CC BY
51
С КНИЖНОЙ ПОЛКИ
С.В. РАСТОРГУЕВ*
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ГИБРИДОЛОГИИ:
ПАТРОНАЛЬНАЯ АВТОКРАТИЯ В ФОКУСЕ ПОЛИТОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА (РЕЦЕНЗИЯ)1
Рецензия на монографию: Мадьяр Б., Мадлович Б. Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура / пер. с англ. Ю. Игнатьевой; под ред. А. Решетникова. - М.: Новое литературное обозрение, 2022. - Т. 1. - 744 с.; Т. 2. - 888 с.
Для цитирования: Расторгуев С.В. Переосмысление гибридологии: патрональная автократия в фокусе политологического анализа (Рецензия) // Политическая наука. - 2023. - № 1. - С. 338-352. -DOI: http://www.doi.org/10.31249/poln/2023.01.15
Авторы книги - стипендиаты Научно-исследовательского экономического института в Будапеште, а также Центрально-
* Расторгуев Сергей Викторович, доктор политических наук, доцент, профессор Департамента политологии факультета социальных наук и массовых коммуникаций, Финансовый университет при Правительстве РФ (Москва, Россия), e-mail: srastorguev@fa.ru
1 Статья подготовлена по результатам исследований, выполненных за счет бюджетных средств по государственному заданию Финуниверситета
© Расторгуев С.В., 2023 DOI: 10.31249/poln/2023.01.15
Европейского университета - вуза, созданного на деньги Дж. Сороса. ЦЕУ специализируется прежде всего на изучении социальных и гуманитарных наук, располагает значительными библиотечными и архивными фондами, в частности - коллекциями документов об истории посткоммунистических стран. Балинт Мадьяр является не только исследователем посткоммунистических режимов с докторской степенью по политической экономии, но и известным политиком - партийным деятелем, депутатом парламента (1990-2010) и министром образования Венгрии (1996-1998; 2002-2006). Балинт Мадлович на 41 год моложе своего коллеги, он имеет степень магистра политологии и работает в должности младшего научного сотрудника Института демократии ЦЕУ.
Весьма примечательны форматы структурирования и продвижения книги. С одной стороны, работа «Посткоммунистические режимы: концептуальная структура» является фундированной монографией, посвященной теоретическому осмыслению современного состояния гибридологии - она пришла на смену транзитологии по мере понимания того, что не существует линейного и неизбежного процесса перехода к западному варианту демократии. В качестве концептуальных образцов для теоретизирования сами авторы указали работы М. Вебера, Я. Корнаи, Г. Хейла [Вебер, 2016; Корнаи, 2000; Hale, 2015]. Примеры наиболее подробно разобранных венгерских кейсов заимствованы из предыдущих работ авторов. Также широко используются коллективные работы ЦЕУ «Двадцать пять аспектов посткоммунистического мафиозного государства» и «Жесткие структуры: переосмысляя посткоммунистические режимы» [Magyar, 2019].
С другой стороны, монография претендует и на статус учебного пособия. На трехъязычном сайте книги1 (английский, русский, венгерский) представлена полная версия на английском языке, учебные материалы в форме презентаций по основным разделам (на трех языках), 3-D модель «Траектория посткоммунистических режимов» для учебных занятий, словарь и навигатор на 700 терминов, отклики на работы авторов, материалы с видеохостинга YouTube. Практически на каждой странице жирным шрифтом выделяются ключевые слова, имеется много схем и таблиц.
1 Посткоммунистические режимы. - Режим доступа: https://www.postcommunistregimes.com (дата посещения: 10.10.2022).
Оригинальная работа на английском языке, вышедшая в издательстве CEU Press (Будапешт, Нью-Йорк) в 2020 г., содержит 840 страниц, русский перевод Ю. Игнатьева (2022) в двух томах занимает 1632 с. (здесь крупнее шрифт для улучшения восприятия текста, что свойственно учебной литературе).
В первой главе «Жесткие структуры» авторы опираются на разработанную ранее концепцию Б. Мадьяра, представленную в одноименной монографии. Ее суть заключается в следующем. Вслед за К. Оффе общество делится на три сферы - политическую, рыночную и общинную, каждая из которых имеет свой критерий качества - легальность, прибыльность, общие ценности и мораль, а также своих акторов и свои институты [Offe, 2000]. В идеальном типе сферы автономны (либеральная демократия), но акторы определенной сферы могут осуществлять экспансию в другие сферы, неформальным образом внедряясь и контролируя их формальные институты (гибридные режимы). Режим в терминологии Д. Норта определяется как набор основных формальных и неформальных правил игры, структурирующих поведение акторов. Если в стране существовала докоммунистическая традиция относительной автономии трех сфер («эффект колеи»), то при реформировании ей проще приблизиться к западной модели, и наоборот. Царская Россия вслед за Дж. Хоскингом и В. Шляпентохом характеризуется как феодальное общество незападного типа с доминированием неформальных личных отношений [Hosking, 2000; Shlapentokh, Woods, 2007]. Симбиоз политики и рынка приводит к образованию хорошо известного российским исследователям феномену «власть-собственность»; в понимании этого концепта авторы используют материал А. Рябова в монографии «Жесткие структуры», отсылающий к работам И. Бережного и В. Вольчика [Бережной, Воль-чик, 2008; Ryabov, 2019].
Вслед за Я. Корнаи основой коммунистического режима признается феномен «партия-государство», который обусловил доминирование государственной собственности и формирование номенклатуры. Важность неформальных связей в советской номенклатуре отсылает к работам профессора Университетского колледжа Лондона А. Леденевой. Она написала предисловие не только к русскому, но и английскому изданию рецензируемой монографии; на восемь работ А. Леденевой дается около 50 ссылок, что свидетельствует о значимости концепций данного автора в по-
нимании исследуемого предмета. Для сравнения наиболее цитируемыми авторами являются Г. Хейл (104 ссылки на шесть работ), Я. Корнаи (72 ссылки на 14 работ), а на долю таких авторитетов как М. Вебер приходится лишь 33 ссылки на четыре работы, Д. Норт - 25 ссылок на четыре работы.
После крушения коммунизма в ряде стран сохранились или сложились заново неформальные патрональные сети, поддерживающие отношения «власть-собственность» с неформально институционализированной коррупцией. Президентская республика, сильная традиция патронализма и слабое влияние стран Запада способствовали формированию однопирамидальной доминирующей сети, а парламентская республика, относительно невысокий уровень патронализма и сильное влияние стран Запада сформировали конкурирующие сети.
В завершении первой главы авторы расширяют классификацию трех идеальных типов Я. Корнаи (демократии, автократии, диктатуры) за счет критерия уровня патернализма до шести идеальных типов: либеральная демократия (Эстония, Чехия), патро-нальная демократия (Украина, Молдова), консервативная автократия (Польша), патрональная автократия (Россия, Венгрия), коммунистическая диктатура (Северная Корея), диктатура с использованием рынка (Китай).
В главе «Государство» производится классификация института государства в трех политических режимах, которая базируется на идеях Д. Норта и Г. Хейла. Либеральные демократии основаны на конкуренции элит, непатрональных сетях, формальных институтах, приоритете общественных интересов; тип государства -конституционное. Патрональные автократии характеризуются неформальной патрональной сетью, приоритетом интересов элит, доминированием одной сети и неформальных институтов; для типа государства используются разнообразные синонимы - мафиозное / клановое / неопатримониальное / хищническое. Коммунистическая диктатура основана на бюрократической патрональ-ной сети номенклатуры, формальных институтах, приоритете идеологии; тип государства - партия-государство. Российский кейс доминирующей патрональной сети представлен на основе работ американского экономиста С. Маркуса и российско-американского экономиста К. Сонина [Markus, 2017; Lamberova, Sonin, 2018]. Максимизация интересов элит предполагает систем-
ную коррупцию, корпоративное рейдерство, модель «грабящей руки» - для либеральной демократии эти явления, по мнению авторов, не представляются значимыми.
В третьей главе «Акторы» дается сравнительная характеристика субъектов политико-экономических процессов в трех режимах. Наибольший интерес представляют характеристики акторов патрональных автократий. Распоряжающийся верховный патрон находится в окружении двора из приемной политической семьи [Judah, 2014; Kryshtanovskaya, White, 2005]. Авторы доказывают, что приемная политическая семья не является классом в понимании М. Вебера и К. Маркса, а также номенклатурой в понимании классика М. Восленского и политолога ВШЭ Н. Петрова [Petrov, 2019]. Авторы вводят термин «полигарх» для обозначения высокопоставленного политика, который за счет доступа к власти приобретает значительные экономические ресурсы. Наряду с полигар-хами выделяются политические подставные лица, полностью зависимые от патрона клиенты. В интересах приемной политической сети действует «рука патрона», который описывается неформальным термином «smotryashchiy» (описывая механизм покровительства и защиты в приемной политической семье, авторы используют термин «krysha»), ниже в иерархии стоят патрональ-ные служащие, ориентированные не на организацию, а на прямого начальника. По принципу лояльности формируется партия патрона, которая не обладает реальными полномочиями и выполняет функцию «приводного ремня» (Transmission-belt party). Авторы представляют детальную классификацию оппозиционных партий с «говорящими» категориями: маргинализованная, прирученная, абсорбированная, фейковая. В качестве примеров приводятся партии России и Венгрии как двух представителей патрональной автократии.
В качестве основных экономических акторов выделяются олигархи (основатели патрональной сети или принятые в семью), имеющие политическое влияние благодаря владению экономическими активами и членству в патрональной сети, бенефициары приватизации и государственных контрактов. Внесетевые олигархи попадают в категории покорившихся, попутчиков, конкурентов, ренегатов, устраненных. На основе концепции А. Хиршмана «голос-выход-верность» в трудах С. Маркуса и экономиста НИУ ВШЭ А. Яковлева приводится набор стратегий российских оли-
гархов [Markus, 2017; Yakovlev, 2006]. Вместо граждан в патро-нальных автократиях, по мнению авторов книги, действуют клиенты, опасающиеся пользоваться формально предоставленными правами. Среди НКО наиболее влиятельными являются «организованные государством НеГосударственные организации» (GONGO) [Naim, 2009]. В целом в патрональных автократиях большая часть политического поля монополизирована патрональной сетью, а относительную автономию сохраняют отдельные элементы экономического, культурного, информационного полей и несистемная оппозиция. Российские кейсы взяты из работ А. Леденевой [Ledeneva, 2013].
В обзоре главы «Политика» также целесообразно сконцентрироваться на характеристиках патрональной автократии. Политическая элита такого режима, в отличие от либеральной демократии, активно использует популизм, критика которого приравнивается к критике народа и нации - при этом популизм является не идеологией, а инструментом легитимации. Российский опыт представлен работами профессора ВШЭ Б. Макаренко и программной статьей В. Суркова «Долгое государство Путина» [Макаренко, 2017].
Основываясь на классификации четырех прав СМИ М. Харасти (право знать, говорить, выбирать, взаимодействовать онлайн), на работах профессора МГУ Е. Вартановой и журналиста Б. Джуды доказывается, что режимы России и Венгрии «нейтрализовали права СМИ» [Vartanova, 2011; Judah, 2014]. Лоббизм в либеральной демократии связан с группой интересов и направлен на законодательную деятельность, лоббизм в патрональной автократии связан с патрональной сетью (ее авторы не считают группой интересов) и направлен на членов двора патрона.
Авторы солидаризируются с Г. Хейлом, который выделил функции манипулируемых выборов в автократиях - плебисцит как выражение лояльности, легитимация формальных политических позиций в патрональной сети, стабилизация режима, легитимация режима в целом. Патрональная политика нацелена на личное обогащение элит, публичная политика ориентируется на общественные интересы в форме определенной идеологии, но без монополизации власти, а силовая (коммунистическая) политика предполагает реализацию идеологии с помощью монопольной власти партии-государства.
Приводится типология дискреционного правотворчества и выборочного правоприменения в зависимости от лояльности акторов патрональной сети. Авторы вводят дефиницию «равенство после закона», оно означает равное правоприменение. Оно свойственно только демократиям, в автократиях и диктатурах практикуется «неравенство после закона». Играя словами, авторы обыгрывают выражение «власть закона» и «закон власти».
Компромат на политических оппонентов присутствует в каждом режиме, но в автократиях он концентрируется в руках патрона, который может не только собирать, но и создавать компромат - оппозиционеры формально наказываются не за публичную деятельность, а по уголовным статьям. Авторы также утверждают, что патрон собирает компромат на своих клиентов для контроля их поведения. Анализируя функции институтов государственного принуждения в демократиях и автократиях (белое, серое, черное принуждение в зависимости от легальности), авторы полностью отказывают правоохранителям, спецслужбам, налоговым органам автократий в выполнении общественно полезных функций, что вряд ли доказуемо эмпирически.
Феномен цветных революций авторы связывают с противостоянием двух типов патрональных режимов: мультипирамидаль-ной патрональной демократии и монопирамидальной патрональ-ной автократии. Когда первый подтип режима сталкивается с угрозой второго, то незаинтересованные акторы организовывают протесты (Украина, Кыргызстан, Грузия, Армения). В устойчивых патрональных автократиях, представленных Россией, Беларусью и Азербайджаном, попытки установить патрональную демократию потерпели неудачу. Важными ресурсами патрональных автократий определены единство ветвей власти и неразвитость гражданского общества. Обращаясь к упомянутой концепции А. Хиршмана, в патрональных автократиях потенциальный голос конвертируется в принудительную лояльность. Отсылая к работе Т. Шеллинга по теории игр в части стратегии приверженности (обязательства), авторы показывают, что верховный патрон может показать оппонентам и клиентам готовность идти на крайние меры в ущерб себе [8сЬеШи§, 2007]. Вера в способность верховного патрона реально наказать за нелояльность укрепляет режим, с ослаблением веры патрональная сеть начинает распадаться. В патрональной автократии неизбежна проблема преемника, провоцирующая конфликт
внутри сети и рассматриваемая как окно возможностей для трансформации в патрональную демократию. Однако приведенные кейсы Азербайджана, Казахстана, Узбекистана вряд ли подтверждают использование окна возможностей.
В главе «Экономика» авторы предлагают свою модель реляционной (неформальной) экономики для посткоммунистических стран, которая ставит под сомнение роль государства как регулятора «провалов рынка» и обладает, по мнению авторов, большей объяснительной силой, чем поведенческие и институциональные модели. Авторская модель, основанная в частности на концепции политического капитализма Р. Холкомба, презентуется как политический анализ экономических процессов, что отличает ее от теории общественного выбора, предлагающей экономический анализ политики [Но1оошЬе, 2018].
В отличие от добровольного горизонтального сотрудничества экономической и политической элиты в модели политического капитализма, в реляционной экономике преобладают вертикальные и принудительные отношения под руководством политической элиты (патрональной сети), происходит формирование «криминально-государственной модели». Завышение цен при госзакупках рассматривается как один из механизмов реляционной модели, наряду с изъятием активов у не вошедших в патрональную сеть (или провинившихся) предпринимателей, получением монопольной ренты. Экспансия патрональной сети в экономику создает широкий круг стейкхолдеров, заинтересованных в сохранении режима, в то время как контрольные механизмы работают только против не включенных в сеть акторов.
Происходит процесс патронализации собственности, когда сеть неформально присваивает часть «эндогенных имущественных прав», в терминологии Э. Шлэгер - Э. Остром, на формально частную собственность, перераспределение принимает форму рей-дерства. Российские практики корпоративного рейдерства заимствованы из работ экономиста Стокгольмского университета И. Викторова, исследователя Европейского университета в Петербурге В. Волкова, исследователя университета Боулинг Грин (Огайо) Л. Черных [У1кЮгоу, 2019; Уо1коу, 2002; СЬетукЬ, 2011]. Немаловажно замечание авторов о том, что конечным собственником всего имущества страны является верховный патрон, а узнать, кто был реальным собственником актива, можно только после смерти владельца по разделении наследства.
С опорой на теорию хищничества государства экономиста парижского университета М. Вахаби приводятся стадии «охоты» на активы бизнесменов, а на основе данных С. Маркуса определяется дисконт принудительно выкупаемых активов в 80-90% [Vahabi, 2015; Markus, 2015]. Авторы указывают признаки подставных и трофейных компаний: быстрый рост, синхронизация не с экономическими, а политическими циклами, перекладывание исполнения выигранных тендеров на субподрядчиков, размер прибыли и дивидендов выше среднеотраслевых. Представляется интересным провести анализ компаний по указанным параметрам. Значительная доля теневого сектора России объясняется адаптивной стратегией фирм к хищническому государству - на основе работ Г. Явлинского и А. Леденевой [Ledeneva, 2006; Yavlinsky, 2013].
В главе «Общество» анализируются общественные сети и идеология в трех политических режимах. Авторы выдвигают спорное суждение, что при трансформации посткоммунистических режимов в патрональную автократию менялись прежде всего элиты, а не граждане. Приводимые самими авторами данные о составе новых элит показывают значительную преемственность с коммунистическими режимами, при том, что в обществе происходили революционные статусные перемены. Вслед за Д. Нортом констатируется факт, что в порядке ограниченного доступа подъем по социальной лестнице принимает форму дискреционного подарка патрональной сети.
Патрональная автократия не препятствует эмиграции не встроенных в сеть активистов, так как это снижает конфликтность внутри системы. Граждане патрональных автократий названы клиентами, зависимыми от ресурсов правящей элиты и испытывающими экзистенциальную угрозу лишиться точки доступа к ресурсам. Неравенство объясняется не рыночным распределением доходов, а занимаемым местом в монопирамиде патрональной сети и величиной предоставляемых патроном ресурсов, что отсылает к не упоминаемой в данной книге теории О.Э. Бессоновой «сдача-раздача» [Бессонова, 2015]. Данные по российским кейсам патрон-клиентских отношений с бюджетниками и бизнесом взяты из работы сотрудника германского think tank Фонда науки и политики Д. Минзарари [Minzarari, 2019].
Средний класс осмысливается в феодальных терминах «служилого дворянства» (интеллектуалы), идентифицирующего
себя с режимом вследствие получения материальных выгод, и «придворных поставщиков» (бизнесмены, сотрудники государственных холдингов). Высокопоставленные клиенты представлены олигархами и «лояльной бюрократической олигархией», по терминологии А. Политковской [Politkovskaya, 2009]. Массовую поддержку патрональной автократии авторы объясняют, исходя из концепции защиты от экзистенциальной тревоги П. Тиллиха и онтологической безопасности Э. Гидденса [Weems, 2004; Giddens, 1991]. Стабильность патрональной автократии поддерживается угрозами ненасильственного характера и популистской идеологией.
Вслед за евразийским мыслителем А. Дугиным авторы выделили три сообщества, дающие сильную идентичность, которые используют популисты - конфессиональное, этническое, семейное [Дугин, 2012]. При этом ценности и идентичности получают новую интерпретацию, в сообщества включаются только лояльные элементы, а оппозиционерам отказано в праве находиться в группе «Мы»; нация приравнивается к приемной политической семье со всеми ее клиентами.
В седьмой главе «Режимы» авторы дают определение и графическое изображение шести режимов на основе следующих переменных: патрональность управления, формальность институтов, функции правящей партии, доминирующий экономический механизм, коррупция, идеология, ограниченность власти, множественность сетей власти, автономия гражданского общества. Представлена авторская концепция траектории трансформации посткоммунистических режимов с конкретными схемами для каждой страны. Например, для России выведена следующая траектория: коммунистическая диктатура (1964-1985) - патрональная демократия (1991-1995, 1996-2003) - патрональная автократия (2004 - по настоящее время).
Авторы справедливо разделяют понятия режима и страны -последнее включает особенности культуры, истории, географии, наличие природных ресурсов. Предметом отдельного анализа стали такие характеристики страны, как этнические противоречия, глубинное государство и спецслужбы, размер страны; дается характеристика современным геополитическим союзам. При описании взаимоотношений России с соседями авторы используют концепцию трех стратегий, разработанную П. Катценштейном и Н. Вейгантом (на тот момент научными сотрудниками Принстон-
ского университета): экспорт автократии, военное вмешательство, газпромовская дипломатия [Katzenstein, Weygandt, 2017]. Авторы указывают, что в рамках ЕАЭС объединены относительно гомогенные режимы: патрональные автократии и патрональные демократии (Армения, Кыргызстан); членство в международной организации создает эффект зависимости и подражания наиболее ресурсному актору. Исходя из последнего утверждения, наиболее проблемным актором ЕС провозглашается Венгрия - как представитель патрональной автократии, в которой приемная семья использует принцип суверенитета для защиты своих «криминальных» действий. Только превращение патрональной сети в конкурентную среду (консолидация демократии в терминах теории транзита) гарантирует установление либеральной демократии вместо имитации формальных западных институтов.
Ссылаясь на работу фрайбургского исследователя Н. Захарова, авторы постулируют факт устойчивости российского режима к колебаниям цен на углеводороды: падение цен только приводит к снижению доходов, но не влияет на институты [Zakharov, 2019]. Авторы используют выводы С. Чейз в сборнике «Жесткие структуры» о глобальной криминальной экосистеме посткоммунистических автократий, почему-то оставляя без внимания материалы упоминаемых офшорных досье о подозрительных операциях акторов демократических режимов [Chayes, 2019]. Говоря о непрозрачности распределения рентных доходов от углеводородов в России, авторы отсылают к работе американских экономистов, опубликованной в оксфордском хэндбуке по российской экономике под редакцией М. Алексеева из университета Блумингтон (Индиана) [Gaddy, Barry, 2013].
Наряду с особенностями режима и страны авторы выделяют особенности политики, которая имеет определенные цели и измеряется конкретными результатами. В автократиях цели политики определяются целями элит, главной из которых является стабильное личное обогащение. Реформы направлены прежде всего на создание и распределение ренты, что подтверждается авторами цитатой академика РАН В. Полтеровича. По сравнению с демократией, «порог терпения» клиентов автократий выше, поскольку здесь отсутствуют механизмы публичной политики. Готовность верховных патронов в патрональных автократиях применять наси-
лие зависит также от культурных традиций страны и расчета баланса выгод и издержек подавления протестов.
Фундаментальный труд Б. Мадьяра, Б. Мадловича представляет значительный интерес для политологов посткоммунистических стран, особенно России и Венгрии, которым авторы уделили особое внимание. «Археология» ссылок показывает источники формирования авторской парадигмы, которая, вероятно, займет достойное место в гибридологии политических режимов, прежде всего за счет четких классификаций и логики изложения. Впечатляет историографический обзор проблематики постсоветских режимов. Вместе с тем, как и любая парадигма, она должна быть не только верифицирована, но и фальсифицирована (в понимании К. Поппера).
Политологи могут и должны, опираясь на передовые теории, исследовать конкретные страновые кейсы, искать отклонения, не объясняемые парадигмой. В конечном счете процесс познания ведет к развитию или смене парадигмы, и можно предположить, что концепции Б. Мадьяра, Б. Мадловича поспособствуют креативному исследованию профессиональных политологов, социологов, студентов и размышлению о путях развития России всех, кто интересуется политикой.
S.V. Rastorguev* Rethinking hybridology: patronal autocracy in the focus of political analysis (Review)1
For citation: Rastorguev S.V. Rethinking hybridology: patronal autocracy in the focus of political analysis (Review). Political science (RU). 2023, N 1, P. 338-352. DOI: http://www.doi.org/10.31249/poln/2023.01.15
* Rastorguev Sergey, Financial university under the Government of the Russian Federation (Moscow, Russia), e-mail: SRastorguev@fa.ru
1 The article was prepared based on the results of research carried out at the expense of budgetary funds under the state assignment of the Financial University.
Reference
Berezhnoy I.V., Volchik V.V. Investigation of the economic evolution of the Institute of power-property. Moscow: Unity-Dana, 2008, 239 p. (In Russ.)
Bessonova O.E. Market and distribution in the Russian matrix: from confrontation to integration. Moscow: Political encyclopedia, 2015, 149 p. (In Russ.)
Chayes S. The structure of corruption: a systemic analysis. In: Magyar B. (ed.). Stubborn structures: reconceptualizing post-communist regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, P. 507-530.
Chernykh L. Profit or politics? Understanding renationalizations in Russia. Journal of corporate finance. 2011, Vol. 17, N 5, P. 1237-1253. DOI:
Dugin A.G. The fourth political theory. Moscow: Palmyra, 2017, 351 p. (In Russ.)
Gaddy C.G., Ickes Barry W. Russia's dependence on resources. In: Alexeev M., Weber Sh. (eds). The Oxford handbook of the Russian economy. Oxford; New York: Oxford university press, 2013, P. 309-340.
Giddens A. Modernity and self-identity: self and society in the late modern age. Cambridge, UK: Polity, 1991, 256 p.
Hale H. Patronal politics: Eurasian regime dynamics in comparative perspective. Cambridge: Cambridge university press, 2015, 558 p.
Holcombe R.G. Political capitalism: how economic and political power is made and maintained. Cambridge: Cambridge university press, 2018, 304 p.
Hosking G. Patronage and the Russian state. The Slavonic and East European review. 2000, Vol. 78, N 2, P. 301-20.
Judah B. Fragile Empire: how Russia fell in and out of love with Vladimir Putin. New Haven; London: Yale university press, 2014, 400 p.
Katzenstein P.J., Weygandt N. Mapping Eurasia in an open world: how the insularity of Russia's geopolitical and civilizational approaches limits its foreign policies. Perspectives on politics. 2017, Vol. 15, N 2, P. 428-442.
Kornai Ya. The socialist system. The political economy of communism. Moscow: Questions of economics, 1992, 672 p.
Kryshtanovskaya O., White S. Inside the Putin court: a research note. Europe-Asia studies. 2005, Vol. 57, N 7, P. 1065-1075.
Lamberova N, Sonin K. Economic transition and the rise of alternative institutions: political connections in Putin's Russia. Economics of transition and institutional change. 2018, Vol. 26, N 4, P. 615-648.
Ledeneva A. How Russia really works: the informal practices that shaped post-soviet politics and business. New York: Cornell university press, 2006, 288 p.
Ledeneva A. Can Russia modernise? Sistema, power networks and informal governance. Cambridge: Cambridge university press, 2013, 327 p.
Magyar B. Stubborn structures: reconceptualizing post-communist regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, 675 p.
Makarenko B.I. Populism and political institutions: a comparative perspective. Bulletin of public opinion. 2017, N 1-2 (124), P. 15-28.
Markus S. Property, predation, and protection: piranha capitalism in Russia and Ukraine. Cambridge: Cambridge university press, 2015, 256 p.
Markus S. The Atlas That Has Not Shrugged: Why Russia's oligarchs are an unlikely force for change. Dadalus-Journal of the American academy of arts & sciences. 2017, Vol. 146, N 2, P. 101-112.
Minzarari D. Disarming public protests in Russia: transforming public goods into private goods. In: Magyar B. (ed.). Stubborn structures: reconceptualizing post-communist Regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, P. 385-411.
Naim M. Missing links: what is a GONGO? Foreign Policy. 2009, N 160, P. 95-96.
Offe C. Civil Society and social order: demarcating and combining market, state and community. European journal of sociology / Archives Europeennes de sociologie. 2000, Vol. 41, N 1, P. 71-94.
Politkovskaya A. A Russian diary: a journalist's final account of life, corruption, and death in Putin's Russia. London: Random house publishing group, 2009, 400 p.
Petrov N. Putin's neo-nomenklatura system and its evolution. In: Magyar B. (ed.). Stubborn structures: reconceptualizing post-communist regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, P. 179-215.
Ryabov A. The Institution of power&ownership in the former USSR: origin, diversity of forms, and influence on transformation processes. In: Magyar B. (ed.). Stubborn structures: reconceptualizing post-communist regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, P. 415-35.
Schelling T.C. Strategies of commitment. In: Strategies of commitment and other essays. Cambridge, MA: Harvard university press, 2006, P. 1-26.
Shlapentokh V., Woods J. Contemporary Russia as a feudal society: a new perspective on the post-soviet era. New York: Palgrave Macmillan, 2007, 278 p.
Vahabi M. The political economy of predation: manhunting and the economics of escape. Cambridge: Cambridge university press, 2015, 428 p.
Vartanova E. The Russian media model in the context of post-soviet dynamics. In: Hallin D.C., Mancini P. (eds). Comparing media systems beyond the western world. Cambridge university press, 2011, P. 119-143.
Viktorov I. Russia's Network state and reiderstvo practices: the roots to weak property rights protection after the post-communist transition. In: Magyar B. (ed.). Stubborn structures: reconceptualizing post-communist regimes. Budapest-New York: Central European university press, 2019, P. 437-459.
Volkov V. Violent Entrepreneurs: the use offorce in the making of Russian capitalism. Ithaca: Cornell university press, 2002, 224 p.
Weber M. Economy and society: essays on understanding sociology. In 4 t. m.: Publishing House of the Higher School of Economics, 2016, 448 p. (In Russ.)
Weems C.F., Costa N.M., Dehon C., Berman S. Paul Tillich's theory of existential anxiety: a preliminary conceptual and empirical examination. Anxiety, Stress & Coping. 2004, Vol. 17, N 4, P. 383-399.
Yakovlev A. The evolution of business: state interaction in Russia: from state capture to business capture? Europe-Asia studies. 2006, Vol. 58, N 7, P. 1033-1056.
Yavlinsky G. Realeconomik: the hidden cause of the great recession (and how to avert the next one). New Haven; London: Yale university press, 2013, 166 p.
Zakharov N. Asymmetric Oil Price Shocks, Tax Revenues, and the Resource Curse. Economics Letters, 2019, P. 108-515.
Литература на русском языке
Бережной И.В., Вольчик В.В. Исследование экономической эволюции института власти-собственности. - М.: Юнити-Дана, 2008. - 239 с.
Бессонова О.Э. Рынок и раздаток в российской матрице: от конфронтации к интеграции. - М.: Политическая энциклопедия, 2015. - 149 с.
ВеберМ. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. В 4 т. - М.: Изд-во ГУ ВШЭ, 2016. - 448 с.
Дугин А.Г. Четвертая политическая теория. - М.: Пальмира, 2017. - 351 с.
Корнаи Я. Социалистическая система. Политическая экономия коммунизма. - М.: Вопросы экономики, 2000. - 671 с.
Макаренко Б.И. Популизм и политические институты: сравнительная перспектива // Вестник общественного мнения. - 2017. - № 1-2 (124). - С. 15-28.
