CC BY
686
Список литературы
1. Русские писатели. 1800 - 1917: Био библиографический
словарь. Том 1: А - К. - М.: Советская энциклопедия, 1989.
2. Майоров, М. В. История Тульского края в воспоминаниях и документах: редкие и труднодоступные тексты. Т. I. Тула: Левша, 2009.
3. Тульская губерния: список населённых мест по сведениям 1859 года. СПб., 1862.
4. Волости и важнейшие селения Европейской России... Вып. I. СПб., 1880.
5. Не самый типичный, но лучший, на наш взгляд, литературный образец - роман «Большая барыня» В. А. Вонлярлярского (М.: Правда, 1988.).
6. Приходы и церкви Тульской епархии: извлечение из церковно-клировых ведомостей. Тула, 1895.
Mayorov M. V.
Unrevealed pen-name or who writes “The Itinerary of a Wanderer”?
The publication subject is a disclosure of a pen name of the middle of the 19th century. An authorship version of the anonymous “The Itinerary of a Wanderer” (1860) is brought forward on the basis of some biography facts. At the same time a gap in the ecclesial statistic edition “The Parishes and Churches of the Tula Eparchy” is filled in.
Key words: itinerary, text, church, wanderer, road, cross
Получено 20.02.2011 г.
УДК 94 (47).084.8
Ю.А.Никифоров, канд. ист. наук, доц., (495)6474477,
9035038012@mail.ru (Россия, Москва, МГГУ им. М.А.Шолохова)
«ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ» ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ: ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ИЛИ ПРОСТО ДРУГОЕ МНЕНИЕ? 16
Рассматриваются дискуссионные проблемы истории Великой Отечественной войны; определяется роль исторического сознания в процессе формирования новой национально-государственной идентичности современного российского общества.
Ключевые слова: фальсификация истории, Вторая мировая война, Великая Отечественная война.
В современном мире развитые гуманитарные науки для любой страны - такое же необходимое условие национальной
16 Статья подготовлена в рамках ФЦП «Научные и научнопедагогические кадры инновационной России», проект НК 70 П.
конкурентоспособности, как и развитые естественные или технические науки. Устойчивость политической и экономической систем общества во многом зависит от качества положенных в их основу институтов и ценностей. Гуманитарное знание - это теоретический фундамент таких важных сфер общественной деятельности как политика, экономика, управление, культура, образование, сфера массовых коммуникаций. В основе единства и стабильности любого современного общества лежит солидарность его граждан, а в основе этой солидарности - принятие и сохранение народом собственной истории. Будучи основой национальногосударственной идентичности, историческое сознание может быть как источником силы, так и источником слабости народа. Последние двадцать лет российской истории дали нашему обществу целый ряд наглядных уроков того, что история народа, сохраняемая и воспроизводимая в виде коллективной памяти, — сфера национальной безопасности и надо соответствующим образом к ней относиться. Разрушение позитивного образа исторического прошлого СССР в 1980-е начале 1990-х стало одной из ключевых предпосылок его распада. В результате было подорвано доверие граждан к институтам государства, произошла девальвация общих ценностей, была утрачена историческая перспектива. Этот пример показывает, что историческое сознание - это очень деликатная сфера, и в обращении с ним нужно быть предельно осторожным. Последствия непрофессиональных, политически ангажированных, предвзятых и безответственных интерпретаций истории могут быть крайне плачевными. Тем более что часто такого рода интерпретации являются инструментом политической и даже геополитической борьбы.
Сегодня, определяя свое место в современном мире, обретая новую национально-государственную идентичность, Россия вынуждена уделять особое внимание вопросам исторического знания. Мы заинтересованы в том, чтобы фундамент нашей исторической памяти был твердым и объективным.
Однако существуют значительные трудности в определении того, что следует понимать под объективностью в освещении истории, особенно ее Новейшего периода. По поводу событий XX века далеко еще не все ясно самим специалистам. Массивы важнейших документальных источников лишь недавно были рассекречены и еще не в полной мере введены в научный оборот, многие проблемы до сих пор остаются дискуссионными, и представления и оценки тех или иных событий в научном сообществе еще не устоялись. Кроме того, современность не изолирована от прошлого, прошлое присутствует в настоящем. Поэтому интерпретация и оценка важнейших событий XX века сегодня оказываются неизбежно идеологизированы и даже политизированы. Между тем, односторонний взгляд на историю с точки зрения тех или иных социальных слоев или групп способен внушить школьникам искаженное представление об
истории. Это особенно актуально с точки зрения необходимости защиты социальной памяти, а также противодействия таким попыткам фальсификации истории, которые уже являются или потенциально могут стать составной частью современной антироссийской пропаганды не только в странах ближнего и дальнего зарубежья, ной у нас в стране.
15 мая 2009 г. Президент России Д.А. Медведев подписал Указ о создании комиссии по противодействию фальсификации истории в ущерб интересам России [1]. Этот Указ выражает давно назревшую необходимость борьбы с «переписыванием» отечественной истории, которое за последние два десятилетия приобрело немалый размах. Создание Комиссии не в последнюю очередь связано с непрекращающимся потоком недостоверных публикаций о Великой Отечественной войне, история которой в современной России остается одним из краеугольных камней национальной памяти. Вместе с тем Указ имеет и более глубокий смысл: он заставляет задуматься над природой и функциями исторического знания.
Прежде всего следует осознать, что если мы говорим о фальсификации истории, то этот разговор имеет смысл лишь в том случае, если мы считаем историю наукой, способной получить истинное знание о прошлых событиях. Поэтому выработка и осмысление критериев научности и объективности в историческом познании, которые позволили бы отличить добросовестные исследования от подделок, приобретают важнейшее значение. Второй вывод, который можно сделать, касается терминологии: «фальсификация истории», «фальсификатор» - это не просто бранные слова, используемые в пылу полемики применительно к оппонентам. Это - термины, которые должны иметь достаточно определенное содержание. Противодействие фальсификации истории должно рассматриваться в русле той борьбы, которую ведет Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований Российской Академии наук, разоблачая многочисленных шарлатанов в области физики, биологии и медицины [2]. Несомненно, способы излечения различных заболеваний и медицинские приборы, навязываемые населению с помощью средств массовой информации и недобросовестной рекламы, способны причинить здоровью людей огромный вред. Однако не менее, а возможно, и более опасны для общества шарлатаны, подвизающиеся в сфере общественных наук. Воздействие на сознание и память людей в этой сфере осуществляется не столько с корыстными целями, как это в большинстве случаев происходит в области техники и медицины, но стимулируется определенными политическими интересами. В области истории фальсификации могут преследовать цели разрушения исторической памяти, подрыва национальной идентичности, внушения таких представлений о прошлом, которые позволят тем или иным силам достигнуть определенных политических целей в настоящем.
Можно предположить, что псевдонаучные построения в области истории должны иметь ряд сходных черт с приемами фальсификации в других областях научного знания, технике и медицине. И действительно, уже в первом приближении можно заметить несколько существенных общих признаков.
Во-первых, чаще всего подобные работы написаны научнопопулярным языком, а их авторы, явно или неявно ощущая слабость своих профессиональных позиций, стремятся уйти от внутрицеховой полемики и апеллируют к массовому читателю, преподнося свое сочинение как раскрытие очередной «тайны» истории. Как правило, в них сообщаются малоизвестные или вовсе неизвестные широкой публике исторические факты, что придает этим трудам необходимую респектабельность. В то же время для критики общепринятых научных концепций здесь используются не столько научные, сколько идеологические аргументы. Общим местом является негативное отношение к «официальной» науке, якобы препятствующей путем «догматических запретов» развитию новых актуальных и перспективных научных направлений. Эта идея неизменно присутствует в построениях «альтернативных» историков, обещающих читателям раскрыть тайны истории, тщательно скрываемые официальной наукой, и пафосно обличающих ее мнимую неспособность предложить обществу сколько-нибудь правдивую версию национальной истории. Учитывая то, что в недавнем прошлом историческая наука действительно находилась под идеологическим надзором, подобные выпады укрепляют доверие читателей к содержанию таких работ.
Говоря о фальсификации истории, мы, прежде всего, имеем в виду сознательный отказ от стремления к истинному описанию прошлого. Для фальсификатора главными оказываются вненаучные цели: внушение читателю каких-то идеологических или политических идей, пропаганда определенного отношения к прошлым событиям или вообще разрушение исторической памяти, а вовсе не поиск истины и объективности.
Методология исторического познания указывает на большие трудности и проблемы, имеющиеся как в области установления эмпирических фактов прошлого (неполнота сохранившихся свидетельств и сложность процедур установления их достоверности), так и в области исторического синтеза (множественность способов интерпретации взаимозависимости исторических фактов, зависимость теоретических реконструкций от мировоззрения историка). Спекулирование на этих трудностях и проблемах порождает множество возможностей для возникновения псевдонаучных теорий (фальсификации).
С точки зрения историков, придерживающихся существующей научной традиции, приемы фальсификации подразумевают некорректную работу с источниками. В ряде случае производится отбор подходящих исторических свидетельств, вместо того, чтобы учитывать всю их
совокупность. В других осуществляется искажение и подтасовка исторических фактов (выбираются либо недопустимые, либо менее вероятные по сравнению с общепринятыми интерпретации сведений, содержащиеся в источниках). В третьем случае опора на источники вообще может отсутствовать, поскольку переистолкованию подвергается тот или иной отрезок истории в целом. Конечно, отдельные цитаты или факты из источников могут быть избирательно привлечены для придания убедительности новой версии или теории, но их роль носит исключительно иллюстративный характер.
Анализ попыток «переосмысления» истории Великой Отечественной войны приводит к выводу, что чаще всего оно оказывается возможным лишь за счет игнорирования или даже демонстративного отказа от соблюдения общих принципов и методов исторического исследования, соответствующих тем критериями научности, которые выработаны сообществом историков и философов науки.
Внешняя политика СССР в 1930-е гг. и начало Второй мировой войны. Проблемы, связанные с причинами и предысторией Второй мировой войны, рассматриваются специалистами в числе тех, при освещении которых «в наибольшей степени просматривается стремление подправить историю в антироссийском духе» [3]. В первую очередь наблюдается стремление свести их к советско-германскому договору о ненападении 23 августа 1939 г., замолчав при этом роль и значение Мюнхенского соглашения с точки зрения причинно-следственных связей, и возложить тем самым ответственность за возникновение войны на Советский Союз
[4].
Безусловно, в современной историографии произошла существенная корректировка концептуального осмысления событий Второй мировой войны, а также ее предыстории, основанная на новых данных конкретно-исторических исследований, статистическом материале и т.д. Так, сегодня историки предпочитают рассматривать противоречия между ведущими мировыми державами через призму геополитики, исследующей роль природно-географического фактора в формировании политики и военной стратегии государств. Эта тенденция сочетается с постепенным освоением теоретического наследия историков и философов, чьи идеи лежат в русле так называемого цивилизационного подхода (Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А.Дж. Тойнби и др.). Если в ориентированной на постулаты исторического материализма советской историографической традиции европейский фашизм выступал прежде всего как реакция
эксплуататорских классов на рост рабочего и национального движения в мире, как «ударная сила империалистической реакции», то в данном случае в центре исследования оказываются социальные и культурологические аспекты этого явления. Фашизм и национал-
социализм в Г ермании предстают как порождение определенной культурной традиции, плод культуры и философии Запада [5].
В советской же литературе (особенно предназначенной для широкой читательской аудитории) на первый план выдвигались трактовки, содержание которых ограничивалось указанием на классовый характер Великой Отечественной войны — «бескомпромиссной схватки двух противоположных общественно-экономических систем». При освещении целей германского вторжения акцент делался на стремлении уничтожить социализм в СССР. Осмысление известных документов программного содержания — плана «Барбаросса», директив по плану «Ост» и других — затруднялось необходимостью следовать сложившимся идеологическим клише. Очевидно, однако, что цели Германии далеко выходили за рамки борьбы идеологий и включали уничтожение государственности, культуры русского и других народов СССР, физическое истребление народов Восточной Европы. Десятилетиями складывавшийся в Германии «образ врага» включал представления о вечности борьбы германцев против славян, культурном призвании и праве европейцев господствовать на Востоке. В этой системе координат Советский Союз (Россия) рассматривался как законная добыча западноевропейских держав, которым предстояло «закончить войну», расчленив СССР и установив над его народами свое колониальное господство [6].
Игнорирование этих обстоятельств, сведение сути мирового конфликта середины XX века к столкновению «нацизма с большевизмом» с точки зрения современных научных представлений выглядит поверхностным. В то же время в российской историографии появилось течение, заимствовавшее основные тезисы некоторых школ и течений зарубежной историографии. В частности, распространение получило представление о том, что главным содержанием мировой истории после Первой мировой войны была борьба «за либеральную демократию» против двух тоталитарных идеологий — фашизма и коммунизма (сформулированное главным образом в англоязычной литературе в период «холодной войны»).
Тезис о тождестве гитлеризма и большевизма, «родстве» третьего рейха и «сталинского» СССР в 1990-х гг. активно использовался в отвечавшей определенному политическому заказу публицистике и внедрялся в общественное сознание. Прежде всего, внимание обращалось на поверхностное сходство использовавшихся технологий легитимации политического порядка, в том числе репрессивных мер, способов взаимодействия государственного и партийного аппарата и т.п. Утверждение подобных взглядов в историографии Второй мировой войны происходило за счет привлечения исторического материала, относящегося к периоду 1939-1941 гг., прежде всего советско-германских договоренностей лета-осени 1939 г. и прилагавшихся к ним секретных
протоколов. Эти и другие события интерпретировались как подтверждение внутреннего сходства «тоталитарных режимов», сначала сотрудничавших, а затем столкнувшихся из-за обоюдных агрессивных устремлений.
В результате во многих постсоветских исторических сочинениях в разных вариациях повторяются обвинения СССР в экспансионизме, обусловленном либо стремлением к мировой коммунистической революции, либо «имперскими амбициями» сталинского руководства. С точки зрения этой концепции, СССР не только не стремился к сохранению мира в Европе, но и активно содействовал обострению международной напряженности и, в конечном счете, сползанию мира в войну. В этом контексте в 1990-е гг. повторялись попытки ревизовать историческую ответственность Германии за нападение на СССР, распространялись выдумки о подготовке в 1941 г. Советским Союзом нападения на Германию.
В этой связи отдельного замечания заслуживает концепция тоталитаризма, в 1990-х годах широко использовавшаяся в качестве универсального объяснения сталинского периода российской истории. Современные историки предупреждают о ее ограниченности как средства научного познания и обращают внимание на ее чрезмерную политизацию в США и Западной Европе. Дискуссии последних лет убедили многих специалистов, что теория тоталитаризма основана в первую очередь на рефлексии двух войн - Второй мировой и «холодной» и противоречит многим постулатам методологии истории. В частности, она рассматривает те или иные политические режимы не в динамике, а в статике, не давая картины изменений внутри общества, и совершенно не нацелена на выявление специфики диктатур в различных странах мира. Применение концепции тоталитаризма к сходным политическим режимам - Германии и СССР - игнорирует проблему их существования в принципиально различающихся социумах [7].
Изучение места и роли СССР в мировой политике в 1920-1930-е гг., степени ответственности руководителей советского государства за постепенное сползание мира к войне и обстоятельств ее развязывания находилось в центре внимания историков, специализирующихся на истории международных отношений, начиная с дискуссии вокруг секретных протоколов к советско-германскому договору 23 августа 1939 г. Большинство современных ученых, опираясь на достижения предшественников, развивают реалистический взгляд на достижения и просчеты советской внешней и внутренней политики в 1930-е гг., подчеркивая в то же время незаинтересованность советского руководства в обострении международной обстановки. Это связывается с тем, что в межвоенный период возникла реальная угроза объединения наиболее развитых в экономическом отношении держав против СССР. Важнейшая задача советской внешней политики в 1920-1930-е гг., таким образом,
заключалась в том, чтобы найти союзников, не допустить сплочения могущественных противников на антисоветской платформе и не допустить (или, по крайней мере, максимально отсрочить) вступление страны в войну.
Этот подход методологически основан на представлениях о конфликте национально-государственных интересов как основной пружине международных отношений в Новое и Новейшее Время и является, в общем, традиционным для отечественной историографии внешней политики СССР. По мнению большинства современных специалистов, советская внешняя политика формировалась под влиянием тех базовых геополитических императивов, которые действовали на протяжении столетий российской истории, изменение же общественнополитического строя сказалось главным образом на идеологическом и пропагандистском обосновании тех или иных конкретных акций.
Альтернативная точка зрения очевидным образом напоминает догматические представления о борьбе коммунизма и капитализма как «главном противоречии эпохи». В ее основе лежит идеологизация внешнеполитических интересов как борьбы «светлого» и «темного» начал, цивилизации и прогресса в лице «демократии» против отсталости и варварства в лице «тоталитаризма». По справедливому наблюдению H.A. Нарочницкой, в данном случае налицо «теологизация собственного исторического проекта, отождествление его с некими общечеловеческими идеалами, которые позволяют выставлять даже преемственные интересы как борьбу за некие вселенские моральные принципы, а соперника — врагом света» [4].
В наиболее серьезных трудах последнего времени эти представления безоговорочно отвергаются — прежде всего по причине их методологической узости и очевидного несоответствия всему комплексу накопленного в науке документального материала. В действительности утверждение о равнозначности советско-германских политических и экономических контактов тем дипломатическим и иным шагам, которые предпринимались в интересах создания системы коллективной безопасности (заключение советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи и т.д.), является ошибочным и не может быть обосновано без разного рода натяжек, умолчаний и другого насилия над историческим материалом. Тем более, что в последние годы историкам стали известны дополнительные свидетельства,
подтверждающие серьезность намерений руководства СССР заключить союз с участием Великобритании и Франции (дапример, «Дневник» Г.И. Димитрова, «Дневник» И.М. Майского, и др.), и подчеркивающие приоритетность именно этого направления во внешней политике Советского Союза на протяжении всего периода 1930-х годов [8].
Одним из конкретных воплощений тенденциозных подходов стало отношение историков к советско-германским договоренностям 1939 г. и тем внешнеполитическим акциям СССР, которые были предприняты после их заключения. Авторы, осуждавшие действия советского руководства, чаще всего либо вовсе уклонялись от рассмотрения вопроса о соответствии советского внешнеполитического курса накануне Великой Отечественной войны национально-государственным интересам СССР, либо декларировали наличие ценностей более высокого, «общечеловеческого» уровня, в жертву которым, по их мнению, должны были быть принесены интересы нашей страны, - вплоть до государственного суверенитета.
За истекшие десятилетия не удалось с достаточной степенью убедительности обосновать выдвинутое на рубеже 1990-х гг. утверждение
о том, что Сталин пошел на заключение советско-германского договора от 23 августа 1939 г. не в результате срыва англо-франко-советских переговоров, а сознательно выбрав этот вариант в расчете на территориальные приобретения и прочие выгоды. (Тем более
неубедительными выглядят примитивные обвинения Советского Союза и лично Сталина в стремлении к «разделу мира» с Германией уже начиная с Рапалльского договора 1923 г.). В сущности, тезис о том, что заключение «пакта Молотова-Риббентропа» было предопределено тоталитарной сущностью сталинского и гитлеровского режимов - миф, не имеющий под собой серьезного научного обоснования.
Миф о превентивности германского нападения на СССР
В непосредственной связи с рассмотренными выше проблемами находится обвинение руководства СССР в «провоцировании» Второй мировой войны и подготовке нападения на Германию, результатом которого стала бы «советизация» Европы или ее части. Введенные в 1990-е гг. в научный оборот новые архивные материалы дали возможность ряду отечественных и зарубежных историков и публицистов инициировать дискуссию вокруг проблемы «внезапности» нападения Германии, подготовки Советского Союза к «наступательной войне» или к нанесению «упреждающего удара» [9].
В советское время доказательства несостоятельности тезиса о превентивном характере гитлеровского нападения 22 июня 1941 г. историками уделялось немало внимания [10]. В то же время, в литературе, посвященной этой проблеме, зачастую не проводилось четкой грани между превентивной войной в том значении, которое вкладывалось в это понятие идеологами гитлеризма, и превентивным ударом как специальным военным термином, что сегодня приводит к определенным трудностям в анализе как самой проблемы, так и посвященной ей историографии. Очевидна принципиальная разница между «превентивной войной», о которой десятилетиями твердила западногерманская правоконсервативная
историография, и «превентивным ударом», дискуссия по поводу которого была навязана российским историкам в первой половине 1990-х годов.
Обвинение Советского Союза в «намерении с тыла атаковать Германию» прозвучало из уст официальных представителей Германии уже летом 1941 г., сразу после нападения Германии на СССР. В заявлении германского посла графа Ф.фон Шуленбурга Советскому правительству, а также в меморандуме, врученном 22 июня 1941 г. советскому послу в Берлине, говорилось: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры» [11]. Кроме того, такое объяснение причины решения начать войну против СССР было озвучено Гитлером в обращении к немецкому народу. После войны в работах некоторых бывших генералов и офицеров вермахта, а также чиновников третьего рейха, стремившихся оправдать своё участие в подготовке и осуществлении плана «Барбаросса», тезис о превентивном характере гитлеровского нападения был повторен.
На основе изучения архивных материалов немецкие историки достаточно давно пришли к вполне определенным выводам. Профессор Боннского университета Х.-А. Якобсен, например, пишет: «Необходимо разрушить все еще распространенную легенду: германское нападение на Советский Союз в 1941 году (как об этом свидетельствуют результаты изучения документальных источников) не являлось превентивной войной. Решение Гитлера осуществить его... явилось конечным выражением той его агрессивной политики, которая с 1938 года становилась все более неприкрытой» [12]. Другой известный немецкий историк, И.Цукерторт, сделал вывод о том, что гитлеровская «выдумка о превентивной войне преследовала две цели: во-первых, придать нападению на Советский Союз хоть какую-то видимость морального оправдания, во-вторых, спекулируя на антикоммунизме, попытаться привлечь на свою сторону западные державы в качестве союзников для разбойничьего «похода на Восток».
Таким образом, с самого начала планирования Германией войны против СССР она последовательно и неуклонно готовилась к агрессии против нашей страны, ставшей фактом 22 июня 1941 г. Что же касается возможных ответных действий СССР, то в оперативно-стратегическом планировании германского военного командования вариант наступательных действий Красной Армии в расчет даже не принимался. Ни Гитлер, ни другие представители нацистского руководства не верили в возможность нападения Советского Союза на Германию и не располагали ни дипломатическими, ни агентурными сведениями на этот счет. Не случайно германскому правительству пришлось впоследствии изрядно поломать голову над тем, как обвинить СССР в «нелояльности» и
подготовке «удара в спину» Германии «во время ее смертельной схватки» с Англией [13].
Нападение Германии на СССР современники восприняли по-разному. Однако какие бы чувства ни питали к СССР те или иные круги мировой общественности, ни у кого в то время не возникло мысли, что Советский Союз готовил нападение, а Германия лишь опередила его с нанесением удара. Реалии не давали не только оснований, но и малейшего повода для такого рода заключений. Всем было ясно, что заявление нацистов об «упреждающем ударе», о «превентивной войне» - это всего лишь пропагандистский трюк, с помощью которого они рассчитывают оправдать очередной акт агрессии.
Таким образом, вопрос о характере германского нападения на СССР можно считать закрытым - это была неспровоцированная агрессия. Тем не менее, некоторые авторы (в первую очередь это относится к историкам, развивающим идеи В.Суворова-Резуна) не считают немецкую оценку советских военных приготовлений адекватной реальному положению дел. По их мнению, нацистское политическое руководство, генералитет и спецслужбы ошибались, расценивая приготовления Советского Союза к войне как оборонительные, в то время как в СССР замышляли «освободительный поход» в Европу и вели подготовку к нападению на Германию уже летом 1941 г. [14]. Таким образом, пусть и допустив весной 1941 г. ошибку относительно ближайших намерений Сталина, нацисты в целом оказались правы, и их война против СССР в широком смысле должна рассматриваться как превентивная.
Что касается сочинений самого Резуна, то за истекшее 20 лет было издано немало работ, в которых показана полная несостоятельность его утверждений и основанной на подлогах аргументации [15]. Разоблачение его как фальсификатора, однако, не означает, что прекратились попытки навязать общественному сознанию соответствующие представления о предыстории Великой Отечественной войны. Эстафета ниспровержения «тоталитарных мифов» — а на деле конструирования новой мифологии -подхвачена в сочинениях Б.Соколова, И.Бунича, В.Бешанова, М. Солонина, В. Кольковского и ряда других авторов, компилирующих новые литературные поделки на основе заложенной автором «Ледокола» «идейной базы» [16].
Тем не менее, некоторые историки, внешним образом дистанцируясь от Суворова-Резуна и даже заявляя о своем неприятии его «концепции» [17], сочли возможным поддержать основной тезис «Ледокола», апеллируя к рассекреченным в начале 1990-х гг. документам советского предвоенного военно-стратегического планирования, а также материалам пропагандистской подготовки к будущей войне. Развернувшаяся вокруг этих документов полемика способствовала постановке и обсуждению ряда актуальных проблем,
связанных с оценкой обоснованности внешнеполитических и военностратегических решений советского руководства непосредственно перед 22 июня 1941 г. Насколько предпринимаемые тогда шаги соответствовали реальной обстановке и главное - не в них ли заключается одна из основных причин трагедии начального периода войны? В советской литературе эти проблемы освещались весьма скупо; историкам в значительной мере приходилось основываться на мемуарах видных советских военачальников, причем чаще всего информацию, сообщаемую в них, нельзя было проверить по документам. Соответственно уровень разработанности данной проблемы был недостаточным. Рассекречивание в начале 1990-х годов многих архивных фондов позволило сделать шаг вперед - в частности, стало возможным существенно детализировать представления о характере советского предвоенного военно-стратегического планирования [18].
Анализ этих документов подтверждает зафиксированный в мемуарах советских военачальников факт, что советское военное руководство исходило из ошибочных представлений о начальном периоде войны, в соответствии с которым начало войны и вступление в сражение главных сил противоборствующих сторон хронологически не совпадут. Военные действия в этот период должны были вестись ограниченными силами с целью помешать развертыванию основных сил противника.
В то же время, «Соображения.» от 15 мая 1941 г. [19] позволяют предположить, что руководство Генштаба в лице Г.К. Жукова и А.М.Василевского осознавало и было обеспокоено тем, что Германия имела очевидное преимущество в сроках сосредоточения и развертывания на границах СССР армии вторжения относительно противостоящих ей сил Красной Армии [20]. К сожалению, многими историками этот документ без какого-либо обоснования был истолкован как план упреждающего удара, предложение нанести который якобы было сделано руководством Генерального штаба Красной Армии И.В. Сталину в мае 1941 г. При этом упреждающий удар понимался как предложение проявить инициативу в развязывании военных действий [21].
Однако выражения документа «предупредить в развертывании», нанести «внезапный удар» не обязательно в данном контексте должны означать «осуществить нападение». Если планировалось, что на развертывание войск и той, и другой стороне потребуется какое-то время уже после начала войны (иными словами, «нанесение удара» и открытие военных действий хронологически не совпадают), то выражение документа «упредить в развертывании» должно пониматься как отражение стремления осуществить его в более короткий срок, чем это сделает противник (сократив тем самым пресловутый «начальный период»), и, естественно, нанести удар первым. Ничего более. Истолкование данного документа как предложения открыть военные действия, развязать войну
является неоправданным расширением тезиса и без дополнительной аргументации неприемлемо.
Утвердившееся в литературе мнение о том, что советским военным и политическим руководством весной 1941 г. рассматривался такой вариант начала войны с Германией, при котором инициатором начала военных действий выступил бы СССР, лишено достаточных оснований. Во всяком случае, сторонникам этой версии следовало бы поискать дополнительные документальные подтверждения в свою пользу, поскольку соответствующую интерпретацию известных документов планирования нельзя не признать произвольной.
Составители майских «Соображений...», учитывая возможность начала войны летом 1941 г., предлагали И. Сталину заблаговременно осуществить необходимые мероприятия, которые позволили бы войскам Красной Армии непосредственно после начала войны нанести противнику «внезапный удар», упредив его в развертывании основных сил. Предполагалось, что столкновение с Германией может произойти только по инициативе последней и, не будучи уверенным в том, что война всё-таки начнется, руководство Генштаба планировало продолжать оборонительные мероприятия в том случае, если напряженность между двумя странами разрешится как-нибудь иначе. В этой связи уместно сослаться на работы О.В. Вишлёва, где содержатся убедительные доводы в пользу того, что советское руководство рассчитывало на то, что началу военных действий будет предшествовать выяснение отношений на дипломатическом уровне, в крайнем случае — какая-либо провокация со стороны Германии [22].
В любом случае, советские генералы допускали ошибку, считая, что вступление в сражение главных сил сторон не совпадёт хронологически с началом военных действий. Напомним известное признание Г.К. Жукова: «Внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами, то есть характер самого удара, во всем объеме нами не предполагался. Ни нарком, ни я, ни мои предшественники Б.М. Шапошников, К. А. Мерецков и руководящий состав Генерального штаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день мощными компактными группировками на всех стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных рассекающих ударов» [23].
Непосредственный свидетель и участник событий тех лет, причем весьма информированный, П.А. Судоплатов, успел откликнуться на развернувшуюся в начале 1990-х гг. дискуссию по поводу советских предвоенных планов. «Должен сказать, однако, со всей
ответственностью, — заявил он, — что плана так называемой
превентивной войны с Германией не существовало. Жуков и Василевский предлагали упредить немцев в стратегическом развертывании войск в случае начала Германией военных действий» [24].
Представляется все же, что советскому руководству не удалось найти адекватный ответ на проблему, связанную с осознанием неравности стартовых условий двух стран при осуществлении отмобилизования войск и их развертывания, из чего вытекала необходимость признания заведомой «проигрышности» для советской стороны начального этапа войны в ситуации, когда превентивное нападение по политическим соображениям было исключено. В мае 1941 г., после полета заместителя А. Гитлера по нацистской партии Р.Гесса в Великобританию, ситуация требовала немедленных действий по форсированию соответствующих мероприятий, пусть даже ценой несоблюдения маскировки - именно это имел в виду
А.М.Василевский, когда говорил о необходимости «твердо сделать шаг вперед» к «рубикону войны», на что Сталин вовремя не решился [25].
Когда советское политическое руководство и командование РККА осознало, что войны с Германией в самое ближайшее время не избежать, наши вооруженные силы явно запаздывали с созданием исходной группировки войск, предусмотренной предвоенными планами. Сосредоточение и развертывание войск Красной Армии осуществлялось как реакция на становившуюся все более явной угрозу германского нападения, и поэтому не могло не запаздывать по сравнению с аналогичными мероприятиями врага.
Изложенные в «Соображениях.» планы первых операций РККА носят наступательный характер, что дало ряду историков, в первую очередь последователям В. Суворова-Резуна, дополнительный повод для обвинения СССР в подготовке нападения на Германию. Однако, прямой связи между характером действий вооруженных сил и политическими целями войны нет. Наступление и нападение - разные вещи. Как представляется, Генеральный штаб и Наркомат обороны, будучи, в сущности, всего лишь инструментом в руках политиков, при планировании операций вообще могли не рассматривать вопрос о том, кто именно будет инициатором военных действий - СССР или Германия. Войска должны были быть готовы разгромить противостоящего им противника в любом случае. Советское командование не планировало отступления в глубь страны в духе 1812 г., рассчитывая с первых дней войны начать борьбу за стратегическую инициативу. Только такой вариант позволял надеяться на успешный исход столкновения со столь мощным противником, каким являлась гитлеровская Германия. И в этом не было ничего исключительного - как убедительно показал А.В.Исаев, все планы крупных держав, участниц как Первой, так и Второй мировой войн, были наступательными [26]. Даже Финляндия и Польша планировали
«наступательную войну». Тем не менее, никому не приходило и не приходит в голову обвинять Францию или Польшу в подготовке нападения на Германию только потому, что военные этих стран в случае войны планировали действовать «наступательным образом».
Так что «наступательный характер» советской военной доктрины и документов планирования (на обоснование какового некоторыми историками в последние годы потрачено немало усилий) никак не может свидетельствовать в пользу того, что советским руководством было принято решение о нападении на Германию летом 1941 г., или же служить аргументом в пользу некой особой «агрессивности» сталинского СССР.
Предположения о том, что СССР мог напасть на Германию в 1942 году или позднее, - спекуляции, не имеющие документального
подтверждения. Планы стратегического развертывания на этот период Генеральным штабом Красной Армии разработаны не были, никаких программных заявлений по этому поводу руководство СССР не делало. Да, в 1942 году СССР чувствовал бы себя более сильным в военном отношении, чем в 1940 или 1941 г. Но это еще отнюдь не означает, что Сталин непременно напал бы на Германию. Мощь Красной Армии могла просто стать тем фактором, который исключил бы возможность военного выступления Германии против Советского Союза.
Постоянные претензии ревизионистов к «официальной науке», поставленной якобы современным российским государством «на службу» патриотическому воспитанию, жалобы на невозможность свободного научного поиска в атмосфере «нарастающей волны лжи» [27] являются составной частью этой борьбы. Логика понятна: без подрыва доверия к науке и ее представителям рассчитывать на успех внедрения в общественное сознание мифологизированных псевдонаучных представлений и навязать соответствующие идеологические предпочтения крайне трудно.
Как представляется, усилия ученых историков и преподавателей как в школе, так и в вузе, следует сосредоточить на отстаивании за историей статуса науки, не позволяя средствам массовой информации создать в обществе обратное впечатление.
Список литературы
1 .Электронный ресурс. http://text.document.kremlin.rU/SESSION/S
__hSOZQkat/PILOT/main.html.
2.См.: В защиту науки; Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований РАН. М.: Наука, 2006-2009. Бюллетень №1-5.
3.См.: Чубарьян А.О. Этимология Второй мировой войны, ее ход и результаты // Вестник Совета Безопасности Российской Федерации. 2010. №2(8). С.13.
4. Нарочницкая H.A. «Концерт великих держав» накануне решающих событий // 65 лет Великой Победы: в 6 т. М.,2010. Т.VI. За честную историю. С. 59-69.
5. См., напр.: Саркисянц М. Английские корни немецкого фашизма: От британской к австро-баварской «расе господ» / пер. с нем. СПб.: Академический проект, 2003; Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Кн.1. М.:Алгоритм, 2001. С.445-476.
6. См.: Война Германии против Советского Союза. 1941-1945. Документальная экспозиция г. Берлина к 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз. Берлин, 1991. С.11-21; Рюруп Р. Немцы и война против Советского Союза // Свободная мысль. 1994. №11; Дашичев
В.И. Стратегия Гитлера. Путь к катастрофе, 1933-1945. T.I: Подготовка ко Второй мировой войне. 1933-1939. М.: Наука, 2005; и др.
7. См.: Борозняк А.И. Прошлое, которое не уходит. Очерки истории и историографии Германии XX в.
8. См.: Поздеева Л.В. Дневник И.М.Майского. Из записей о британской политике 1938-1941 гг. // Новая и новейшая история. 2001. №3; Стегний П., Соколов В. И.М. Майский: свидетельство очевидца (К 60-летию начала второй мировой войны) // Международная жизнь. 1999. №8.
9. См.: Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? (незапланированная дискуссия). М.: АИРО-ХХ, 1995; Бобылёв П.Н. К какой войне готовился генеральный штаб РККА в 1941 году? // Отечественная история. 1995. №5; Данилов В.Д. Готовил ли Сталин нападение на Германию? // Комсомольская правда. 1992. 4 января; Мельтюхов М.И. "И на вражьей земле мы врага разобьем..." (Советский сценарий 41-го года) // Родина. 1995; Безыменский Л.А. О «Плане Жукова» от 15 мая 1941 г. // Новая и новейшая история. 2000. №3; и др.
10. См.: Куманев Г. А., Курбанов В. В. Миф и "превентивной войне" и его буржуазные приверженцы // Буржуазная историография второй мировой войны: анализ современных тенденций. М., 1985; История Второй мировой войны, 1939-1945. Т.3. М., 1974; Овсяный И. Д. Тайна, в которой война рождалась. Изд. 2-е. М., 1975; Якушевский А. С. Правде вопреки. Киев, 1981; и др.
11. 1941 год. Кн. 2. М., 1998. С. 432.
12. Почему Гитлер проиграл войну? Немецкий взгляд. М.,2009. С.35.
13. Подробнее см.: Никифоров Ю.А. Планировал ли Советский Союз накануне войны нанести упреждающий удар по Германии? // Вестник Совета безопасности Российской Федерации. 2010. №2(8). С.74-89.
14. См., напр.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьбазаЕвропу: 1939-1941. М.,2000. С.501-502.
15. Из последних работ см.: Помогайбо А. Псевдоисторик Суворов и
загадки второй мировой войны. М.:Вече, 2002; Грызун В. Как Виктор Суворов сочинял историю. М.:ОЛМА-ПРЕСС, 2003; Исаев А.
Антисуворов. М.: Изд-во Яуза, Изд-во Эксмо, 2004; Суровов В. Ледокол 2. М.,2003.
16. Соколов Б.В. Правда о Великой Отечественной войне. СПб.: Алетейя, 1998; Соколов В.Б. Тайны второй мировой. М.: Вече, 2001; Бешанов В. Танковый погром 1941 года. М.:АСТ,2000; Кольковский В. Рузвельт против Сталина: Победа США. Поражение СССР. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004; Солонин М. 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война? М.: Яуза, Эксмо, 2006.
17. Подробнее см.: Никифоров Ю.А. «Незапланированная дискуссия»: осмысление продолжается // Вопросы отечественной истории и историографии. Межвузовский сборник научных трудов. Вып.5. М.:РИЦ «Альфа», 2002.
18. См.: Ю.А. Горькова: Горьков Ю. А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995; Горьков Ю. А., Семин Ю. Н. О характере военно-оперативных планов СССР накануне Великой Отечественной войны. Новые архивные документы // Новая и новейшая история. 1997. №5; и др.
19. Новая и новейшая история. 1993. № 3. С.40-45; Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 303-309; 1941 год: В 2 кн. Кн.2. М., 1998. С.215-220; Впервые опубл. частично: Военно-исторический журнал. 1992. № 2. С.17-19.
20. 1941 год: В 2 кн. Кн.2. М.,1998. С. 216. Также см.: Горьков Ю.А. Готовил ли Сталин упреждающий удар против Гитлера в 1941 г.? // Новая и новейшая история. 1993. №3. С.43-44; Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 304.
21. Бобылёв П.Н. К какой войне готовился генеральный штаб РККА в 1941 году? // Отечественная история. 1995. № 5. С.16.
22. См.: Вишлев О.В. Почему медлил Сталин в 1941 г.? (из германских архивов) // Новая и новейшая история. 1992. № 1. С.86-100; №
2. С.70-96; Вишлев О.В. «...Может быть, вопрос еще уладится мирным путем» // Вторая мировая война: Актуальные проблемы. М.1995. С.39-53; Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. М., 2001; и др.
23. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т.2. М., 1990. С.29-30.
24. Судоплатов П.А. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. С.216.
25. Василевский А.М. В те суровые годы // Военно-исторический журнал. 1978. №2. С.68.
26. Исаев A.B. Антисуворов. Большая ложь маленького человечка. М.,2004. С.11-20.
27. См.: Цурганов Ю. Как читать постсоветских историков? // Посев. 2004.№6; См. также: Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев». М.,2008.
Nikiforov U.A.
Reconsideration great patriotic war stories: falsification
or simply other opinion?
In article debatable problems of history of the Great Patriotic War are considered; the role of historical consciousness in the course of formation of new national-state identity of a modern Russian society is defined.
Keywords: history falsification, the Second World War, the Great Patriotic War.
Получено 20.02.2011 г.
УДК-930.1:94(47).“09/10”
T.B. Петраков, аспирант, мл. науч. сотрудник, 89207444380, timeriy@mail.ru (Россия, Тула, ГУК ТО «Музей военной истории Тульского края»)
ПРОБЛЕМА СУЩЕСТВОВАНИЯ В КИЕВСКОЙ РУСИ СОБСТВЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА МЕЧЕЙ В КОНТЕКСТЕ “НОРМАННСКОГО ВОПРОСА” ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Рассмотрена история изучения отечественными учеными второй половины XIX - XX вв. вопроса о происхождении древнерусских мечей. Выявлена давняя и глубокая связь данного узкоспециального оружиеведческого вопроса с дискуссией по “Норманнской проблеме ”.
Ключевые слова: древнерусские мечи, производство мечей, норманнская проблема, норманнский вопрос, историография, отечественное оружиеведение, история оружия.
О роли меча в эпоху средневековья написано немало как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Особенно же велика была эта роль в ранний период, применительно к нашей стране - в первые века существования Древнерусского государства. В те времена меч был одновременно и важнейшим боевым средством, и статусным атрибутом свободного состоятельного человека, и важным предметом торговли, и образцом высокотехнологичной продукции, показателем уровня развития ремесла. В этих условиях степень распространения мечей на какой-либо территории может даже служить одним из показателей уровня политического развития, ведь складывание раннефеодальных государств, как правило, сопровождалось, с одной стороны, ростом военной активности, а с другой - выдвижением военной элиты, будущего сословия феодалов, что способствовало повышению спроса на дорогие
