CC BY
29
воспоминания и интервью
DoI 10.24411/2076-8176-2021-11006
«Перелистывая страницы жизни...» интервью с профессором Е.Б. Музруковой Р.А. Флндо
институт истории естествознания и техники им. с.и. вавилова ран, москва, россия;
fando@mail.ru
читателю предлагается интервью с известным российским историком биологии и организатором науки, доктором биологических наук, профессором Еленой Борисовной музруковой. она проработала около полувека в институте истории естествознания и техники им. с.и. вавилова ран, имела большой опыт руководства Центром социокультурных проблем истории науки и техники, отделом истории биологических и химических наук, также была научным руководителем аспирантов и соискателей учёных степеней, возглавляла коллективные исследования, финансируемые различными научными фондами. Е.Б. музрукова была свидетелем, а иногда и участником, событий, происходивших в истории института, поддерживала тесные контакты с историками биологии санкт-Петербургского филиала ииет ран и до сегодняшнего дня продолжает руководить диссертационным советом д 002.051.02 по специальности «история науки и техники (биологические науки)». интервью было взято и расшифровано р.А. Фандо, учеником Е.б. музруковой.
Ключевые слова: Е.б. музрукова, история биологии, ииЕт рАН, научное творчество, судьба женщины в науке.
8 февраля 2019 г. исполнилось 75 лет одному из лидеров сообщества российских историков биологии Елене борисовне музруковой. с 1967 г. на протяжении пятидесяти лет она проработала в институте истории естествознания и техники, активно занималась научной и научно-организационной работой, объединила вокруг себя молодых исследователей и создала собственную научную школу. в настоящее время Елена борисовна находится на заслуженном отдыхе, но не теряет
© Фандо р.А., 2021
связей с родным ИИЕТ РАН, оставаясь председателем диссертационного совета Д 002.051.02 по истории науки и техники (биологические науки) и членом международного редакционного совета журнала «Историко-биологические исследования». Предлагаемое читателям интервью было взято вскоре после юбилея Е.Б. Музруковой.
Многие черты характера Елена Борисовна переняла от своего отца, а многие — воспитала самостоятельно. За её внешней мягкостью и сентиментальностью скрываются мужество и смелость, чувство собственного достоинства, независимость, стойкость к ударам судьбы, которых на её жизненном пути было немало. Часто на помощь приходили близкие люди, о которых Елена Борисовна вспоминает с теплотой и благодарностью. Непосредственно на её профессиональное становление оказал большое влияние Леонид Яковлевич Бляхер, который заведовал в институте сектором истории биологических наук с 1956 по 1975 г. Своей ученице он передал некоторые «секреты» историко-научного ремесла. Музрукова и Бляхер во главу своих исследований ставили принципы правдивости и точности, что свойственно экспериментальной науке, в то время как некоторым историкам науки присуща некоторая «приблизительность» знания, от чего многие факты искажаются и интерпретируются по-своему. Можно сказать, что они внесли в историю биологии скрупулёзность, добросовестность и тщательность лабораторных исследований, тем более их научная карьера начиналась в экспериментальной биологии.
Благодаря инициативе Е.Б. Музруковой в 2001 г. в ИИЕТ РАН был создан Центр истории социокультурных проблем науки и техники. В новое структурное подразделение перешло большинство институтских историков биологии: Н.А. Григорьян, В.И. Назаров, Л.В. Чеснова, О.П. Белозёров, Т.А. Курсанова, К.О. Россиянов, Р.А. Фандо. Фактически Центр занимался изучением социальных аспектов истории отечественной биологии. Работать в новом коллективе было чрезвычайно интересно: издавались коллективные сборники «социокультурные проблемы развития науки и техники» (6 выпусков), «Российско-украинские связи в истории естествознания и техники» (3 выпуска), а также тематические сборники — «Научные школы в отечественной биологии XX века и их трансформация в условиях социокультурных изменений» (2007), «Наука и техника в первые десятилетия советской власти: социокультурное измерение (1917—1940)» (2007), «Междисциплинарный синтез в биологии: история и современность» (2008), «Экспериментальная биология: страницы истории» (2013), работали семинары, обсуждались различные исследования. Елена Борисовна очень доброжелательный и приветливый человек, поэтому в Центре всегда поддерживался здоровый психологический микроклимат, дни рождения сотрудников отмечались всем коллективом, также как и другие праздники.
Е.Б. Музрукову ценят и уважают практически все историки биологи нашей страны. Её имя хорошо известно за рубежом. однако, как это нередко бывает, именно тот, кто больше всего заслуживает награды, не получил её. Елена Борисовна так и не стала обладателем званий «Заслуженный деятель науки» или «Ветеран труда», не была награждена ведомственными почётными грамотами или медалями, хотя полвека добросовестно проработала в одном институте. она любит повторять евангельское изречение: «Добродетель сама себе награда», поэтому других наград она не искала и не хотела.
I
Рис. 1. Е.Б. Музрукова Fig. 1. E.B. Muzrukova
Р.Ф.: Елена Борисовна, Вы можете рассказать о Ваших родителях?
Е.М.: Мои родители вообще-то были выдающимися людьми. Папа руководил Уралмашзаводом, где выпускались танки Т-34. И.В. Сталин назначил папу директором гигантского завода, когда ему было всего 35 лет. Затем его перевели в город Челябинск-401, где создавался плутониевый заряд для атомной бомбы. Он стал директором крупного предприятия. Мне было тогда всего четыре года. Я очень хорошо помню эти красивые места. Уральские горы, озеро Иртяш. Природа необыкновенная. Там росли такие цветы, которые здесь только на клумбах можно встретить. Мама умерла, когда мне было всего семь лет. Она была для меня воплощением красоты: карие глаза, тёмные густые волосы и очаровательная улыбка. Я любила её всем своим существом. После смерти мамы детство моё кончилось сразу и навсегда, потому что началась напряжённая внутренняя жизнь без близкого мне человека, и с этим надо было смириться, с этим надо было жить, и на это ушли годы. Я всё время думаю, что если бы мама не умерла, моя жизнь, да и жизнь моих братьев2 сложилась бы по-другому. Сиротство накладывает на любую жизнь неизгладимую печать, в нём всегда есть привкус горя — им был запах маминых духов, запах её платьев, запах каких-то мелочей.
После смерти мамы вся папина любовь сконцентрировалась на мне. Я очень боялась его потерять, также как и он меня. Он женился на Анне Дмитриевне Гельман. Она была известным химиком, занималась изучением трансурановых элементов и получением плутония для первой советской атомной бомбы. Анна дмитриевна считала, что дети должны учиться только в столице, поэтому перевезла меня в Москву. Я поступила в школу № 103 на Молчановке. У нас были очень сильные учителя, которые блестяще владели своим предметом, являлись людьми высокой культуры и моральной стойкости.
1 В настоящее время Челябинск-40 называется Озёрском и продолжает оставаться закрытым городом.
2 У Е.Б. Музруковой было два старших брата — Владимир и Николай.
Надо сказать, что в те годы в старых Арбатских переулках все друг друга немного знали хотя бы в лицо, и когда кто-нибудь, даже малознакомый, подходил ко мне на улице и говорил: «Лена, а ты знаешь...», реакция была мгновенной: «Что-нибудь с папой?». Возможно, что я была круглой отличницей только из-за него, не хотела огорчать папу. Если у меня появлялись четвёрки, папа тихо говорил: «Леночка, ты меня очень огорчила». В Московский университет я тоже поступила, чтобы у него не было сердечного приступа. Хотя я мечтала стать актрисой. Меня приглашали сниматься в кино, когда я училась в 10-м классе. Я сначала отказывалась, так как шла на золотую медаль и ни на какие съёмки просто не было времени. Нашим соседом по дому был тогда народный артист Н.П. Охлопков, и меня очень вдохновляли его комплименты, которые Николай Павлович говорил, скорее всего, из вежливости. когда я сказала папе, что хочу поступать в театральное училище, он побледнел и сказал: «Вот тут-то у меня и будет инфаркт!» Удивительно, но у меня даже не возникло варианта ответа «нет». ткнув пальцем, я выбрала биофак Мгу. о своём выборе я сейчас нисколько не жалею, я закончила один из лучших в то время факультетов МГУ.
Р.Ф.: Елена Борисовна, Ваш папа был крупным государственным деятелем, дважды Героем Социалистического Труда. А каким он был вне работы?
Е.М.: Мой отец, Борис Глебович, был Мужчиной с большой буквы, который, несмотря на тяжелейшую работу и ответственность, какая и не снилась некоторым нашим современным чиновникам, никогда не позволял себе срываться на своих близких, тем самым перекладывая тяжесть нервного напряжения на чужие плечи; который никогда не кичился ни должностями, ни своим генеральским званием, ни орденами и звездами Героя, а, придя с работы, мог одеть фартук и начать помогать мыть посуду; который со всеми людьми разговаривал как с равными себе, у которого с детства было заложено высокое уважение и бережное отношение к женщине.
За его внешней мягкостью и даже некоторой старомодной сентиментальностью скрывался мужественный характер. Именно этот человек, мой папа первым, сбросив генеральскую шинель, шёл под облучение во время аварии, первым выслушивал ругань Берии, первым принимал и стойко переносил все удары судьбы. Только один раз я видела, как его вели под руки, потому что он не мог идти сам. Это было в Москве, когда он вернулся из больницы и узнал о смерти мамы.
Твёрдость его характера проявлялась в поступках неординарных и смелых. Моя мачеха, Анна Дмитриевна Гельман, рассказывала, что ещё в самом начале работы в Челябинске-40 папа в одном из телефонных разговоров с Берией попросил его тихо и очень твёрдо не употреблять в разговорах с ним нецензурных выражений: «Я этого языка не понимаю». И Берия больше так с ним не разговаривал, хотя это был его обычный стиль общения, возможно, опасаясь И.В. Сталина, который папу очень ценил. Позднее Хрущёв, со свойственным ему самодурством, приказал взорвать колокольню храма в Сарове. Но папа сказал: «С работы снимайте, а колокольню не взорву». Я не знаю, был ли папа верующим человеком, но колокольня в Сарове для меня остаётся лучшим памятником ему.
Одной из папиных замечательных черт было сострадание к людям. Именно сострадание, а не формальная официальная помощь «трудящимся». Как депутату, ему приходилось в Арзамасе-16 вести приёмы по личным вопросам. После этих приёмов он приходил поздно, часто расстроенный, мы обычно долго гуляли перед сном, все каникулы в школе и МГУ я проводила у папы, и он рассказывал мне, какие си-
туации пришлось ему разрешать, кому удалось помочь, а кому нет. Особенно он переживал за женщин и детей. Я по молодости лет не могла понять, ну что же так огорчаться из-за чужого горя? Но для него это всегда была личная боль. Потом, уже на его похоронах я увидела, как много приехало проститься с ним простых людей, женщин, которые оплакивали его как родного человека. Может быть, и им он помог когда-то?
Многое в этом человеке было неординарно и необычно. Скорее всего, обстоятельства жизни не позволили полностью раскрыться его богато одарённой артистической натуре. Он очень любил музыку. У меня до сих пор хранятся старые пластинки с записями опер, симфонических концертов, романсов, которые мы часто слушали с ним вдвоём. Он очень любил и часто ходил в Большой на балет, поощрял мои занятия танцами и художественной гимнастикой, сам прекрасно танцевал. Я помню, как в Челябинске-40, когда на праздники собирались гости и часто приходили аспирантки и сотрудницы Анны дмитриевны — молодые, нарядные, хорошенькие, — папа вальсировал с ними, и они были счастливы, так же как и я, потому что первый танец был всегда моим. Ощущение себя в танце с ним осталось на всю жизнь.
Р.Ф.: Елена Борисовна, когда Вы поступили на биофак, какая биологическая дисциплина Вас особенно заинтересовала?
Е.М.: Меня интересовали вопросы гистологии и цитологии. В то время на биофаке работал Григорий Иосифович Роскин, который в 1957 г. организовал в МГУ лабораторию экспериментальной цитологии и цитохимии раковой клетки. Вместе со своей женой Н.Г. Клюевой он получил лекарство круцин для лечения злокачественных опухолей. Поскольку моя мама умерла от рака, я хотела посвятить себя поиску лекарств от этого недуга. Конечно, это была глупость. Учиться на биофаке мне нравилось, у нас были великолепные преподаватели. Я поступила на кафедру цитологии и гистологии, которой руководил роскин. Он был основателем и первым заведующим кафедрой гистологии и эмбриологии (с 1930 по 1953 г.). Затем кафедрой заведовал А.Н. Студитский (с 1953 по 1961 г.). А в 1961 г. кафедру переименовали в кафедру цитологии и гистологии, и снова её заведующим стал роскин, он был на этой должности до самой смерти, до 1964 г. На кафедре был такой профессор Левинсон Леон Бенцианович, он говорил, что на нашу кафедру мы подбираем девочек по фотокарточкам. Но это было, конечно, не так, так как я училась хорошо в университете. Роскин даже на экзамене сказал мне: «Вы знаете, Леночка, Вас ждёт большое научное будущее». А я ответила: «Да не дай бог. Я не хочу быть большим учёным».
Р.Ф.: Кто из преподавателей МГУ Вам особенно запомнился?
Е.М.: Сергей Евгеньевич Северин, он читал курс биологической химии. Олег Александрович Реутов, читал органическую химию. Было так интересно, что мы просто бежали к нему на лекции на химфак. Генетику нам читал Всеволод Николаевич Столетов. Это было ужасно. Столетов совмещал заведование кафедрой генетики МГУ с должностью министра высшего и среднего специального образования РСФСР. В прошлом он был ярым сторонником Лысенко. В 1948 г. Столетов издал книгу «Путь выдающегося агробиолога: к 50-летию со дня рождения академика Т.Д. Лысенко». Сами понимаете, кукую генетику он нам преподавал, хотя он рассказывал о Моргане, о хромосомах, но понять, о чём он говорил, было совершенно невозможно.
Р.Ф.: А как сложилась Ваша жизнь после университета?
Е.М.: В конце учёбы я быстро вышла замуж за Марата Викторовича Баглая, а потом у меня родилась дочка — Анна Маратовна Баглай. Когда шло распределение после университета, меня никуда не отправили, так как я уже была беременна. Предлагали пойти в аспирантуру к Залкинду Семёну Яковлевичу, но я отказалась.
Р.Ф.: Елена Борисовна, а как вы пришли в историю науки?
Е.М.: Это произошло благодаря Регине Семёновне Карпинской, известному методологу и философу. Она окончила в 1950 г. философский факультет МГУ, а в 1963 г. — биологический факультет МГУ. Я с ней была очень дружна, мы рядом снимали дачу возле Барвихи. Она мне как-то сказала: «Лена, есть такой прекрасный Институт истории естествознания и техники. Я знакома с заместителем директора института Семёном Романовичем Микулинским, я поговорю с ним, и он тебя возьмёт». И вот я пришла на приём к Семёну Романовичу, он говорил со мной довольно-таки сухо. Но под меня выделили единицу из Президиума Академии наук, затем эту единицу забрали под другого сотрудника. Тогда мой папа позвонил вице-президенту АН СССР М.Д. Миллионщикову, они были дружны, и таким образом штатную единицу под меня институт получил. В институте работала знакомая моего мужа, которая посоветовала ни в коем случае не идти в сектор истории биологии — куда угодно, только не туда. Тогда я подумала: «Зачем мне идти в другие сектора, если я окончила биофак. Я пойду в сектор истории биологии». Свой первый день работы в институте я помню очень хорошо. Делал доклад Борис Григорьевич Кузнецов в зале. Я сидела, внимательно слушала, но не понимала ничего. Когда я пришла в сектор, там Эдуард Николаевич Мирзоян делал доклад о Северцове. Потом подошла ко мне Вера Николаевна Гутина и спросила: «А что Вы пришли сюда? Что Вас толкнуло в историю биологии?» Я совершенно спокойно ответила: «Рождение ребенка. ». Меня очень доброжелательно встретила Нора Андреевна Григорян. Она сказала мне: «Деточка, всё у Вас будет хорошо». По-дружески ко мне отнеслась Лариса Васильевна Чеснова. В этот же день я подошла к заведующему сектором, Леониду Яковлевичу Бляхеру, и сказала: «Я буду у Вас работать». На что он строго ответил: «Сначала покажете мне свою дипломную работу». Я ему принесла работу, он её два дня читал, листал, после чего сказал: «Ничего. Мне понравилось». Вот так я начала работать в секторе истории биологии.
Р.Ф.: А каким человеком был Бляхер?
Е.М.: Где-то он был замкнутый, но и одновременно очень весёлый и открытый человек. Он очень разбирался в людях. С Леонидом Яковлевичем мы быстро решили, чем я буду заниматься. Он предложил мне тему кандидатской диссертации «Цитологические модусы эмбриогенеза». Защищала я её в 1973 г. Я немного отложила сроки защиты, так как в 1973 г. я родила ещё близнецов — Олю и Иру. Мне пришлось также до защиты сдать кандидатский минимум по английскому языку, философии, истории науки и техники, а также по марксизму-ленинизму.
Р.Ф.: Вы не хотели вступить в коммунистическую партию?
Е.М.: Никогда.
Р.Ф.: Защита диссертации проходила спокойно?
Е.М.: В принципе, да. Ко мне только придирался Абба Евсеевич Гайсинович. То даты не те указала, то не те данные. Перед этим, в 1972 г., у него защитилась аспирантка Глушакова Т. И. Тема её диссертации «Учение об индивидуальности хромосом в его историческом развитии». После нападок Гайсиновича на трибуну
поднялся Леонид Яковлевич и сказал: «В отличие от Вас, Абба Евсеевич, я не вожу пером по бумаге работ своих диссертантов. Всё, что она сделала, она сделала сама. И я очень горд, что она разобралась в такой сложной теме».
Р.Ф.: Потому что писать когнитивную историю науки действительно очень тяжело, нужно хорошо знать содержание науки. Сейчас в основном все занимаются социальной историей науки, работают в архивах, реконструируют биографии учёных и события прошлого, а развитие научных идей мало кого интересует.
Е.М.: А раньше в диссертациях обязательно должны были обсуждаться биологические проблемы, требовался анализ идей прошлого для решения актуальных задач современной науки. В 1979 г. я опубликовала монографию «Формирование представлений о причинах индивидуального развития», где проанализировала четыре периода развития цитоэмбриологических исследований: 1) период, предшествовавший цитологическому анализу явлений эмбрионального развития (1840-е — 1860-е гг.); 2) формирование цитологии и эмбриологии (1870-е гг. — 1900 г.); 3) развитие цитоэмбриологии на основе синтеза с генетическими и биохимическими исследованиями (1900 г. — конец 1920-х гг.); 4) исследование молекулярных механизмов развития и решение проблемы клеточной дифференцировки (с конца 1920-х гг. XX в. до конца 1970-х гг.).
Р.Ф.: Елена Борисовна, кроме истории науки Вы очень интересовались философией.
Е.М.: Да, я постоянно ходила на семинары сектора философии естествознания Института философии АН СССР. Меня многие считали аспиранткой Р.С. Карпинской, так как я с ней очень близко общалась. В этом институте было очень интересно. Я стала понимать методологию своего историко-научного исследования.
Р.Ф.: Когда мы пишем работы по истории биологии, мы выделяем хронологические этапы развития научных дисциплин, или исследовательских институтов, или хронологические события в жизни учёных. А в Вашей научной деятельности какие можно выделить периоды? Вы же не всё время занимались одним и тем же?
Е.М.: В 1960-е гг. я занималась историей цитоэмбриологии. В 1970-е — 1980-е гг. я сконцентрировалась на анализе работ выдающихся цитологов прошлого. Я очень долго работала над монографией «Роль цитологии в формировании и развитии общебиологических проблем», которая вышла в 1988 г. Мне приходилось заниматься в архивах, в библиотеках, очень много читать работы зарубежных учёных. В процессе работы над этой книгой я сформировала для себя отношение к Т. Моргану, сильно увлеклась этим гениальным исследователем. Я стала читать работы Моргана и была поражена многообразием его научных интересов: эмбриология, генетика, биохимия, эволюционная теория. Он более двадцати лет специализировался в области экспериментальной эмбриологии, а затем стал одним из создателей хромосомной теории наследственности, основателем американской школы генетики. Изучение его наследия дало мне уникальную возможность проанализировать состояние и взаимодействие эмбриологии, цитологии и генетики на протяжении первой трети XX столетия. В конце 1980-х гг. я начала писать докторскую диссертацию «Научная программа школы Т.Х. Моргана в контексте развития биологии XX века», в 1993 г. я её защитила. Подзаголовок «научная программа» в названии работы был не случаен, так как концепция научных программ И. Лакатоса позволяла реконструировать динамику роста знания как процесса решения конкретных научных проблем.
Вообще идею исследовательской программы предложил Поппер ещё в 1930-х гг., а его ученик И. Лакатос разработал собственную концепцию, которую взяли на вооружение многие историки науки.
В 1991 г. я с Ларисой Васильевной Чесновой поехала на Неаполитанскую станцию, там меня поразила библиотека, можно было свободно брать работы Г. Дриша, Т. Моргана и других известных исследователей. Там я очень много материала собрала для будущей своей диссертации. Несколько месяцев мы работали в этой библиотеке. После защиты докторской диссертации я работала в проблемной группе социальной истории биологии, которой руководил Вадим Иванович Назаров. Я писала о Ф.Г. Добжанском, К. Бэре, В. Ру, А. Вейсмане.
В 1990-е гг. мы занимались также интересным делом — собирали архив устной истории. Я брала интервью у Н.П. Дубинина, А.А. Малиновского, А.А. Нейфаха и других крупных биологов. Во время этих бесед всплывали какие-то совершенно необычные факты, о которых мы не знали. Этой работой руководил Михаил Григорьевич Ярошевский. С нами выезжала видеогруппа, которая обеспечивала запись наших бесед. В эти же годы я переводила неизвестные письма ч. Дарвина В.О. Ковалевскому.
В начале 2000-х я решила создать собственный центр. Я пошла к Владимиру Михайловичу Орлу и попросила у него хоть какую-то комнатку для нас, чтобы там можно было сидеть и заниматься. орёл пошёл мне навстречу. Мы получили комнату и стали интересно работать. У нас было много семинаров, заседаний, защит диссертаций.
В 2000-е гг. я совместно с Ларисой Васильевной Чесновой работала над биографией В.Н. Беклемишева. До нас его биографию никто не писал. Я прониклась его работой «Методология систематики», где он определил методологический базис как общих, так и частных иерархических систем. Новаторскими явились и бекле-мишевский подход к понятию индивидуальности, и его трактовка морфопроцесса. Методология биологического познания Беклемишева не потеряла своего значения и в настоящее время. В конце 2000-х я переехала со своим вторым мужем Владимиром Георгиевичем Стрекозовым в Санкт-Петербург, у меня появилась много времени, чтобы глубоко изучить научное наследие Беклемишева. В 2009 г. вышла наша книга «Пророк XX века», в которой были рассмотрены неизвестные аспекты научной деятельности этого выдающегося биолога. Все фотографии к книге подбирала Лариса Васильевна, она была очень энергичным человеком.
Р.Ф.: Какие идеи Беклемишева остаются востребованными на сегодняшний день?
Е.М.: В первую очередь, это понятие индивидуальности в трактовке В.Н. Беклемишева. Дриш ввёл эту категорию для того, чтобы объяснить процесс восстановления целого «в его цельности», т. е. в естественно протекающем процессе. Беклемишев считал, что применение Дришем понятия индивидуальности ограничено прагматическими целями. Беклемишев был против понятия индивидуальности в узком смысле, как обособленного организма в своей телесной оболочке, считая такое понятие относительным. Критерием индивидуальности для учёного был не способ образования обособленности, а динамическая согласованность частей объекта, или, по его выражению, «функциональная гармония частей». Беклемишев определял организм как многоуровневую систему, в которой взаимодействие частей обеспечивает ритмическое повторение определённого цикла изме-
нений. Именно эта динамическая составляющая, присущая всему живому, и обеспечивает, по Беклемишеву, его специфику.
Беклемишев выделил три типа морфопроцесса: 1. Организмы, замкнутые в течение всего жизненного цикла. К таким организмам он отнёс бактерий. 2. Организмы, открытые в определённое время для определённых компонентов. Это большинство организмов во время полового оплодотворения. 3. Организмы, открытые в течение большей части своего жизненного цикла. К ним были отнесены ресничные черви, или турбеллярии. По мнению Беклемишева, три типа морфопроцесса представляют собой три типа комбинирования частей. Причём чем свободнее комбинируются части, тем слабее индивидуальность целого. Со временем учёными были изучены животные, открытые в течение большей части своей жизни, в частности представители типов погонофор и вестиментифер.
Представления Беклемишева о структуре наземных сообществ, которые он высказал в начале 1930-х гг., логически вытекали из его трактовки сущности индивидуальности. Это был оригинальный подход к решению проблемы индивидуальности в биологии. Основными терминами при обосновании сути индивидуальности для Беклемишева стали — организация и процесс. Он писал, что всякий организм есть в сущности морфопроцесс и характеризуется он определёнными стадиями в изменении всех свойств и определёнными взаимоотношениями этих изменений во времени. Ритмичность и замкнутость — это характерные черты морфопроцесса. чем более замкнут морфопроцесс, тем более он независим от внешней среды, а следовательно, более индивидуален. Критерием индивидуальности для Беклемишева был не способ образования обособленности и самостоятельность частей, а только устойчивость морфопроцесса. В настоящее время уже на уровне синергетических взаимодействий особый интерес представляют многоуровневые связи. Процессы, возникающие при межуровневых взаимодействиях, имеют вид развёрнутых во времени и пространстве клеточных преобразований. Такое представление соответствует беклемишевскому понятию динамической согласованности, или функциональной гармонии частей. Таким образом, его идеи, когда-то не признанные научным сообществом, стали будущим биологии.
Р.Ф.: Однажды в разговоре Вы сказали, что преклоняетесь перед методологией Моргана. Поясните, пожалуйста, что это означает?
Е.М.: Морган предложил методологию редукционизма, к которой ещё не была готова биология начала XX в. Но перепутье предоставляет выбор идущему, и Морган свой выбор сделал. Он предложил механическую модель строения хромосомы, в которой гены располагались линейно и представляли собой индивидуализированные образования. Они могли меняться во время мейоза. Это явление кроссинговера. В то время представления о генах были очень бедны, поэтому механическая модель строения хромосомы как рабочая гипотеза вполне устраивала Моргана. Склонность его к механицизму усиливалась благодаря резко отрицательному отношению к метафизике. Борясь с метафизикой, Морган сознательно придавал своим материалистическим воззрениям механистическую форму, поскольку материализм и механицизм были для него тождественными понятиями. Такое механистическое мышление в биологии было сродни физике. Сам Морган понимал, что механицизм не может объяснить все явления природы, но механистический подход даёт очень многое для науки. Не случайно идеи Моргана о том, что свойства живых существ являются следствием их химического состава и строения, подгото-
вили почву для исследования жизни на молекулярном уровне и зарождения новых научных дисциплин.
р.Ф.: Елена Борисовна, а с какими директорами института Вам удалось поработать?
Е.М.: Сначала я работала под руководством Бонифатия Михайловича Кедрова. Потом в 1974 г. его сменил на этом посту Семён Романович Микулинский. Он был тяжёлый человек, но у меня с ним были хорошие отношения. Работать с ним было интересно, мы участвовали в различных коллективных проектах, издавали фундаментальные работы. Как только закончилась эпоха застоя и началась перестройка, атмосфера в институте стала нездоровой. Я в подробностях не знаю, с чем это было связано, но на Микулинского стали писать кляузы в различные инстанции. Когда его сняли с поста директора, пришёл Вячеслав Семёнович Стёпин, затем Николай Дмитриевич Устинов, его сменил Борис Игоревич Козлов. Всё изменилось в лучшую сторону, когда пришёл Владимир Михайлович Орёл. Он сумел сгладить все шероховатости и сориентировать работу института в нужном направлении. Наш институт стал опять уважаемым учреждением. Он был очень грамотный и мудрый организатор, сказался его многолетний опыт работы в комсомоле. После него в институте всё изменилось не в лучшую сторону, о чём я даже не хочу говорить.
Р.Ф.: А кто из сектора истории биологии оставил у Вас яркое впечатление?
Е.М.: Была такая Наташа Рубайлова [Наталья Германовна Рубайлова. — Прим. Р.Ф. ], я с ней очень дружила. Она очень рано умерла, ей даже пятидесяти лет не было. Она была очень симпатичная и доброжелательная женщина. Прекрасно знала английский. Мы с ней были младшими научными сотрудниками, поэтому нас обязывали быть на работе с 10:00 до 17:00. С ней мы ходили в Славянский базар.
Потом в институт пришла Таня Курсанова [Татьяна Андреевна Курсанова. — Прим. Р.Ф.]. Мы с ней тоже подружились. И сохранили наши приятельские отношения до сегодняшнего дня. Нам с ней выделили стол в самом конце сектора у входной двери. Нора Андреевна Григорян была необычным человеком. Она любила людей, была очень доброжелательна. Была готова прийти на помощь в трудную минуту. Вадим Иванович Назаров был энциклопедически образованным человеком, знал французский язык. Он переписывался со многими крупными учёными Франции. В 1990 г. он блестяще защитил докторскую диссертацию «Развитие недарвиновских концепций эволюции».
Р.Ф.: А какие у Вас были взаимоотношения с историками биологии питерского филиала?
Е.М.: Я была с ними очень дружна. Яша Галл ([Яков Михайлович Галл. — Прим. Р.Ф.] защищал кандидатскую диссертацию после меня, мы вместе оформляли документы в ВАК. Я дружила с Мишей Конашевым [Михаил Борисович Конашев. — Прим. Р.Ф.]. Ну и конечно с Эдиком Колчинским [Эдуард Израилевич Колчинский. — Прим. Р.Ф.]. Колчинский был человеком необыкновенной энергии и прекрасный организатор. Мы достаточно часто ездили в Питер, они приезжали к нам.
Р.Ф.: Елена Борисовна, я знаю, что Вы работали экспертом в Российском фонде фундаментальных исследований.
Е.М.: Я там проработала семь лет. Меня туда «сосватал» Гурштейн Александр Аронович, известный историк астрономии. Я спросила: «А что я там буду делать?». На что он ответил: «Вы там будете не одна, там будет академик Раушенбах Борис
Викторович, и он будет Вами руководить». Самое главное, что Раушенбаха я там ни разу не видела. Мы там заседали под председательством академика Бонгард-Левина Григория Максимовича. Работать там было интересно. Мы получали кипу проектов и проводили их экспертную оценку. А потом наши экспертизы обсуждались на заседаниях. Меня очень ругали историки из университета, почему эти историки науки получают гранты, а мы хорошие работы вынуждены отбрасывать. Я всегда отстаивала наших исследователей и убеждала, что их проекты достойны финансирования. Я очень многим помогла, честно. Мне всегда хотелось быть полезной людям. Чем могла, я помогала. Я не считаю, что я выдающийся человек, просто я с симпатией отношусь к людям. И в моей биографии нет ничего особенного.
Р.Ф.: А кого Вы считаете своими учениками?
Е.М.: Я могу гордиться своими учениками. Многие из них стали не просто учёными, но и организаторами науки. Первый мой защитившийся аспирант — Олег Петрович Белозёров — в настоящее время руководит отделом истории биологических и химических наук. Его кандидатская диссертация была посвящена изучению генетических основ индивидуального развития в СССР. Недавно он защитил докторскую диссертацию. Затем под моим руководством защитил кандидатскую диссертацию Роман Алексеевич Фандо. Его диссертация была посвящена отечественным научным школам в генетике 1930—1940-х гг. Сейчас он заместитель директора по науке ИИЕТ РАН. В некотором роде определяет научную политику института. очень способная и трудолюбивая моя ученица — Мария Александровна Помелова. она защищала диссертацию по истории отечественной экспериментальной эмбриологии первой половины XX в. Сейчас она также работает в нашем институте. Я всегда старалась помочь своим аспирантам, вплоть до того, что приносила им книги и статьи, необходимые для работы. Когда работаешь с молодёжью, то самой не приходится стоять на месте, нужно постоянно что-то читать, интересоваться, выходить за рамки своего исследовательского поля. Общение с учениками всегда стимулирует к движению вперёд. Это я впитала от своего учителя Леонида Яковлевича Бляхера и старалась передать своим ученикам. Надеюсь, что мне это удалось.
Р.Ф.: Елена Борисовна, большое спасибо, что согласились на это интервью. Желаю Вам здоровья и дальнейших творческих успехов.
"Turning the pages of life ..." Interview with Professor E.B. Muzrukova
Román A. Fando
S.I. Vavilov Institute for the History of Science and Technology, the Russian Academy of Science,
Moscow, Russia; fando@mail.ru
The reader is offered an interview with a renowned historian of biology and organiser of science, Doctor of Biological, Professor Elena Borisovna Muzrukova. She has worked at the S.I. Vavilov Institute for the History of Science and Technology of the Russian Academy of Sciences for more than
fifty years, headed the Centre for Sociocultural Problems in the History of Science and Technology and the Department for the History of Biological and Chemical Sciences for many years, worked as thesis supervisor for postgraduate students and degree applicants, and led research projects funded by various scientific foundations. E.B. Muzrukova has witnessed, and sometimes participated in, the events in the history of the Institute, maintained close contacts with the historians of biology from its St. Petersburg Branch, and still remains the head of the Dissertation Panel D 002.051.02 for the History of Science and Technology (Biological Sciences). The interview was taken and transcribed by R.A. Fando, a former supervisee of E.B. Muzrukova.
Keywords: E.B. Muzrukova, history of biology, IHST RAS, S.I. Vavilov Institute for the History of Science and Technology, scientific work, the fate of women in science.
