до сих пор не введены в оборот основополагающие труды по данной проблеме, в первую очередь, «Структурная трансформация публичной сферы» Ю.Хабермаса, вышедший в 1962 году (на английский, впрочем, был переведен лишь в 1989 году). Данный текст до сих пор не получил сколь-либо широкого цитирования даже по сравнению с другими непереведен-ными текстами Ю.Хабермаса. Рецепция теории Ю.Хабермаса, имеющей статус «нормативной», в российской политологии произошла вместе с рядом других конкурирующих теорий (например, теорией множественности публичных сфер Ш. Эйзенштадта). Последовательное обращение к данной концепции мы находим у В.Волкова в диссертации «Формы общественной жизни: публичная сфера и понятие общества в Российской империи», а также в его статье «Общественность: забытая практика гражданского общества» [2, 3]. Также темой «публичной сферы» занимаются Ю.Красин, О.Малинова, В.Якимец. Ряд статей сборника «Публичное пространство, гражданское общество и власть», выпущенного РАПН, касается темы публичной сферы, так что нельзя сказать, что эта тема совсем не циркулирует в научном дискурсе. Однако последовательной реконструкции понятия (не только в связи с Ю.Хабермасом, но и в связи с другими исследователями «публичного», например, Д.Дьюи или Ч.Миллсом) пока не произошло. Таким образом, концепт «публичной сферы» нуждается в последовательном введении в научный оборот, осмыслении традиций его применения и обширной дискуссии по поводу релевантности концепта специфике российской действительности и научного дискурса.
Кроме того, необходимо выяснить, каким образом теория «публичной сферы» может помочь в изучении гражданского общества.
«Структурная трансформация публичной сферы» - первая в ряду основных работ Ю.Хабермаса, позволившая ему получить звание профессора. Работа была написана в духе характерного для «критической теории» Франкфуртского института социальных исследований анализа перехода от раннего либерального рыночного капитализма к организованному капитализму ХХ века с его доминантами государственных бюрократий и монополий. Ю.Хабермас выделил три источника своего исследовательского интереса к теме публичной сферы. Во-первых, это проблема коммуникации и понимания: на каких основаниях и в каком режиме должно строиться общение между различными индивидами, погруженными в свои «жизненные миры», чтобы достигнуть понимания друг друга? Во-вторых, это интерсубъективная природа значений, а значит — и всей социальной реальности. Конструирование смысла — это результат не только работы субъективности, но и целого ряда социальных институтов, равно как и прочих субъективностей, использующих общий («common») и разделяемый («shared») запасы знания. Наконец, это интерес к демократии как такового рода режиму отношений, который позволяет сохранять свой собственный «жизненный мир» без дезинтеграции социетального порядка. Именно в разрезе этих проблем, имеющих отношение как к теории, так и к практике, возникает понятие публичной сферы как сферы «разумного коммуникативного обмена аргументами и мнениями», цель которого как в достижении согласия по определенной проблеме, так и в прояснении значимых различий [12].
В энциклопедической статье, посвященной этому феномену, Ю.Хабермас так определяет это понятие: «Под публичной сферой в первую очередь подразумевается область нашей социальной жизни, где нечто похожее на общественное (public) мнение может быть сформировано. Публичная сфера начинает появляться в любом разговоре, в котором частные лица собираются, чтобы сформировать публичную группу (public body). <...> Граждане ведут себя как «публичные группы», если они взаимодействуют без какого-либо давления по вопросам общего (касающегося всех) характера с соблюдением гарантий свободы собраний и образования союзов, свободы слова и самовыражения» [10, с.49]. Обращает на себя внимание факт трудно-
сти перевода термина «public», имеющего в русском языке эквиваленты «общественный» (подобно «общественным благам» - «public goods» или «общественное мнение - «public opinion») и «публичный» (подобно «публичной политике» - «public policy»). Немецкий термин Öffentlichkeit тоже отсылает к традиции перевода «общественный», «общественность». В то же время устоявшийся перевод этого термина (через английский язык) как «публичной сферы», позволяет отделить некоторые негативные коннотации, присущие термину «общественность», которая может быть не публичной и не всегда быть озабоченной «общими вопросами», как в случае с «официальной общественностью», имевшей место в советской культуре и определенным образом возрождающейся сейчас.
Ю.Хабермас, основываясь на обширном междисциплинарном анализе, настаивает, что публичная сфера — уникальный истори-ко-социальный феномен, корни которого в европейских преобразованиях XVII—XVI11 вв. Несмотря на то, что концептуально публичная сфера имеет отношение к древнегреческому разделению на приватное и публичное, где приватное — это oikos, экономика, домохозяйство, а публичное пространство начиналось с собрания свободных граждан по обсуждению общих (koine) вопросов, и гражданин, постольку поскольку он таковым являлся, обязан был вести «публичную» жизнь, таким образом, обсуждать проблемы полиса (lexis) и участвовать в совместных действиях (praxis), «публичная сфера» стала складываться лишь с конца XVII века (в Англии, затем во Франции и Германии), окончательно конституировав-шись в XIX веке. В Средние века «приватное» относится ко всему «частичному», «конкретному», в то время как «публичное» обозначает феодальную власть; каждый феодал «представляет» публичной высшую власть так, как монарх представляет власть бога. Домодерная, феодальная публичная сфера была связана, таким образом, с существованием конкретного правителя или его представителей без каких-либо отсылок к «публике», «народу», «гражданам».
Разрыв с традиционным разделением частное/ публичное происходит в XVIII веке. Феодальная власть (церковь, феодалы, монарх) дезинтегрируется: Реформация и религиозные войны приводят к появлению первых свобод — свободы выбора религии в первую очередь, которая становится основой приватной автономии. Религия становится «частным делом» каждого индивида и отделяется от
государства. В связи с новыми экономическими отношениями под давлением «налогоплательщиков» публичный бюджет монархий отделяется от доходов от земель правителя. Нобилитет трансформируется в «публичную власть» - парламенты и легислатуры, суды. Наконец, городские жители — наемные рабочие, профессионалы, иные сословия — образуют «буржуазное общество», которое в качестве области приватного противопоставляет себя государству.
В результате это приводит к появлению большого количества самоуправляемых автономных сообществ, которые организуются в клубы, масонские ложи, литературные собрания и т.д., выступают медиаторами между частными интересами индивидов и требованиями общественной, публичной жизни. Такого рода «виртуальное сообщество» конституируется в «республики писателей/ ученых» с соответствующей инфраструктурой газет, журналов, книг, индустрии издательского дела, кроме того, развиваются институты политической публичной сферы (помимо парламентов) — политические клубы, публичные собрания, «кофе-хаусы» и другие общественные места, где можно было разговаривать на общественно-политические темы. Конституируется новый субъект публичной сферы — буржуазная публика: «частные лица, собранные вместе как публика» перед лицом общих интересов и текстов. Буржуазия становится родоначальником и носителем «общественного мнения» - новой социальной и политической силы, наряду с экономикой и государственной властью, кроме того, буржуазия является социальным фундаментом возникающего «гражданского общества», гражданство в котором основано совсем на иных принципах, нежели в древнегреческом полисе. Таким образом, «буржуазная публичная сфера» осуществляла формирование сферы общественного мнения, противопоставленного государственной власти и интересам могущественных групп, которые оформляли буржуазное общество», а сам концепт публичной сферы описывал пространство институтов и практик между частными интересами повседневной жизни гражданского общества и сферой государственной власти. Таким образом, изменилось представление и об официальной власти и самовосприятие отдельных групп населения, составлявших буржуазное общество (как правило, в него входили представители образованных и предпринимательских кругов, т.е. существовало два ценза — образование и собственность, «народ» исключался из такого
общества). Социальное стало пониматься как область приватного, ставящее в публичном (открытом) режиме насущные вопросы граждан перед официальной властью, которая больше не представляла монархов, но — самих граждан.
К началу XIX века, таким образом, окончательно оформилась модель либеральной буржуазной публичной сферы, окончательно утвердилась трактовка индивидов (точнее, «граждан», т.е. буржуазии), как частных лиц, при этом частное отныне означает свободу распоряжаться собственностью, которая служит незыблемой гарантией частной жизни. Для раннебуржуазного либерального общества характерно представление об индивиде как основе собственного благополучия, справедливости и свободе, о рынке, как о среде, где эти способности могут проявиться в полной мере в ненасильственном и взаимовыгодном ключе. Чего требовала буржуазия, так это ограничения вмешательства государства, точнее, новых принципов, которые бы позволили ограничить эту власть, так как власть, не ограниченная ничем, непредсказуема, а значит
- нерациональна. Приватное — это то, на что официальная власть никогда не посягнет. Эти требования предъявлялись в открытом
- «публичном» - режиме. При этом трактовка «частного» не как «эгоистичного», но как принципа контроля собственной жизни, гарантировала универсальный характер требований и интеграцию публичной сферы буржуазного общества. Так устанавливается связь между «общественным мнением» и законами, публичная сфера призвана трансформировать политические требования в «разумные», что, наряду с требованиями универсальности применения и объективности, приводит к распространению концепции правового статуса гражданина на все более широкие слои населения.
Изначально интегрированная за счет единства своего субъекта — буржуазного общества — в результате последовательного развития идей либерализма, публичная сфера, начиная с середины XIX века, переживает период своего распада. Это связано со следующими процессами: буржуазия превращается в правящий класс, потому ей больше нет необходимости постоянно поддерживать критическое общественное мнение; «публичное тело» буржуазии как класса дезинтегрируется по причине потери стандартов высокого образования; государство «социализуется», интересы граждан отождествляются с интересами государства; общество, в свою очередь, огосударствляется, ибо многие проблемы
оказались неразрешимыми в рамках частной сферы, что потребовало интервенции со стороны государственного аппарата. Вместе с расширением государственных полномочий из частной сферы в публичную (которая до того была сферой консенсуса) привносятся конфликты, таким образом, она перестает быть ареной разумного обсуждения, но — ареной столкновения групповых интересов вплоть до насилия. Государственная интервенция в частную жизнь заключается в регулировании рынка труда, заботе об общественной безопасности, схематизации и стандартизации контрактов. Появление новых экономических агентов — больших предприятий, в том числе, с государственным капиталом, приводит к появлению новых, невидимых «публике» центров власти. Отныне «публичной сфере отводятся «рекламные» функции. Чем больше она используется как машина для политической и экономической пропаганды, тем более она деполитизируется в целом и становится псевдоприватной» [11, с. 175]. Публичная сфера отныне не расширение сферы приватного ради обсуждения общественно значимых проблем, но элемент государственного управления и один из способов легитимации существующего правящего класса. «Государство всеобщего благосостояния» или организованный капитализм вместо публичной сферы, таким образом, используют «корпоративные медиа» и «связи с общественностью», которые являются частью экономической и государственной властей, но никак не продолжением социального, потому не могут расцениваться как «политическое». Как заключает один из современных исследователей публичной сферы П.Разерфорд: «Публичная сфера остается местом производства общественного мнения, которое уже оформлено в исследованиях и опросах, до определенной степени предполагающие это мнение путем постановки одних вопросов и игнорирования других. В ситуации исключения благ и рисков, конкурирующих за внимание публики, эта сфера остается противоречивой» [8, с. 274]. В этих условиях необходимо «возвести демократическую дамбу в противовес колонизирующему расширению системных императивов на сферы жизненного мира» [11, с. 444].
Концепция Ю.Хабермаса вызвала оживленную критику как историко-социологи-ческого, так и концептуального плана. Не претендую на подробный разбор, отметим лишь основные направления: идеализация раннебуржуазной либеральной бюрократии и преувеличение роли консенсуса в политике;
невнимание к «множественности публик» и особенно к исключенным из публичной сферы акторам (женщинам, неимущим и пр.), что вызвало появление концепта «контрпублика»; жесткое противопоставление «системы» и «жизненного мира». В то же время концепция «публичной сферы» может быть полезной в изучении процессов становления гражданского общества и демократии. Во-первых, это выявление зависимости между формированием публичной сферы как отличной от приватной жизни в результате разделения социальное/ политическое, что косвенно связано с идеями плюралистической демократии: наличие множественности центров власти и возможности диалога между ними должно стать основой процесса демократизации (в подобной манере рассуждают Р. Даль, Э. Арато, Д. Коэн, Ч.Тилли и др.). Способности общества к демократизации имеют непосредственное отношение к структурному различению приватное/ публичное, в более широком смысле — к наличию такового и в конкретной границе между этими сферами. Слишком широкая сфера приватного ставит под угрозу гражданские и республиканские добродетели, лежащие в основе солидарности, взаимности и прочих ценностей, интегрирующих общество, слишком широкая сфера публичного может обернуться дикта-
турой большинства, подрывом автономии и инициативы частного человека. Во-вторых, нормативная теория публичной сферы предполагает шкалу, по которой публичная сфера может быть оценена: универсальный доступ к ней, открытость; автономия от государства и рынка; отрицание иерархии в коммуникации в пользу рациональной аргументации; верховенства права как инстанции абитража. В-третьих, Ю.Хабермас указывает, что ответственность за воплощение циркулирующих в публичной сфере мнений должна базироваться на демократических политических институтах, а не на самом дискурсе, что указывает на необходимость дальнейших исследований связи институционального порядка и легитимных процедур обсуждения. Наконец, Ю.Хабермас отмечает, что множественность «публик» - неотъемлемый атрибут публичной сферы, то есть, различия мнений составляют ее сущность, таким образом, одной конституционной зашиты публичной сферы недостаточно, необходимы традиции, культура рациональной дискуссии, паттерны социализации, исключающие, например, экстремизм и иные «насильственные» дискурсы. Обозначенные моменты задают новое направление в исследовании гражданского общества, фактически предполагая его реконцетуализа-цию, а значит — изобретение заново.
1. Беляева Н., Проскурякова Л. Алмаз гражданского общества. Индекс гражданского общества CIVICUS — краткий инструмент оценки в Российской Федерации. М.: Международный общественный фонд «Интерлигал», 2008.
2. Волков В. Формы общественной жизни: публичная сфера и понятие общества в Российской империи. Дис. канд. социол. наук. М. РГБ, 1995.
3. Волков В. Общественность: забытая практика гражданского общества // Pro et Contra. 1997. Осень, С. 77-91.
4. Доклад Общественной палаты РФ «О состоянии гражданского общества в Российской Федерации за
2007».
5. Заболотная Г.М. Публичное пространство, гражданское общество и власть / Редкол.: А.Ю.Сунугров (отв. ред.) и др. М.: Российская Ассоциация политической науки (РАПН); Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. С. 44 — 55.
6. Институциональная политология / Под ред. С.В.Патрушева. М.: ИСП РАН, 2006.
7. Малинова О.Ю. Идеологический плюрализм и трансформация публичной сферы в постсоветской России // Политические исследования. 2007. №1. С. 6-21.
8. Rutherford P. The Endless Propaganda: The Adverising of Public Goods. Toronto: University of Toronto Press,
2000.
9. Habermas J. The Public Sphere: An Encyclopedia Article // New German Critique. №3. 1974. pp. 49-55.
10. Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. Cambridge: The MIT-press, 1991.
11. Habermas J. Further Reflection on the Public Sphere // Calhoun C. (ed.) Habermas and the Public Sphere. Cambridge (Mas.): The MIT Press, 1992.
12. Habermas J. Public Space and Political Public Sphere - The Biographical Roots of Two Motifs in My Thought (Commemorative lecture, Kyoto 11/11/2004) // [online access 12.02.2008] www.homepage.mac.com/gedavis/JH/ Kyoto_lecture_Nov_2004.pdf
